Но выйдите снова во двор и подтвердите знание фактов. Не существует ничего более широкого, чем ненужная арка, которую дома мы заполняем обломками кирпича, или та, что мы арендуем под пивную около новой железной дороги, построенной нами для доставки угля в Ньюкасл. И если вы измерите шагами пол капеллы, над которым высятся эти своды, вы обнаружите, что он на три фута короче в одну сторону и на тридцать футов – в другую, чем квадрат собора, чей потолок напоминает чердак портного. Это точно, поскольку я сам измерил пол Испанской капеллы, величина которого равняется пятидесяти семи на тридцать два фута.
72. Думаю, что после этого эксперимента вам не нужно дальнейших подтверждений первого закона строительного искусства, заключающегося в том, что величественность здания зависит от пропорции и плана и только в самой незначительной степени – от его величины. Правда, при отсутствии всего остального величина, а также и роскошь отделки сами по себе приобретают некую определенную ценность. Как бы вы ни были или, по крайней мере, должны были бы быть в первую минуту разочарованы храмом Святого Петра, в конце концов на вас тем не менее подействуют его размеры и великолепие. Это единственное, что может там произвести впечатление, ибо сам собор – не что иное, как лемингтонский зал минеральных вод большего размера; и все же его величина покоряет, и коринфские колонны, одни капители которых равняются десяти футам высоты, с листьями аканта шириной три и длиной шесть футов, убеждают в непогрешимости папы и в ничтожности жалких коринфян, которые хотя и породили этот стиль, но их капители были не больше ручной корзины.
Такова ценность величины. Но слава архитектуры заключается в том, чтобы соответственно условиям и предъявляемым к ней требованиям быть прекрасной, или величественной, или удобной. С теми материалами и на том пространстве, которые ей даны, она должна достигнуть грандиозности при помощи пропорции, красоты – посредством фантазии, удобства – благодаря искусству и прочности – честной работой.
Я сказал, что грандиозность достигается пропорцией, но мне следовало бы сказать – диспропорцией. Красота дается соотношением частей, величина – их сравнением. Первая тайна, благодаря которой в этой капелле достигнуто впечатление величины, есть несоразмерность между колонной и аркой. Вам кажется, что колонна массивна, крепка и высоко поднимается над вашей головой, – вы переводите взгляд на свод, опирающийся на нее, и он улетает неизвестно куда.
73. Другой значительный, но более тонкий секрет заключается в неравенстве и неизмеримости кривых линий и в скрывании форм под росписью.
Начнем с того, что капелла, как я сказал, имеет ширину пятьдесят семь футов и глубину только тридцать два фута. Таким образом, она приблизительно на одну треть больше в направлении, поперечном линии входа, вследствие чего каждая из арок, стрельчатых и круглых, на протяжении всего перекрытия имеет пролет, отличный от пролета соседней арки.
Нервюры имеют самый простой профиль – профиль бруска с двумя скошенными краями. Я считаю, что он даже проще профиля прямоугольного бруска, ибо при обтесывании бревен вы даром получаете эти скосы, и никому нет дела, одинакова ли поверхность у каждой стороны, тогда как для того, чтобы получить прямоугольник, вы должны взять более толстое дерево и затратить больше труда. То же самое можно сказать и относительно камня.
Поэтому хорошенько запомните свойства этого профиля: он заслуживает почетного места в истории человечества как источник всех готических скульптурных украшений. Ему принадлежит почетное место и в истории христианской Церкви как профилю нервюр нижней церкви в Ассизи, где он запечатлен заповедями святого Франциска, и здесь, во Флоренции, где он проникнут верой святого Доминика. Если вы сделаете его из бумаги и будете дальше и дальше обрезать его углы, вы с каждым разом будете получать все более острый профиль нервюры, что связано в архитектурной практике с разнообразием стилей. Но наибольшего внимания заслуживает та массивная форма, в которой угол бруска просто стесан, как это и было у нас, и посредством удаления слишком острых краев достигнута ее безопасность и прочность.
74. Итак, здесь, как и в сводах Джотто, нервюры хранят под живописью этот грубый профиль; но не думайте, что своды – это только оболочки, перекинутые через них. Посмотрите, как узорчатые бордюры заходят на капители! Гипс принимает самые разнообразные, причудливые, свободные формы, и живописец прерывает, подгоняет к ним свой рисунок. Вы не можете измерить, объять, постичь ничего, кроме одной только общей идеи, которую и ребенок был бы способен понять, если бы он был заинтересован и умен: вы видите перед собой пространство, ограниченное четырьмя стенами с четырьмя повестями, рассказанными на них; потолок также имеет четыре части с другими четырьмя историями. Каждому эпизоду на стене соответствует другой, на потолке. Как правило, в итальянских росписях на потолке изображаются традиционные, важнейшие исторические факты; на стенах же последовательно рассказываются истории, вытекающие из этих фактов или подводящие к ним. Так, здесь, на потолке, перед вами, в его главной части изображено Воскресение – важнейший факт христианства, на противоположной стороне (наверху, позади вас) – Вознесение. Налево от вас – Сошествие Святого Духа; направо – постоянное присутствие Христа в Его Церкви, символизированное Его явлением ученикам в бурю на Галилейском озере.
Соответствующие им стены представляют: под первой четвертью (Воскресением) – Распятие; под второй (Вознесением) – учение о возвращении Христа, символизированное в этой доминиканской церкви посвящением святого Доминика; под третьей четвертью (Сошествием Святого Духа) – воспитательная сила человеческой добродетели и мудрости; под четвертой (Лодкой святого Петра) – авторитет и власть государства и Церкви.
75. Сюжеты этих сцен, избранные самими доминиканскими монахами, были достаточно разнообразны, чтобы дать неограниченный простор воображению художника. Исполнение их было сначала поручено Таддео Гадди, лучшему архитектору школы Джотто, который и расписал самостоятельно все четыре части потолка, не проявив при этом особенно блестящей изобретательности, и уже начал спускаться по одной из стен, когда к нему приехал из Сиены его друг, человек более сильного ума. Таддео с радостью уступил это помещение ему, и тот изящно и тактично присоединил свою работу к работе менее способного друга, вложив в нее свой более мощный талант не как соперник, а как последователь и помощник[181]. Когда, наконец, он однажды достиг полной гармонии с бесхитростной работой предшественника, он намеренно дал простор своим силам и создал самый благородный образец философской[182] и религиозной живописи, когда-либо существовавшей в Италии.
Это прекрасное и, согласно всем известным мне свидетельствам, вполне достоверное предание было погребено под развалинами старой Флоренции только благодаря рвению современных критиков-масонов, которые все без исключения, не умея отличить хорошей работы от дурной, никогда не могут узнать художника по его кисти и мысли и потому всегда находятся в печальной зависимости от ошибок в документах; но еще более вводят их в заблуждение собственное тщеславие и страсть разрушать все созданные до них представления.
76. Далее, ввиду того, что каждая фреска этой ранней эпохи снова и снова подправлялась и часто наполовину переписывалась, а порой случалось, что реставратор, бережно и с любовью относившийся к старой работе, следовал линиям оригинала и старательно подбирал старые краски, тогда как в другое время он беззастенчиво давал простор собственному вкусу, два критика, из которых один хорошо знает манеру первого художника, а другой – второго, бесконечно будут оспаривать друг друга почти на каждом фрагменте сохранившейся фрески. Итак, непосвященному здесь не на что опереться, кроме старого предания, которое если и не совсем верно, то, во всяком случае, основано на факте, о котором стало известно только благодаря этой легенде. Вот почему мои основные наставления всем путешественникам, едущим во Флоренцию, будут очень краткими: «Прочтите первый том Вазари, две первые книги Тита Ливия, смотрите вокруг, не разговаривайте и не слушайте болтовни».
77. И тогда вы будете знать, входя в капеллу, что во времена Микеланджело вся Флоренция приписывала эти фрески Таддео Гадди и Симону Мемми.
Сам я не изучал особенно внимательно ни одного из этих художников и решительно ничего не могу рассказать вам о них самих или об их произведениях. Но я отличаю хорошую работу от дурной, как сапожник различает сорта кожи, и, безусловно, могу рассказать о достоинствах этих фресок и об их связи с декоративной живописью того времени; а принадлежит ли она Гадди, Мемми или кому-нибудь другому, предоставим решать флорентийской Академии!
Потолок и северная стена внизу до горизонтальной линии сидящих фигур первоначально были расписаны третьестепенными мастерами школы Джотто; все другие фрески капеллы являлись прежде, а большая их часть и теперь остается великолепным произведением сиенской школы. Потолок и северная стена во многих местах сильно переписаны; остальное поблекло и повреждено, но все же сохранилось в самых существенных чертах. Теперь вы должны терпеливо выслушать отрывок из истории жизни художников.
Было два Гадди, отец и сын, Таддео и Анджело[183]. И было два Мемми, братья Симон[184] и Филипп[185].
78. В новейших сочинениях вы, вероятно, прочтете, что настоящее имя Симона было Петр, а Филиппа – Бартоломео; что Анджело звали Таддео, а Таддео – Анджело и что настоящее имя Мемми было Гадди, а Гадди – Мемми. Вы можете найти все это потом, на досуге. Пока же здесь, в Испанской капелле, вам нужно знать только следующее. Несомненно, когда-то существовало два лица, которых звали Гадди; оба – довольно невежественные в вопросах религии и высокого искусства, но один из них, я не знаю, да и не важно который, был поистине искусным декоратором, прекрасным архитектором, хорошим человеком и большим любителем мирной семейной жизни. Вазари говорит, что это был отец, Таддео. Он построил Ponte Vecchio, и вы можете до сих пор еще видеть там его старые камни, если хотя бы иногда смотрите на что-нибудь, кроме магазинов, находясь на Ponte Vecchio, с флорентийскими гербами (над деревянными пристройками); камни эти были так сложены Таддео, чт