– Справедливость – прежде всего! – сказал он.
Страшно матерился Саша, когда налетчики скрылись из виду. Хотелось выть от собственного бессилия. Обида была еще горше оттого, что семечки забрала не милиция, а такие же, как он сам, щелкунчики.
8
Рядовой милицейский по фамилии Худи патрулировал свой район. Вечерело. Небесный шар, еще недавно белый от злости, постепенно успокаивался и скатывался в лузу горизонта. Чтобы семки там лузгать. Знал: ждут они его там, в мешочке, черненькие.
Жара спала. Но это не имело для прохожих большого значения, потому что они находились все время в тени. Дома стояли по колено (или по пояс, смотря на этажность) в зелени. Каждый двор был одновременно сквером. А со стороны улиц дома ограждались от проезжей части роскошными аллеями.
По дворам и аллеям бродя, нес рядовой Худи дежурство.
Был доволен своей службой Худи. Обладая хорошей памятью, он наизусть затвердил букву инструкций, а следовательно, не терялся ни в какой обстановке и всегда знал, что делать. Начальство ценит исполнительность и рвение, и у Худи не было нареканий. Прибавьте сюда молодость, полную здоровья и одетую в красивую форму (белая рубашка оттенялась черными – галстуком, дубинкой на руке и пистолетом на животе, воткнутым за ремень), и вы поймете, почему с лица Худи не сходила улыбка. И она вызывала ответную у прохожих пригожих девушек.
И вдруг эта обаятельная улыбка застегнулась на "молнию" губ. Худи, сидя на скамейке, увидел подозрительную личность. Чем личность подозрительна, Худи бы объяснить затруднился. Но показалось ему, что перед ним прогуливается любитель семечек. Он вспомнил слова лейтенанта Уткина, проводившего инструктаж: "Харкун прежде всего бросается в глаза своим грязным, неряшливым видом". Однако мужчина, заинтересовавший милицейского, был выбрит, причесан. Одежда его была чиста и выглажена. Но даже такая выразительная деталь как галстук не могла ввести Худи в заблужденье. Лента памяти продолжала вращаться в голове человека-магнитофона: "Впрочем, некоторые харкуны, особенно новички в наплевательском деле, еще по инерции следят за собой. Если внешний вид подозреваемого не дает вам в руки улик, проследите за ним. (Тут Худи встал и пошел за господином.) Харкуны не могут долго без своего зелья, и очень скоро при верности ваших предположений ваш подопечный начнет плеваться". И действительно, не оставили они за собой и квартала, как подопечный Худи смачно плюнул.
– Стоять! Руки вверх! – крикнул ретивый блюститель порядка и, подбежав к оторопелому господину, обыскал его. Гм!.. Семечек не было. Наверное, только что кончились, подумал Худи. "Несомненной уликой является характерный запах изо рта и темно-коричневый цвет языка".
– А ну дыхни!
Субъект дыхнул. Семечками и не пахло.
– А покажи язык!
Тот показал.
– Ага! – обрадовался Худи. – Коричневый!.. Говори, где ты живешь?
– Да вот в этом доме.
– Тем лучше. Пошли к тебе.
Войдя в квартиру, осмотревшись и не приметив в углах набитых мешков, ласково к хозяину подступил Худи. Давай, мол, дядя, выкладывай, где у тебя семечки. На что вежливый дядя, изобразив на лице сочувственную мину, отвечал, что многое есть в этом доме, но семечек к сожаленью… А известно ли дяде, что он прячет страшный яд и что сам он опасно болен? От верной гибели хотят спасти его добрые люди в лице рядового Худи. О! Дядя весьма тронут заботой о нем, но относительно своей болезни он в полном недоумении. Тогда Худи обиделся: ах ты хитрая бестия! А с виду такой приличный господин… Погоди же, я отмою тебя в чистой воде. И принялся отмывать Худи черное золото подсолнухов. Но не намыл ни грамма, хотя брал пробы везде, где только можно: в ванной и туалете, в шкафах и кладовке, на лоджии и даже внутри рояля.
Наконец, весь в испарине, надув губы и глядя исподлобья, остановился он перед хозяином, невозмутимо сидевшим в гостиной, в кресле. Сбоку от хозяина находился небольшой столик, на котором стояла ваза с черемухой и несколько бутылок пепси. Грациозно брал и кушал черемуху хозяин. – Жарко, – произнес он, – не угодно ли стаканчик прохладительного? Или вот ягодок сочных? – Но Худи только гордо записал фамилию субъекта и его домашний адрес. Тем самым как бы говоря: я не признаю своего пораженья и еще возьму реванш!
Через полчаса он докладывал лейтенанту Уткину, что задержал харкуна, произвел в квартире обыск, не давший, правда, результата, но зелье быть должно, и хорошо бы поискать с собачкой. Услышав фамилию подозреваемого, Уткин растерялся, не зная, плакать ему или смеяться.
– Вы что, в самом деле обыскали его?! (Худи молчал, почуяв неладное.) Это же мэр города!
– Но коричневый язык, господин лейтенант!
– Коричневый язык? Гм… А! Это, должно быть, от черемухи. Всем известно, что мэр от нее без ума… Стыдно вам, рядовой Худи, не знать в лицо начальства!
Какой же я осёл! – думал севший в калошу милицейский. – Он же при мне ел эту чертову черемуху!
И плохо бы кончилась для Худи его непростительная ошибка, если бы за него не заступился все тот же мэр. Вернее всего, простился бы с милою службой Худи, но мэр сказал извиняющемуся по телефону лейтенанту Уткину: – Не будьте строги с этим парнем. Он сам того не подозревая доставил мне несколько приятных минут.
9
А вообще-то кадры милиции были нужны. Нужны как никогда. И срочным порядком набиралось пополнение. Сотни юношей и девушек добровольно откликнулись на призыв: город в опасности! И девушки ни в чем не хотели уступать хлопцам. Так же ловко они научились "хлопать" бандюг из нагана, так же больно могли ударить по лицу ногой. И не боялись они ударов ниже пояса.
Однако кривая нарушителей росла гораздо быстрее, чем прямая блюстителей порядка. И бандиты брали числом.
А еще давно ли служба в милиции была почти номинальной! И чтобы раскрыть все преступления, хватило бы одного комиссара. Да и что это были за преступления! Так! Молодые люди иногда повздорят из-за девушки. Это же в порядке вещей: на то и молодость, чтоб горячиться. Воровство считалось настоящим ЧП, а убийство – событием века.
И вот словно штиль сменился штормом. Чума налетела. "Грызуны" расплодились. А каждый грызун – это потенциальный преступник. Ведь он не работает, а семечек ему подавай. И тут прямая дорога к разбою.
Ладно еще, если грызун грабил грызуна. Чтоб они там все перегрызлись! Но ведь страдали нормальные люди. У них нельзя было отнять семечек, поскольку они таковых не имели, но у них водилось то, за что торговцы давали семечки: деньги, золото, драгоценные камни, произведения искусства. Было: отпускали товар и за вещи. Но постепенно отказались от этого: вещи и относительно дешевы и много места занимают.
И вообще, некоторые торговцы бесились с жиру. Слишком разборчивы стали. Одному чистоплюю подавай только чистое золото, другому – только камешки. Третий аристократ коллекционировал ювелирные шедевры, а четвертый специализировался на книгах или живописных полотнах.
И куда денешься! Бежали на поводу наркоманы у торговцев. Шел грабеж – ни дня без взлома! – как частных коллекций, так, случалось, потрошили и музеи.
Распоясалась преступность. А милиции, напротив, приходилось все туже. Но не боялась милиция ударов ниже пояса.
10
Оперативная группа под командованием лейтенанта Уткина шла на дело. А может быть, и ехала. Не в этом дело. А дело в том, что это дело было обычным делом. Облаву за облавой приходилось совершать. Не успеют сотрудники соснуть как следует, как снова их ждет задание.
Вот и теперь была выслежена опасная банда. И милицейские подбирались к ней, чтобы обезвредить. В само бандитское логово, в саму "малину", нет, поскольку тут не ягоды, а семечки, скажем так: в сам "подсолнух" лежал их путь.
Зашли уткинцы в нужный подъезд. Сухая лузга запотрескивала под ногами. Если бы не спецзадание, следовало бы согласно инструкции обойти все квартиры с целью обыска и конфискации заразы. Но теперь главное было обезвредить тех, за кем числились хищения и убийства.
Лейтенант Уткин лично нажал кнопку звонка. И тут же закрыл пальцем "глазок" в двери, чтобы квартира не подглядывала. Там соловей пропел. Затем шуршанье послышалось и стихло, дверь не открывалась. Еще одну трель заставил исполнить птичку лейтенант. Пел соловей, но разбойники молчали. Тогда Уткин кивнул рядовому Анне Шмуц, игравшему роль ударника, мол, действуй. Анна, которую сослуживцы любовно называли Анкою, вышибла дверь ногой. И тут же, увернувшись от пули, ей предназначенной, с раскруткой на триста шестьдесят градусов, другою ногой уложила стрелявшего бандита. Вот уж про такую не скажешь, мол, ноги коротки.
Опергруппа с арией "Бросай оружие!" ворвалась в логово. И очутилась, как в воде, в шелухе по колено. Однако других бандитов что-то не было видно. Как в шелуху они канули.
Бродили уткинцы сухим черным взморьем, шуршали в непростых поисках. Где же остальные? С балкона не нырнешь: высоковато, шестой этаж. А на балконе и на кухне стояло до десятка полных известно чем мешков. И вот один мешок привлек внимание лейтенанта. Все гладкие, округлые, а этот какой-то шишковатый, какой-то угловатый. Уголовный мешок! – подумал лейтенант Уткин и врезал мешку под солнечное сплетение. Тот взвизгнул женским голосом. И как царевна сбрасывает лягушечью кожу, из-под холстины показалась сама атаманша шайки, известная в преступном мире под кличкой "Зойка-барометр". Прозвали так Зойку за ее развитое чувство опасности. Но, как видим, на этот раз не сработало чувство. Видно, пополнел "Барометр" и стал толстокож.
– А где еще двое? – спросил Уткин, имеющий сведения, что шайка выступает квартетом.
– Ищите! – усмехнулась атаманша. – Что найдете – ваше!
Но никого больше не нашли милицейские. И уже собрались уходить, когда в комнате раздалось громкое "апчхи". Обшарить все до сантиметра! – приказал лейтенант. Стали искать вновь. И вот один оперативник своим кованым ботинком споткнулся обо что-то в углу. Взревев, из-под лузги, как покойник из земли, вырос человеческий бюст.