— Подожди, — попросил Антон. — Дай мне пару минут, у меня застряла в голове какая-то мысль. Я чувствую, что она важная, но никак не могу сообразить.
Нелли замолчала, и Антон, откинувшись на скамейке, закрыл глаза.
Только не торопись, сказал он себе. Не дай тому, что промелькнуло пару мгновений назад, ускользнуть. Надо сосредоточиться, проанализировать известные вещи и понять, как они сочетаются с тем, что он только что услышал.
Итак, каждый человек на Земле проходит стерилизацию. До этого, начиная с четырех лет, его готовят к тому, как он будет жить после нее. И утверждают, что жить он будет прекрасно. Непосредственно перед стерилизацией детородные клетки человека извлекают и замораживают. Их инициируют сразу после его смерти. Которая наступает в возрасте ста восьмидесяти лет путем искусственного и безболезненного прерывания жизни. К ста восьмидесяти годам организм исчерпывает себя, и жить дальше становится нецелесообразным. За время жизни каждый мужчина заключает с двумя женщинами одного с ним возраста соглашение о рождении совместного ребенка. И, соответственно, каждая женщина — с двумя мужчинами.
Таким образом, население Земли остается неизменным — каждая пара единственный раз воспроизводит себя. Посмертно.
Считается, что принятие закона о всеобщей стерилизации — главное достижение цивилизации планеты за всю ее историю. Закон разом решил основные проблемы человечества, причем во всех областях. Прежде всего, демографические — численность населения начала медленно, но неуклонно сокращаться. Сокращаться за счет выдворенных в малопригодные для проживания области социопатов и небольшого количество умерших преждевременно. Довольно быстро обесценились деньги: люди прекратили стремиться к обогащению — их социальный статус перестал зависеть от материального положения, а стимул к накоплению капитала ради передачи его потомству исчез. Не стало необходимости во всеобщей занятности: желающие трудиться получали работу, желающие жить в свое удовольствие могли беззаботно вести праздное существование. Автоматика успешно взяла на себя приличную часть неквалифицированных работ. Упала преступность, одну за другой искоренили болезни. А самое главное — справились с отвратительным вывертом природы. С тем самым, от которого человечество страдало с тех пор, как на Земле появились первые люди. С необходимостью спариваться — творить кошмарный, противоестественный акт. Доставлять детородные клетки друг к другу, совершая физическое проникновение в тело человека противоположного пола.
Антона передернуло от брезгливости, стоило ему подумать об этом. Секс — жуткое антигуманное извращение. Не говоря о том, что антигигиеническое.
Антон открыл глаза, и в этот момент та мысль, которая пряталась и упорно не давалась, вдруг прострелила его. Она оказалась подобна озарению и вмиг перевернула стройную и отлаженную систему с ног на голову. Нет, наоборот, с головы на ноги, отчетливо подумал Антон.
— Нелли, — выдохнул он, обернувшись к девушке. — Я, кажется, понял.
— Понял что? — Нелли зябко поежилась. — Нам пора идти, Антон. Если нас хватятся…
— Подожди, это не займет много времени. Так вот, я понял. Понял, в чем нас надувают, да и все остальное понял. Смотри: в нас с детства вбивают, что физические контакты — зло. Что человеческая личность физически неприкосновенна. Секс — меня корежит, стоит мне не только произнести это слово, но и подумать о нем. И сейчас корежит. Я видел, как отвращение плеснулось у тебя в глазах, когда я признался, чем занимался с тобой во сне. Так?
Девушка кивнула. В свете включившихся парковых фонарей Антон увидел, как она стремительно покраснела.
— А теперь представь. Только на минутку. Представь, что секс это не зло, не отвратная мерзость, а наоборот. Не наказание человечеству, наложенное на него природой, а ее щедрый дар. И если это предположить, то все, абсолютно все перевернется. Понимаешь, я в своем сне испытывал нечто особенное. Какое-то необыкновенное, неведомое удовольствие. Сладкое, доводящее до истомы. Которое сменилось отвращением, стоило мне проснуться. И я подумал тогда: а что, если?.. Но мысль была мимолетной, через мгновение она исчезла, а вот теперь пришла опять, уже явственно. И тогда получается, что…
— Я знаю, что получается, — тихо сказала, почти прошептала девушка. — Об этом говорил мой брат. Он пришел к тому же выводу. Только он не называл это сексом. Роман говорил — любовь. А секс — лишь одна сторона ее, физическая. Но я не верила. Я боялась и не могла поверить. Даже когда он, когда его…
Нелли замолчала, и Антон увидел в ее глазах слезы. Не сознавая, что делает, он придвинулся, взял девушку за плечи и повернул к себе. Та вскинула на него бархатистые, влажные от слез глаза, их взгляды встретились, а еще через секунду встретились губы.
Антон не знал, сколько длился поцелуй. Жаркая волна захлестнула его, прошла по всему телу и остановилась в низу живота, а потом принялась накатывать оттуда на сердце, даря совершенно удивительное, ни с чем не сравнимое чувство.
— А, вот ты где, — сквозь сладкий дурман услышал Антон.
Он оторвался от девушки, резко обернулся и в луче света от паркового фонаря увидел своего м-брата.
— Я заскочил к тебе, смотрю — тебя нет, — скороговоркой затараторил Рауль. — Заглянул к Жаку, тот сказал, что видел тебя в парке. Ну, я и решил… Ох, прости, ты тут не один. Здравствуйте. Извините, что помешал. Так я пойду.
Рауль повернулся и быстро зашагал по аллее прочь.
— Антон, если он доложит наставникам, нам конец, — прошептала Нелли. — Обоим.
— Рауль никогда этого не сделает, он же мой брат. Нелли, я хотел сказать тебе: я сейчас чувствовал такое… Мне не описать. Это было…
— Я знаю, — девушка потупилась. — Я думаю, что чувствовала то же самое.
— Вы знаете, зачем мы вас пригласили? — пожилой мужчина в строгом сером костюме, морщинистый, с суровым неулыбчивым лицом, скользнул по Жаку беглым взглядом.
— Я… — простите, как вас называть? — большой жизнерадостный Жак, казалось, осунулся и выглядел сейчас неказистым и потерянным. — Я думаю…
— Можете называть меня доктором. Так что вы думаете?
— Это насчет моего о-брата Антона, доктор? — Жак растерянно обвел глазами помещение. За столом кроме «доктора» сидели еще двое мужчин, одетые так же, как и тот. — Я знаю, у него неприятности. Но Антон, он, понимаете, он справится. Он особенный, мой брат Антон, он сильный, он, он… совершенно необыкновенный человек.
— Вот как. Что ж, эти качества ему пригодятся. С завтрашнего дня Антон Валишевски теряет евразийское гражданство. Он отправляется в Антарктиду, а там его дальнейшую судьбу определят местные власти. У вас будет возможность попрощаться, для этого мы вас и пригласили.
Жак ошеломленно застыл. В Антарктиду… Им рассказывали о ней на уроках обществоведения. Дикие, отдаленные от цивилизации места, где люди непрестанно борются за жизнь. И мрут как мухи, некоторые не доживают и до шестидесяти. Вечная зима, снега и льды, дефицит электричества, питания, витаминов. Тяжелый труд, каторжный, школ нет или почти нет, дети растут дикарями…
— Доктор, что вы сказали? — пролепетал Жак. — Что вы сейчас сказали, доктор? Вы… — огромный грузный Жак рухнул вдруг на колени. — Вы что, доктор, только не он, я прошу вас! Только не Антон! Вы не можете, не смеете, вы не сделаете этого!
Жак грянулся на четвереньки и пополз к столу. Он уже не говорил, он голосил, подвывая, капли пота летели со ставшего багровым и страшным лица.
— Кто угодно, пусть это будет кто угодно, — заходился в крике Жак. — Пусть это буду я. Меня, меня отправьте во льды вместо него. Отправьте меня вместе с Лори! Но прошу, умоляю, только не Антона. Только…
Мужчина, который просил называть его доктором, резко встал.
— Уберите этого истерика, — брезгливо бросил он двоим появившимся в дверях здоровякам. — Хм-м, мне даже показалось, коллеги, — «доктор» повернулся к остальным, едва упирающегося Жака вытащили за дверь, — что парень не валял дурака, а просил нас чуть ли не искренне. Н-да… Ладно, давайте брата девчонки, как его, Макса Броше.
— Доктор, это ошибка, — долговязый нескладный Макс едва выговаривал слова. — Нелли — она же еще ребенок. Вы ее не знаете, она умница, послушная. Она правильная, доктор. Она же не выживет во льдах или где там, она там погибнет! Послушайте, ее о-брат, вы ведь знаете, его признали «вне социума». Она всегда говорила, что Роман ошибался. Она отреклась от него, она…
— Вы можете поклясться в этом? — «доктор» посмотрел на Макса с интересом. — В том, что ваша сестра не разделяет взглядов выдворенного в Антарктиду Романа Семенова?
— Да, — Макс побагровел. — Могу поклясться. Клянусь.
— Нехорошо начинать сознательную жизнь с клятвопреступления, — мягко сказал «доктор». — Но мы прощаем вас. Вы хороший брат и любите свою сестру. Вернее, уже можно сказать «любили». Не волнуйтесь, на Южном полюсе тоже живут люди. И на Северном, и еще в разных довольно диких местах. Не так хорошо, как в цивилизованных, и далеко не так долго, но живут. У них там другие законы и другой уклад. И на здоровье, мы ничуть не против. Но мы здесь будем жить так, как считаем нужным. И тех, кто не хочет, не желает и не ценит, мы не удерживаем. Мы от них избавляемся, и пусть скажут спасибо, что их просто выдворяют. В прежние времена с бунтовщиками не церемонились, их уничтожали. Вам все понятно? Идите. Вам предоставят пятиминутное свидание с сестрой.
Наставник выпускных классов Третьего евразийского интерната Рауль Коэн живет в комнате, которую до него занимал ныне покойный Отто Фролов. Дети почему-то недолюбливают Коэна, хотя он и уделяет им немало свободного времени. Рауль еще не подписал соглашения о рождении совместного ребенка ни с одной женщиной, и это его беспокоит, ведь незанятых кандидатур становится все меньше. Однако он остерегается предлагать соглашения после первой попытки, неудачной. Лори Милорава, м-сестра Жака Валишевски, та единственная, которой Рауль оказал честь, сделав ей предложение о рождении совместного ребенка, ему отказала. Лори — известная общественная деятельница, председатель особой комиссии по делам несовершеннолетних, опубликовала причины отказа на личном сайте в Сети. Коэн написал в министерство жалобу. Он обвинил Лори в клевете, и ее заставили снять статью за отсутствием прямых доказательств в доносительстве, но Рауль все равно чувствует косые взгляды коллег и даже учеников. Впрочем, Рауль гонит от себя воспоминания, связанные с его м-братом Антоном Валишевски, а, значит, и о том, что было написано в статье Лори, не вспоминает.