— А ну, давай-ка, сынок… — Федор хитро подмигнул. — Покажи этим пельменям, как стрелять надо. Ты же умеешь?
— Умею. А зачем?
— Да просто так. Пусть поучатся, глядя на тебя. Меньше спеси будет.
Ахмед неуверенно подошел к барьеру, искоса поглядывая на других стрелков. С некоторым недоумением покрутил в руках легонькую пластиковую «винтовку». Встал, расставив ноги и даже не опираясь локтями на стол.
— Стреляй! — Федор возбужденно ударил кулаком о ладонь.
Щелк-щелк-щелк…
Через несколько секунд на экране не было ни одной живой «лягушки».
— О-о, ну, это талант… — развел руками щекастый начальник тира.
— Что «талант», дядь, — с досадой проговорил Ахмед. — Ты сделай побыстрей свое кино, а? Ну, это ж детский сад у тебя.
— Ну… хочешь — сделаю, как скажешь, — начальник тира насмешливо прищурился. — Пятьдесят попаданий за три минуты — получишь приз.
Картинка на экране закрутилась по-новому. Теперь «лягушки» выскакивали резко, словно пузырьки в газировке, и тут же прятались.
Ахмед не спешил и не нервничал.
Щелк-щелк-щелк… Винтовка работала, словно часы-ходики — размеренно и спокойно. «Лягушки» так же размеренно превращались в черную пыль.
— Ну… — начальник тира был полностью обескуражен. — Ну, это… не знаю…
Ахмед вдруг отвел глаза от прицела, заметив краем глаза какое-то тревожное движение рядом с собой.
— Ну, что ты, красавица… да не вырывайся, я ж ласковый…
Какой-то жирный лохматый фермер хватал его мать и пытался прижать к себе.
— Отстань, дурак! — цедила сквозь зубы Марьяна, тщетно пытаясь разжать пальцы наглого борова. — Уйди, не время сейчас! Я не одна!
— Ну, сегодня не одна — завтра одна. Тоже мне проблема, — жирный фермер хихикал, обнажая свои неровные желтые зубы.
Ни секунды не раздумывая, Ахмед с размаху обрушил приклад лазерного ружья в лицо мерзавца.
Пластиковая игрушка рассыпалась, не причинив фермеру никакого вреда, кроме испуга.
— Ах ты, щенок! — фермер сжал кулаки.
Ахмед быстро, как учили, встал в подпружиненную стойку, поставил руки в защиту, а затем бросился вперед.
Фермер закрылся было своими пухлыми ладошками, но против быстрого тренированного солдата он был ничто. И поэтому через секунду он уже лежал на мостовой, скорчившись и поджав ноги.
— Марьяна, уводи его! — закричал Федор.
— Мам, он тебя трогал! — пытался объяснить Ахмед, пока Марьяна тащила его от тира — туда, где толпа разделяла разгоряченного бойца от уже поверженного мерзавца. — Он тебе больно делал!
Федор подал руку побитому фермеру.
— Вставай, браток… давай-давай, не кочевряжься.
— Что это за гаденыш был?!
— Ты давай потише, ладно. Ну, прости. Это сынок наш. Не бесись…
— Какой, к чертям, сынок? Ты пьяный, что ли?
— Говорю же тебе! Мы с военной базы, с реабилитации. Сынок наш.
— Сынок… Я вот сейчас полицию позову.
— Да ни к чему это, браток. Полиция ничего не скажет. Ты не злись. Говорю же — сынок. С военной базы. Ну?
— Что «ну»?
— Ну, с реабилитации мы. Он же солдатик, с войны только что. В боях был. Вон, орден у него, видал?
— Солдат?
Толстый фермер тут же успокоился.
— Ну, ясно теперь. Ну, раз такое дело… — он поднял глаза на Федора и погрозил пальцем. — Но кружку пива за отбитый нос ты мне должен!
— Да хоть три, родной! Только не шуми, ладно?
…Марьяна крепко держала Ахмеда за руку. Он уже никуда не рвался, но чувствовалось, как напряжено и неспокойно все его тело.
— Сынок, ты не волнуйся. Ну, бывают люди — дурные, пьяные…
— Гад он! Гад!
Появился Федор.
— И что, готовы дальше? — воскликнул он с нарочитой бодростью. — Пошли на карусели. Летающие лодки на магнитной подушке видели?
— Подождите! — донеслось откуда-то из толпы.
Прибежал тот самый щекастый начальник тира. Руки его держали огромного плюшевого кота.
— Конечно, норматив не совсем выполнен… — проговорил он, задыхаясь. — Не до конца. Но такому стрелку мне приза не жаль! Держи, парень!
Ахмед взял кота, растерянно посмотрев на отца. Федор кивнул ему и усмехнулся. Ахмед замер на секунду.
— Мам… пусть это будет мой подарок, — он протянул кота Марьяне. — Не купил, так хоть заработал. Ладно?
— Ты еще спрашиваешь? — улыбнулась в ответ Марьяна. — Да это самый лучший на свете подарок!
С самого начала, с той первой минуты, когда зеленый автобус остановился у дороги — шесть дней отпуска казались целой жизнью. Но они вдруг закончились — коварно и внезапно, как тропинка перед пропастью.
Ахмед молча переодевался из домашнего в свой черно-серый солдатский комбинезон. Он и сам был весь серый. Укладывал рюкзак, затягивал ремни на ботинках.
— Сынок, ты, главное, помни — мы о тебе думаем, — произнес Федор. — Мы за тебя молимся.
— Да, пап…
— Не лезь сам никуда, — заговорила Марьяна. — Убьют тебя — никому никакого прока. Не надо геройства. Жив будь. Для нас живи, ладно?
— Ладно, мам…
Федор и Марьяна растерянно переглянулись.
— Ну, что сказать… — Федор одернул рубашку. — Будь молодцом. О нас вспоминай. Главное — вернись. Главное, живым вернись…
— Да, пап…
Все было натужно и неловко. Правильных слов для этого дня, видимо, не придумали.
— Ты, сынок, только друзьям про нас поменьше говори. Ну мало ли… у тебя папка с мамкой есть, а у другого, может, и нету… Зачем эти кружева разводить?
— Да знаю я. Подписку же давал.
— Сынок, слышишь? — Марьяна подошла к Ахмеду, глядя ему в глаза.
— Что, мам?
— Ты же опять на север? Вот возьми… Носки тебе связала. Пригодятся.
Ахмед взял носки и вдруг рассмеялся.
— Что? — заволновалась Марьяна. — Не понравились?
— Да нет… Вот эта зеленая каемочка… Нам перед базировкой на складе джемперы выдавали. Точно такая же каемочка — зеленая, с квадратиками.
— Ну, каемочки всякие бывают, — поспешно вмешался Федор. — А тут тебе не склад, это мать тебе сделала — с заботой. Так что, вот.
— Да я знаю, пап…
За калиткой просигналил зеленый автобус с военной эмблемой.
— Ну… Давайте-ка обнимемся и посидим на дорожку.
— Федь, а когда следующий заезд будет? — крикнула из спальни Марьяна, расчесывая свои красивые длинные волосы.
— По плану будет первого числа, а что? — удивленно отозвался Федор, оторвавшись от бритья.
— Хочу в Будапешт на карнавал смотаться, пока аэропорты открыты.
— Карнавал… Не о том думаешь! Лучше бы списки посмотрела. Сейчас, между прочим, второгодки поедут. Вот привезут тебе «сыночка», который тебя помнит, — а ты и ляпнешь что-нибудь. Или имя перепутаешь, или про невесту спросишь.
— Вот ты начальник, ты и проверяй, — Марьяна брызнула из флакона на ватный тампон и в очередной раз протерла лицо. Сейчас — в другой одежде и без специального макияжа — она вовсе не казалась немолодой. Совсем наоборот.
— Федь, а там мой триммер не валяется?
— Сама ищи, надоела… — Федор потрогал волосы. Смытую седину ему было немного жаль, она придавала его облику дополнительную серьезность.
Марьяна зашуршала пакетами и коробками. Потом отчетливо донеслось: «О, господи, ну опять…»
— Ну, что там у тебя?
— А ты сам посмотри!
Федор зашел в спальню и взял из рук Марьяны свернутую пополам бумагу. Развернул.
«Папа и мама, я вас очень люблю!», — было написано неровным, почти детским почерком.
Ниже был пририсован десантный штурмовой карабин, перекрещенный с розой.
Федор фыркнул, свернул бумагу надвое, потом вчетверо.
— И что?
— Да ничего! — всплеснула руками Марьяна. — Не понимаю я этого. До сих пор не понимаю. Да, конечно, солдату нужно отдохнуть, мягко поспать, вкусно поесть. Поговорить задушевно с простыми людьми — тоже хорошо. Ну, пусть даже на рыбалку сходить. Это понятно. Но зачем все эти «мама», «папа»? Что это за театр, для чего эти нафталиновые нежности. Вот скажи, зачем?
— Слушай, это не твоего ума дело. Это без тебя умные люди посчитали и решили. Так лучше. А ты работай. А не нравится — не работай. Вот и весь вопрос.
— Нет, мне бы все нравилось… Но так нельзя! Какая я ему, к чертям, «мама»? Зачем это? Что вот он сейчас думает — что я жду его? Что люблю? Да ему жить осталось от силы пару месяцев!
— Ты рот закрой, «любимая супруга», ладно? В кадровом управлении таких речистых не очень жалуют. Вали на свой карнавал.
Федор резким движением смял бумажку и бросил на пол.
— Кстати, поедешь получать разрешение на вылет, зайди в ОМТО. Скажи, что доиграются они с этими «мамиными носочками» с резервных складов. Совсем ополоумели, списанное военное тряпье предлагают за мамино рукоделье выдавать. Скажешь им, мы в этот раз еле выкрутились.
Четырехвинтовой десятитонный коптер, огибая сопки, шел на предельно малой высоте. Столь малой, что взбитые воздушным потоком льдинки стучали ему в брюхо.
Все сорок бойцов, сидящих в десантном отсеке, молчали. Не было ни шуточек, ни дежурных фраз, ни даже вздохов.
Молчал и Ахмед. Пальцы выстукивали дробь на бронестекле тактического шлема, лежащего до поры на коленях. Другая рука грела штурмовой карабин.
Уже чувствовалась сквозь обшивку дрожь от разрывов тропосферных бомб, и было слышно, несмотря на шум винтов, как впереди визжат реактивные снаряды.
Но Ахмед думал не о том, что впереди. Он вспоминал мамку с папкой, а еще запах травы и речки, и вкус домашнего борща…
И было почему-то совсем не страшно.
— Готовность номер три, заходим на посадку, — прохрипел бортовой динамик.
— Взвод, готовься! — тут же, почти на автомате, прокричал Ахмед в унисон с другими сержантами. — Проверить боезапас, оружие, медпакеты!
— Готовность номер два, садимся!
— Взвод, отстегнуть ремни!
Ахмед вытянул из-под бронекостюма маленькую золотистую рыбку на цепочке. Коснулся ее губами и спрятал обратно.
— Полная готовность, люки открыты!
— Взвод, за мной по одному!..
«Мама, папа, мне теперь ничего не страшно. Я за вас в любой ад пойду. Вы только меня ждите и любите».