— Не зна-ю, — сказал по слогам директор. — Думаю, Марс доверил вам, потому что вы человек опытный и сможете выполнить это… м-м… поручение — как бы так выразиться? — тактично и деликатно.
«Не уверен», — подумал Антон Сергеевич, покидая директорские апартаменты.
Антон Сергеевич шел по коридору к аудитории. Экипажи шестого уровня наверняка уже были там, можно было представить, что делает каждый. Милена Григорянц рисует в конспекте зверей, каких не бывает в природе, Юра Чернов режется с Толом в «марсианские шашки», Танечка Углова у окна нашептывает Чижовой на ухо сплетни, та делает вид, что слушает, сама же разглядывает длинные тела «сигар» и оранжевые бока марсианских жилых куполов на полигоне. Чен грызет комбинаторную задачку — он не любит терять время даром. Смирницкий спит, уложив голову на руки, рядом за партой Аня Манохина, она украдкой смотрит на…
Марченко замедлил шаг, ссутулился и сцепил руки за спиной. Стенограмму он оставил на столе. Не нужно допросов, расследование было окончено, он знал все. Знал, кто из них Мэд, знал два других прозвища: Джей и Манго — их однажды подслушал случайно. Догадался, как работает эта их вошкопочта. Во всяком случае, если бы самому Антону Сергеевичу пришлось бороться с Марсиком, именно этим свойством системы он и воспользовался бы. Под самым ее электронным носом. Но самое страшное — он знал, кто из них Смог, мальчишка, на котором дала сбой вошебойка. Все знал или почти все, но не знал, что делать.
«Я могу не ходить в аудиторию. Пойти и сдать их Росникову. Тогда Мэда, Джея и Манго вышибут из проекта, отправят на перевоспитание в специнтернат, а Смога… Об этом даже думать не хочется. Марсик надеется, что так я и поступлю, чтобы не уволили. Но как после этого смотреть в глаза детям?»
Антон Сергеевич остановился, с ненавистью глядя на карандашик видеокамеры.
«Можно, не заходя в аудиторию, вернуться к директору и послать его вместе с Марсиком ко всем чертям. Тогда за дело возьмется сам Росников. Он туповат, Джея и Манго вычислить не сможет, но Мэд… Мальчишка засветился, наверняка Марсик видел, кто именно провел прошлую ночь в соседней ячейке. За Мэда возьмутся всерьез, попробуют вытрясти имена остальных. Насколько я знаю, ничего из этого не выйдет. Его научили ненавидеть. В итоге он опять-таки окажется в специнтернате. А это нечто среднее между тюрьмой и штрафбатом. Пионерлагерь строгого режима».
— И больше вариантов нет, — сквозь зубы выцедил Марченко. — Зачем же Марс устроил балаган с дознанием?
«Для того, чтобы заодно проверить лояльность куратора? Не подстроено ли явление Шатуна? Система дает ему сбежать, потом ловит и помещает сюда. Провокатор? Нет, в это я не верю. Мальчишка ничего не знает. Слепое орудие. Они называют себя вошками. А как следует назвать куратора шестого уровня Марченко?»
Шагов десять до входа в аудиторию. Идти туда бессмысленно.
— Нет! — сказал вдруг Антон Сергеевич. — Не бессмысленно.
Он распрямил спину, преодолел под прицелами видеокамер последние метры и открыл дверь.
Милена захлопнула конспект, Танечка метнулась от окна к первой парте. Лидер экипажа-Б крикнула, перемещаясь по сложной траектории к своему месту: «Тол!» — и Юру Чернова толкнула в плечо. Увлеклись игрой, не заметили. Чен аккуратно закрыл тетрадку, положил ручку и встал. Манохина будила Диму Смирницкого, заметив, что дед Марчелло смотрит именно на него. Максим Кравченко уже стоял навытяжку, как истукан. Миклуха…
Антон Сергеевич поздоровался, выслушал приветствие и разрешил экипажам садиться. Мельком глянул на Макса, подумал: «Почуял, насторожился. Надо спокойнее».
Он прошелся по маленькой аудитории и сказал:
— Согласно учебному плану экипажи шестого уровня должны были изучать иностранный язык. Из неких высших педагогических соображений система «Марс-26» дала мне указание вместо этого провести в экипажах совместное занятие. Соображения Марса непроглядны, как смог над городом, который кое-кто из вас в приватных беседах почему-то называет Ебургом. Кому-нибудь может показаться, что изобретатели системы электронного правосудия всех инстанций не в своем уме, однако плоды их совместных усилий сладки, как дивный овощ манго. Невзирая на обстоятельства, мы сделаем то, что опытный доктор прописал небезызвестному Джею: не станем забивать себе голову вещами, которых не понимаем. Мы с вами сейчас напишем сочинение на весьма неожиданную, но от этого не менее интересную тему.
«Сколько у меня еще времени? — думал, похаживая у доски, Марченко. — Надеюсь, Марсик не сразу поймет. Прекрасно: все, кому надо, услышали. Теперь тему».
— Тема сочинения «Что я буду делать после победы?» Да-да, Людмила, я уже задавал тебе почти такой же вопрос, теперь хочу, чтобы об этом подумали все. Представьте себе: Марс уже наш. Вы — взрослые космодесантники и космодесантницы, — победили. Напишите, что станете делать после победы. Объем сочинения я не устанавливаю, если можете ответить одной фразой — пожалуйста. Но подумайте над этим вопросом как следует. Времени у вас…
В аудиторию без стука вошел Вишняков. Чижова глянула на Марченко: «Подавать команду?»
— Не надо, Люся, — остановил ее старый учитель.
— Антон Сергеевич, вас вызывает директор.
— Ваня? Ничего, он подождет, — ответил Марченко, сделав над собою усилие, чтобы не дрогнул голос.
— Повторяю, Антон Сергеевич, вас немедленно вызывает директор. Это приказ системы «Марс-26».
«Спокойно. Не надо, чтобы дети слышали», — подумал Антон Сергеевич и, не прибавив больше ни слова, покинул класс.
— Внимание, экипажи! — сказал Вишняков, глядя в потолок.
Выждав, пока уляжется ропот, продолжил:
— Приказом по интернату куратор шестого уровня Марченко уволен за систематическое неисполнение директив проекта «Марс-26». Куратором Экипажа-Б временно буду я.
Вишняков опустил голову и скользнул взглядом по лицам. «Ага, — подумал он, глянув на Максима Кравченко. — Кажется, разговорить его будет несложно».
— Распоряжения Марченко я отменяю, — продолжил он. — Согласно директиве системы «Марс-26» у экипажей стрелковая практика, два часа.
Полный восторг. Стрелковая практика! Два часа на виртуальном Марсе с оружием в руках! Вешайтесь, амеры!
А у Максима Кравченко вид был хмурый. «Почуял, чем пахнет, готовится врать, — подумал Вишняков. — Ничего, Мэд, я не Антон Сергеевич. Так. Остальных на занятия, этого оставить».
— Смирницкий! Временно назначаетесь лидером экипажа-А. Лидеры, ведите экипажи на стрелковую практику. Кравченко, вы останетесь со мной.
Аня Манохина, выходя, замешкалась в дверях. Растерянно глянула на Макса, хотела что-то сказать.
— Пойдем, Няха, — зашипел на нее Смирницкий и вытолкал прочь.
— Но…
— Я сказал, пойдем.
Дым потащил ее за локоть, шепча: «В переходе».
По дороге туда они молчали, Дым смотрел Миклухе в спину, думая: «Драный провокатор».
— Ну? — спросила Няшка, когда вошли в разлинованный солнечными полосами переход.
— Мэда замели, — негромко проговорил на ходу Смирницкий. — Ему светит крысятник.
Аня остановилась, Диме пришлось снова взять ее под локоть. Он шепнул:
— Реветь не вздумай.
Аня замотала головой, вырвалась, отстала.
— Ты чего, Няха? — спросила Людмила Чижова. Ответа не дождалась, пожала плечами, и, выйдя в холл перед игровым залом, подумала:
«Ашки в неполном составе. Теперь мы посмотрим. Чего это с ними со всеми? Смирницкий тоже… А! Ясно, почему он…»
— Дым, ты понял? — спросила она. — Вы теперь вчетвером. Строиться, экипаж-Б!
— Понял, — флегматично ответил Смирницкий. Лидера бешек слушать перестал, с ней все было ясно.
«Вошка она, ничего не понимает. А дед Марчелло мужик. Предупредил. Надо прямо сейчас разослать по вошкопочте. У Люськи радости полные штаны. Уделать ашек — большое счастье. Вошка. Универсальный солдат».
Юрий и Татьяна Бурносовы…Ибо не ведают, что творят
1
Старенький поп не помнил, сколько ему лет.
Он даже не задавался целью вспомнить, потому что имелось множество куда более насущных дел. Вот и сегодня, помолясь с утра, проверил выставленные на ночь в заводи экраны; вытащил из перелатанных-перечиненных ячеек трех окуньков и большую красноперку, бросил в пластиковое ведерко — вот и уха на обед.
Потом занялся огородом — собрал колорадских жуков и их жирных оранжевых личинок с картофельных листьев, осмотрел помидоры — некоторые уже почти красные, пару можно съесть на ужин. Подправил наконец крыльцо, которое совсем съехало на сторону; тут хорошо бы стало вообще поменять погнившие доски, но где же их взять нынче… «Надо будет вместо досок всё набрать из тонких бревнышек», — подумал поп, садясь на лавочку возле дома и раскрывая книгу.
Книг у попа имелось несколько, и весьма странная коллекция. Помимо Библии и Молитвослова на полке стояли «История Второй мировой войны» Типпельскирха и сборник рассказов Джека Лондона, «Анжелика в Новом Свете» и «Страна Багровых туч» Стругацких, «Легенда об Уленшпигеле» и целая стопка полуразвалившихся детективов в мягких обложках… В целом под две сотни томов, томиков и брошюрок. Все книги попали в дом разными неисповедимыми путями, кроме Молитвослова, Библии и сборника стихов Заболоцкого, которые поп принес с собой.
В принципе поп мог уточнить свой возраст в паспорте, который, завернутый в тряпицу вместе с другими документами и несколькими фотографиями, лежал на растрескавшемся платяном шкафу. Но зачем? Тем более поп знал, как его зовут — отец Палладий.
Этого было вполне достаточно.
С лавочки, на которой сидел сейчас поп, видно было чернеющее внизу зеркало большого озера, в котором по ночам устраивали свои концерты лягушки, а с трех сторон подступал лес.
В лесу обитало всякое. Не только звери и птицы.
Отец Палладий справедливо полагал, что это леший. Ибо еще у пророка Исаии сказано: «…И лешие будут перекликаться один с другим». Этим словом переводчики Библии передали еврейское «сэирим» — «косматые», но «леший» был попу как-то ближе и роднее. Отец Палладий видел его несколько раз, собирая ягоды и грибы. Мохнатый, громко сопящий, поблескивающий из гущи зеленовато-серой шерсти внимательными красными глазками, леший прятался за кустами и деревьями. Плохого ничего попу не делал, лишь иногда ночами скакал по крыше домика, топотал так, что сквозь щели сыпалась сенная труха, и противно гугукал. Впрочем, это вполне могла быть сова. Совы тут тоже водились в изобилии.
Домик отца Палладия стоял над самым обрывом. Глинистый обрыв с дождями подползал все ближе и ближе; рано или поздно он, несомненно, должен одержать победу, но поп полагал, что вряд ли он до того доживет. А если и доживет, так что же — уподобится библейскому безрассудному человеку, который построил дом свой на песке; «и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое». Тем более домика этого поп не строил, только ремонтировал.
Когда-то здесь, видимо, размещался егерь или лесник, но ко времени пришествия отца Палладия он давно исчез, куда и почему — неизвестно. Впрочем, чего только не исчезло за последние годы — о многом сам Палладий уж забыл, а об ином помнил, но вспоминать не любил.
Жилище стояло заброшенным, и поп поселился в нем, немного починив и с тех пор занимаясь этой починкой постоянно — то одно отвалится, то другое перекосится… Хорошо, что в сарайчике нашлись инструменты: молотки, два топора, пассатижи и клещи, пила, целый ящик кривых и гнутых гвоздей и шурупов. Из огородных снастей имелись лопаты, грабли, коса, истончившаяся от точки почти до бумажности, огромная жестяная лейка и новенький японский мотоблок в смазке, который поп задвинул в самый угол и завалил дровами за ненужностью.
Еще одной никчемной вещью стал телевизор. Зачем он тут вообще был, отец Палладий не мог даже предположить — электричества в домике не водилось, ближняя линия проходила километрах в двадцати. В принципе телевизор попу не мешал, но его черная выпуклая линза смотрела, словно огромный бесовской глаз; потому однажды, плюнув и перекрестясь, отец Палладий унес «Хитачи» в лес и оставил там под кустом. Что интересно, спустя пару дней телевизор оттуда пропал — не иначе, леший утащил к себе в логово диковинную штуку. Поп даже посмеялся, представив, как нечистик сидит в ожидании перед аппаратом в плетеном креслице, укрыв ноги пледом и нажимая на кнопки бесполезного пульта.
Питался отец Палладий просто, как и жил.
Ловил рыбку, собирал с огородика нехитрый урожай, сушил на зиму грибы и ягоды, полезные травяные чаи. Первое время непривычно оказалось без хлеба, и он ходил за тридевять земель в сельпо, брал едва не мешок буханок и потом делал сухари. Но потом деревня зачахла буквально в год-полтора, а в очередной свой визит отец Палладий обнаружил вместо нее пепелище, по которому бегала одинокая полосатая кошка. Кошку поп забрал с собой и назвал для чего-то Анжеликой, как героиню в срамной, но увлекательной книге.
Еще он пилил и колол дрова и, конечно же, молился. Надеясь, что там наверху его кто-нибудь пока еще слышит. А если и не слышит, то поп все равно этого знать не мог.
Раньше к отцу Палладию изредка заезжал участковый полицейский.
Старшего лейтенанта звали Петром, и старенького попа он, как и леший, не обижал. Полистал паспорт — с тех пор поп его и не доставал со шкафа, — подивился, поинтересовался, не отшельничествует ли отец Палладий.
— Какой же я отшельник, — грустно улыбнулся поп. — Отшельник — есть живущий в уединении, сам по себе, ради спасения души; пустынножитель, удалившийся от суетного мира в пустыню… А я — не Антоний Великий и не Нил Столобенский… Разве по своей воле удалился?
— А что же, не по своей? — с интересом спросил участковый Петр, прихлебывая земляничный чай.
— Как места мне не стало, так и ушел. Долгая история. Может, как-нибудь и расскажу подробно, — сказал поп, но рассказать так и не довелось.
Участковый наезжал еще раз шесть, сказал, что жить отец Палладий может в домике невозбранно, потому что домик со всех балансов снят и никому не принадлежит, да и вообще такое творится, что не до домиков с отшельниками. Расспрашивать поп не стал, ибо не слишком интересовался, что происходит вокруг. Привезенную однажды перцовку лишь пригубил из уважения, остальное выпил сам старший лейтенант.
В последний приезд Петр привез в подарок камуфляжные куртку и штаны. Теплые, удобные. Отказываться было негоже, тем более обе рясы попа совершенно износились, порты тоже пришли в негодность, а камуфляжу, как пообещал участковый, сносу не будет. Не обманул — уж сколько раз отец Палладий за сучки цеплялся, стирал в озере с песком и золою, а лишь выцвела малость одежина. Стало быть, такое вот у него рубище.
С тех пор участковый не приезжал никогда. Что с ним сталось — поп не ведал, но на всякий случай молился за здравие.
Сейчас поп сидел на лавочке в этом самом рубище и читал «Благослови зверей и детей» Свортаута. Он еще ребенком смотрел экранизацию Стенли Крамера, которая с большим успехом шла в семьдесят первом году в советских кинотеатрах. Тот редкий случай, когда фильм не хуже книги…
Отец Палладий добрался до второй главы.
«Увертываясь от хлещущих веток, они бросились в лес, заметались меж деревьев и, наконец вырвавшись из тьмы на поляну, застыли как вкопанные. Лалли-2, с обгоревшей вонючей поролоновой подушкой под мышкой и с включенным транзистором в кармане, сидел перед ними на валуне и держал во рту палец. Они, может, и отлупили бы его за милую душу, но Коттон запретил им подходить — он сам поговорит с Лалли-2. С этими словами Коттон приблизился к валуну.
— Привет! — кивнул Коттон».
— Привет, — сказал детский голос за спиной у отца Палладия.
От неожиданности поп выронил книжку из рук.
2
Стриженый конопатый мальчишка, одетый в оливковую униформу с нашивкой в виде сложной многолучевой звезды на рукаве, держал в руках оружие. В нем отец Палладий слабо разбирался, едва-едва помнил школьные уроки начальной военной подготовки, но на тогдашний автомат Калашникова это было слабо похоже. Короткое, угловатое, с виду из пластика… Кто и зачем дает детям такое?! Или он игрушечный?
— Ты кто? — спросил мальчишка, настороженно глядя на попа.
Поднимая шевелящую страницами на ветру книгу, отец Палладий прикинул, как выглядит со стороны. Старичок в камуфляжной одежде, с длинной седой бородой и редкими волосами, забранными в хвостик, с тяжелым наперсным крестом на толстой цепочке…
— Священник.
— Кто?
«В самом деле, откуда ему теперь знать про священников», — подумал отец Палладий.
— Старик. Живу здесь один… А ты откуда взялся?
— Из леса, — сказал мальчишка и повесил автомат на плечо.
— Из леса?! Вы что, в поход пошли? Или с родителями отдыхаете? Потерялся?
Поп понимал, что говорит много и часто, вот что значит — давно без собеседника, с кошкой Анжеликой особо не подискутируешь…
— С родителями? — недоуменно переспросил мальчишка.
— Извини, я не знал, — смутился поп.
Детдомовский, наверное. Вывезли в «Зарницу» поиграть, или какие у них теперь могут быть игры военные…
— Я из лагеря, — продолжал мальчишка. — Вон там он, лагерь…
Махнул рукой куда-то в сторону озера.
— Я два дня шел, в лесу ночевал.
— Ты что же, убежал? — осторожно спросил отец Палладий.
— Ну. Я на посту стоял и свалил.
— А почему?
— Надоело. Ш-шит… У меня там враги были, короче… И еще воспитателя обозвал…
— И куда идешь?
Мальчишка длинно, прерывисто вздохнул и пожал плечами.
— Не знаю…
— Да что это я?! — всполошился поп. — Ты ж небось голодный! Сейчас уху поставлю вариться. А ты вон, пойди на огород да сорви помидоров, которые поспелее, да зелени всякой хороший пучок…
Мальчишка недоверчиво посмотрел на попа, повернулся и пошел к огороду.
…Добыв кресалом огонь, отец Палладий поставил на него закопченную кастрюлю с обломанными ушками, вместо которых приспособил проволочные петли. Пока вода закипала, почистил рыбешек, побросал туда, посолил. Соли оставалось совсем мало, едва полпачки, и где взять еще — отец Палладий не ведал, потому давно уже тратил ее бережливо и часто ел несоленое, привыкая. Но сейчас экономить он не хотел, и потому сыпанул в кастрюлю несколько горошин черного перца — тоже неприкосновенный запас.
В дом вошел мальчишка, положил на стол четыре помидора и букетик укропа пополам с петрушкой. Постоял, глядя на булькающее варево, повесил свой автомат на гвоздик рядом с выцветшим старым календарем за 2018 год с эмблемой чемпионата мира по футболу.
— Настоящий? — спросил поп, помешивая уху длинной деревянной ложкой, самолично вырезанной из липы.
— Травматический. Настоящие в таком лагере нельзя, это только у старших потом…
— А тебе-то сколько лет?
— Двенадцать.
— А звать тебя как?
— Роланд.
— Странное имя, — покачал головой поп. — А я — отец Палладий.
— Странное имя, — парировал мальчишка. — А почему отец?!
— Я же говорил, я — священник… Хотя это никакого значения уже не имеет, так что ты прав. Можешь меня звать просто дядя Палладий. Или дед.
— Дед… А я один раз видел отца, — сообщил Роланд, принюхиваясь к рыбному аромату.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, отца. В смысле, когда семья. Отец, матерь… или мать?.. У нас в поселке была. Раньше больше было, но потом ювеналы приехали, ликвидировали, а эти как-то остались. К ним даже журналисты из Евросоюза приезжали, сюжеты снимать. Может, для того и оставили — ну типа круто, когда такое, ни у кого же почти нету…
Под ногами завертелась невесть откуда взявшаяся кошка Анжелика, дергая попа когтями за штанину. Отмахнувшись от кошки ложкой, отец Палладий уточнил:
— На весь поселок — всего одна семья?!
— Ну да. Отменили же.
— Кого отменили?
— Семьи. Общественное воспитание. У нас даже предмет такой есть… скучный, шит… Ты тут что, без ньюс-линии живешь?
— Я даже не знаю, что это, — признался поп. — Да мне и не нужно. Войны же нет?
— Вроде нету. У нас точно нету, только в этой… в Израиле…
— А почему вы с оружием?
— У нас лагерь военизированный. Программа «Звезда», вместе с НАТО. Но таких совсем мало, меня взяли по тестам, я третий был, — с гордостью поведал мальчишка. — Из нашего поселка все остальные по «Радуге» поехали заниматься, ну, по программе мегатолерантности…
Отец Палладий покрошил в уху прошлогоднюю бугристую картошку. Мальчишка с интересом наблюдал за ним.
— А это что ты кладешь?
— Картошка же.
— Грязная какая-то, — сморщился Роланд. — У нас кругленькая.
— Генномодифицированная? — припомнил из прошлой жизни поп.
— Ну. Я, кстати, еще в сельхозлагерь поехать мог, но там всякие гидропонные установки, удобрения, неинтересно… Хотя теперь все равно туда переведут, наверное, после того, что я натворил. Туда самых тупых берут. Не хочу с тупыми… не буду возвращаться! — мрачно заявил мальчишка.
— А что ты натворил-то?
— Да я это… подрался с одним…
— А что, это теперь нельзя? У вас же лагерь военный, оружие вон…
— Оружие — это для врагов. А я со своим подрался, с евротаджичкой, — непонятно пояснил Роланд.
Поп озадаченно помешал ложкой варево и уточнил:
— С девочкой?
— Дед, так нельзя говорить. Мы все едины. Евротаджичка — он мой брат.
— Так это он или она?
Мальчишка пожал плечами, зыркнул сердито, так, что старик решил пока не углубляться в этот вопрос.
— И что, сильно ты его побил?
— Не. Он меня. Так навалял, что башка до сих пор гудит, ш-шит…
— Гудит как щит?
— Шит! Дед, а скоро сварится у тебя? — вытянул шею мальчишка.
— Скоро-скоро. Помидорку пока съешь, — откликнулся поп. Роланд быстро съел помидорку, макая прямо в пачку с солью, потом — другую.
— Вкусные! — заявил он. — У нас пластмассовые какие-то… Зато без болезней. А эти вон жук погрыз.
Тем не менее он с молчаливого благословения попа доел остальные, а там уж и уха поспела.
Наливая ее в жестяную миску, отец Палладий надеялся, что на сытый желудок парнишка, возможно, станет изъясняться понятнее. Но тут он не угадал. Выхлебав вмиг свою порцию, гость осоловело похлопал глазками и уснул прямо за столом. Отец Палладий едва успел подхватить сползающее со стула тело, которое оказалось неожиданно легким. Он перенес мальчика на кровать, укрыл потрепанным одеялом и тихонько вышел во двор. Кошка Анжелика последовала за ним, требовательно мявкнув. Отец Палладий приложил палец к губам, шепотом сообщил кошке, что она потрапезничает позже, а сейчас нужно гостю угощения раздобыть.
О том, что сам он так и не пообедал, поп совершенно забыл.
Когда спустя некоторое время старик вернулся, набрав в лесу ранней, но спелой малины, то обнаружил, что в его одинокой обители гостей еще прибавилось. Давешний мальчишка на крыльце звонко спорил с таким же худеньким подростком в форме. Только у этого на голове был стриженый черный ежик. Подойдя поближе, поп с удивлением понял, что это девочка.
— Я тебя выследил! — злобно кричала девочка, почему-то говоря о себе в мужском роде. — Поедешь в сельхозлагерь, навозник!
— Сам ты навозник! Я не вернусь! Не хочу к тупым!
— Ты забыл, что говорил директор?! Общественная роль каждого…
— Да пошла ты со своей общественной ролью! — перебил Роланд и оттолкнул девочку. Она шлепнулась в траву у заборчика, спугнув наблюдавшую за перепалкой кошку Анжелику. Только сейчас отец Палладий увидел у девочки такой же автомат-травмат, как у Роланда; сидя, она перетаскивала его на ремне со спины, и поэтому поп быстро шагнул вперед и сказал, протягивая берестяной туесок:
— Малинки хотите?
3
Малину съели быстро, после чего девочка, которую звали Нашми, сердито попросила чего-нибудь еще. Отец Палладий угостил ее остатками ухи, бросив кошке Анжелике рыбьи косточки.
Роланд ворчал:
— Никуда я не пойду! Я, может, тут остаться хочу! С дедом!
— Я уже вызвал директора, — сказала девочка. — Они скоро приедут. Или прилетят.
— У них не на чем летать, только вездеходы, — буркнул Роланд и потянулся за своим автоматом, который так и висел на гвоздике рядом с календарем. — Убирайся. Наелась — и вали! Ш-шит… Дед, я тебе соврал.
— В чем? — ласково спросил поп, сидевший на табурете.
— Ну, не соврал, просто не так сказал… Про семью… Короче, у нас в поселке было несколько семей, осталась одна. Ну, которую журналисты смотрят. А нашу ликвидировали. Я тебе не сказал.
— За что? В смысле, за что ликвидировали?
— За то, что это пережиток! — неожиданно закричала девочка, оттолкнув миску. — Все виды психических заболеваний возникают в семье! Все виды психозов и неврозов возникают в семье! Она создает больное человеческое существо!
— А мне нравилось! Когда мы с папой ходили на рыбалку! И когда Новый год и елка! И когда он меня учил кормушку делать для синичек! И… И…
На глазах у Роланда выступили слезы, и он замолчал, баюкая на руках автомат. Отец Палладий с ужасом смотрел то на него, то на насупившуюся Нашми, которая тут же заявила:
— Дети становятся имитаторами своих отцов, они увековечивают пороки родителей. Они становятся точными копиями. Это очень разрушительно. А дети не могут делать ничего другого, потому что у них нет другого источника информации.
Роланд молчал, ковыряя ногтем невидимое пятнышко на спусковом крючке.
— Ты, наверное, отличница, — осторожно сказал поп.
— Я отличник, — сухо поправила Нашми.
— Так ты мальчик или девочка?
— Я еще не определила для себя этот статус.
— Дура потому что, — тихо пробормотал Роланд.
Нашми взвилась, миска полетела на пол, кошка Анжелика в панике кинулась прочь из дома, оставив недоеденный скелет красноперки.
— Не будет у тебя никакой семьи! — заорала она. — Приедет директор, и тебя отправят к навозникам, и ты будешь там выращивать сою, потому что ты больше ни на что не годишься! А потом…
— Я никуда не поеду с директором, — твердо произнес Роланд. — Я… Я останусь тут.
— С этим сумасшедшим стариком?! — Нашми ткнула пальцем в сторону попа. — Его место в интернате, и ты это знаешь! Там же, где держат твою так называемую маму! Семья… — презрительно фыркнула она. — Вся идея семьи — это идея обладания! Обладания собственностью, обладания женщиной, обладания мужчиной, обладания детьми, а обладание — это яд!
— Нечестие твое настроило так уста твои, и ты избрал язык лукавых. Тебя обвиняют уста твои, а не я, и твой язык говорит против тебя, — сказал отец Палладий, поднимаясь. — Ты в самом деле отличница. Дай-ка сюда…
Поп взял лежавшее на столе оружие девочки, поразившись его легкости. Пластик…
— Отдай! — завопила Нашми, бросившись к попу, но тут же остановилась под его взглядом из-под насупленных бровей.
— А разве у тебя не было семьи? — спросил он. — Или теперь дети появляются в инкубаторах, как цыплята?
— Я не знаю… не помню… — Нашми отступила на шаг назад, опустила голову.
— Ничего у нее не было, — быстро сказал Роланд. — Потому она мне и завидует. Мне все завидовали, только никто не говорил, чтобы воспитатели не услышали… За это наказывают. Им в головы вбивают всё, как роботам… Тренинги специальные устраивают, это… программирование…
— Иди к черту! К черту иди! — крикнула девочка и выбежала за дверь, как пару минут назад кошка. Автомат остался у попа, и сейчас он рассматривал его с крайним изумлением.
— Мне надо идти, — Роланд поднялся. — Спасибо, де… отец Палладий.
— Куда ты пойдешь? Кругом лес. Я даже не знаю, где ближайший городок или деревня… Все вымерло.
— Оптимизация поселений, — по-взрослому деловито кивнул мальчишка. — Плохо тут тебе без ньюс-линии.
— А по-моему, наоборот, — улыбнулся поп, но улыбка быстро исчезла с его лица. — Что с тобой сделают, если поймают?
— Как он… как она сказала — отправят к навозникам. Буду растить сою. Сейчас много что из сои…
— А кем хочешь быть ты, Роланд? Кем был твой отец?
Мальчик моргнул.
— Отец? Папа? Он… Он был учителем. Преподавал историю. Ну, пока еще разрешали ее преподавать, я это уже не застал, но дома очень много книжек всяких осталось, учебников… Бумажных. Вон, как у вас, — он кивнул на полку с книгами.
— По истории там очень мало, но есть интересные… А вот уходить тебе нельзя. Все равно ведь поймают.
— И что делать?
— Вернись. А это, — отец Палладий потряс автоматом, — это, возможно, хуже, чем соха.
— Чем что?!
— Я хотел сказать, что сеять и выращивать лучше, чем уничтожать. Даже если ты сеешь и растишь сою. Ты два дня прожил в лесу, вышел сюда. Наверное, ты чему-то уже научился в этой своей «Звезде»?
— Я седьмой по показателям в нашем отряде, — с гордостью сказал Роланд.
— Вот видишь. А дальше они уже будут не столько учить тебя, сколько ломать.
— И что мне делать?! — снова спросил мальчишка.
— Ждать. Я уже очень стар, я не знаю, что происходит за пределами этого моего маленького мира… Я ушел сюда, когда понял, что то, чем я занимаюсь, мало кому нужно, да и остальным вряд ли приносит что-то кроме утешения. А вы в силах сделать многое.
— Да что мы можем сделать?! И кто это — мы?!
— Ты. Эта девочка. Я видел сомнение в ее глазах, Роланд. Сомнение — это хорошо. Это очень хорошо, хотя моя вера учила меня, что сомневаться не следует — хотя бы на примере усомнившегося Петра, едва не утопшего в Геннисаретском море… Кстати, что ей будет за потерю оружия?
— То же, что и мне, — мальчишка расплылся в мстительной улыбке.
— Значит, вас отправят вместе. Это хорошо…
— Ничего хорошего. Она даже не знает, кто она — или он.
— А ты ей помоги, — поп заговорщически подмигнул. — За косичку дерни.
— У нее косичек нету.
— Ничего, что-нибудь придумаешь… А сейчас давай прощаться. Кажется, за тобой приехали.
Снаружи, в самом деле, урчали моторы. Отец Палладий выглянул в оконце — два вездехода на огромных зубастых протекторах подкатили по лесной полузаросшей дороге, и с них спрыгнуло еще трое подростков в оливковой форме и пухлый мужчина в такой же одежде, но с яркими шевронами и какими-то нашивками на груди.
— Директор, — потерянно произнес Роланд. — Отец Палладий, они вас заберут в интернат. Вон, евротаджичка уже нажаловалась…
В самом деле, Нашми вертелась возле пухлого и что-то объясняла, размахивая руками и показывая на домик попа.
— Так. Иди к ним и не расстраивайся особо. Я разберусь. Главное — помни, что я сказал. Помни про папу, про маму… Про елку и Новый год, про кормушки и рыбалку…
— Я понял… — глотая слезы, пробормотал Роланд. Поп подтолкнул его к двери. Мальчишка пошел было, но тут же остановился.
— А если… Если с вами что-то случится, тогда как кошка будет?
— Ничего со мной не случится. Я за себя сумею постоять. А кошка, если что, не пропадет. Она все равно сама себя кормит — мышей ловит, зверушек всяких… Не волнуйся. Иди к своему директору.
Роланд выскользнул за дверь. Отец Палладий снова повертел в руках автомат, но так и не понял, что тут где. Наверное, вот эта кнопка — предохранитель… Ну, допустим.
— Эй, послушайте! — окликнули с улицы. Поп осторожно выглянул в оконце — директор стоял у вездехода, дружески положив руку на плечо Роланда. — У нас произошло недоразумение…
— Я заметил! — крикнул в ответ поп.
— Мы выражаем благодарность за то, что приютили наших воспитанников. Но так не годится. Вы — старый человек, вам следует поехать с нами. Вам обеспечат отличный уход и заботу в учреждении, специально…
— Спасибо, не нужно! — перебил отец Палладий. — Я прекрасно чувствую себя здесь.
— Но это не соответствует правилам. Мы должны…
— Я сказал: спасибо, не нужно!
И в подтверждение своих слов поп выставил стволом автомата и без того треснувшее стеколышко. Осколки полетели в траву под окном; подростки тут же укрылись за вездеходами, а директор переменился в лице.
— Вы же не станете стрелять, — укоризненно сказал он.
— Может, стану. А может, и нет.
— Со мной же дети.
— Директор, мы можем обойти его с тыла! Он ведь один! — крикнул кто-то из-за вездехода. — Убьем его!
Директор негодующе оглянулся, а поп засмеялся.
— Говорите, дети? Вот и увозите своих оловянных солдатиков в свой лагерь. Кстати, господин директор, у вас-то были отец и мать?
— Что?! — опешил директор. Роланд вывернулся из-под его ладони и отошел в сторону.
— Я спрашиваю, были у вас отец и мать?
— Э-э… Да, конечно, но… Вы, верно, слишком давно интересовались происходящим в стране и потому не совсем верно представляете…
— Достаточно. Уезжайте, — велел поп.
Директор пожал плечами и сделал знак грузиться. Подростки с недовольными лицами полезли на вездеходы, один презрительно толкнул в спину Роланда. Тот огрызнулся.
— Предупреждаю, что вы незаконно завладели учебным имуществом лагеря! — прокричал напоследок директор. — Лучше бы вам его сразу вернуть.
— Уезжайте, — повторил отец Палладий.
4
Когда шум вездеходов затих за стеной деревьев, поп, тяжело ступая, вышел из дома и сел прямо на землю, привалившись к бревенчатой стене. Автомат он оставил на столе, среди грязной посуды; в груди, слева, пекло и кололо, а последнюю таблетку нитроглицерина он израсходовал едва ли не с полгода тому…
Кошка Анжелика куда-то подевалась, напуганная неожиданным и непривычным многолюдьем, и отец Палладий умирал в одиночестве. Он прекрасно понимал, что осталось ему недолго. В голове мелькнула подленькая мысль — а зря ведь не поехал с директором… У них тоже есть свой гуманизм, свое человеколюбие, отвезли бы его в интернат, положили бы там на чистые белые простыни… Добрые врачи, уколы и таблетки, диетическое питание…
Отец Палладий улыбнулся.
Нет, ТАМ умирать он точно не хотел.
— Прости им, ибо не ведают они, что творят… — прошептал поп и поудобнее оперся о стену.
…С севера наползали угрюмые дождевые тучи, колорадские жуки грызли листья картофельных кустов, воробьиная стайка щебетала на крыше сарайчика. А рядом с неподвижным телом отца Палладия сидел, пригорюнившись, кто-то мохнатый, громко сопел и утирал лапкой катившиеся по зеленовато-серой шерсти крупные слезы.