- Микитовичей ты совсем не узнаешь: хутора в одно место стянули, и такое село получилось - две улицы по полкилометра длиной, - рассказывал Титов низким грудным голосом. - Женька-то наша в педучилище. Учителкой будет. А как выросла! Красавица! Ну, брат, я даже не ожидал, что у меня сестра будет такой.
- В брата пошла, - подмигнул Емельян. Он был старше Жени Титовой всего на три года, деревенские ребята дразнили его: Емелька - Женин жених. И теперь он был благодарен Ивану за то, что тот сам без вопросов и просьб догадался рассказать о своей сестренке. - У мамы моей был, я знаю - писала. Как она? Постарела небось?
- Я бы не сказал. Но вообще - да, стареют родители. Мой отец очень сдал.
Они сидели вдвоем. И хотя соседние столики были пусты, разговаривали почти шепотом, настороженно оглядываясь по сторонам. А когда подошла улыбчивая, привлекательная официантка Марьяна, лет тридцати, с большой копной волос женщина, с которой, как заметил Глебов, у его друга были добрые отношения, оба сразу замолкли.
Марьяна, похоже не заметив этого, спросила Титова:
- Где ты пропадал так долго?
- Уезжал.
- Жениться?
- Почти.
- А где жена?
- Дома оставил.
- Значит, холостой?
- Почти.
- Что не заходишь?.. Галя скучает.
- Передай привет. Зайду. Вот с другом моим зайдем. Между прочим, ему на месяц нужна комната. Парень надежный. Не обидит. Только боюсь, как бы не влюбился в Галинку.
- А тебе что за беда? Ты не можешь ревновать!
- Да так, жалко будет парня, и без того худой - совсем изведется…
Марьяна отошла, и они продолжали прерванный разговор.
- Ну а…
- Фриды тоже нет: в Москве она, у родственников.
Емельян знал, что когда-то Иван был неравнодушен к красавице Фриде. И она, кажется, была к нему благосклонна. Спросил:
- Разве вы не переписывались?
- Все кончилось, дорогой Емеля. Что было, то сплыло. А впрочем, ничего и не было, так, детские грезы, первые вздохи. Был я в Москве, думал, встречу случайно… Хотелось повидаться. Просто так, вспомнить былое. Но случайности только в книгах бывают. А Екатерина Айзиковна адреса не дала. Я понял, что там кто-то есть - жених или муж.
Опять подошла Марьяна, чуткая, предупредительная. Не спеша перебирая посуду, заметила:
- Почему вы оба невеселые? Были веселые, а стали грустные. Почему?
- Человеку жить негде - тут не до веселья, - Иван с наигранной серьезностью кивнул на Емельяна. - А ты стала такая черствая - не хочешь помочь.
Марьяна задержала на Титове взгляд, кофейные глаза ее перестали улыбаться, сделались серьезными. Сказала, погасив слабый вздох:
- Ты такой человек, что тебе невозможно отказать. Я поговорю с Галей.
- О чем? - Иван в упор посмотрел на Марьяну, и этот взгляд его, говоривший: "Не играй, ни к чему это", вызвал у нее легкую ответную улыбку.
- Ну конечно о комнате для твоего друга.
- С каких это пор ты стала советоваться с Галей?.. Ты хозяйка-диктатор, как ты решишь - так и будет.
- Хорошо, - снисходительно сдалась Марьяна. - Приходите к восьми часам.
- С чемоданом? - спросил Емельян, до этого молча и внимательно изучавший Марьяну. Вернее, он любовался ею, как женщиной с красивыми, безукоризненно правильными чертами чистого румяного лица, сочного и свежего.
- А вы надолго? - переспросила она прежде, чем ответить.
- Да говорят тебе - на один месяц, на сборы человек приехал из провинции, - ответил за Глебова Иван. - Разве не видно, что он дикий, можно сказать, первый раз в большой город попал. Надо парня приобщить к цивилизации.
Город был не такой уж большой: две фабрики и пивзавод, два ресторана - "Москва* и "Ленинград", шесть парикмахерских и полсотни извозчиков. В городе размещались штабы пограничного отряда, авиационного истребительного полка и отдельной танковой бригады, которой командовал Герой Советского Союза Тетешкин, энергичный и властный человек. Он же был начальником гарнизона.
- Приходите с чемоданом, - ответила Марьяна и отошла.
- Зачем ты ей о сборах? - недовольно поморщился Глебов.
- Подумаешь, какая тайна, - беспечно отозвался Титов. - Да тут наперед всему городу все известно. Ну, словом, с жильем у тебя порядок.
- А она интересная, - думая о Марьяне, обронил Глебов. - И видно, к тебе неравнодушна.
Титов ухмыльнулся:
- Выйдем отсюда - расскажу…
День был воскресный. В тенистом, еще зеленом скверике для них не нашлось свободных скамеек: говорили, прогуливаясь по аллеям, на которые каштаны лениво роняли свои плоды.
Титов рассказывал:
- Марьяна - женщина видная. За ней тут многие из нашего брата пытались ухаживать. Она выбирала. И выбрала авиатора. Инженер-майор. Из "академиков", неглупый, представительный. Словом, парень видный. Квартировал у них.
- У Марьяны?
- Да. Их две сестры. Живут в собственном домишке. Младшая, Галя, в исполкоме машинисткой работает. Вот та красавица! Писаная. Таких только в Третьяковской галерее можно встретить. Отец их, говорят, был революционером. Несколько лет назад арестован пилсудчиками. Что с ним - неизвестно, жив или казнен - никто не знает… С этим авиатором у Марьяны был роман. А кончился тем, что к майору жена приехала из Воронежа.
Емельян не очень доверчиво посмотрел на своего друга, спросил с подначкой:
- С авиатором роман, ну а с танкистом?
- У Марьяны с танкистом ничего не было, а вот у ее сестренки могло быть, - как будто даже с охотой сообщил Титов. - Встречались мы с Галей. Иногда. Гуляли в парке. Потом я понял, что дело может далеко зайти. Ей жених нужен, а я на эту должность для нее не гожусь.
- Как это понять?
- А так, что невеста у меня есть, дорогой Емеля. Живет в Москве, у Тишинского рынка. Чудесная девушка Оля. Может, не такая красивая, как Галя, и не такая остроумная и бойкая, как Фрида, но, знаешь, Емельян, зато она - самая лучшая девушка в мире. Других таких нет, и, наверное, не будет, пока я жив. Вот так-то, дорогой друг. Весной возьму отпуск по семейным обстоятельствам, поеду в Москву холостяком, вернусь женатым.
…Домик сестер Шнитько Глебову понравился. Во-первых, он стоял недалеко от штаба погранотряда в тихом переулке, который почему-то назывался Огородным. Небольшие огороды в этом городе были почти у всех домовладельцев, независимо от названия улиц. Кроме огородика, где теперь рдели помидоры, тужилась и набухала капуста, во владениях сестер был сад. Это, во-вторых, потому что Глебов очень любил сады. В-третьих…
Но это уж особый разговор.
Обе сестры в восемь часов вечера были дома и ждали гостей.
Марьяна представила сестре:
- Наш новый квартирант. Простите, не знаю вашего имени?
- Всегда все звали почему-то Емельяном. Зовите и вы так, - весело ответил Глебов и добавил: - Емельян Прокопович Глебов.
- Очень приятно, - обворожительно улыбнулась Марьяна. Без белого передника и чепчика она показалась Глебову еще очаровательней. - А вот моя сестренка Галя.
Если бы Емельян знал так стихи Есенина, как знал он Маяковского, то непременно повторил бы известную строку российского соловья: "Я красивых таких не видел…" Но Глебов тогда еще не знал стихов Есенина, потому что их в то время не издавали, и он подумал о Гале все же по-есенински: да, красивей никого в жизни не видел. Не видел потому, что еще не успел: лишь года два-три как начал более или менее разбираться в женской красоте. Но эти годы прошли в стенах военного училища, где единственной женщиной, которую курсанты видели довольно часто, была преподавательница немецкого языка Клавдия Басманова, на фронте, где ему вообще не пришлось видеть женщин, а затем на заставе, где тоже единственной женщиной была Нина Платоновна Мухтасипова, милая, обаятельная жена замполита.
Когда-то для Емельяна Глебова идеалом девичьей красы была Фрида Герцович, маленькая белолицая девчонка с озорным прищуром вишневых глаз и обольстительной улыбкой. Фрида была почти невестой его друга Ивана Титова, и засматриваться на нее Емельян не смел.
Галя чем-то напоминала Фриду: должно быть, античным овалом лица, обрамленного темными как ночь волосами, гибкой изящной статью и маленькой узкой рукой. Глаза у Гали, хотя и не вишенки, а бирюза, тоже напоминали Фридины, особенно когда улыбались. У Фриды они были резко переменчивые: то настороженные, то лукавые, то доверчиво-мягкие, то жестоко-холодные. Они играли, как играет бриллиант своими гранями, и эта игра Емельяну нравилась - в ней таилось что-то неразгаданное. И еще у Гали был Фридин голосок - тоненький, звенящий, со сверкающими переливами - и насмешливый чувственный рот. А в глазах, как у Фриды, - лукавство и властность.
Сестры показали Емельяну его комнату - квадратную, с небольшим окном, выходящим во двор. За окном на грядках цвели астры и флоксы, и на подоконнике в двух вазах стояли свежие астры и флоксы. Все в комнате пахло свежестью: начиная от только что вымытого пола и кончая белоснежным кружевным покрывалом, наброшенным на кровать, приготовленную для нового квартиранта.
- До вас тут жил один военный, летчик, - пояснила Марьяна, внимательно наблюдая за Емельяном: ей хотелось знать, рассказал Титов Глебову о предыдущем квартиранте или нет? Емельян промолчал. Он обратил внимание на то, что двери в его комнате нет: вместо нее - голубая плюшевая портьера. - Нравится вам? - спросила с хитрой, что-то таящей улыбкой Марьяна.
- Хорошо у вас тут, - ответил Емельян и тоже улыбнулся. Щедрая, доверчивая натура, он никогда не отличался расчетливостью и говорил, что думал. Ему, человеку, никогда не знавшему домашнего уюта, здесь нравилось все, даже плюшевые портьеры.
Через узенький коридорчик была гостиная с круглым столом посредине. Из нее дверь вела в спальню, или "девичью", как шутила Галя.
Марьяна предложила всем сесть и коллективно решить, как провести остаток воскресного дня.
- Пойдемте на танцы, - сказала она, глядя на Титова. - Как ты, Ваня? Подари мне сегодняшний вечер… Хотя бы на танцплощадке.