ягнятами, забредших за околицу, выломала из плетня хворостину и помчалась загонять овец, досадуя на то, что дома ни одно дело без неё не обходится, и на то, что интернатские уезжают, а её, Фенина, жизнь всё не обёртывается на лёгкий лад и никогда уж, видно, не обернётся.
II
Поезд шёл вторые сутки. Поля сменялись лесами, потом снова начинались поля. Рано наступал вечер. Окна задёргивали занавесками. Лампочка слабо освещала одно купе, в остальных стоял полумрак. Стучали колёса. Ребята, поспорив о том, чья очередь занять верх, забирались на полки. Перед сном рассказывали сказки и разные истории, но сказки наскучили, истории тоже не получались. Не засыпали долго, а утром поднимались чуть свет.
К концу третьих суток начались подмосковные дачи. Летели заборы, телеграфные столбы и платформы, московское небо летело навстречу.
На перроне ожидала толпа. Из вагонов кричали и на перроне тоже кричали и толкались. Наташа стояла у скамьи, держась одной рукой за чемодан, а другой за мешок. От волнения Наташа боялась выглянуть в окно, а когда всё-таки выглянула, сразу увидала Катю и маму. Катя махала портфелем и дёргала маму за рукав. Наташа не разглядела маму. Она вся вдруг ослабела и не могла поднять чемодан. Катя протолкалась в купе и принялась трясти Наташу за плечо, приговаривая:
— Вот ты какая! Выросла! Мама! — кричала Катя в окно. — Она выросла. Она высоченная стала!
Дома Наташа всему удивлялась. Она несколько раз повернула выключатель, озаряя комнату светом и погружая её во мрак. Присела на диван, радуясь тому, что он пружинит. Раскрыла книжный шкаф. Она шумно восхищалась вещами, потому что стеснялась высказать свою любовь к маме и Кате. Катя задавала бессвязные вопросы, не дожидалась ответа и снова спрашивала. Потом пили чай. Наташа разложила на тарелке Фенины лепёшки и поставила бутылку с мёдом. Она старалась сделать равнодушный вид, но лицо у неё само расплывалось в довольную улыбку.
— Ой-ой! — закричала Катя. — Ты роскошно жила в своей Нечаевке. Мама, иди скорей питаться!
Наташе было приятно. Пока они ели, Наташа рассматривала их поочерёдно. Мама не изменилась. Она только стала молчаливей, чем раньше. Кроме того, Наташе показалось, что мама стала меньше ростом. Впрочем, всё в доме стало меньше. И круглый стол перед диваном, и кожаное кресло, в котором можно было утонуть, забравшись с ногами, и даже рояль. Мама сидела в кресле и мешала ложечкой чай. У неё были худые руки с голубыми жилками. Мама улыбалась, слушая, как Катя болтает.
Наташа подумала: «Как хорошо, что мы вместе!»
Ей захотелось потереться щекой о мамину руку с голубыми жилками. Но за два года в Нечаевке она отвыкла ласкаться и стеснялась.
А мама, как будто догадалась, потянулась к Наташе и потрепала её курчавые светлые волосы.
— Вот и приехала, — сказала мама. — Мы стосковались по тебе, выдумщица!
Наташа зарумянилась от радости и хотела ответить: «Мамочка! Как я тебя люблю!», но неожиданно для себя кивнула на Катю и сказала:
— Она тоже выдумщица.
— Обе вы у меня, — усмехнулась мама.
Мама не изменилась. Но Катя стала другой. Новое было неуловимо и неясно.
— У тебя глаза какие-то стали, особенные, — сказала Наташа.
Катя покраснела и ничего не ответила.
— Как я рада, — призналась Наташа, блаженно вздыхая, — что приехала домой.
В это время за окнами что-то глухо ударило. Сначала ухнуло, потом мерно и неторопливо прокатилось — тах, тах, тах.
— Браво! — закричала Катя. — Счастливая Наталка: только приехала — сразу салют!
Они выбежали на улицу. Наташа спотыкалась в темноте. Катя вела её за руку, и Наташа пыталась объяснить на ходу:
— Знаешь, мы подъезжаем к Москве, а я думаю — вдруг отвыкла. Вдруг приеду, а мне всё равно. А оказывается…
Снова ухнуло, в небо взлетели зелёные, жёлтые и красные ракеты. Небо расцвело, рассыпалось сверкающим дождём и погасло. Наташа смотрела молча, боясь что-нибудь пропустить. Когда небо вспыхивало и после осыпалось на землю блестящими брызгами, видны были резкие очертания зданий, стремительные линии улиц и силуэты людей. Было празднично и строго.
Утром Наташа сквозь сон услышала: кто-то присел к ней на кровать. Она зарылась поглубже в подушку, но чья-то рука легла ей на глаза.
— Уйдите, выспаться не дадут! — пробормотала Наташа и вдруг проснулась, сразу села и увидела маму.
Мама была одета и держала на коленях портфель.
Наташу охватил неожиданный восторг. Она обняла мамину шею, и они посмотрели друг на друга изумлёнными и счастливыми глазами.
— Батюшки! — сказала Наташа. — А я думала, что я в интернате и меня кто-нибудь будит.
— Нет, — ответила мама. — Но ведь тебе там было неплохо? — спросила она тревожно.
— Что ты! — возразила Наташа, поняв, как мама беспокоилась за неё всё это время. — Там было замечательно. А всё-таки дома лучше.
— Теперь не так, как до войны, — сказала мама. — Теперь труднее.
— Чепуха!
— Не чепуха, — настаивала мама. — Всё довольно сложно. Например, тебе придётся и учиться и хозяйничать.
— Что ж тут особенного? — беспечно заметила Наташа.
— У меня работа трудная, — продолжала мама: — начальник цеха. Катя тоже целый день занята. Мы дома только ночуем. Ты уж живи одна.
— Что тут особенного? — снова повторила Наташа. — Ночевать ведь вы будете приходить?
— Да.
— Мама! Давай я тоже на завод поступлю, — внезапно предложила Наташа.
Мама поцеловала Наташу в глаза и в лоб и встала.
— Нет. Ты учись. — Она взглянула на часы. — Ну, мне пора на завод.
Мама ушла, а Катя долежала в постели до последней минуты, потом вскочила из-под одеяла, заметалась по комнате. Не глядя в зеркало, она расчёсывала прямые, скобочкой подстриженные тёмные волосы, роняла вещи и, жуя что-то на ходу, упрашивала Наташу сложить книги в портфель и проверить, на месте ли пропуск в столовую.
— Как же ты без меня обходилась? — удивилась Наташа.
— Да уж так. Перебивалась. Наталка, шаркни мне туфли щёткой. И постель убери. В долг. Я за тебя в воскресенье.
Наконец Катя тоже ушла, и Наташа осталась одна. Ощущение счастья не покидало её. Она рассматривала вещи, радуясь воспоминаниям, связанным с ними. Она перелистала несколько книг. Книги все были прочитаны — на многих мамины надписи.
Наташа решила наметить план действий. Надо было приготовить обед и подать заявление в школу. Однако некоторое время спустя Наташа подумала, что нет смысла для себя одной готовить обед, в школу тоже необязательно идти сегодня же.
Обрадованная неожиданной свободой, Наташа оделась, заперла квартиру, положила ключ в карман и вышла на улицу. Прежде всего она направилась к метро.
«Вот бы сюда Феню!» — думала она, поднимаясь по лестнице.
Проехавшись по всем направлениям метро и выйдя на последней остановке, Наташа оказалась в Сокольниках.
Аллеи парка были безлюдны, деревья стары и голы, уродливо повисли сучья, и ветер гнал по дорожке сухие листья. Наташа постояла в пустом парке. «Неинтересно, — решила она. — Поеду на выставку», — и вернулась в метро. Она сошла на Крымском мосту. «Что такое? — изумилась Наташа. — Всё новое. Ничего не узнать».
Массивный, в стальных пролётах мост, легко летящий над водой, нестройные ярусы зданий, уходящие к горизонту, и широкое сизое небо, прильнувшее к крышам, и светлое облако, заблудившееся над просторами города, и каменные берега реки. «Москва! Вот ты какая!»
— Эй, Тихонова! Погоди!
Наташа обернулась. Её догоняли два интернатских мальчика. Один из них, Федя Русанов, рослый, красивый, загорелый, в пальто нараспашку, и с ним первый его друг — Дима Добросклонов, Тасин брат. Дима был на год моложе Таси, но учился с ней в одном классе. Дима был малокровен, рассеян и всегда что-нибудь придумывал или изобретал. Федя верил всем Диминым выдумкам. Чем фантастичнее были Димины планы, тем больше они нравились Феде.
— В школе была? — спросил Федя Наташу.
— Нет.
— А мы были. Никаких экзаменов — всё враки. В свидетельство посмотрели — переведён. Сегодня первая письменная была. Димка решил задачку, на учителя вежливо смотрит, а сам локтем тетрадь двигает. «Добросклонов, вы кончили?» — «Нет, обдумываю». Добросклонов обдумывает, Русанов сдувает. Как-нибудь проживём.
— Вот и плохо обманывать, — сказала Наташа с видом примерной девочки.
Федька усмехнулся:
— Ого! Воспитанная ученица из шестьсот седьмой женской школы! А что, верно — у вас в перемены по коридору парами ходят? А верно — вас вышивать учат? Понабивали вышивками целый класс, теперь учительскую набивают.
Дима захохотал.
— Вот и хорошо, что вышивают, — как автомат, отозвалась Наташа.
Она не знала, как держаться с мальчиками. В интернате жили в одном доме, обедали в общей столовой, работали вместе в поле, и между мальчиками и девочками не было никакой разницы. А теперь, оттого, что Русанов и Добросклонов, которых она хорошо знала, будут учиться в другой школе и у них там будут свои учителя и свои особенные порядки, они сразу становились немного непонятными.
— Ну, — сказала она, — я иду на выставку.
Они пошли втроём. Колоссальных размеров самолёт с мёртвыми крыльями, изуродованными свастикой, первый привлёк их внимание. Наташа обошла вокруг самолёта, испытывая чувство лёгкого отвращения и страха. Федя пренебрежительно свистнул:
— У нас побольше есть. Мне один лётчик рассказывал. Только нельзя передавать. Военная тайна.
— Так тебе и расскажет лётчик военную тайну! — не поверил Дима.
Федя промолчал.
Пошли искать шестиствольный миномёт. Улучив момент, когда часовой отвернулся, Федя пощупал ствол орудия.
— Ух и гады! Ну да против наших «катюш» ни одна их пушка не устоит. Мне один майор говорил, у нас такое орудие изобретают, чтоб из Москвы прямо по Берлину стрелять.
— Обязательно что-нибудь изобрету, — прервал Дима. — Хочешь вместе?
— Пока соберёмся, война кончится, — неуверенно ответил Русанов.