[33].
В 35 лет после периодических отпусков по болезни он вынужден уйти в отставку. Ницше пишет своему другу богослову, Францу Овербеку: «Sum in puncto desperationis [я в отчаянии]. Dolor vincit vitam voluntatemque [боль победила жизнь и волю]»[34].
В 1882 году он пишет «Веселую науку», в которой появляется известный афоризм «Бог умер».
В это же время Ницше отправляется в Рим, где знакомится с Луизой Густавовной фон Саломе, российско-немецкой писательницей, философом и психоаналитиком. Лу родилась в Санкт-Петербурге в 1861 году в семье генерала русской службы Густава фон Саломе, прибалтийского немца по происхождению. Своим вольнодумством она покорила многих мужчин. Такой «коллекции» потерявших голову знаменитостей не встретишь ни в одной женской биографии. Лу была «Великой Русской революцией» в жизни Ницше, ее боготворил и воспевал Рильке (несколько лет она была любовницей поэта, хотя и была старше его на 15 лет), ею восторгался Фрейд.
Ницше попытался сделать ей предложение, но она предпочла дружбу браку. Вскоре Ницше и Саломе поссорились и больше никогда не общались. Лу вышла замуж за преподавателя восточных языков Фридриха Андреаса. Брак был довольно странным: физической близости у супругов не было, ее посещали молодые любовники, а служанка родила ребенка от ее мужа.
Пребывая в полном отчаянии, всего за 10 дней Ницше создал первую часть книги «Так говорил Заратустра» (1883), в которой он возглашает учение о сверхчеловеке. Кажется, Лу Саломе стала прообразом его Заратустры. Она воплощала собой ницшевское кредо – «Стань тем, кто ты есть!», или, другими словами, «Стань кем хочешь».
После «Заратустры» Ницше написал «По ту сторону добра и зла» (1886), «Антихрист» (1888) и «Ecce Homo» (1888).
В 1885 году его сестра Элизабет вышла замуж за ярого антисемита. Ницше, объявивший себя «анти-антисемитом», порвал со своей сестрой точно так же, как несколькими годами ранее порвал с юдофобскими кругами, близкими Вагнеру. Для Ницше антисемитизм – признак низкой, завистливой и трусливой натуры.
Болезнь Ницше только усугублялась. В 1887 году он писал Овербеку: «Десять лет болезни […]. Последние десять лет заставили меня в полной мере оценить, что значит быть одиноким»[35].
В 1888 году Ницше сошел с ума. Овербек поместил его в Базельскую психиатрическую больницу, где Фридрих оставался до марта 1890 года, пока мать не забрала его к себе домой, в Наумбург. После смерти матери в 1897 году Фридрих не мог ни двигаться, ни говорить и в таком состоянии пребывал до самой смерти в 1900 году.
Ницше был похоронен в старинной церкви в Реккене.
Боль, одиночество, отчаяние – вот ключ к пониманию Ницше.
«Иногда целыми днями он не встает с постели, – пишет Стефан Цвейг. – Тошнота и судороги до беспамятства, сверлящая боль в висках, почти полная слепота. Но никто не войдет к нему, чтобы положить компресс на пылающий лоб, никого, кто бы захотел почитать ему, побеседовать с ним, развлечь его»[36].
Одиночество… Ницше пишет сестре: «У меня нет ни Бога, ни друга (…). Если бы у меня был маленький круг людей, которые бы захотели выслушать и понять меня, – я был бы совсем здоров»[37]. В своем Заратустре он жалуется: «Все говорят обо мне, собравшись вечером вокруг огня, но никто не думает обо мне!»[38]
Вместо того чтобы освятить страдание христианской верой или освободиться от него путем нирваны (как Шопенгауэр), Ницше прячет свою боль под личиной жестокости. В своих книгах он отождествляет страдание с Жизнью, чтобы замаскировать собственную уязвимость. Ницше – символ страждущей личности, скрывающей собственное отчаяние. Его жестокость – всего лишь маска. «Всякий глубокий ум нуждается в маске»[39], – говорит Ницше. «Я – одно, мои сочинения – другое»…[40]
«Я содрогаюсь, – пишет Ницше, – при мысли о всем несправедливом и неадекватном, что однажды будет претендовать на мой авторитет»[41]. Тем не менее Ницше ничего не сделал, чтобы читатель не принимал его маску за него самого. Напротив…
В 1872 году, в 28 лет, Ницше пишет «Рождение трагедии из духа музыки». Источник «здоровой» культуры он усматривает в сосуществовании двух начал: дионисийского и аполлонийского.
В древнегреческой мифологии Дионис – бог вина и плодородия. Аполлон – бог света. По Ницше, дионисийское начало – это анархичная, необузданная, пьянящая, идущая из самых недр природы страсть жизни. Аполлоническое начало – это форма, порядок, гармония, граница и мера.
Аполлоническое начало противостоит дионисийскому как искусственное противостоит естественному, осуждая все чрезмерное, непропорциональное. Тем не менее эти два начала неотделимы друг от друга. По мнению Ницше, они оба борются в художнике и оба присутствуют в любом художественном произведении.
Дионис – божество первоначальной воли и жизни. В контексте дионисийского праздника мы не можем говорить о личностях, об отдельных существах, речь идет о единой бесформенной массе опьяненных тел. Сила Диониса стирает всякую индивидуальность. Аполлон же выделяет индивида из некоего общего потока. По Ницше, аполлонический принцип – это принцип индивидуализации.
В великих трагедиях драматурга Эсхила (525–456) («Прометей», «Агамемнон») эти противоположности находятся в наибольшей гармонии. Мы наблюдаем идеальный мир искусства, где через чистую аполлоническую образность выражается хаотическая дионисийская воля. В глазах Ницше это самый великий этап истории искусства вообще.
Начиная с Софокла (495–406) («Антигона», «Аякс», «Электра») великая трагедия, по мнению немецкого философа, постепенно деградирует. Софокл слишком много размышляет, слишком много рассуждает!
Смерть трагедии связана с фигурой Еврипида (480–406) («Медея», «Троянки», «Ифигения»). Еврипид – человек рассудка, у него все ясно, в его трагедиях мотивы героев всегда понятны. Согласно Ницше разум и посредственность – одно и то же.
Ницше спорит со всей немецкой эстетической традицией, оптимистически трактовавшей древнегреческое искусство как имеющее в своей основе аполлоническое, светлое начало. Он впервые говорит о другой Греции – трагической, хаотичной, волюнтаристской.
Та великая, классическая Греция, которую мы знаем и любим, Греция Сократа, Платона и Аристотеля, у Ницше оказывается ненастоящей, упадочной. Настоящая Греция – доклассическая, досократическая Греция, Греция аттической трагедии, Греция постоянной борьбы, Греция жестокая и страшная. В «Илиаде» Гомера Ницше видит аристократическую мораль. Аристократизмом он называет ту самую борьбу, соревнование.
С точки зрения Ницше, во имя высших ценностей Сократ осуждает жизнь, которую Дионис олицетворяет как таковую. По его мнению, Сократ вообще не любил искусство. Сократ – человек рассудка, человек знания! Злодей, утверждающий возможность исправления жизни посредством диктатуры разума. Как только приходит Сократ, как только воцаряется рациональность, инстинкт слабеет и уходит. Таким образом, Дионис оказался изгнанным из культуры, а Аполлон выродился в логический схематизм. Это насильственное искажение и есть причина кризиса философии и культуры.
Дионис – универсальная мера Ницше, мера ценностей, от которой он уже не избавится.
Ницше отказывается от Логоса, Смысла, Разума, Мудрости. Для него важны Инстинкт, Воля и Сила. Ницше идентифицирует Жизнь с Силой и Хаосом. «В начале было Слово» и «в Нем все было сотворено», – говорит апостол Иоанн. Ницше, вслед за Шопенгауэром, говорит: «В начале была Воля», притом иррациональная и страшная.
Ницше ужасает, что после Платона у жизни появляются смысл и запредельная цель. Христианство подтверждает и укрепляет эту цель и этот смысл. Ницше отрекается от всей метафизики, начиная с Платона, и от христианства, «потому что христианство есть платонизм для народа»[42]. Для Ницше разум, смысл, цель, идеал, мораль – это отрицание жизни.
Ницше – нигилист и волюнтарист. Не подчиняясь разуму, Воля становится инструментом самых низких инстинктов и оправдывает любую политическую идеологию – от крайне правого фашизма до крайне левого социализма.
Ницше считает, что прямо сейчас, то есть в его время, дионисийское начало после многих веков гнета вновь возвращается в искусство. Вагнер – великий художник, в лице которого возрождается великая аттическая трагедия. Ницше очень любил вагнеровскую оперу «Тристан и Изольда» и возлагал на композитора большие надежды. Книга «Рождение трагедии из духа музыки» восхваляет Вагнера. Сам Вагнер и его поклонники очень любили эту книгу.
В 1878 году, к тому времени, когда Ницше завершает работу над книгой «Человеческое, слишком человеческое», Вагнер сочиняет либретто к опере «Парсифаль». Они посылают друг другу на удивление противоположные произведения. Герои Вагнера спасают друг друга, тогда как в античной трагедии никто никого не спасает. В трагедии страдают, говоря страданию громкое «Да!». Это окончательный разрыв с Вагнером. Отныне возрождение дионисийского начала Ницше связывает лишь с самим собой.
По Шопенгауэру, от жизни, которая есть боль и страдание, можно защититься отрицанием собственной воли к жизни, своего рода нирваной. Шопенгауэр – пессимист. Ницше – трагический пессимист: эта боль и есть Жизнь, и от нее не надо бежать. Шопенгауэр бежит от боли, выбирая путь аскезы. Ницше принимает боль, набираясь пьянящей смелости, чтобы смеяться и танцевать.