Я думал, что Мадлен захочет узнать о нем побольше, что было бы нетрудно. Но она, казалось, совсем обессилела. Я прекрасно понимал, что ей необходимо отдохнуть. Провожая меня, она опять сказала: «Спасибо». А я ведь не сделал ничего особенного. Просто набрал имя на телефоне. В последний момент она меня задержала: «Я знаю, что со мной бывает трудно, что иногда я плохо соображаю, но в одном я уверена: я хочу увидеть Ива. Хочу еще раз увидеть его перед смертью».
Я спускался по лестнице все медленнее и медленнее и в конце концов уселся на ступеньку. Меня ошеломили слова «перед смертью». Увидев фотографию, Мадлен решила, что должна совершить последний в ее жизни важнейший поступок. Пока мы разговаривали, я, сам того не желая, пробудил в ней это страстное желание. И конечно, что греха таить, я думал о своем романе. Что, если это и есть моя история? Она – и только она? Я уже представлял, как вместе с Мадлен лечу в Штаты, чтобы рассказать о прекрасном воссоединении после разлуки.
Все это напомнило мне репортаж, который я недавно видел. Кадры, обошедшие весь мир и неизменно вызывающие сильнейшие эмоции. Через семьдесят пять лет после высадки союзников в Нормандии некий американец встретился с женщиной, которую тогда любил. Осчастливленные этим безумным поворотом судьбы, они со слезами на глазах держались за руки. Время на своем пути преображает все, кроме любви. Вот что приходит в голову, когда смотришь на этих людей.
Я было отвлекся на сантименты, но тут мне в голову пришла одна мысль. Собственно, та же, что возникла после встречи с Валери. Словно бы один разговор эхом отзывался на другой. Обе женщины как будто старались придать сюжету остроты. В отношении Валери я, во всяком случае, в этом не сомневался. В последний момент, уже уходя, она обернулась, чтобы сообщить о расставании с мужем, – явно ради создания атмосферы тревожного предвкушения. Точно так же, как в конце каждой части телесериала показывают некое происшествие, вызывающее у зрителя непреодолимое желание узнать, что будет дальше. По-английски это называется cliffhanger, или «уцепившийся за скалу». Валери, сценаристка собственной жизни, ввела меня в состояние напряженного ожидания. И стало быть, не исключено, что то же самое почувствует мой читатель, если я сумею воссоздать эту историю.
И вот сегодня Мадлен повела себя похожим образом. Конечно, бессознательно, не ради удачного изложения. Вряд ли она вообще знала, что такое cliffhanger. И тем не менее в последней сцене содержались все его необходимые ингредиенты. Что будет дальше? Она хочет увидеть Ива. Я не сомневался, что должен принять участие в организации их встречи. Не надо забывать, что этот неожиданный поворот неразрывно связан именно со мной. Я оказался в роли психолога, с которым не договорились предварительно о сеансе. Сначала пациенту кажется, что рассказывать не о чем, но через три минуты он выдает все, что его беспокоит. Правда, здесь речь шла не о каком-либо отклонении, а о сокровище, спрятанном в глубине сердца. С одной стороны, Мадлен не слишком взволновалась, увидев фотографию Ива, с другой – явно обрадовалась, что может открыть мне свой секрет. Из уважения к Рене она никогда не говорила дочкам о первой любви. Теперь же благодаря моему роману она сможет написать свою историю.
Я немного прошелся по улице. Причем видя вокруг не жителей квартала, а литературных персонажей. Раньше я любил, усевшись на террасе кафе, выдумывать жизни прохожих, но сейчас решил покончить с фантазиями. Пожалуй, в моем романе чувствам уделяется слишком много внимания. Неопределенные планы Валери, воспоминания Мадлен – сплошные сердечные муки. Это несколько смущало, меня уже и так упрекали в том, что я избыточно много пишу о любви. Но, говоря откровенно, моей вины тут нет. Ясно же, что для каждого человека любовные переживания важнее всего.
Вечерело. Мне второй раз за два дня предстояло ужинать у Мартенов. Я нарочно отправился к ним заранее, чтобы успеть поговорить с детьми. Дверь открыла Лола. Она удостоила меня словами «Добрый вечер, месье писатель», но это было все. Девушка тут же ушла в свою комнату, бросив меня в коридоре. Чем я ей не понравился? По словам Валери, у себя в школе Лола была довольно популярна. Я же видел диковатого подростка, у которого я вызывал примерно такие же чувства, как внезапный опрос по физике-химии. Хотя удивить нынешнюю молодежь довольно трудно, держится она настороженно. Социальные сети раскинуты очень широко, репутации ничем не подкреплены, так что следует сохранять бдительность. Для нее я был своего рода шпионом, и, пожалуй, она не ошибалась.
Мне ничего не оставалось, кроме как самому добраться до гостиной. Обычно я первым делом разглядываю библиотеку. Мне кажется, можно все узнать о человеке, просто рассмотрев его книги. В свое время, подыскивая себе квартиру, я сразу шел к хозяйским книжным полкам. Если же книг в доме не было вовсе, я немедленно уходил. Не могу я покупать жилье, чьи владельцы не читают. Это как приобрести квартиру, где много лет назад совершилось ужасное преступление (у каждого свои заморочки). Некоторые верят в призрак жертвы, обитающий на месте убийства, а я вот думаю, что вполне может существовать призрак бескультурья.
У Мартенов я нашел несколько классиков, бестселлеры и три-четыре книги, получившие Гонкуровскую премию. В этом плане Мартены представляли собой среднюю семью, читавшую книги, о которых все говорят. Однако я с удивлением обнаружил также «Искушение существованием» Эмиля Чорана. Мне это показалось таким же невероятным, как кинодрама среди творений братьев Маркс. Но, взяв книгу в руки, я увидел, что она выдавалась бесплатно при покупке двух других карманных изданий. Стало быть, румынского философа продвигали в нагрузку к произведениям для широкой публики. Возможно, эта посмертная ирония судьбы ему бы понравилась. Я вспомнил одну из его цитат, которую очень люблю: «Просто невероятно, что перспектива заполучить себе биографа никого не заставила отказаться от обладания жизнью». Я невольно связывал эту фразу со своим замыслом, поскольку собирался стать биографом семьи Мартен.
Время шло, а я все так и сидел в одиночестве. Пришлось мне тогда припомнить
ЗАНИМАТЕЛЬНЫЕ ИСТОРИИ ИЗ ЖИЗНИ КАРЛА ЛАГЕРФЕЛЬДА (1)[8]
Лагерфельд всю жизнь хранил часть своей детской мебели. Об этом мне сообщила Мадлен. Я нахожу эту подробность трогательной, причем употребляю это слово не для украшения соответствующего абзаца, призванного заполнить лакуну в тексте. Деталь кажется тем более загадочной, что Лагерфельд вовсе не считал свое детство счастливым и беззаботным. Помню даже, в одном из интервью он говорил, что узнавал себя в суровой атмосфере фильма Михаэля Ханеке «Белая лента». А углубившись в тему, я нашел в газете «Либерасьон» такое высказывание: «Я считаю, что любой ребенок находится в унизительном положении». Можно представить себе, что пережил Лагерфельд. Но зачем тогда хранить детскую мебель? Если взрослый художник постоянно возвращается к детству, в этом есть некий смысл. Я из тех, кто верит, что предметы несут в себе вибрации прошлого, как стены, улицы или деревья. Детский письменный стол, который Лагерфельд хранил всю жизнь, был в некотором роде первым свидетелем его гениальности. За ним создавались первые рисунки, зарождались самые основы его творчества. То есть Лагерфельд желал сохранить не предмет из эпохи, которую не любил, а материальное свидетельство своего рождения как художника (в человеческом варианте это значило бы вечно держать при себе маму).
Похоже, когда начинаешь рассказывать, рассказ развивается сам. В середине истории о Лагерфельде в гостиной появился Жереми и – в отличие от избегающей меня сестры – даже сел рядом. Воспользовавшись таким признаком доверия, я спросил, можно ли зайти к нему в комнату. Он разрешил, но я очень быстро понял, что он готов соглашаться на что угодно, лишь бы не вступать в разговор. Он экономил слова. А когда говорил, никогда не заканчивал фразу; в нем было что-то незавершенное. Или, скорее, так: собственные слова он, видимо, считал не слишком интересными.
По-моему, обычная история. Отрочество – неблагодарный возраст, подростки сами к себе относятся неприязненно. У меня есть этому некое объяснение. Очень часто детство – счастливое царство, где ребенок чувствует себя центром мира. Родители, сами того не желая, безмерно раздувают эго потомства. Малейшая потребность сразу удовлетворяется, любая мазня считается гениальной, неуклюжие танцевальные па вызывают восторг. Короче, ребенку кажется, что на него снизошла благодать, и тем больнее оказывается потом падение с высоты и приходящее в отрочестве понимание, что ничего особенного в тебе нет. Несомненно, кризисов переходного возраста было бы куда меньше, если бы детьми перестали с ранних лет бесконечно восхищаться. Жереми, как и любого подростка, можно было сравнить со звездами шансона: сначала успех, а потом жизнь становится гораздо сложнее, потому что публика теряет к тебе интерес. Жереми находился в том периоде существования, когда, прожив совсем недолго, уже чувствуешь себя «бывшим». Боясь будущего, подросток на самом деле страдает от исчезновения прошлого.
Эта теория пришла мне в голову, когда я рассматривал стены его стандартного вида комнаты, украшенной несколькими афишами. Судя по ним, музыкальные предпочтения Жереми менялись с лихорадочной быстротой. Его сердце принадлежало то «Нирване», то Анжель. Депрессивные исполнители и полная радости жизни молодая женщина (колоссальная разница для слуха). Глядя на первый постер, посвященный прославленной песне «Нирваны» «Пахнет духом подростка», я спросил, как, по его мнению, следует понимать это название, и он в ответ процедил: «Пахнет жареным». Ничего хорошего это не предвещало, но реплику я оценил. Мы обменялись мнениями по поводу Курта Кобейна, и Жереми как будто заинтересовался моим рассказом. В 1991-м появление этой необычной группы поразило меня, словно вспышка на горизонте; спустя три года я тяжело переживал самоубийство певца. Заговорил я было и о знаменитом проклятии «двадцати семи лет». Черный список звезд, погибших в этом возрасте: Дженис Джоплин, Джими Хендрикс, Джим Моррисон, Брайан Джонс, Эми Уайнхаус… Но, начав, я внезапно осекся. Незачем втягивать Жереми в эти жуткие истории. По его глазам я видел, что он изумлен; он смотрел на меня так, будто я предложил ему попрактиковаться в том, как резать себе вены.