Через час папа провожает Веру домой, они идут по гравийной дороге к ее дому, расположенному в конце улицы. Я смотрю на них через арочные окна; папина рука согнута в локте, чтобы Вера, которая ступает медленно и осторожно, могла за нее держаться.
Папа всегда мечтал о моем поступлении в колледж, а я никогда этого не хотела. Ведь если я перееду в Кремниевую долину и устроюсь на работу, решатся все наши проблемы. У меня появятся деньги; со временем наберем и на папин ресторан. А если я поступлю в колледж, все отодвинется на четыре года да еще папа залезет в долги. По-моему, все ясно. Но папа очень упрямый. Мы оба такие.
Жужжит телефон – пришла эсэмэска от Марен.
Как успехи?Мысленно отвечаю: «Никак». Но я пока слишком расстроена, чтобы это обсуждать. Пересекаю гостиную и шлепаюсь спиной в подушки на старенькую бугристую тахту, спугнув Эстер. Ей уже восемь лет. Мы нашли ее когда-то на заднем дворе кофейни. Она полосатая, с колкими усами и вредным характером, но все равно наша любимица.
Эстер шипит и сворачивается клубком, давая понять, что не желает со мной общаться.
– Сама такая, – говорю я и, разблокировав телефон, захожу в инстаграм[1].
Почти восемь вечера, предпоследняя пятница лета. У меня в ленте полно фотографий людей у костра на берегу озера, или в Скалистых горах, или сидящих в обнимку на капоте машины. Все нормально, все как обычно. Но тут я внезапно вижу ее.
Сойер – моя двоюродная сестра двадцати трех лет от роду, обладательница счастливого набора генов; она ослепительно красива. Закончив Университет Миннесоты, сестра посчитала ниже своего достоинства устроиться на обычную должность начинающего специалиста и вместо этого стала вести блог о своей жизни. Обычно она рекламирует миллионной без малого аудитории кремы для глаз. Но сейчас, когда я просматриваю видео с ее лицом, что-то меня цепляет. Я не сразу понимаю, что именно. Логотип «ПАКС» крупным планом в верхнем уголке экрана. Я включаю звук.
«Привет, крошки! – говорит Сойер. У нее накладные ресницы, а губы блестят, как обертка от двух палочек "Твикс". – Сёдня мне хочется поделиться с вами кое-чем другим. Ну что, поехали?»
Она таращит зеленые глаза, ресницы торчат во все стороны. Интересно, когда она начала говорить «сёдня»?
«Короче, появилось новое приложение под названием "ПАКС", и это самая крутая штука из всего, что я видела. – Она наклоняется к камере и, приставив ладонь ко рту, заговорщически шепчет: – Признаюсь, я не совсем объективна, поскольку это приложение создала моя гениальная младшая двоюродная сестренка. Ну вы все наверняка помните игру, которой мы увлекались в детстве. Ту, где надо рисовать спираль на листке бумаги и…»
Она продолжает говорить, но у меня так шумит в ушах, что я ничего не слышу. Что за фигня? С колотящимся сердцем просматриваю комменты.
Только что загрузила!ОоОООоооОООоо как круто. Я тоже хочу узнать свое будущее.ОМГ загружаю. «ПАКС» + наука??Спасибо за то, что поделилась, @sosawyer, звучит охренительно!Нет. Нет, нет, нет. Я немедленно набираю сестре. Только сегодня утром она прислала мне сообщение с пожеланием удачи, добавив не менее пятнадцати тысяч смайликов.
Сойер, тебе придется убрать этот пост. Мое приложение – всего лишь школьный проект, им еще нельзя пользоваться. Я дала его посмотреть только тебе!!!Проносятся секунды. У меня горит все тело. Рядом начинает похрапывать Эстер.
Но это же так круто, Ро-Ро! Оно предсказало, что я буду актрисой в Лос-Анджелесе, ты можешь в это поверить?Вообще-то да, могу. Пока мне не исполнилось девять, Сойер жила в Свитчбэк-Ридж, а потом дядя Хардинг нашел новую работу в Миннеаполисе и перевез туда семью. С тех пор мы в основном переписываемся в мессенджерах или обмениваемся личными сообщениями в соцсетях, но, даже выражая эмоции пикселями, Сойер ухитряется делать это драматичнее всех моих знакомых.
Я не успеваю ответить, как она уже шлет новое сообщение:
Джози тоже в восторге.Она уже записала сторис о приложении!Я снова открываю соцсети и захожу в профиль Джози Свит, лучшей подруги Сойер. В прошлом году она выпустила свой третий альбом и вот теперь – кто бы мог подумать, – запостила сторис про «ПАКС». У меня со стуком отпадает челюсть. Cтрочу с бешеной скоростью, делая ошибки.
Боюсь, тебе придется все убрать, и попроси ее убрать тоже. Приложение еще не доделано Сойер серьезно.Сестра отвечает, прибавляя три смайлика с глазками-сердечками.
А по-моему, очень даже доделано.Посмотри, сколько человек его загрузило, детка!!!Я лихорадочно открываю раздел аналитики и вижу логотип «ПАКС», сделанный Марен для моего дурацкого выпускного проекта, и двадцать шесть тысяч загрузок. Их число продолжает расти у меня на глазах. Сорок четыре тысячи. Пятьдесят две тысячи.
К тому времени, как возвращается папа, осыпая прихожую гравием, принесенным на ботинках, загрузок становится сто девяносто две тысячи.
Мы смотрим друг на друга, и его брови озабоченно сходятся на переносице.
– Ро? – говорит он. – Что случилось?
Я снова перевожу взгляд на экран: двести тридцать тысяч.
Черт. Черт.
Моя мама была наполовину компьютером. По крайней мере, папа всегда описывает ее именно так.
Она выросла в Слейт-Лейк, курортном городке, который еще меньше, чем наш. В трех часах езды от Денвера, затерянный в горах, как галька на дне реки. Маме было двадцать два года, когда она появилась в «Бобах на озере» с рюкзаком за спиной и книгой об истории самого первого ноутбука «Эпсон HX-20».
«Она читала ее как стихи», – рассказывал мне папа. Как что-то необыкновенно прекрасное.
Они поженились, когда ей было двадцать три, и стали родителями, когда ей исполнилось двадцать четыре, а к двадцати шести она уехала на другой конец страны, в Калифорнию, не прихватив с собой ни меня, ни папу, чтобы не висели на ней, как ярмо. Вернула себе девичью фамилию и растворилась на просторах неустанно разрастающейся Кремниевой долины. Время от времени я встречала упоминания о ней в разных статьях. Это всегда происходило неожиданно, оставляя ощущение, будто я случайно угодила пальцем в розетку.
Мне программирование тоже кажется прекрасным. Это у нас с мамой общее. А еще – я на нее очень похожа внешне.
В ящике папиного рабочего стола лежит их свадебная фотография, поблекшая и сложенная пополам, поперек их животов. Они стоят на пристани через дорогу от кофейни, за галечным пляжем. Папа улыбается чему-то за кадром, но мама в белом платье внимательно смотрит прямо в объектив. Ее буйные кудри, совсем как у меня, освещены солнцем, и уже тогда – в этот особенный день – у нее такой вид, как будто она собралась уходить. Во всяком случае, мне, знающей о том, что она уйдет, всегда так казалось.
Рассказывая об этом, папа уверяет, что мама предлагала ему уехать вместе с ней. Но у него была кофейня, и мечта о ресторане маячила так близко, только руку протяни. А мне исполнилось всего два года, здесь жила вся моя семья, и что такого было там, в Калифорнии, чего не было у нас дома, среди наших гор? Но мама знала, как знаю теперь и я, – там было будущее. Мы не вписывались в ее представление о нем, и поэтому она ушла.
Она бросила нас совсем; отступления от этого правила случались лишь раз в году, когда точно, без опозданий, мне приходили подарки на день рождения. Шумные разноцветные роботы, которые научили меня блочному кодированию раньше, чем я начала читать. Настольные игры с названиями типа «Хакеры» и «Кодовый режим». Когда я подросла, учебники по STEM[2], а затем программное обеспечение для нашего с папой общего компьютера, который стоял в кабинете на втором этаже.
В детстве я не догадывалась об истинном предназначении подарков – это была попытка мамы исподволь превратить меня в ее подобие; ежегодное орошение почвы, на которой должна была взойти я, достойная ее внимания. Я замечала лишь то, что́ эти подарки делали с папой. Видела, как при взгляде на обратный адрес он, всегда такой мощный и спокойный, сжимается, словно высохшая сосновая иголка. Становится чужим и колючим.
И, конечно, я притворялась, что мне не нравятся ее подарки, и прятала их под кровать. Едва заслышав на лестнице папины шаги, я выходила из присланной мамой обучающей программированию компьютерной игры. Ведь папа был для меня всем. Это он вместе со своим отцом и братом построил для нас летний деревянный домик; он возил меня по моим делам; он готовил мою любимую еду. Мы могли говорить с ним о чем угодно, и его любовь ко мне была подобна вечно продолжающейся беседе.
И только при воспоминании о маме он сникал и грустнел, как будто получил удар под дых.
Я ненавидела такие моменты, но все равно тянулась к миру, который открывала мне мама, – мне нравилась четкая логика построения программы, непостижимое компьютерное волшебство. Я скрывала это от папы; скрыла и то, что в одиннадцать лет впервые написала ей письмо.
Миллер прочитал его внимательно, высунув от усердия язык, и добавил недостающие запятые. Письмо получилось длинное, изобилующее вопросами о жизни и заканчивалось трогательным: «Ты ко мне приедешь?», накорябанным дрожащей рукой.
Она не только не приехала, но даже не ответила. А потом мне исполнилось двенадцать, и вместо подарка мама прислала неподписанную открытку, в которую была вложена стодолларовая купюра. Наверное, я не оправдала ее доверие, сбив привычный ритуал и нарушив молчаливый уговор о том, что мы никогда не будем общаться. Я разрыдалась прямо на глазах у растерявшегося папы, а позже Миллер разыскал меня, всю в слезах и соплях, в лесу у нас з