В зале возникла пауза. Чернокожий верзила привстал, потом снова присел, опять привстал и задумчиво, будто про себя, проговорил:
— А нам за это ничего не будет?
— Ничего, — ответило секунд через десять Робеспьеро. — Начиная с завтрашнего дня асболютно ничего. Ничегошеньки.
— Как-то все-таки… Речь о военнопленном, — неуверенно проговорила офицерша в пилотке.
— А кто это такое — военнопленное? — удивленно спросил подросток в желтом парике.
— Было когда-то такое понятие, — уныло ответил пенсионер, — но теперь его нет, мы же войн не ведем…
— Так завтра война или не война? — обращаясь к председателю, пробасила дама с бородой.
— И война, и не война, — ответило Робеспьеро. — Но законы войн ХХ века на нее точно не распространяются. Я же говорю: ничегошеньки нам не будет. Какие предложения?
Осе дернул за хвост крысу, она громко запищала. Differently abled тут же откликнулся еще более истошным писком.
— У меня предложений нет, — прервал паузу чернокожий здоровяк, — но мой поручитель — за предложение Машо с дополнениями Осе.
— Другие мнения будут? — встрепенулся Робеспьеро. — Обойдемся без голосования?
Подождав секунд пятнадцать, глава рекламной конторы подытожил совещание:
— Ну что ж, завоз медведика за мной. Насчет пленного спрошу у ребяток из правительства. Сценарий и съемочки — за Машо и Осе, если они не против.
Пока члены совета директоров уныло покидали зал, Осе и Машо осадили Робеспьеро. Надо было договориться о чем-то конкретном. Самое главное, что из босса удалось выдавить аванс — на два существа целых 2000 пойнтов. Но выдадут их только завтра. Решили передолбиться в двенадцать дня. Насчет реквизитов. А вот над сценарием надо было работать уже сейчас.
Через полчаса Машо и Осе уже сидели в фудконсьюме. Кальян с легкой химозой неплохо компенсировал опостылевшую имитационную курицу и двухкилограммовый мандарин с утрированным вкусом. В торце стола был водружен домик из красного дерева, где в ожидании специального меню нервно подергивало усами Ратхаус Рато.
— Е, Васисуалия, паскуда расфуфыренная… — запив раша-колой первый кусок пересушенного имитата, начало разговор Машо.
— Старый педераст, — уставившись вдаль, ответило Осе.
— Amnesty не ссышь? Очки че не вырубил… Да и вообще тут девайсов до жопы.
— Старый педераст. Десять раз старый педераст. Срать им на нас, вот щас точно срать.
— Ага. Щас вот, щас. А потом?
— Потом не будет.
— Откуда пророчество?
— А вот Васисуалия как на войну пойдет, так и допрет все до некоторых у-у-у-умне-е-еньких, креа-а-а-ативне-е-еньких! — Осе с ехидной улыбкой воспроизвел интонации главного рекламщика Москвы.
— Да, пойдет. Прикольно будет, фифи. Он че, правда пацифист, или карьеру на этом мастырил?
— Бородатая педовка? Правда. Убитый пацифистище, еще с дореволюционных времен. Ты че, вчера родилась? Ой, родилось, прости. Умора, елки.
— Да в жопу.
— Да куда хошь. Он еще лет пятнадцать тому манифест составил — полное разоружение всех народов, запрет на применение физической силы, грубых слов и агрессивных выражений лица… Долой полицию там… В Думу шел от зелено-голубых.
— И че, не избрали?
— Видео какое-то нашли, где он семилетнего мальчика сношал. Тогда не проканало. Но через пять лет героем уже ходил, жертва эйджизма и педофилофобии. Правда, по здоровью уже не выбирался, там в организме химозы 99,9 процента.
— Ай-яй-яй! Ты че, сам химозу не абсорбишь?
— Ни стаффа.
— Да ну.
— Десять раз ни стаффа.
— А кайф откуда?
— А у меня жена, дети, пойнты — до жопы кайфу.
— Во, а туда же, существо среднего рода.
— А поди докажи, что нет? Не попался и не попадусь. К тому же меня хвостатая вонючка прикрывает. За ней как за каменной…
— Фак! Орать не надо, а? Ты точно в Amnesty загремишь сегодня, правдоруб гребаный. И вообще — мне твое Рато даже нравится. Жрет мало, пищит, все такое…
— Серая вонючка. Двести пятьдесят раз серая вонючка. Мой ее, скотину, таскай в этой клетке зассанной…
— Осе, ты камикадзе. Ты это, мне еще моя шкурка дорога. Больше, чем крысиная. Нас еще до всякой войны заметут за твои речи мляцкие. Тихо ори. Понял, тихо!
— Дура ты. Эй вы, с девайсами! Слушайте внимательно! И пишите старательно! Я общаюсь с господо Ратхаус Рато. Милые эпитеты, которые вы слышали, — часть нашей любовной игры. В своих ответах на языке вида rattus norvegicus господо Рато поведало мне, что оно нашей игрой полностью довольно. И особенно тем, — Осе гордо поднял голову и начал со ртом до ушей вещать на полконсьюма, — что я его называю серой вонючкой, серой вонючкой, серой вонючкой! Пятьсот девяносто раз на дню — серой хвостатой вонючкой!
Клиенты за столиками уставились на Осе и на крысу в домике. От стойки химозного бара отделилось существо в униформе.
— Any problem? — спокойно спросило оно Осе.
— У меня нет, — ответил креативщик. — И ни у кого пока нет. Я адвокат и креативный презентер Осе Ой. Мы ведем любовные разговоры с моим партнером и поручителем. На всякий случай все пописываю на очочки и еще кое-куда. Во-о-о-опро-о-о-осики есть? — Осе опять начало копировать Робеспьеро.
— Ну, как-то потише, полегче. Люди ведь сидят, — миролюбиво пробасило охранное существо.
— Что-что-что? — завизжало Осе. — Что вы сказали? Люди? Здесь не только люди! Люди, люди, люди… Здесь мой партнер и поручитель господо Ратхаус Рато! Существо вида rattus norvegicus! Оно только что высказало мне на своем языке возмущение вашей дискриминационной репликой насчет людей! Игнорирующей присутствие существа другого вида! И что мне теперь делать?
— Простите, уважаемый rattus, — испуганно пробормотал верзила.
— Мой партнер вас прощает, но в последний раз, — тут же выпалило Осе. — Второго раза не будет, отдолбимся куда надо. И попрошу больше нас не беспокоить.
— Еще раз прошу прощения, — охранник уже пятился к стойке.
— Вот так вот, фифи, — довольно уставился юрист на Машо, отрезая кусок курицы. — Щас они еще хавку крысиную долго нести будут, так я вообще их закрою напоц. Если вдруг по кайфу покатит. Или еще кулее — нашлю Greenwar, те просто всю тошниловку гранатами закидают. Тут, между прочим, не только крыс оскорбляют, а вон растение в темном углу стоит. Равноправный вид. Дискриминируется по отношению к раттусу. Вот, учись, пока я жив. Расизм, сексизм, эйджизм, хелсизм, ментализм, а уж тем более спишизм — прекрасный матерьяльчик для успешного скандала. Слушай, может, тебе такую же вонючку хвостатую по дешевке загнать?
— Не, я существо тихое, не лезу никуда.
— Ну да, впрочем, сейчас и не особо надо. Сами к нам прилезут скоро — медведя твои любимые. Так что с роликом делать будем?
— Слушай, я вот тут подумало… А может, ничего не делать?
— А че в бутылку лезла на совете? Че я тут с тобой сижу? Че ниче?
— Ну, как-то… Я вот тут себе представило… Медведь, пожирающий человека… Натурально жрущий… Как мы можем…
— Че не можем-то?
— Ну, совесть же вроде есть у нас.
— Совесть? Совесть? Фифифи! Вспомнила! Прям Васисуалия номер два!
— А че. Нам с тобой вроде как все уже пофег, а может, Васисуалия и права по-своему.
— Права? Да может… Только секи сюда, боевая подруга.
Раздаточное существо принесло для Рато небольшую миску с молоком и кусочек настоящего мяса. Осе с брезгливой ухмылкой приоткрыло дверцу деревянного домика и просунуло крысе деликатесы.
— Жри, скотина. И пусть они только попробовали принести тебе имитацию. Порву уродов. Вот, Машо, лучший индикатор натуральности продукта. Не жрет, паскуда, никаких полимеров — не то что мы с тобой. Так вот, секи.
Осе затянулось электронной сигарой.
— Васисуалия права. И ты права. Война — фегня. Ничего хорошего в ней нет. Трупы будут. Оторванные бошки будут. Кишки выпущенные. Может, нас с тобой не будет. Бардак тут будет полный — наверное, навсегда. Или медведи нас начнут здесь дрючить, воспитывать как христиан. Или муслы — как мусульман. Кайфа немного, в общем. Война. Фегня. Но не мы ее накрываем, а она нас. Ваш с Васисиуалией, сорри, пацифизьм был хорош, пока мы тут прожирали плоды эрфешных и еще советских строек, пока мишки с муслами не отобрали нефть и почти все атомные станции и пока пойнты чего-то стоили. Пока на них можно было легионеров держать. А щас, Машо, щас… Они нас первыми медведям сдадут. Пограбив, что осталось. Это в худшем случае. В лучшем — просто свалят. И че мы? Будем как те пацики, про которых в начале века ржали. Типа, выселить их на Канары и пусть там живут без армии и без полиции. До первого пирата. Вот точно такая жопа тут и случится.
— Слушай, но медведи и муслы же — тоже люди. Человеческие существа. Им что, нас не жалко?
— У них свои представления о жалости. Они нас осчастливить хотят. Под себя переделать. Вот ты что, несчастная?
— Я? Не знаю… Живу как все. Вроде по кайфу.
— А я тем более. И в медведи не хочу.
— А куда хочешь?
— Не знаю. Валить надо отсюда.
Осе спрятало сигару в карман и полезло вытаскивать консьюмовскую посуду из крысиного домика.
— Куда валить? — уныло спросило Машо.
— Вот в том-то и беда, что некуда. Вроде есть у меня дядя в Нью-Йоркской Конфедерации. Но пойнтов своих он не даст. Можно в Израиль, но они там хуже медведей — заставят в армии служить, иврит учить, а то и в ешиве сидеть, про этого, про Б-га слушать. Мракобесы-сракобесы. Не хочу. Но вот точно я тебе скажу — на войну я не пойду. Хоть и не Васисуалия. Может, медведям юристы тоже пригодятся… А крысу сожру, фифи. Если до медведей — в порядке любовной игры. Если после — просто так. Главное не проблеваться, фифи.
— Циник ты.
— Циник я. Что закажут — то и пою. В общем, давай про сценарий.
— Думаешь, завтра надо уже?
— А ты че, вечно жить собираешься? Того гляди Ташо войну объявит. Сто пудов, Робеспьеро уже медведя из Стокгольмской Федерации на турбопоезде вывозит. Пленных тоже тут есть штук десять. Завтра снимаем! Двадцать раз — завтра именно.