ней нет флорентийского пояса: ей не надо двигаться. Пояс плотно обхватывает ее талию, – вы, наверное, сначала подумали, что она нуждается в свободном дыхании более, чем другие земные науки! Нет, говорит Симон Мемми. Дыхание нужно для бега, танцев или борьбы. Но не для того, чтобы говорить! Если вы умеете говорить, вы способны несколькими словами выразить все, что надо; достаточно совсем немного чистого флорентийского воздуха, если вы употребите его правильно.
Обратите также внимание на спокойное положение ее руки, прилегающей к стану. Вы думаете, что Риторика должна быть стремительной, пылкой и порывистой? Нет, говорит Симон Мемми. Прежде всего – хладнокровной.
А теперь прочтем, что написано на ее свитке: «Mulceo, dum loquor, varios induta colores».[207]
Ее главное назначение – смягчать, согревать сердца людей добрым огнем, умиротворять их, приносить покой цветами радуги. Главное назначение всех слов вообще – доставлять утешение.
Вы думаете, что слова должны возбуждать людей? Но ведь достаточно красного лоскута или барабанного боя, чтобы сделать это. Слова должны вызывать ясный и благородный пыл, быть южным ветром и радужным дождем для всей горечи холода и приносить одновременно силу и исцеление. И в этом заключается дело человеческих уст, завещанное им Богом.
97. Дальнейшее, и последнее наставление дано в верхнем медальоне. Аристотель, а также многие современные риторы его школы полагали, что можно говорить хорошо и о неправом деле. Но над Риторикой Симона Мемми помещена Истина с зеркалом[208].
Людям свойствен тот странный взгляд, что они обязаны говорить правду одному лицу, но могут лгать сколько душе угодно, обращаясь к двум или многим людям. Такой же взгляд существует и на убийство: большинство приходит в ужас от возможности застрелить одного невинного человека, но готово палить из митральезы в невинное множество.
Если вы переведете глаза с изображения Риторики на Цицерона под ней, вы прежде всего подумаете, что он совершенно опровергает мое заключение о том, что Риторика не нуждается в руках. У Цицерона же оказывается целых три руки вместо двух.
Самая верхняя, у подбородка, единственная из всех – подлинная. Другая, с поднятым пальцем, вся написана заново. А рука, лежащая на книге, настолько переписана, что невозможно догадаться, каков был ее первоначальный жест.
Но заметьте, что движение единственной сохранившейся руки подтверждает, а не опровергает сказанное мною раньше. Цицерон совсем не говорит, он глубоко обдумывает свои слова перед тем, как сказать. У него одно из самых одухотворенных, созерцательных лиц среди всех философов, к тому же оно очень красиво. Все это помещено под Соломоном – в линии пророков.
98. Технические замечания. Эти две фигуры более других пострадали от реставрации, но правая рука Риторики совершенно подлинная, так же и левая, кроме кончиков пальцев. Ухо и волосы тоже уцелели, как и очертания головы, но венок из листьев был грубо поправлен, а затем стерся. Нижняя часть фигуры Цицерона не только переписана, но и изменена, лицо его – подлинное; быть может, и оно подправлено, но так бережно и искусно, что теперь стало, возможно, более прекрасным, чем было сначала.
99. III. ЛОГИКА. Искусство рассуждать, или, точнее, рассудок, или чистый разум.
Это наука, которую надо постигать после того, как научишься выражать свои мысли, заявляет Симон Мемми. Итак, молодые люди, оказывается, что, хотя вы не должны говорить, пока не научитесь говорить как надо, вы должны уже хорошо говорить, прежде чем научитесь думать.
Ибо действительно, только свободная речь может научить вас мыслить. И не беда, если ваши первые мысли будут ошибочны, лишь бы вы их выражали ясно и стремились к их правильности.
К счастью, почти все в этой прекрасной фигуре сохранилось неприкосновенным; контуры везде подлинные, лицо – превосходно; мне кажется, это самое красивое лицо в итальянском искусстве данной ранней эпохи. Переходы цветов необычайно тонки, рисунок бровей, представляющий безукоризненную дугу, сделан не одним мазком кисти, а отдельными мелкими поперечными штрихами, нос – прямой и тонкий, губы лукаво улыбаются, очертания их совершенны; волосы уложены волнами, которые будто вторят музыкальному ритму; голова посажена абсолютно прямо; на высоком лбу – малиновая повязка, украшенная жемчугом и увенчанная лилией.
Линия плеч превосходна; белая одежда плотно облегает нежную, едва наметившуюся грудь; энергичные, сильные руки совершенно спокойны, их кисти нежны и изящны. В правой руке она держит ветвь с листьями (силлогизм), в левой – скорпиона с раздвоенным жалом (дилемма), одним словом – силы, олицетворяющие разумное построение и распределение.
Под ней – Аристотель с проницательным, испытующим взглядом полузакрытых глаз.
В медальоне над ней (менее выразительном, чем другие) – пишущий человек с наклоненной головой.
Все это помещено под Исаией, в линии пророков.
100. Технические замечания. В этом изображении серьезно пострадали от реставрации только листья на ветви и скорпион. Как я уже сказал, я не могу себе представить, каков был прежде фон, теперь это грязная серая мазня, среди которой с большим трудом удается рассмотреть орнаментальный изыск из пучка зеленых листьев на черном фоне, украшающий концы ветви. Но скорпион совершенно испорчен и в результате реставрации слился с белым цветом платья, только раздвоенное жало все еще довольно выразительно благодаря сохранившимся прежним линиям.
Аристотель – полностью подлинный, кроме шляпы, но мне кажется, что она близка к старому рисунку, хоть я и не смог ясно ее разглядеть.
101. IV. МУЗЫКА. Вы думаете, мои юные друзья, что, выучившись рассуждать, вы сделаетесь очень серьезными, даже угрюмыми. Нет, говорит Симон Мемми. Ни в коем случае ничего подобного! Научившись рассуждать, вы будете учиться петь, вы сами захотите этого. В нашем прекрасном мире есть так много причин петь, если только правильно воспринимать его. Ни одной причины для недовольства после того, как вы уже вступите в тесные врата. У вас скоро появится желание петь, и вы будете петь в продолжение всего пути, доставляя радость другим людям.
Эта фигура – одно из прекраснейших созданий данной серии благодаря ее необыкновенной утонченности и нежной строгости. Она увенчана не лаврами, а мелкими листочками, – я не могу точно определить, что это за листья, поскольку они очень пострадали от времени; худощавое лицо ее задумчиво и сосредоточенно, губы полуоткрыты в тихом пении, волосы мягкими волнами ложатся на плечи. Она играет на маленьком органе, богато украшенном готическим узором, крышка его декорирована растительным орнаментом, как на соборе Санта-Мария дель Фьоре. Симон Мемми полагает, что всякая музыка божественна. Это не значит, что мы должны петь одни только гимны, однако все, что по праву называется музыкой или искусством муз, обладает божественной силой помощи и исцеления.
Движения обеих рук ее необыкновенно изящны. Правая рука – одно из прелестнейших созданий во всей живописи, мне известной. Она опущена вниз и нажимает одну клавишу третьим пальцем, который виден из-под поднятого четвертого; большой палец проходит под ними; все изгибы пальцев – безукоризненны, и мягкая светотень на розовой коже контрастирует с белыми и коричневыми клавишами органа. Большой палец и конец указательного пальца левой руки слегка надавливают органные мехи. К счастью, вся эта часть фрески осталась нетронутой.
102. Под ней Тувалкаин. Не Иувал, как вы, вероятно, ожидали. Иувал был изобретателем музыкальных инструментов, а Тувалкаин, по мнению флорентийцев, изобрел саму гармонию. Они были лучшими кузнецами в мире и хорошо различали звуки, производимые молотом по наковальне. Странно, что единственное красивое и веселое пение, которое мне пришлось слышать в этом (1874) году в Италии (живя шесть месяцев по ту сторону Альп в переездах из Генуи в Палермо), было пение кузнецов в Перудже. Что же касается диких завываний безнадежных, ужасных певцов, неистово надрывающих свои глотки, то одному только Богу известно, сколько я уже слыхал их и как долго еще буду обречен их слушать!
Вы находите, что Тувалкаин очень уродлив? Да. Он похож на лохматую обезьяну – и изображен так не случайно, а с истинно научным знанием характерных черт павиана. Должно быть, так выглядели люди, прежде чем они выдумали гармонию и поняли, что одна нота отличается от другой, говорит Симон Мемми. Дарвинизм, как и всякое широко распространенное и вредное заблуждение, имеет в себе немало крупиц правды.
Под Моисеем.
В медальоне – пьющий юноша. Это указывает на то, что здесь подразумевается не только церковная, но и светская музыка.
103. Технические замечания. Тувалкаин – один из чистейших и драгоценных остатков старой живописи; все в нем уцелело в прежнем виде, и только концы бороды подправлены. Зеленое платье Музыки абсолютно переписано, оно было прежде красиво вышито; рукава – частью подлинные, руки сохранились полностью, и почти так же – лицо и волосы. Краски венка из листьев выцвели и облупились, но не подновлены.
104. V. АСТРОНОМИЯ. Древнее ее название было Астрология – так же как мы говорим «теология», а не «теономия»: знание небесных светил, насколько оно доступно нам, но не посягательство на определение законов, которыми они управляются. Не то чтобы нам было недоступно определить, что они двигаются по эллипсу и так далее, просто это не наше дело. Но влияние их восхода и заката на людей, животных и растения, их изменения и превращения, которые видимы и ощутимы на земле, – вот что мы должны узнать о божественных светилах, наблюдая их в бессонные ночи, – это, и ничто иное.
На ней темное пурпуровое платье; в левой руке она держит полый глобус с золотым зодиаком и меридианами, правая поднята в благоговейном восхищении.