— О, не извольте так говорить! — Тёдзюро вновь припал к ногам Тадатоси.
— С какой стати? — повторил Тадатоси, не поворачивая головы.
Кто-то из присутствующих сказал:
— Нескромно это в твои-то лета, постеснялся бы. Тёдзюро в тот год минуло семнадцать. Горло у него перехватило от волнения, он только и вымолвил:
— Прошу вас! — И в третий раз прижался лбом к ногам господина.
— Какой настойчивый! — сказал Тадатоси. В голосе его слышалась строгость, но слова сопровождались кивком согласия.
150
— О! — вырвалось у Тёдзюро; не отпуская ног господина, он уткнулся лицом в его постель и замер.
Тёдзюро впал в то расслабленное состояние, какое бывает, когда самое страшное позади и человек уже достиг цели. Он ощутил полное успокоение, не чувствовал и не замечал ничего, даже собственных слез.
По молодости лет Тёдзюро не имел военных заслуг. Но Тадатоси благоволил к нему и держал при себе. Бывало, Тёдзюро под винными парами допускал оплошность, которая другому не простилась бы, но Тадатоси только смеялся и говорил:
— Это не Тёдзюро грешит, а сакэ.
И Тёдзюро горел желанием исправить оплошность, отплатить за доброе к себе отношение. С тех пор как здоровье Тадатоси ухудшилось, он твердо знал, что для него, обласканного милостями князя, нет иного пути, кроме самоубийства вслед.
Если бы кто-нибудь заглянул поглубже в его душу, то наряду с желанием умереть обнаружил бы и сознание того, что окружающие сочтут это его долгом. И внутренние побуждения и людское мнение равным образом предписывали одно — умереть. В его положении поступить иначе — значило бы покрыть себя страшным позором. Малодушные мысли посещали Тёдзюро, но страха смерти в нем не было. Все его помыслы были сосредоточены на решимости во что бы то ни стало добиться разрешения князя на самоубийство.
Тёдзюро почувствовал вдруг, что ноги господина, которые он сжимал, как будто ожили, зашевелились. Только тогда он опомнился и с мыслью: «Болят, наверное», — снова принялся легонько их растирать. Теперь он подумал о старой матери и о жене. Как семья ушедшего вслед за господином, они получат от главного дома вознаграждение. Он может умереть спокойно, зная, что семья обеспечена. От этих дум лицо Тёдзюро просветлело.
Утром семнадцатого дня четвертого месяца Тёдзюро привел в порядок свою одежду и вышел к матери. Во время этой прощальной встречи он впервые сообщил ей о своем
151
намерении. Мать не выказала ни малейшего волнения. Она знала: сегодня ее сын совершит харакири, хотя они не говорили об этом, и, вероятно, пришла бы в смятение, если бы он решил по-иному. Мать позвала с кухни невестку, совсем недавно поселившуюся в их доме, и спросила, все ли готово.
Невестка тотчас принесла заранее припасенное сакэ. Она тоже знала: сегодня муж совершит харакири — и по этому случаю сделала парадную прическу, надела лучшее кимоно. Лица матери и жены были торжественно-серьезными, и лишь по припухшим векам молодой женщины можно было догадаться о пролитых ею слезах.
Когда принесли поднос с чашечками сакэ, Тёдзюро позвал младшего брата, Сахэйдзи. Все четверо молча выпили по глотку. Затем мать обратилась к сыну:
— Тёдзюро, сегодня твое любимое сакэ. Может быть, выпьешь еще немного?
— Конечно, — с улыбкой ответил Тёдзюро и выпил еще. Потом сказал: — Замечательное сакэ. Сегодня я опьянел сильнее обычного, видно, за последние дни немного устал. Извините, пойду прилягу. — С этими словами Тёдзюро встал, прошел к себе в комнату, лег и тут же заснул.
Жена последовала за ним, подложила подушку ему под голову; Тёдзюро пробормотал что-то во сне, повернулся на другой бок и продолжал спать. Жена смотрела на него, не отрывая глаз, потом спохватилась: плакать нельзя! — и поспешно вышла.
Дом затих. Слуги и служанки, так же как мать и жена, знали о решении хозяина. Ни в кухне, ни на конюшие — нигде не было слышно оживленных голосов. Мать находилась в своей комнате, невестка — в своей, младший брат — в своей, каждый думал свою думу.
Хозяин крепко спал. Над раздвинутым настежь окном сушилась на карнизе пахучая травка — даваллия. Время от времени, словно спохватившись, позвякивал на ветру колокольчик. На земле — колода для воды — высокий камень с выдолбленной верхушкой, а на нем — опрокинутый ковш;
152
стрекоза опустилась на длинную ручку ковша, распластала крылышки и замерла.
Прошел час, за ним второй. Миновал полдень. Прислуге, как обычно, было приказано готовить обед. Но распорядится ли свекровь всем собраться к трапезе — невестка не знала и спрашивать не решалась, дабы никто не подумал, что у нее в такое время еда на уме.
Между тем вскоре появился Сэки Сёхэйдзи, которого просили быть помощником во время харакири. Свекровь кликнула невестку. Та молча поклонилась, справилась о здоровье гостя.
— Тёдзюро прилег отдохнуть, но уже пора, вот и господин Сэки пожаловал. Может быть, ты его разбудишь? — сказала свекровь.
— Да, да, конечно. Особенно задерживаться нельзя, — ответила невестка и пошла будить мужа.
Как и в тот раз, когда подкладывала мужу подушку, она смотрела на него, не отрывая глаз. Она знала, что должна возвестить мужу его смертный час, и ей было нелегко. Тёдзюро крепко спал. Теперь он лежал спиной к окну, лицом к двери, по-видимому, ему мешал яркий свет, лившийся из сада.
— Послушай! — позвала его жена. Тёдзюро не шелохнулся. Она склонилась над ним, коснулась рукой его плеча.
— А? — Тёдзюро открыл глаза, потянулся и проворно вскочил на ноги.
— Ты сладко спишь, но пора вставать, матушка велела тебя разбудить, к тому же пожаловал господин Сэки.
— Да? Уже полдень? Ну и заспался же я. Прилег на минутку, да, видно, разморили меня сакэ и усталость. Теперь чувствую себя отлично. Съем-ка я, пожалуй, тядзукэ да начну потихоньку собираться в храм Хигасикоин. Скажи матери.
Воин, когда настает его час, много не ест. Но и на пустой желудок к важному делу не приступает. Тёдзюро встал бодрым и свежим. Был уже полдень, значит, самое время подкрепиться. Как в обычные дни, семья села за стол в полном составе.
153
После обеда Тёдзюро спокойно собрался и вместе с Сэки отправился к фамильному храму Хигасикоин совершать харакири.
Разрешение на самоубийство получили, включая Тёдзюро, восемнадцать человек. Многим обязанные Тадатоси, они, подобно Тёдзюро, молили о позволении умереть. Зная верность преданных ему самураев, Тадатоси всей душой желал бы сохранить их, как опору своему сыну Мицухисе. К тому же он считал жестоким позволить им умереть вместе с собою. Но один за другим они просили: «Разреши», — и он вынужден был давать разрешение.
Тадатоси верил в готовность всех близких ему пожертвовать жизнью. Он знал, что самоубийство их не страшит. Тревожило другое: что с ними станет, если он не разрешит? — Никто во всем клане не захочет иметь с ними дела, ибо раз они не умерли, когда должны были умереть, значит, проявили неблагодарность и малодушие. Всегда найдутся такие, кто скажет: знай покойный господин, какие это мелкие душонки, не держал бы их при себе. Как горько им будет слышать это, пожалуй, даже невыносимо! Обуреваемый такими мыслями, Тадатоси делал над собой усилие и говорил: «Разрешаю».
Когда число вассалов, получивших позволение на самоубийство, достигло восемнадцати, Тадатоси, человек бывалый, неплохо знавший мирские нравы, задумался. На смертном одре он размышлял об уходе из жизни — своем и восемнадцати самураев.
Родившись однажды, все рано или поздно должны умереть. Старое дерево засыхает, рядом поднимается и зеленеет молодое. Юношам, окружающим его сына Мицухису, в сущности, не нужны те, которые состояли на службе у Тадатоси. Хотелось бы, конечно, чтобы они остались в живых и продолжали служить Мицухисе, как служили ему. Но вместе с Мицухисой выросли его сверстники, которые с нетерпением ждут возможности отличиться. У тех, кто служил Тадатоси и получал в свое время разные должности, наверняка хватает недоброжелателей. Завидовали им, во всяком случае, многие.
154
Поэтому не разрешить им уйти вместе с ним — не такое уж мудрое решение. Дать им возможность умереть, пожалуй, более великодушно. Эта мысль успокоила Тадатоси.
Вот имена тех, кто получил разрешение на самоубийство: Тэрамото — это Тэрамото Таро, чьи предки жили при буддийском храме провинции Овари. Сын Таро по имени Найдзэнносё служил в доме Имагавы. Сын Найдзэнносё прозывался Сахэем, сын Сахэя прозывался Уэмонноскэ, сын Уэмонноскэ прозывался Ёдзаэмоном.
Ёдзаэмон, находясь при Като Ёсиаки, отличился во времена покорения Кореи. Сын Ёдзаэмона, Ясаэмон, участвовал под началом Гото Мотоцугу в осаде Осакского замка. После того как он попал на службу в дом Хосокавы, он стал получать тысячу коку и командовать отрядом в пятьдесят ружей. Двадцать девятого дня четвертого месяца совершил харакири в храме Анъёдзи. Возраст: пятьдесят три года. Помогал ему Фудзимото Идзаэмон.
В обязанности Оцуки входил надзор за благонадежностью населения, и он получал жалованье в сто пятьдесят коку. Совершил харакири двадцать шестого числа четвертого месяца. Помогал ему Икэда Хатидзаэмон.
О Найто рассказано выше.
Ота — тот, чей дед Дэндзаэмон служил у Като Киёмасы. Когда Тадахиро лишился владений, Дэндзаэмон и его сын Гэндзаэмон остались без места. Сёдзюро был вторым сыном Гэндзаэмона, исполнял должность оруженосца и имел доход в сто пятьдесят коку. Он первый покончил с собой семнадцатого числа третьего месяца в храме Касуга. Возраст — восемнадцать лет. Помощником был Модзи Гэмбэй.
Харада получал жалованье в сто пятьдесят коку, состоял при особе даймё, совершил харакири двадцать шестого числа четвертого месяца. Помогал ему Камата Гэндаю.
Мунаката Кахэй и его брат Китидаю были потомками тюнагона Мунакаты Удзисады. Они служили при Сэйбэе Кагэнобу, и старший и младший имели по двести коку дохода. Совершили харакири в один и тот же день — второго числа
155
пятого месяца, старший брат — в Рютёин, младший — в Рэнсёдзи. Старшему помогал Таката Дзюбэй, младшему — Мураками Итинэмон.