Не успела Ялакай попросить барса принести ей добычу, как он уже оказался на вершине скалы и одним ударом мощной лапы завалил тэки – горного козла.
Восхитилась Ялакай.
– Сынок мой, спи на высоких недоступных скалах, охоться там, где осторожно ступают тэки.
В два прыжка взобрался барс на скалы, устроил себе жилище между камней.
А вот куда отправился тигр – Ялакай не знала.
И когда она увидела, какую добычу он принёс ей, – сердце сжалось от боли. Это был убитый человек, охотник.
Рухнула Ялакай на землю от горя.
– Ох, сынок, твоя шкура теперь навеки окрашена кровью человека! Посмотри на эти тёмные полосы! Что же ты натворил, зачем поднял свои когти на род людской? Беги из лесу, беги жить туда, где твои полоски не заметят – в камыш, в тростники, в высокую траву. Охоться на зайцев, на кабаргу, на кабанов, но молю – не трогай человека!
Опечалился тигр, да ничего не поделаешь – ушёл жить в густой тростник.
Дошла очередь и до седьмого дитяти Ялакай. До льва. Лев не стал охотиться в лесу, а направился прямиком в долину, к людям. Из долины он принёс и положил к ногам матери загрызенного всадника и его мёртвую лошадь.
Снова рухнула Ялакай на землю от горя.
– И ты, сын мой, оказался кровожадным, как твой полосатый брат! Нельзя тебе оставаться на Алтае, беги отсюда прочь! Беги туда, где не бывает зимы, не бывает снега, а лишь палит беспощадное жаркое солнце! Может быть, оно согреет твоё жестокое сердце?
Вот так и отправила семерых своих детей, кого куда, большая и пушистая Ялакай – кота, барсука, росомаху, рысь, барса, тигра и льва. Говорят алтайские старики, что, умирая, ни одного из них Ялакай к себе не позвала. Но о чём мечтала, то и сбылось – память о Ялакай-звере жива, ведь её дети по всей Земле расселились.
Торко-Чачак, Шёлковая Кисточка
Давным-давно, в горах Алтая жила девушка. С глазами, словно чёрная смородина, и бровями, похожими на две радуги. В её тугие косы были вплетены медные монетки. А звали девушку Торко-Чачак. Шёлковая Кисточка то есть.
Случилось несчастье в её семье – тяжело заболел отец. Мать и говорит Шёлковой Кисточке:
– Приведи-ка к нам, доченька, мудрого кама[9], шамана, что живёт у горной реки в берестяной юрте.
Он лечит людей, может, и твоего отца вылечит. Поторопись, Торко-Чачак!
Девушка села на лошадь и поскакала к каму.
Кам заметил Торко-Чачак ещё издалека. Не заметить девушку было трудно – шёлковая кисточка на её шапочке сияла, как луч солнца.
Старый шаман сидел у порога своей юрты и большим острым ножиком выстругивал берёзовые тарелки. Напротив него ярко полыхал костёр. У кама была длинная борода до самой земли, а брови росли густые, как лесной мох.
Вдруг нож выпал из правой руки кама и до крови расцарапал ему ногу. Чочойка выпала из его левой руки и упала в костёр. Кам молча закрыл глаза.
Торко-Чачак три раза промолвила ему:
– Кам, мой отец заболел. Просим твоей помощи!
Ей пришлось повторить свою просьбу семь раз. Наконец кам медленно зевнул, как бы пробуждаясь ото сна.
– Ждите меня завтра, на утренней заре, с восходом солнца, – не открывая глаз, прогудел старый шаман.
Но кам прискакал в юрту Шёлковой Кисточки задолго до восхода солнца. Не была ещё постелена в стойбище белая кошма[10], не успели заквасить чегень[11] для араки[12]. На краю стойбища уже послышался тонкий звон бубенчиков-колокольчиков, привязанных к шубе кама, и ревел-гудел его огромный, чёрный, кожаный бубен.
Кам сбросил на душистую траву свою тяжёлую шубу и вошёл в юрту молча, с закрытыми глазами.
Люди в юрте повесили его бубен на гвоздь и велели принести сухой душистый можжевельник, чтобы развести из него костёр. Шубу шамана внесли вслед за ним.
Кам просидел перед костром из можжевельника от утренней зари до вечерней, молча, с закрытыми глазами. Он ничего не ел и ничего не пил. И вот, когда солнце закатилось за горизонт, надел он свою красную шапку. Совиные перья торчали на ней, словно уши. Две алые ленты свисали с неё позади, как два крыла. Поднял кам с деревянного пола юрты свою тяжёлую шубу. Просунул руки в огромные рукава. По бокам шубы висели высушенные лягушки и змеи. На спине болтались, привязанные, шкурки мышей и перья дятлов.
Алые ленты на шапке всколыхнулись. Бубенчики-колокольчики зазвенели. Кам снял с гвоздя свой бубен, присел на корточки и начал камлать. Он громко и страшно бил в чёрный бубен деревянной колотушкой. Закончив камлать, старый шаман встал, и отблески пламени от можжевелового костра появились на его бубенцах. Раскинул руки в стороны. Шкурки мышей и перья дятлов на его шубе зашевелились, будто живые.
Кам подошёл к деревянному столу, взял с берестяного подноса сердце козла и съел его. После этого он молвил так:
– Духи предков нашептали мне, как поступить. Шёлковая Кисточка послана нам на погибель. Это дело рук злого духа Дер-Ээзи, хозяина земли. Избавьтесь от Торко-Чачак, потому что, пока она ходит по Алтайской земле, болезнь её отца не пройдёт, коровы не дадут молока и не родят телят, а ваши дети станут немыми.
Женщины со страху вскрикнули. Старики заплакали. Молодые девушки и ребята побледнели.
– Смастерите деревянную бочку, – грозно гудел кам, – посадите в неё Шёлковую Кисточку, окуйте бочку семью железными обручами, намертво заколотите дно медными гвоздями да и бросьте её в нашу горную реку.
Кам застегнул свою тяжёлую шубу. Вышел из юрты, бросил наземь красную шапку, сел на коня и уехал. – Эй, – сказал он своим слугам, прискакав домой, – идите на берег нашей бурной реки. Её воды скоро принесут бочку. Достаньте её и прикатите в мою юрту. Плач девичий из бочки услышите – не открывайте, в лес бегите. Крики о помощи по юрте будут разноситься – не приходите, а убегайте ещё дальше. И не показывайтесь здесь три дня!
Но следующие семь дней никто не решался выполнить приказ кама в родной юрте Шёлковой Кисточки. Девушка плакала. Её больной отец и мать плакали вместе с нею. На восьмой день её всё же посадили в бочку. Обтянули бочку семью железными обручами, намертво заколотили дно медными гвоздями и бросили в горную реку.
А на берегу реки в этот день ловил рыбу Балыкчи – рыбак-сирота. Он жил неподалёку, в маленьком зелёном шалаше. Ещё до слуг кама паренёк увидел проплывающую мимо бочку. Ловко достал её из воды, прикатил в свой зелёный шалаш, топором выбил дно и увидел в бочке Торко-Чачак.
Увидел – и замер. Его сердце так и запрыгало в груди, как заяц.
Красивая была наша Торко-Чачак! Шёлковая Кисточка рассказала Балыкчи про старого шамана.
Рыбак думал-думал да и придумал вот что: посадил в бочку злую и голодную собаку, намертво заколотил дно медными гвоздями и пустил бочку обратно в реку.
А слуги кама всё ещё поджидали бочку на берегу, рядом с шаманской юртой. Вытащили они бочку из реки, прикатили в юрту, а сами побежали к лесу: ведь сам кам приказал им так поступить. Вдруг из юрты послышались крики о помощи.
– Помогите! – вопил перепуганный кам. – Помогите!
Но слуги бежали ещё быстрей, ещё дальше в густой лес: ведь сам кам приказал им так поступить.
Вернулись слуги в юрту старого шамана только через три дня. Глядь – а тот лежит мёртвый, с перегрызенным горлом. Так и не узнали слуги, кто напал на кама.
А Торко-Чачак осталась жить у Балыкчи в зелёном шалаше.
Целыми днями любовался юноша Шёлковой Кисточкой. Полюбил её рыбак, да так сильно, что даже рыбу удить не мог. Каждый день он брал в руки удочку и шёл к реке, но чуть сделает шаг – и оборачивается, смотрит на свою возлюбленную, и рыбачить уже не идёт. И немудрено это, ведь глаза её были как ягоды смородины, брови как радуга на небе, а в тугие косы были вплетены медные монетки.
Тогда вот что придумала Торко-Чачак: взяла кусок бересты, вырезала на ней ножом своё изображение, приколотила гвоздиком бересту к длинной палке и воткнула её в землю у берега. И снова Балыкчи начал удить рыбу, и стало её вдоволь. Он сидел, рыбачил и любовался портретом любимой Шёлковой Кисточки на бересте.
Однажды долго-долго смотрел Балыкчи на бересту, да и не заметил, что у него клюёт крупная рыбина. Рыбина сильно дёрнула леску, и удочка выскользнула из рук Балыкчи. Балыкчи взмахнул руками, пытаясь её поймать, и задел палку с берестой.
Береста плюхнулась в воду и поплыла вниз по реке.
Прибежала на зов Балыкчи Шёлковая Кисточка, увидела, что случилось, и начала плакать:
– Попадёт береста плохим людям в руки! Они придут за мной к шалашу! Они убьют тебя, Балыкчи! Беги прочь, беги отсюда! Надень свою козью шубу мехом наружу, садись на синего быка, отправляйся в долгий путь и ищи меня на берегах нашей реки.
А у самого устья реки раскинулось стойбище Кара-хана.
Его слуги заметили плывущую бересту и достали её из воды. Показали Кара-хану прекрасное лицо Торко-Чачак. Забрал он бересту у слуг, пришпорил коня и поскакал к истоку реки, к зелёному шалашу. За Кара-ханом поскакали все его воины. Шёлковая Кисточка сидела одна в зелёном шалаше. Увидела девушка войско Кара-хана, но не заплакала и не засмеялась, а, не проронив ни слова, покорно села на белоснежного коня.
Прожила Торко-Чачак в стойбище Кара-хана три года. Ни одна живая душа за три года не услышала её голоса. Три года девушка не плакала, три года не смеялась. И так и не вышла замуж за Кара-хана.
Но однажды ранним утром на заре Торко-Чачак накинула на плечи чегедек, вышла из юрты и улыбнулась, а потом громко засмеялась. А всё потому, что по дороге к стойбищу брёл синий бык, а на быке сидел паренёк в козьей шубе мехом вверх.
– Не над ним ли ты смеёшься, Шёлковая Кисточка? – спросил Кара-хан.
– Да, над ним!
– Тоже мне смешной! Любимая моя Торко-Чачак, я тоже могу надеть шубу мехом вверх и сесть на синего быка. Я сам тебя развеселю! А ну, слезай с быка, горе-шутник!