ПОЯС УСОПШИХ
1
Эта ночь показалась и Тайен, и Герфегесту чрезвычайно короткой. Так всегда бывает, когда происходит что-то бесконечно приятное. Осиротевшая Тайен и обретший верную подругу Герфегест любили друг друга, не зная ни усталости, ни пресыщения. Когда их руки снова сплелись в объятии, а их тела, обессиленные любовной схваткой, успокоились на грубом ложе, укрытом шкурами, Тайен, одарив Герфегеста страстным поцелуем, сказала:
– Мой господин, ты нежен, словно слепой дождь в летний полдень. Ты искусен в любви, словно Эррихпа Древний. Ты красив, словно ожившая статуя. Скажи мне, Герфегест, что ты делаешь в этой глуши? Неужели твое сердце не жаждет большего?
Герфегест печально улыбнулся. Неожиданный вопрос Тайен снова оживил в нем воспоминания. Они хлынули непрошеным потоком в их уединенное святилище, и ему ничего не оставалось, кроме как раскрыть им навстречу врата своей души.
– Все, даже самое хорошее, рано или поздно надоедает. И подвиги, и слава, и память о них.
Тайен приподнялась на локте. Глаза ее блестели, а дыхание участилось.
– В точности такие слова говорил мой отец, – задумчиво сказала Тайен.
– В этом нет ничего удивительного. Это первые строки из поэмы Юмиохума Ремского, – рассеянно бросил Герфегест; спустя мгновение он приподнялся на локте, потрясенный, и пристально вгляделся в нежную темноту. – Постой, постой… Кем был твой отец?
Тайен долгое время молчала. Потом заговорила – странным, глухим, опустошенным голосом:
– Тот человек, которого я называю своим отцом… он не был сыном народа гор… он… прости… я не могу вспомнить…
Тайен уткнулась ему в грудь. Герфегест чувствовал, как по его коже пробежала одинокая слеза.
– Но ты ведь помнишь его слова? – тихо спросил Герфегест, в груди которого зародилась смутная тревога.
– И это все… расставание с ним нестерпимо… – бессвязно пробормотала Тайен. – Мне страшно…
Она дрожала всем телом, и Герфегест почел за лучшее прекратить бессмысленные расспросы. Какая разница, в конце концов, кто ее отец? Он любит Тайен такой, какая она есть. И если расставание с отцом для нее нестерпимо, она имеет полное право на слезы. Женщина всегда имеет право на слезы.
Они надолго умолкли. Единственный человек из ныне живущих, расставание с которым было Герфе-гесту почти нестерпимо, был северянином и ласарцем по рождению, и его звали Элиеном.
Многое связывало Герфегеста с ним, ставшим теперь зодчим и владетелем вольного города Орин, с ним, звезднорожденньш, обретшим себя в Лон-Меа-ре, с ним, ушедшим в прошлое. Едва ли Герфегест, вновь Идущий Путем Ветра, когда-либо встретит Элиена Тремгора, гордого потомка укротителей Юга. Путь Элиена – это Путь Недеяния. Быть может, в следующей жизни…
– Мы некстати окунулись в наше прошлое, – глубоко вздохнув, прошептала Тайен.
Ее губы, отпечатав томный поцелуй на правой ключице Герфегеста, стали опускаться все ниже и ниже, минуя опушенную кудрявыми волосами грудь и мускулистый живот, пока не достигли белого шрама на правом бедре Герфегеста. Среди многих напоминаний о былых ратных подвигах этот шрам выделялся своим цветом – в лунных отблесках он, казалось, слегка серебрился. Там, в глубине давно зажавшей и навеки скрытой шрамом раны, до времени покоился Белый Перстень Конгетларов. Алмаз, оправленный в серебро. Символ власти над людьми, которые умерли почти семь лет назад. Перстень главы павшего Дома Конгетларов.
Тайен обняла бедра своего господина и прикоснулась пылающей страстью щекой к белой змейке шрама. Ее дыхание было горячим и возбужденным, и Герфегест запустил руку в ее ласковые рыжие кудри. В тот момент ему казалось, что не хватит самой вечности для того, чтобы насытиться томительной сладостью охотницы Тайен.
2
Врата Хуммера были вырезаны в абсолютно гладкой и плоской скале, которая, если смотреть на нее издалека, казалась чудовищной величины мостом, соединяющим Младшую Сестру Са и Подкидыша. Такие странные имена получили эти вершины от опасливых горцев, никогда не подходивших к Вратам ближе, чем на три полета стрелы. Врата Хуммера были заперты заклятием, наложенным на них еще во времена Первого Вздоха Хуммера. Через эти ворота пролегала единственная сухопутная дорога, соединяющая Сармонтазару и Синий Алустрал. Но всякий знал, что ворота непроходимы для смертных. Сармонтазара и Синий Алустрал – две половины Круга Земель, некогда связанные узами и вражды, и дружбы, – теперь были намертво отрезаны одна от другой. Морской путь тоже был заказан, ибо Завеса Хуммера в равной мере была крепка и в северных горах, и в беспокойных южных морях.
Но как и все, что заперто. Врата Хуммера можно было открыть. Это было очень опасно. Это было почти немыслимо. Но некоторым это удавалось. Разумеется, большинство людей, отягощенных здравомыслием, понимали, что не стоит пытаться решить задачу, которая по плечу не каждому магу. О землях, прилегающих к Вратам, ходила дурная слава. Ни один безумец не нашел бы себе проводника, который дал бы согласие отвести его к Проклятому Мосту, соединяющему Младшую Сестру Са и Подкидыша. Ибо никому не по нраву сопровождать людей к месту их гибели.
Но не только это останавливало путешественников, жаждущих открыть для себя просторы Синего Алустрала. Врата Хуммера находились столь высоко, что путь к ним был весьма многотруден. Совершить его можно было только в месяцы Эсон и Элган. Лишь в конце весны погода благоприятствовала восхождению по склону Младшей Сестры Са. В остальное время его делали глупой и самоубийственной забавой ураганы, снежные бури и дожди. Черные тучи, налетавшие смертоносными птицами, унесли семена душ сотен отважных глупцов в Святую Землю Грем.
Их небольшой отряд расположился на ночевку в виду Врат Хуммера. Герфегест помог Дваларе установить обширную палатку, обитую изнутри собачьим мехом. Потом он, скользнув взглядом по ладной фигуре Киммерин, которая возилась с ужином, стал удаляться от лагеря, стараясь избежать встречи с Гор-хлой, которому тоже не сиделось у костра.
Герфегесту хотелось побыть в одиночестве. Наедине со своей памятью, в которой Врата Хуммера навеки отчеканили два коротких слова.
3
Тогда, на пристани мертвого порта в Поясе Усопших, Герфегест принял решение идти в Сармонтаза-ру, не тратя время на долгие сборы.
Он сдержанно попрощался с Нисоредом. Он шел семь дней и семь ночей, останавливаясь только ради сна. Он позволил себе трехдневную передышку лишь на западных отрогах Хелтанских гор, когда мерцающая явь и жуткие миражи Пояса Усопших остались у него за спиной.
За эти три дня Герфегест сделал главное. То, что было бессмысленно делать раньше, ибо никто не мог поручиться за его жизнь, пока он преодолевал Пояс Усопших, то, что было нельзя сделать позже, ибо только здесь, в низких предгорьях, он мог сосредоточиться на своей работе.
Уходя, Герфегест взял у Нисореда короткий отрез пергамента и набор старых письменных принадлежностей. Он рассуждал так: коль скоро Врата Хуммера отнимут его память, значит самое важное следует доверить пергаменту. Идя Поясом Усопших, Герфегест обдумал все и теперь точно знал, что и как ему нужно написать, чтобы не упустить ничего значительного и в то же время уместиться на отведенном его знаниям месте.
Нисоред записал для него в начале пергамента Четыре Заклинания Врат. Под ними Герфегест изложил свою историю. Имя, происхождение, родство. Заклятие Конгетларов. Смерть Теппурта. Смерть Зикры. Падение Наг-Туоля. Самоубийство Конгетларов в старом порту Калладир. Внизу оборотной стороны еще оставалось достаточно места, чтобы крупно вывести: «Семя Ветра». Все. Больше ему ничего не понадобится.
Спустя две недели Герфегест, увязая в снежной каше, вышел в ущелье Голодных Камней, миновав которое, он рассчитывал увидеть Врата.
И он увидел их. Они сияли изумрудно-зеленым провалом на фоне заснеженных вершин – тогда Герфегест еще не знал их названий. В тот миг, когда солнце, выползшее из-за темно-синей тучи, осветило Проклятый Мост – запорошенный снегом, недоступный, пугающий, огромный, – Герфегест впервые за все путешествие потерял уверенность в том, что ему удастся открыть Врата.
Два дня он провел в нерешительности и наконец, сжав в кулак всю свою силу духа, пошел вверх. То был день весеннего равноденствия. В северных землях Сармонтазары справляли приход нового года.
Врата Хуммера, казалось, не обращали на непрошеного гостя никакого внимания. Герфегест, вспомнив все, о чем наспех предупреждал его Нисоред, распластался перед Вратами на животе, выбросив руки вперед. «Это совершенно необходимо», – говорил злосчастный чернокнижник. Затем, выждав положенное время, которое показалось ему целой вечностью, Герфегест стал произносить заклинания.
Это было Истинное Наречие Хуммера. Им владел Элиен, повергший темное владычество Октанга Урай-на. На нем отдавал приказания своим птицечеловекам со странным названием «кутах» и сам Октанг Урайн. Истинное Наречие Хуммера наверняка доступно и Шету оке Лагину, в прошлом – названому брату Элиена, а ныне – Сиятельному князю Варана. Наречием Хуммера владел Хранитель Шара Леворго, а с ним и другие диофериды.
Но Герфегест тогда не знал этих людей, а большинство из них не знали Наречия Хуммера. Более того, Герфегест, распластавшийся перед Вратами и больше всего радевший о том, чтобы унять дрожь в голосе, не знал, на каком языке он сейчас обращается к Вратам. Наречие Хуммера говорило ему не больше шелеста тростника.
Наконец Четыре Заклинания были произнесены полностью, и Герфегест затаился в ожидании.
Ждать ему пришлось очень долго. Лишь спустя две недели он пришел в себя и осознал, что под его ногами – земля Сармонтазары, что он – Герфегест Кон-гетлар и что жизнь, как это ни странно, продолжается.
Врата Хуммера пропустили его. Но они лишили его памяти. Герфегест не был магом, и Путь Ветра еще не был пройден им до конца. Тогда он был всего лишь двадцатилетним отпрыском проклятого Дома. Несмотря на знание многих тайных искусств своего Дома, он был наивен и простодушен, словно птица перед лицом вечности. Но Врата Хуммера лишили его памяти, а вместе с нею и простоты неведения. Так что в некотором смысле это была равная мена.
Герфегест поднялся на ноги и оглянулся. Врата Хуммера по-прежнему стояли затворенными. Но если прежде за ними скрывалась для него неведомая Сар-монтазара, то отныне Врата служили ему непреодолимой преградой к возвращению в Алустрал.
За поясом Герфегеста был заткнут какой-то пергаментный свиток. Он о недоумением развернул его. Пергамент был девственно чист. Было совершенно очевидно, что чернила никогда не касались его безупречно выделанной поверхности. Герфегест посмотрел на другую сторону. Там, внизу, словно бы выжженные чьим-то жестоким огненным перстом, чернели два слова: «Семя Ветра». И все.
Он – человек, он – Герфегест Конгетлар, он-в Сармонтазаре. Это ему было ясно. Что такое «Семя Ветра» он не знал. Но его надо найти, ибо в этом отныне заключался смысл его жизни.
Так четырнадцать лет назад в Сармонтазаре появился человек по имени Герфегест. Он искал знание о себе, и единственным ключом к этому знанию было Семя Ветра.
4
Горхла принес в палатку добрые вести. Дорога свободна, погода обещает быть доброй, и кое-какие припасы, оставленные ими на пути в Сармонтазару, целы и невредимы.
Наутро они начали восхождение. Герфегест дивился выносливости Киммерин, в чьем хрупком на вид теле, казалось, были скрыты.неисчерпаемые запасы силы. Свирепый резкий ветер пронизывал насквозь их одежды, и даже видавший виды Герфегест, чья привычка к высокогорным холодам питала завистливые россказни сармонтазарских горцев о его причастности к делам Хуммеровой силы, чувствовал себя прескверно. Но Киммерин, казалось, все было нипочем.
Своей внешностью Киммерин была полной противоположностью Тайен, мысли о которой гнал прочь от себя Герфегест. Тайен была стройна, но невысока. Ее руки были руками охотницы – сильными и мускулистыми. Ее рыжие волосы были собраны в пучок, перевитый кожаными лентами, а иногда – лежали на плечах двумя медными волнами. Ее лицо светилось жизнью, и чистота намерений отражалась в бездонных серых глазах. Она мало походила на горцев лицом и повадками. Все в ней выдавало принадлежность к северной расе.
Киммерин же была черна словно вороново крыло, ее волосы были коротко, необычно обрезаны. Так стригут в Алустрале мальчиков Дома Лорчей – вспомнил Герфегест. Киммерин была выше Тайен на две головы и своим ростом была почти ровня Герфегесту – именно поэтому, когда нити их судеб переплелись впервые в кровавой сече близ святилища, он принял Киммерин за весьма женственного юношу. Грудь Тайен была упруга и велика, а вот грудь Киммерин, то и дело показывавшаяся из-под неумело залатанной кожаной рубахи, походила скорее на два не вполне созревших яблока. Но это не делало Киммерин непривлекательной, а, напротив, сообщало ей некую особую прелесть. Таких девушек не было в Сармонтаза-ре – в этом был готов поклясться Герфегест. Вот именно такой красотой был богат Синий Алустрал.
Киммерин отличалась большим тактом и была молчалива. Пристальный взгляд ее карих глаз мог выдержать не каждый, но когда она глядела на Герфегес-та, обыкновенная ее замкнутость сменялась сочувствием. Вечерами, когда Герфегест сидел у костра, а в его душе звучали погребальные песни и бессильно постанывала скорбь по Тайен, в чьем уходе было так много странного и недосказанного, Киммерин не терзала его расспросами и не приставала с глупыми россказнями. Обыкновенно она передавала ему свою чашу, вырезанную из черного дерева, до краев наполнив ее душистым отваром.
– Что это? – спросил в один из таких разов Герфегест, указывая на струящуюся в чаше жидкость.
– Это лечит раны, – с загадочной улыбкой отвечала Киммерин.
– Думаю, это лишнее, – бросил Герфегест. – На мне все заживает, словно песок затягивается. Телесные недуги это не то, о чем стоит беспокоиться в моем положении, Киммерин.
– Это лечит раны души, Герфегест, – парировала Киммерин, и ее голос был очень тих.
Герфегест отставил чашу прочь. Его глаза сверкали яростью и, хотя он не отличался вспыльчивостью, почувствовал гнев.
– Если тебе, Киммерин, удастся представить, как страдает человек, потерявший свое сердце, ты узнаешь, что чувствую я. Но у меня нет желания расставаться со своей болью. Эта боль не дает мне забыть о Тайен – девушке, которую я люблю больше, чем люблю себя. Я не хочу, чтобы затянулась та рана, которой разорвана надвое моя душа после смерти Тайен.
– Тайен умерла, но ты, Герфегест, жив. У тебя будут другие женщины. Ты воин, который придется по душе любой, – не изменившись в лице, ответила невозмутимая Киммерин.
Герфегест сомкнул брови над переносицей. Ему вспомнился красавец Вада Конгетлар, о любвеобилии которого в Алустрале ходили легенды. Вада Конгетлар приходился ему двоюродным братом по материнской линии. И даже когда из перерезанного кинжалом горла Вады уже успела вытечь бадья крови, его губы продолжали улыбаться. Это была улыбка сладострастия.
– Пускай так, Киммерин. Но сейчас мне не хочется думать о ком-либо, кроме Тайен. И мне не понять, почему это так тебя беспокоит.
Герфегест стиснул зубы и призвал себе на помощь всю свою сдержанность – больше всего в этот момент ему хотелось залепить уста Киммерин увесистой оплеухой, какими мрачные керки награждают своих не в меру языкастых жен.
– Потому что я хочу тебя, – ледяным голосом сказала Киммерин, и в ее глазах не было скользких отблесков лжи.
Трое – Двалара, Герфегест и Киммерин – распластались перед Вратами Хуммера, вжимаясь телами в ледяные камни. Изумрудно-зеленые отсветы, вырывавшиеся из-за ворот, ложились на их потрепанную мокрую одежду, и злой ветер вылизывал их лица и руки. Горхла долго ходил вдоль ворот, ощупывая их. Затем и он лег.
Герфегест закрыл глаза. Горхла начал читать четыре заклинания Врат, которые, слетев с его уст, приобретали для Герфегеста совсем новый смысл. Они обрели тот смысл, которого раньше не имели.
– Горхла опытный человек, ученик самого Рыбьего Пастыря, – шепнула Герфегесту Киммерин. – Врата послушны ему. Мы можем ни о чем не тревожиться.
Но Герфегест и не думал тревожиться. Странное безразличие овладело им. Он не боялся потерять память снова – то, что уже изведано, не может быть по-настоящему страшным. В отдаленных тайниках его души даже теплилась надежда на такой исход – если Врата Хуммера отнимут у него память, они отнимут ее вместе с воспоминанием о смерти Тайен.
Ждать не пришлось долго. Изумрудно-зеленое сияние померкло, и Врата распахнулись.
– Добро пожаловать в Синий Алустрал, – с недоброй улыбкой сказал Горхла. Улыбка была адресована персонально Герфегесту.
Когда Последний из Конгетларов прошел под массивной гранитной аркой, он не стал оборачиваться. Сармонтазары больше не было – он знал это. Сар-монтазара осталась позади. Вместе с его прошлым.
Впереди лежали земли Пояса Усопших, скрытые сиреневым маревом.
6
– Мы не будем отдыхать, пока не доберемся до Денницы Мертвых. Так зовется город, где мы ненадолго остановимся, – Горхла ткнул крепким пальцем в засаленную карту.
По негласному уговору Горхла был старшим в отряде. Герфегест не роптал – он давно оставил позади тот возраст, когда начальствование над кем-либо приятно щекочет нервы, веселит душу и пестует гордыню. Ему было все равно.
– Мы будем идти ночью, а спать днем, – продолжал Горхла.
Никто не возражал. Все знали, что ночевать в Поясе Усопших гораздо опаснее, чем дневать. А спать во время опасности гораздо хуже, чем бодрствовать.
– Через восемь дней мы доберемся до старого порта Калладир. Там нас ждет корабль.
«Ждет, разумеется, если его палуба еще не превратилась в мраморную плиту, а паруса – в зеленые сопли», – подумал, но благоразумно смолчал Герфегест. Он знал, что в таком изменчивом месте, как Пояс Усопших, рассчитывать на что-либо постоянное значит совершать большую ошибку.
– Поэтому сегодняшнюю ночь мы проведем в пути, – подытожил Горхла и отхлебнул из фляги, висевшей у него на поясе.
Герфегест поймал недовольный взгляд, брошенный Дваларой на Киммерин. У него не было сомнений в том, что двое его попутчиков состоят в любовной связи. Безусловно, именно этим объяснялась подчеркнутая холодность, которую все время демонстрировал по отношению к Герфегесту Двалара. Ему было явно не по вкусу радушие Киммерин, не желавшей видеть в Герфегесте ни недоброжелателя, ни конвоируемого.
«Пояс Усопших – это место, где ночные кошмары обретают плоть и кровь», – предупредил Горхла Гер-фегеста еще перед Вратами Хуммера. В свое время, четырнадцать лет назад, Герфегест прошел через Пояс с удивительной легкостью. Естественно, он удивленно вздернул брови и осведомился у Горхлы, что, собственно, успело измениться за эти годы. «Хуммер дышит», – ответил Горхла, и Герфегест почел за лучшее отказаться от расспросов.
Горы сменились холмами, а спокойствие – неопределенностью. Неуловимое бредовое бормотание хаоса, вплетавшегося в ткань реальности в Поясе Усопших, делало их сны беспокойными и сумбурными. Ну а бодрствование было похоже на коллективное сумасшествие.
Миражи сражений, казней и гибели городов сопровождали их в пути, но, к счастью, исчезали при приближении. Голосаусопших родственников говорили с ними из ниоткуда. Голоса врагов нагоняли жуть своими непрошеными и одинаково зловещими предсказаниями. Разлагающиеся руки женщин ласкали их волосы. Призрачные стрелы зависали в воздухе, не долетев до лица двух ладоней. Запах тления преследовал неотвязно, и не было никого, кто мог бы положить этому конец.
Но не все миражи исчезали, как исчезает радуга или приязнь к женщине. Некоторые оставались – застывшие и неколебимые – утверждая свою власть над реальностью, делая ее зыбкой и не обещающей ровным счетом ничего хорошего.
Через день пути отряд вышел к озеру. Воды его были черны, словно застывшая смола. Ни ряби, ни волнения у кромки воды. Тишина.
– Усопшие по-прежнему морочат нас, но это отнюдь не худшее, что может встретиться в виду Денницы Мертвых, – с многоопытным видом изрек Горхла, когда Двалара, Киммерин и Герфегест замерли на берегу, удивленные стойкостью видения.
– Это блуждающая вода, – сказал Горхла и склонил свою уродливую голову над черной поверхностью озера.
Минуту спустя он обернулся к застывшим спутникам. Его редкие седые волосы торчали дыбом, словно ячменная стерня. Его зрачки были величиной с горчичные зерна, а в глазах не было ничего, кроме ужаса. Он сжал узкие сухие губы в потешную свистульку. Ничего смешного не было. Герфегест давно заметил за ним этот жест, означавший только одно: Горхла озадачен и напуган. Горхла думает о том, чтобы не ло-терять лицо и сохранить спокойствие.
– Блуждающая вода не хочет пропускать нас, – сказал Горхла быстрым шепотом, как будто вокруг были люди, от которых следовало таиться.
– Что значит «не хочет пропускать»? – твердо и громко сказал Герфегест. Ему хотелось ободрить Киммерин, на лице которой застыло отрешенное выражение, столь свойственное напуганным девочкам.
– Куда бы мы ни шли, Герфегест, нашу дорогу всегда будет преграждать это озеро. Оно не даст нам идти дальше, потому что никто из нас, насколько я знаю, не обучен ходить по воде.
– Мы перейдем его вброд! – присоединился к беседе осмелевший Двалара.
– Блуждающее Озеро не имеет дна. И не советую тебе, Двалара, проверять правдивость моих слов, – отрезал Горхла.
Карлик выпрямился. В таком положении он доставал Герфегесту ровнехонько до ножен с метательными кинжалами.
– Хорошо, Горхла, – в задумчивости сказал Гер-фегест. – Я видел твое мастерство и знаю, чтоТы сведущ в магиях обеих ступеней. Что нужно делать, чтобы покончить с этой напастью?
Горхла выдержал долгую паузу – тем ценнее будут его слова, когда он наконец заговорит.
– Чтобы ответить, вы все должны посмотреться в воду. Я это уже сделал.
Маленький отряд послушно придвинулся к самой кромке безжизненной иссиня-черной воды. Кимме-рин, Герфегест и Двалара присели на корточки и наклонились над зеркалом вод в точности так же, как это несколькими минутами раньше сделал Горхла.
Зеркала на то и зеркала, чтобы создавать двойников и умножать сущее. Но зеркало вод блуждающего озера если и было зеркалом, то лишь на одну треть. Ни Герфегест, ни Двалара не увидели своих лиц. Узреть свое отражение посчастливилось лишь Кимме-рин. Да и то – посчастливилось ли?
Горхла беспокойно вглядывался в мертвенно-спокойную гладь озера – по всему было видно, что те выводы, к которым приходил мало-помалу карлик, нельзя назвать утешительными.
– Ни я, ни ты, Двалара, ни Герфегест не нужны озеру. Ему нужна Киммерин.
– Ясное дело! Одна женщина всегда лучше трех мужиков – как говорили пажи Ее Величества Императрицы Сеннин, – скептически процедил Герфегест, но никто не улыбнулся.
– Озеро требует жертвы, – сказал карлик. – Если оно не получит ее, мы все можем считать себя покойниками.
Как бы в подтверждение правоты Горхлы, сквозь черные воды стали медленно проступать крохотные острова в форме отпечатка маленькой ступни. Женской ступни, милостивые гиазиры. Эти следы-острова образовывали цепочку, своего рода архипелаг, который заканчивался у большего по размеру острова, на котором можно было и стоять, и сидеть. Прямо на глазах картина, едва только наметившаяся, обрела почти законченный вид и изменения завершились.
Герфегест никогда не отличался недостатком сообразительности, но даже он не сразу сообразил, что имеет в виду Горхла. Озеро. Жертва. Киммерин. Киммерин должна быть принесена в жертву для того, чтобы экспедиция могла быть продолжена. Так? Но не успел Герфегест открыть рот и возразить Горхле, как заговорила сама Киммерин.
– Я согласна, – мужественно сказала она и подошла к тому месту, где обсыхал под фиолетовым солнцем Пояса Усопших первый из островков.
– Благословляю тебя, – с поддельной значительностью, а на самом деле тоном придворного кривляки изрек Горхла.
8
«Верное сердце – первое достоинство воина. Душа, послушная смерти, – второе. Тот, кто обладает обоими, да изопьет из чаши преданности учителю», – эти слова были начертаны на пергаментном свитке, бывшем единственным украшением зала для гимнастических упражнений, расположенном под самой крышей Белой Башни. Зикра Конгетлар никогда неакцентировал внимания своих питомцев на этом изречении, и, может быть, именно поэтому каждый Кон-гетлар сызмальства знал его наизусть. И Герфегест знал его.
Киммерин не нужно было бывать в Белой Башне, чтобы не задумываясь бросить свое «верное сердце» на алтарь преданности учителю, то есть Ганфале. Ее душа была послушна смерти, и она была готова умереть в любую минуту. Опять же, испив из чаши преданности учителю.
Киммерин не принадлежала, да и не могла принадлежать павшему Дому Конгетларов, но в том-то и беда, что понятия о правильном и неправильном, о приличествующем воину и не нужном для него были приблизительно одинаковы во всех Благородных Домах Алустрала. И воинов всех Домов воспитывали сходным образом. Беспрекословная преданность, самопожертвование, «верное сердце», рассеченное на тысячу частей по первому слову императора, учителя, старшего.
Пятнадцать лет назад такое положение казалось Герфегесту не только естественным, но и единственно возможным. Если старший в отряде говорит тебе, что ты должен быть принесен в жертву Блуждающему Озеру, разлившему свои черные воды по землям мертвых, значит, иной судьбы у тебя нет и быть не может. Но тогда, пятнадцать лет назад, Герфегест был человеком Алустрала. Странствия по Сармонтазаре многое изменили в его душе. В частности, взгляд на «верность сердца».
– Никаких жертвоприношений. Не бывать этому! – Голос Герфегеста был тверд и неколебим – к его собственному приятному удивлению.
Киммерин уже робко и неуверенно шагала по выступившим из воды островкам к центральному клочку суши, на котором с ней произойдет неведомо что.
– Киммерин, остановись! – крикнул Герфегест, полностью проигнорировав бурные протесты Горхлы.
Киммерин оглянулась. Ее «верное сердце» не хотело быть принесенным в жертву. Она не хотела умирать. Она бросила на Герфегеста взгляд, полный укоризны, мольбы и смущения. Такой Герфегест не видел Киммерин никогда. Но не успел Герфегест опомниться, как она снова повернулась к нему спиной и зашагала дальше.
Временной заминкой воспользовался Горхла.
– Герфегест, ты погубишь нас всех. Пусть лучше девочка остановит это безумие, – зачастил карлик. – Посмотри, озеро уже окружило нас со всех сторон. Назад дороги нет…
Герфегест и оторопевший Двалара обернулись. И в самом деле. Там, откуда они подошли к озеру, теперь было то же самое, что тогда они увидели перед собой. Невозмутимые, мертвые воды Блуждающего Озера.
– Озеру нужна Киммерин. Только ее оно и желает видеть. Только ее отражение оно пожелало взять себе, да и зачем нам эта цапля… – голос Двалары дрожал, а его руки были сжаты в беспомощные кулаки. В этот момент он не только не казался красивым, но, напротив, был скорее безобразен.
«Ссыкун! – выругался про себя Герфегест, разумея Двалару. – Когда на привалах с ней миловался – небось цаплей не называл. А как что случается – так сразу пшла вон, „верное сердце“.
Он едва удержался от того, чтобы тут же, не вдаваясь в разбирательства, снести Дваларе голову, наплевав на то, что Двалара не так давно спас ему жизнь. На оскорбления, нанесенные женщине, оскорбления явные или неявные, в роду Конгетларов было принято отвечать именно так и никак иначе. Но сейчас на такие мелочи просто не было времени.
– Киммерин, стоять!!! – закричал в спину девушки Герфегест, вложив в этот крик всю свою волю и властность.
Киммерин снова остановилась. До островка ее теперь отделяло не больше десятка шагов.
9
Застывшего в ужасе перед неотвратимым Горхлу отгумело бросил через бедро.
Двалара, пытавшийся преградить ему дорогу, получил предательский, но, увы, неизбежный удар в пах.
Герфегест бросил «извини!» и поставил правую ногу на островок, ближайший к берегу. Спустя мгновение вес его тела переместился на левую ногу, занявшую свое место на другом островке. Правда, не достаточно ловко – озеро взорвалось черными жирными брызгами. Черная вода жгла, словно кипяток, хотя и не была горяча. Это было лучшим подтверждением догадки Герфегеста о том, что поскальзываться ни в коем случае нельзя.
Когда-то давно – это воспоминание вернулось к Герфегесту одним из последних, около месяца назад, – он тренировался на побережье острова со странным названием Плачущие Скалы под бдительным надзором мастера Зикры Конгетлара. Там, на мелководье, было рассыпано множество белых и абсолютно круглых камней, бока которых поросли омерзительными красноватыми водорослями. Эти камни образовывали огромные архипелаги, что делало берег весьма удобным местом для практикующих Путь Ветра.
Тренировочные правила были относительно просты – сначала Герфегест должен был сделать сто шагов вперед по камням, не открывая глаз. А затем вернуться тем же путем, но спиной вперед, во всем раку подобный. На обратном пути, впрочем, глаза можно было открыть. Разумеется, помощи в этом не было никакой, так как оборачиваться назад категорически запрещалось.
Герфегест отлично помнил и не сходившие с него неделями синяки, и бесконечные падения в холодную соленую воду, и ненаигранный гнев Зикры, для которого неуклюжесть Герфегеста хотя и не была в диковинку, однако не была и в радость. Легкий черный пух уже пробивался над верхней губой Герфегеста, и он считал себя вполне взрослым. Кажущаяся бессмысленность столь нелегкого упражнения временами так злила его, что он был не в силах подолгу сдержать гнев и тайком плакал. Однажды, когда Зикра был особенно требователен, юный Конгетлар проделал весь требуемый маршрут на руках. Вопреки его ожиданиям, Зикра Конгетлар был весьма и весьма рассержен. Вместо того, чтобы, пожурив Герфегеста за нарушение принятых правил, похвалить за проявленную ловкость, он отвесил ему звонкую оплеуху. Немного остыв, он объяснил ученику, обиженно косящему на него исподлобья, причину своего гнева.
«Если бы людям, спасающимся от опасности или преследующим врага, было свойственно передвигаться на руках, как сделал это ты, я бы, пожалуй, сделал тебя примером для подражания. Но, вот незадача, мы ходим ногами. А ступни – инструмент куда более несовершенный, чем ладони, и именно они нуждаются в постоянных упражнениях на ловкость. Поэтому отныне либо ходи на руках, либо повторяй упражнение на два часа больше, чем другие, – подытожил Зикра. – Когда-нибудь этот нехитрый навык несказанно поможет тебе», – добавил он шепотом.
За время ученичества в Белой Башне Герфегест успел свыкнуться с мыслью, которая лишь много позже стала несколько смущать его рассудок – Зикра всегда прав. Даже когда ошибается. И в самом деле, Герфегест в мгновение ока пробежал по островкам и догнал Киммерин, ибо он обрел, благодаря воскресшему воспоминанию, ловкость безусого подростка.
«Зикра был прав. Камни Плачущих Скал помогли мне несказанно», – подумалось Герфегесту, когда он, схватив Киммерин за плечи, удержал ее от последнего шага – шага на предательски большой островок, возвышающийся в центре Блуждающего Озера.
10
И Герфегест, и Киммерин понимали, что «жертвоприношению» назначено произойти именно здесь, на большом острове. Если, конечно, оно вообще должно произойти. Горхла и Двалара наблюдали за происходящим с берега. Они безмолвствовали, но прямо-таки театральная напряженность их поз свидетельствовала о крайнем волнении, в котором они оба пребывали. «Дрожат за свои шкуры», – процедил сквозь зубы Герфегест и с презрением отвернулся. Ничего, однако, не происходило. Киммерин и Герфегест продолжали стоять на узенькой полоске суши, обнявшись, никакого иного положения ситуация не предоставляла.
Простояв так довольно долго и убедившись, что пока все еще не происходит ничего ужасного, они наконец решились.
Они крепко взялись за руки. Потом правая нога Герфегеста, босая, и правая нога Киммерин – обутая в плетеную сандалию, одновременно ступили на обманную сушу «жертвенника».
– Посмотри туда, – шепотом сказала Киммерин, и ее указательный палец опустился в направлении черной глади Блуждающего Озера.
Герфегест, быть может излишне поспешно, последовал ее совету.
Нет, вода Блуждающего Озера не была зеркалом. Зеркало отражает то, что есть. В крайнем случае – в этом Герфегест уже успел убедиться – оно может отказаться отражать кое-что из того, что есть. Но на то оно и зеркало, чтобы не отражать то, чего нет.
Герфегест увидел в мертвенной чернотеозерной глади отражение Киммерин. Вот оно – отражение того, что есть. И не увидел своего. Это тоже понятно. Остальное было хуже.
Поодаль от Киммерин, но совсем близко от того места, где следовало бы отразиться ему самому, Герфегест увидел воина.
Нет, это был не призрак. Призракам нет нужды экипироваться с таким тщанием. Это был именно воин, изготовившийся к важному делу. Похоже, он не замечал пристального взгляда Герфегеста, по крайней мере в пользу этого не свидетельствовало ничего. Одежца на нем была темно-коричневого цвета и походила на обычное походное платье флотского командира. Два меча висели крест-накрест у него за спиной, а их рукояти возвышались соответственно над правым и левым плечом. Перевязи ножен скрещивались на груди, закрытой облегченным нагрудником. Наверняка, если присмотреться получше, можно увидеть небольшой чеканный герб, украшающий нагрудник. Но сколько ни всматривался Герфегест, разглядеть этот герб не представлялось возможным.
Воин был неподвижен, словно бы стоял в дозоре или таился в засаде. Он как будто ожидал чего-то. Но вот чего – понять было невозможно. На шее его висела обширная золотая цепь, а в его левом ухе блистало такое же массивное кольцо. Лицо воина было скрыто короткой маской – такие охотно носят алустральские кормчие, чтобы защитить от свирепого ветра свое лицо. Одни глаза оставались открыты любопытному взору, но в них Герфегест не смог прочесть ничего, кроме Знаков Великой Пустоты.
Осторожно, чтобы не спугнуть отражение воина, Герфегест обернулся туда, где, по естественным законам бытия, преподанным некогда его дядей Теппур-том Конгетларом, должен был бы находиться отражаемый предмет. Но воина, казалось, не было. Герфегест взглянул на бурый песок, покрывавший поверхность острова. Вот оно. Песок, девственно ровным слоем застилавший поверхность, был несколько примят. Примят, потому что именно там стоял воин-невидимка.
Киммерин была рядом и тоже рассматривала воина, отраженного лживым зеркалом Блуждающего Озера. Во взгляде ее была отрешенность и полная покорность судьбе. Похоже, она уже начинала жалеть о том, чему так обрадовалась, когда ее упругую грудь стиснул в нечаянном объятии Герфегест Конгетлар.
– Эй, вы там! – заорал с берега Горхла. – Что вы стоите как каменные – сделайте что-нибудь!
Горхле вторил истерический смех Двалары.
Видимо, Горхла и Двалара, уже давно ожидавшие самого худшего, решили избавиться от напряжения, задействовав голосовые связки. Пояс Усопших явно был способен сделать из самых стойких воинов истерических дочерей раздобревшего купечества, лишенных воли, достоинства и сдержанности.
Но Герфегест не слушал – ибо неподвижное прежде отражение воина зашевелилось. Воин обнажал клинки.
Герфегест был зачарован – в Сармонтазаре не ковали такого оружия, каким славился Алустрал, а воин был вооружен настоящим произведением кузнечного искусства. Лезвия мечей были весьма и весьма длинны и имели ровные края. Сами клинки были отшлифованы до зеркального блеска и, насколько мог заметить Герфегест, облегчены орнаментом. Богато украшенная гарда была овальной формы и отлично прикрывала руку. «Кто выковал твои клинки?» – вот какой вопрос вертелся на языке Герфегеста, пока он следил за движениями воина, но он так и остался незаданным. Весь восторг Герфегеста спрессовался в одном-един-ственном мгновении бытия, ибо в следующее мгновение он обратился одухотворенной молнией, упоенной собственной мощью.
Путь Ветра помогает воину причаститься к непостижимости и быстротечности небесного эфира. Такова философия Пути. Идущий Путем Ветра может разрубить надвое падающую каплю оливкового масла и вложить меч в ножны до того, как обе половинки снова упадут на землю. Такова практика Пути. Герфегест вынул свой меч из ножен быстрее, чем воин-невидимка закончил движение по извлечению своей смертоносной пары клинков из висящих на спине ножен.
Киммерин, все еще не понимавшая, что происходит, стояла в стороне, напряженная, словно струна варанской арфы. Она знала только одно – сейчас произойдет нечто очень важное, поскольку не произойти просто не может.
Невидимка, уверенный в своей невидимости, похоже, не ожидал настоящего боя, а потому, когда меч Герфегеста, ни в чем не уступавший прекрасной паре клинков, послушных невидимой руке, обрушился на него в рубящем ударе, он едва успел уклониться. Герфегест посмотрел на отражение – кажется, ему удалось достать невидимку в плечо. И верно – на песок брызнули капли небесно-голубой жидкости.
Герфегест понимал, что положение, в котором он находится – наихудшее из возможных. И потому каждая секунда промедления будет стоить ему жизни.
«Са-ар!» – выкрикнул Герфегест и, опустившись на одно колено, выбросил меч далеко вперед.
На этот раз его выпад был отражен клинком невидимки – невидимым, но тем не менее весьма действенным. Теперь у Герфегеста не было возможности следить за отражением воина.
Он быстро вскочил и, переместившись в двойном прыжке на четыре шага правее, начал маневр, название которого пришло к нему на память лишь несколькими часами позже – «серая гадюка прыгает с ветви ясеня и разит свою жертву в горло». В горло. Именно в горло. Невидимка был ранен еще раз. Песок на месте схватки стал голубым – похоже, воин был не на шутку задет и терял много крови.
Но Герфегест не думал останавливаться на достигнутом. «Если ты поднял меч и решил убивать – забудь о пощаде» – так звучала одна из заповедей Пути Ветра. Но прикончить загадочного кормчего в коричневых одеждах теперь было не так-то легко – судя по следам на песке, он решил ретироваться с тем, чтобы потом поразить неуязвимого доселе Герфегеста в спину.
Герфегест остановился, пытаясь определить, где теперь воин-невидимка. Сражаясь, они слишком далеко отошли от воды, и теперь у Герфегеста не было возможности видеть его отражение. Следы на песке молчали. Наступила удручающая пауза, которая, однако, не продлилась дольше минуты. Она была прервана истошным криком Киммерин.
– Сзади, Герфегест! Он сзади, ложись на землю!
Не успел Герфегест дослушать девушку до конца, как его гибкое тело уже лежало на песке. Предательский удар в спину, задуманный невидимкой, поразил пустоту. «Человек Ветра должен быть быстр как сам ветер», – вспомнилось Герфегесту.
В мгновение ока он отбросил меч и извлек из ножен четыре метательных кинжала – один из них обязательно достигнет цели.
Четыре коренастых лезвия устремились в мнимую пустоту с характерным присвистом. Фонтан светло-голубой жидкости взмыл в небеса.
– Он мертв, – сказала Киммерин, приближаясь к Герфегесту, замершему, словно гадюка, чей прыжок с ясеневой ветки оказался во всех отношениях удачным.
11
Блуждающее Озеро ушло в небытие, как уходит все в этом мире. Но гораздо быстрее. После того как невидимый кормчий был сражен двумя из брошенных четырех метательными кинжалами Герфегеста, озеро истаяло на глазах. Как будто в земле вдруг открылись невидимые трещины, в которые разом ушла вся черная вода. Не разговаривая и не останавливаясь, отряд двинулся дальше. И только через десять часов пути Горхла предложил сделать привал.
В отношениях между Герфегестом и остальными, исключая разве что Киммерин, наметился некий надлом. Это чувствовали все – молчание было тягостным, продолжительным и зловещим.
– Не держи на меня зла, Герфегест, – сказал наконец Горхла, разминая свои короткие, но мощные ступни, измученные сапогами. – Я знаю. Рожденный в Наг-Туоле, твои чувства. Это низко – посылать девушку в жертву нелюдям Пояса Усопших. Я знаю это.
– Просто знать – мало, – отрезал Герфегест. Горхла опустил взгляд и провел своей кряжистой рукой по редким седым волосам.
– Но ты не знаешь начала этой истории. Ты видел только ее конец, – морщины на лбу Горхлы сложились в замысловатый узор. – Мы были в этих местах не так давно – когда следовали тебе на помощь, выполняя поручение, данное нам Ганфалой. И нас было четверо – точно так же, как сейчас. Только тогда тебя не было с нами.
Киммерин уронила голову на руки – чувствовалось, что затронутая Горхлой тема неприятна ей, но прервать его она не считает возможным.
– Мы встретили Блуждающее Озеро – тогда я видел его впервые. Тогда я не знал, чем чревата эта встреча. Мы едва не погибли, когда его жгучие воды, которые чернее самой ночи, стали смыкаться вокруг нас – медлительных и несообразительных. Мы спаслись только благодаря тому, что один из нас добровольно отдал себя в жертву духу этого опасного призрака.
– Кто был этот мужественный человек?
– Это была моя сестра, – сквозь непрошеные слезы сказала Киммерин. – Ее звали Минно.
– Это была моя женщина, но я не смог сохранить ее, – прохрипел Горхла. – Я не смог пройти и пяти шагов по проклятым каменным следам. Мои ноги слишком коротки для этого.
– Не стоит бередить старые раны, – довольно фальшиво и уж совсем неуместно сказал Двалара, обнимая за плечи всхлипывающую Киммерин.
– Отряд – это тело. Каждый член отряда – отдельный орган. Тело не выживет, если каждый орган будет радеть о себе больше, чем о целом, – ледяным голосом заключил Горхла.
Герфегест молча кивнул ему. Впервые, пожалуй, впервые за все время их знакомства, Горхла показал свое человеческое лицо, скрытое от других личиной опытного мага и человека без привязанностей. Впервые Герфегест почувствовал к Горхле нечто, похожее на симпатию. «Он тоже потерял женщину из-за Семени Ветра», – подумал Герфегест.
– Тебе не понять нас, – слабый голос Киммерин дрожал, и слезы катились по ее правильному смуглому лицу, срываясь с подбородка. – Тебе не понять нас, людей Алустрала.
Так сказала Киммерин, «верное сердце». Девушка, которая не задумываясь предложила себя в жертву невидимому кормчему, в чьих призрачных жилах течет светло-голубая кровь, чтобы спасти остальных. В том числе и его. Рожденного в Наг-Туоле.
12
Денница Мертвых. Когда-то этот город назывался иначе. Герфегест не знал как. Не знал и Горхла.
Наверное, были некогда в Синем Алустрале книги, способные поведать о падении земель, которые позднее получили название Пояса Усопших. Быть может, были и мудрецы, чьи ученые головы хранили знания о том, когда это было и почему все произошло так, как произошло.
Герфегест не знал, что за город приютит их в своих разрушенных стенах. Но и не выказывал страха: бояться в Поясе Усопших – значит приближать свой смертный час и гневить судьбу, чьей милостью ты оставался жив до сих пор.
– Это останки людей из отряда Гамелинов. Они тоже прошли через эти ворота, когда отправлялись за тобой. Рожденный в Наг-Туоле, – с отсутствующим видом пояснил Горхла. Они шествовали по мосту, перекинутому через сухой ров. Такой же сухой, как и безлюдная пустыня, от которой он отгораживал этот мертвый город. Дно рва было утыкано кольями, на которых, не тронутые ни птицами, ни гадами – даже они не могли выжить в Поясе Усопших, – лежали и мирно истлевали несколько скелетов.
– Сдается мне, эти молодцы сами свели счеты с жизнью, – вставил Двалара. – Посмотрите, кольчуги на них целы, их ножны полны, а вон и щиты валяются. Не думаю, что кто-то из них свалился с моста сам – тут нужно постараться, чтобы угодить прямехонько на те колья. Тут нужен прыжок.
– Не думаю, что они ведали, что творили, – заключила Киммерин, оглядывая разлагающиеся останки. – Конечно, трудно что-либо разобрать на их лицах – кожа почти полностью сгнила, а глазницы съедены хищным фиолетовым солнцем. Но, по-моему, на них можно разобрать печать безумия.
Брезгливость – первое качество, которое необходимо искоренить в себе воину. Это Герфегест знал. И все-таки его немного покоробила та свобода, с которой Киммерин предавалась обсуждению такой отвратительной, в сущности, темы. Сам Герфегест мог, не поморщившись, пронести на себе вырытый из могилы труп хоть целые сутки – если есть необходимость, разумеется. Но откровенность прекрасной девушки отчего-то стала ему удивительна. Если бы подобные речи вел Двалара;.. С другой стороны, Гер-фегест признавал, что Киммерин – отличная воительница, с которой не стоит состязаться большей половине вооруженных мужчин, которых он когда-либо встречал на полях сражений. И все же… Герфе-гест никогда не лгал себе. Покопавшись в своих чувствах и ощущениях, он пришел к странному для него самого выводу – ему не хотелось видеть в Киммерин девушку-воина. Ему хотелось чего-то совсем иного.
Словно бы в лад его мыслям, Киммерин, шедшая в нескольких шагах за ним, вдруг нагнала его. И, положив руку ему на плечо, сказала:
– Я прошу тебя помочь мне с ножнами сегодня вечером. Акулья кожа сморщилась – не знаю почему. Мне кажется, нужно просто по-новому перетянуть их.
Киммерин сказала это не настолько тихо, чтобы возбудить подозрения Двалары и Горхлы, но и не настолько громко, чтобы те могли расслышать ее слова.
Герфегест ответил ей самой любезной улыбкой, на какую только был способен. Ножны, в которых покоился короткий меч Киммерин, были великолепны.. Выточенные из черного дерева, они были обтянуты акульей кожей, декорированной золотыми и бронзовыми накладками. Кожа действительно несколько испортилась, и Герфегест понимал, что причина этого в едкой и черной, словно смола, воде Блуждающего Озера, капли которой разъели мастерски сделанную обивку кинжала. Разумеется, нужно помочь Киммерин сохранить отменные и к тому же весьма древние ножны – сама Киммерин получила их во время ритуала Передачи Меча из рук своего деда. Но что-то подсказывало ему, что дело тут вовсе не в ножнах…
13
Дворец правителя – худшее место для ночлега, в особенности заброшенный дворец мертвого правителя. Но Герфегест и Киммерин были настолько поглощены друг другом, что мрачные мысли на время оставили их. Провозившись с ножнами добрых три минуты, они упали на груду истлевшего тряпья, и их тела сплелись в вечном танце, который не подвластен ни смерти, ни страху.
Повод был найден, повод был исчерпан и отброшен прочь – ножны, обтянутые акульей кожей, валялись на полу одного из домов Денницы Мертвых, избранного бдительным Горхлой для ночлега. Непрошеные свидетели зарождавшегося притяжения между Герфе-гестом и Киммерин – Двалара и Горхла – были в отлучке.
Поскольку было решено не спать ночью, а наступила именно ночь, они, чтобы занять себя делом, пошли к Невинному Колодцу. Этот колодец, по уверениям всезнающего Горхлы, был единственным местом во всем Поясе Усопших, где можно было раздобыть немного воды. Да и то лишь после того, как ты надсадишь глотку соответствующей порцией заклинаний. Горхла вызвался быть поводырем и закли-йЗтелем, а Дваларе досталось нести бурдюки. А Герфегест и Киммерин получили возможность покараулить вещи, а заодно и насладиться друг другом. Дело не столь, конечно, почетное, как добыча воды, но зато и не слишком хлопотное.
Герфегест никогда не лгал себе. Когда Киммерин положила руки к нему на плечи и стала ласкать его заплетенные в косы волосы, покрывая шею как бы невинными поцелуями, Герфегест уже представлял себе ту минуту, когда на излете сладострастия вместе с последним вздохом с его губ слетит: «Я люблю тебя, Киммерин!» Он принял ее ласки, как принимают дар судьбы, на который ты не имеешь никакого права. Его руки, в которых еще жила память о совершенном теле Тайен, ласкали маленькую грудь девы-воительницы, и жаркий поцелуй был ему ответом.
Киммерин лишь застонала, когда Герфегест, усадив ее на колени, вошел в нее так, как это умели лишь мужчины Дома Конгетларов. Не теряя достоинства, не спеша, но и не медля. Волосы Герфегеста разметались по плечам, и маленькие капли пота, выступившие на его лбу, были единственным свидетельством его напряжения.
Затем настал черед Киммерин показать Герфегес-ту всю глубину своей страсти. Она опустилась на колени и сделала то, о чем Герфегест не смел попросить ни одну прелестницу, но что все известные ему прелестницы охотно делали без уговоров. Длинные и гибкие пальцы Герфегеста ласкали ее аккуратную головку и стриженые волосы, а сам Герфегест в это время думал о том, отчего пристрастие и приязнь к мужской любви, которыми славится Варан, Великое Княжество оставшейся далеко позади Сармонтазары, столь презреваемо в его родных краях. Не то чтобы этот вопрос был для него животрепещущим, но сам факт показался ему весьма забавным, пока всякие рассуждения не были сметены с просторов его рассудка немым криком экстаза.
– Что такое «денница», милый? – спросила Герфегеста Киммерин, когда они, уже порядком обессиленные, стали натягивать на себя походное платье. Им совсем не хотелось, чтобы вернувшиеся Двалара и Горхла застали их сплетенными в неразлучное объятие.
– Насколько я знаю, так наши предки звали утреннюю зарю, – ответил Герфегест, и его губы тронула улыбка нежности – обнаженное тело Киммерин было очень и очень привлекательным.
– Мне не нравится это сочетание. Утренняя заря в городе мертвых, – сказала Киммерин, целуя плечо Герфегеста, нового хозяина проклятого Дома Конгетларов.
И тут они услышали крик.
14
– Это голос Двалары, – с тревогой сказала Киммерин.
Герфегест быстро перекинул перевязь с ножнами через плечо и бросил неуверенный взгляд на Киммерин. Стоит ли оставить ее одну или же умнее взять ее с собой.
– Я пойду с тобой. Иначе и быть не может, – вмиг разрешила его сомнения Киммерин, пристегивая пояс с метательными кинжалами. Ее меч, временно лишившийся ножен, остался лежать возле того места, где они только что творили любовь. Она не возьмет его.
Боевой клич Горхлы поторопил Герфегеста и Киммерин – теперь ни у кого уже не было сомнений в том, что там, за порогом заброшенного дома, происходит что-то неладное.
На ходу поправляя одежду, Герфегест и Киммерин выскочили на улицу, пытаясь понять, откуда доносится крик.
Обошлось без долгих поисков. Неизвестность – заклятый враг твердости духа. И чем дольше длится она, тем хуже для исхода сражения. Но то, что увидели Герфегест и Киммерин, было само по себе настолько плохо для исхода сражения, что неизвестность едва ли могла навредить больше.
Слепец не умер, хотя и не жил. Но даже и неживой он был опасен. Двалара лежал подле Колодца с раздробленной грудью, и его семиколенчатый метательный цеп, который он взял на случай вероятной обороны, лежал рядом с ним словно ненужная декорация погребального обряда. Похоже, он не дышал – ни у Герфегеста, ни у Киммерин не было возможности выяснить, жив ли вообще Двалара. Их волновало другое – как остаться в живых самим и как спасти Гор-хлу, который, вступив в поединок с омерзительным гигантским пауком, был определенно ранен.
Но Горхла, похоже, бьш полон решимости спасти себя самостоятельно. В его руках бмл верный боевой топор – оружие столь редкое в Сармонтазаре, что Герфегест невольно залюбовался боем.
Топор Горхлы был идеален для борьбы и с закованным в доспехи конником, иг для усмирения зарвавшегося босоногого разбойника. Раны, которые наносил такой топор, были широки и глубоки – лекарям нечего было делать там, где поработало такое оружие. Большая масса топора, а главное, размещение тяжести в точке, наиболее удаленной от начала рукояти, делало удар мощным и неотразимым. В руках Горхлы топор был не только достойным соперником меча, но и во многих ситуациях превосходил его.
Лезвие этого диковинного топора было широким, а рукоять ее была необычайно длинной – в руках карлика она казалась еще длиннее из-за своей несоразмерности с детскими пропорциями тела воина. На противоположной стороне ручки топор Горхлы имел нечто лучшее, чем набалдашник, которым оканчивалось большинство виденньгх Герфегестом топоров. На обратной стороне ручки был стальной шип – таким образом, будучи перевернутым, этот шип отлично выполнял работу короткого, но весьма надежного копья.
– Эйа! – вскрикнул Горхла и атаковал мерзостную тварь, описав топором весьма агрессивную дугу.
Слепец попятился и тотчас же поднял четыре передних ноги – его ложноязык, похожий на гигантский омерзительный бич, какими скотоводы поучают своих неразумных животных, отполз назад.
Горхла продвинулся на два шага вперед, занося топор для нового удара. Похоже, он еще не успел заметить Герфегеста и Киммерин, пришедших ему на подмогу.
– Получи, мразь! – захрипел карлик и сделал сначала один, а потом и второй фальшивый выпад. Было понятно, что Горхла решил дорого продать свою жизнь, сделав ставку на технику перманентного наступления без передышки. А-но-га – так назывался этот стиль в Алустрале. Герфегест не относился к числу его яростных приверженцев, но, глядя на Горхлу, нельзя было не признать, что даже порочная тактика может давать отличные результаты. Сам Герфегест уже сражался со Слепцом однажды и не мог не признать действия Горхлы разумными. «Нужно разделаться с тварью на первом дыхании, иначе ты никогда не одолеешь ее, потому что сил у нее в сто раз больше», – заключил Герфегест и вложил меч в ножны. Было ясно, что помочь Горхле мечом не получится.
Киммерин извлекла из ножен метательные кинжалы и протянула два Герфегесту, столь опрометчиво положившемуся на свой, пусть великолепный, но в сложившейся ситуации совершенно бесполезный меч – Горхла припер Слепца к стене дома с плоской крышей и подобраться к нему сзади было невозможно. Подобраться же к нему спереди означало помешать Горхле: «двое бойцов, занятых одним противником, – это половина бойца» – так учил Герфегеста
Зикра Конгетлар.
Слепец не был хитер. Но он был силен и мощен. Когда до его глупой, но безжалостной башки дошло, что его теснят и не исключено, вот-вот оттяпают ему пару передних ног, он прижался к земле и прыгнул. Герфегест замер – не успей Горхла увернуться, его участь будет печальной.
– Эйа! – вскрикнул Горхла. «Обратный тройной жернов» – так называлось сальто, молниеносно выполнив которое, проворный карлик тут же вышел из опасной зоны.
Но Слепец не думал останавливаться. Он поджал восемь задних лап и снова вышвырнул вперед ложно-язык. На сей раз Горхле не повезло. Он потерял равновесие и упал, зажимая рану в плече рукой. Кровь брызнула на булыжники, которыми были вымощены улицы мертвого города. Топор выпал из его рук. Горх-ла оказался почти полностью беззащитен.
– Вставай, Горхда, вставай! – заорала Киммерин, и в Слепца полетели сразу два метательных кинжала.
Один из них уязвил Слепца в слуховой бугор на голове. Слепец не чувствовал боли в том смысле, в котором ее чувствуют люди. Но даже ему пришлось не по нраву нахальство Киммерин. Он так долго собирал себя из частей, он так долго собирал себя по каплям близ святилища, он так долго строил свое тело из разрозненных кусочков и пылинок, повинуясь неискоренимому инстинкту обрести целостность… А теперь снова, теперь снова кто-то пытается помешать ему выполнить назначение, найти Семя… кто-то новый, кто-то…
Слепец обернулся к Киммерин. Горхла, воспользовавшись минутной заминкой своего вероятного палача, смирил боль заклятием и, набрав в легкие воздуха, вскочил на ноги, подобрал топор и отошел на расстояние, которое хотя и нельзя было назвать безопасным, но все же Слепец не покрывал его одним своим прыжком.
Слепец переместил тяжесть своего уродливого тела на заднюю пару ног и изготовился к новому прыжку. Герфегест никогда не видел, чтобы пауки прыгали. Слепец был пауком. Скорее пауком, чем каким-нибудь иным созданием. Его ложноязык, правда, был неким новшеством в паучьей анатомии, но все остальное было сходным. Слепец был пауком, гигантским пауком, который знает лишь одно дело – искать Семя Ветра и крушить все на своем пути. Сейчас, похоже, он сокрушит Киммерин.
Герфегест бросил свои кинжалы, но они отскочили от брони Слепца, словно медная монета от булыжной мостовой. Киммерин сделала более удачный бросок, но уж лучше бы она сделала менее… И тут Герфегест понял, что спустя еще минуту он потеряет Киммерин точно так же, как он потерял Тайен. Второй такой утраты он себе не простит. Сердце Герфегеста наполнилось алым бешенством битвы и безумной жаждой защитить Киммерин во что бы то ни стало. Такого яростного порыва Герфегест не помнил за собой давным-давно. «Конгетлары всегда старались казаться себе людьми без сердца. Но никому это не удавалось!» – заключил он и, выхватив меч, бросился на середину той невидимой линии, которая соединяла Киммерин и Слепца. «Линией смерти» называли ее люди Алу-страла.
Герфегест поднял свой длинный изогнутый меч, чья заточка была настолько совершенна, что лезвие легко разрубало пополам женский волос, осторожно положенный на него сверху. Разить в мягкие места, которые наверняка можно будет отыскать там, где хитиновые части брони Слепца сочленяются друг с другом, – таковы были мысли Герфегеста. Если бы он умел заговаривать Семя Ветра, как это делала Тайен!
Горхла и Киммерин следили за происходящим, затаив дыхание. Горхла был ранен, Киммерин была безоружна. Герфегест услышал некий шум со стороны крыши, под которой примерялся к-прыжку Слепец.
– Герфегест! – закричала Киммерин, указывая куда-то, куда Герфегест не мог себе позволить повернуть голову, поскольку все его внимание было обращено на приготовления Слепца.
Но Слепец не успел прыгнуть. Прыгнул кто-то другой. Герфегесту не случилось вонзить свой меч в брюхо Слепца.
Этот кто-то спрыгнул с плоской крыши того самого строения, к которому теснил гигантского паука Горхла. Прыжок был великолепен – тень в длиннополом одеянии пролетела огромное расстояние и приземлилась ровнехонько на холку омерзительного создания, обхватив руками его слуховые бугры. Кто бы он ни был, проделанный трюк выдавал в нем по меньшей мере опытного наездника. Никто – ни Герфе-гест, ни Киммерин, ни Горхла – не успели подыскать происходящему хоть какое-нибудь объяснение, как Слепец, укрощенный голосом незнакомца, осел на лапах, спрятал в своей уродливой пасти бичеобразный ложноязык и опал на землю.
Незнакомец встал с умерщвленного чудовища, словно наездник с обессилевшей кобылы. Нарочито легкомысленным движением отер слизь Слепца со своих бедер, подошел к Герфегесту и упал перед ним на колени, скрестив руки, положенные на землю. «Кажется, это он, а совсем не я заслужил большой поклон», – подумал Герфегест, но его врожденная сдержанность не позволила ему болтать раньше времени. Герфегест вложил меч в ножны. И тут уста неведомого укротителя Слепца, только что поцеловавшие мертвую землю заброшенного города, наконец-то отверзлись.
– Я обещал тебе, хозяин павшего Дома Конгетла-ров: если ты вернешься, я паду перед тобой ниц.
15
Нисоред не убил Слепца, ибо невозможно убить то, что не живет. Он лишь смирил его силою своей магии. Он усыпил его. Он сделал его покорным. Он лишил его воли. Он заставил его служить себе.
Горхла принес Нисореду цепь, на которой Мелет привел Слепца в Сармонтазару, и намордник, который сковывал жвалы мерзкой твари в те дни, когда она служила Гамелинам. Нисоред одел сбрую на Слепца и привязал цепь к каменной колонне, подпиравшей ничто у переднего фасада дома, где решил скоротать ночь отряд. И только когда Слепец был обезврежен и изолирован, они позволили себе почувствовать усталость.
Нисоред помог Герфегесту перетащить в убежище Двалару, чья грудь была разорвана стремительно выскочившим из темноты Слепцом, а ребра переломаны ударом мощной паучьей лапы. Двалара дышал. Но его дыхание было прерывистым, частым и очень слабым.
– По-моему, он не жилец на этом свете, – шепотом сказал Герфегест, стараясь оставаться бесстрастным.
Несмотря на то, что временами Двалара чудовищно раздражал Герфегеста своей беспардонностью и болтливостью, несмотря на то, что в иные минуты он казался Герфегесту полным идиотом, не достойным чистить императорские конюшни, несмотря на то, что он ревновал Киммерин к Дваларе, ему не хотелось потерять его. Помимо жалости и прочих вполне человеческих чувств была еще одна причина, которая заставляла Герфегеста заботиться о здравии Двалары. Если он умрет, а именно на это указывает слабый и нечеткий пульс, который Герфегест смог прощупать с левой стороны его шеи, еще одна смерть будет лежать на его, Герфегеста, совести. Смерть еще одного человека, положившего свою жизнь за Семя Ветра, чьим хранителем был Герфегест из павшего Дома Конгетларов.
– Если ты будешь столь же погружен в себя, как и сейчас, он, безусловно, умрет, – сказал Нисоред. – И карлик умрет тоже – ложноязык этого урода весьма ядовит!
– Что ты можешь предложить мне, Нисоред, кроме погружения в себя? Я не знаю противоядия. И вдобавок я знаю, что лечить человека, у которого сломана грудная кость, выворочены наружу ребра и порвано одно легкое, совершенно бесполезно.
Киммерин, слышавшая этот разговор из темноты, закрыла лицо руками, сотрясаясь в беззвучных рыданиях. Она не была железной женщиной, хотя и была отменной воительницей и сильной духом подругой. Если бы Герфегесту в этот момент случилось видеть ее, он бы сразу догадался, что его ревность к Дваларе не была лишена оснований.
– Ты прав во всем, кроме одного. Где яд – там и противоядие. Где болезнь – там и лечение. Слепец нанес вам вред – Слепец имеет лекарство, в котором очень много пользы.
– И где оно, это твое хваленое лекарство? – мрачно буркнул Горхла, которому абсолютно не улыбалось попрощаться с жизнью уже после того, как враг повержен и спокойствие победы воцарилось в затуманенном болью и усталостью мозгу.
– Мне нужен кувшин с широким горлышком. Герфегесту, разумеется, хотелось знать, каким образом Нисоред – в чьем магическом искусстве он теперь не сомневался – собирается выклянчить у Слепца лекарство. Но сопровождать Нисореда он не пошел. Это было слишком – увидеть мерзостную тварь еще раз после всего того, что произошло. Даже железные нервы имеют свойство ржаветь от усталости и напряжения.
Довольно скоро Нисоред вернулся, неся в руках кувшин, наполненный фосфоресцирующей белесой жидкостью.
– Это молоко Слепца. Я надоил его только что – у него под подбородком два сосца. Это так же просто, как доить корову или козу, – пояснил Нисоред.
– Я не буду пить эту дрянь. Лучше сдохнуть, – на лице Горхлы застыла гримаса крайнего отвращения. Его полные губы теперь потрескались. По всему было видно, что карлика мучит страшный жар, какой нередко вызывают сильные яды. Мышцы, обнаженные раной, которую нанес язык Слепца, почернели. Из ее глубины вместо крови сочился темно-зеленый гной.
– Тебя никто не просит пить ее, – твердо сказал Нисоред. – Подставь мне свое плечо. И отвернись – если ты такой неженка.
Нисоред окропил рану Горхлы молоком Слепца и, не обращая никакого внимания на забористую ругань карлика, корчившегося от боли, приступил к лечению Двалары.
16
– Бесполезно пытаться уничтожить Слепца. Я не люблю бессмысленные действия. Поэтому я возьму Слепца себе. Теперь он мой раб. В нем много силы и столько же повиновения, – сказал Нисоред, когда Герфегест спросил его о том, каким же образом можно совладать со Слепцом и стоит ли расправиться с ним немедленно.
– Поступай как знаешь, – развел руками Герфегест.
В самом деле, определенные выгоды в таком решении были. Молоко Слепца было столь же целебным, сколь ядовит его ложноязык. В этом и Герфегесту, и остальным представилась возможность убедиться следующим утром. Двалара встретил рассвет в сознании. Киммерин не отходила от него всю ночь, пытаясь снять жар холодными примочками. Вода из Колодца, едва не стоившая жизни Дваларе, теперь должна была помочь ему выздороветь. Но утром ее сморил сон, а когда она пробудилась, то застала Двалару сидящим и жующим кусок пресной лепешки. Это был добрый знак. Тот, кто собрался умирать, не станет лакомиться лепешками.
До того как Нисоред испробовал целительную силу молока на Дваларе, его раны привел в порядок Герфегест. Осторожно, чтобы не задеть жизненно важных органов и артерий, он вправил кости. Пришлось вышвырнуть прочь несколько острых обломков, которые не желали становиться на место. Таким образом, Двалара полегчал на несколько харренских унций. Герфегест наложил на грудь Двалары тьму повязок, и потому тот, очнувшись, так и не смог представить в полной мере, что сделал с ним разъяренный Слепец.
Горхле повезло гораздо больше. Уже спустя несколько часов ему достало сил сходить вместе с Нисо-редом к Невинному Колодцу – подобрать брошенные впопыхах бурдюки с водой, которая была столь необходима отряду для продолжения пути.
17
Так случилось, что к вечеру следующего дня отряд был готов двинуться в старый порт. И в самом деле, оставаться в Деннице Мертвых не было никакого смысла. «Ганфала велел нам возвращаться как можно быстрей!» – воззвал Горхла и взвалил свой мешок и часть поклажи Двалары себе на плечи.
– Что ж, да будет ваш путь через эти земли легким и пусть возвращение оправдает самые смелые ваши надежды! – сказал Нисоред. В его правой руке была цепь, а Слепец, ставший покорным котенком, топтался, прячась за его спиной.
– Быть может, пойдешь с нами, Нисоред? – предложил ему Герфегест, которому, очень хотелось поговорить с Нисоредом о массе волнующих его вещей. О Поясе Усопших, о прошлом и настоящем Синего Алустрала. Но в суете прошедшей ночи и нового дня ему так и не представилось возможности сделать это. Единственное, о чем они успели переговорить, так это о Семени Ветра. Оказалось, что Нисоред понятия не имеет, как его использовать и зачем оно Ганфале. Это обескуражило Герфегеста.
Горхла отвернулся и скривил свои пухлые губы в изогнутую книзу скобку, которая сделала его и без того не отличающееся красотой лицо еще менее привлекательным. По всему было видно, что перспектива продолжать путь в обществе гигантского слепого паука его не слишком радовала. Возможно, у него были и другие причины для недовольства. Но каковы бы они ни были, это не слишком волновало Герфегеста. Все-таки Нисоред спас жизнь по меньшей мере двоим из четверых. В том числе и самому Горхле. Причем сделал это неоднократно.
– Я сожалею. Хозяин Дома Конгетларов. Но меня ожидают неотложные дела.
– Скажи мне, Нисоред, какие неотложные дела могут заботить мага, отшельничающего в Поясе Усопших? – с иронией спросил Герфегест, невольно вспоминая, как многие годы назад Конгетлары собирались везти скрученного и невыразимо бледного лицом Ни-сореда на заклание щедро заплатившему Дому Пел-нов, с которым сейчас, по возвращении, ему, быть может, снова придется ходить в союзниках…
– Когда ты уходишь от людей, ты никогда не приходишь в пустоту. Ибо пустоты не бывает в мире бренного и изменяющегося. То, что я называю неотложными делами, это не то, что называете так вы. И все-таки это тоже неотложные дела, – уклончиво ответил Нисоред. – Меня ждет мой дом.
– Скажи мне, где теперь твой дом, Нисоред. Быть может, однажды утром я постучу в твое окно и предложу распить со мной кувшин доброго вина?
Нисоред грустно улыбнулся.
– Я думаю, ты понимаешь, что я больше не живу в Суверенной Земле Сикк. Мои сыновья уже давно поделили остров между собой и успели убить друг друга, уступив право убивать и быть убитыми своим дядьям и двоюродным братьям. Искать меня там не следует.
– Это я и мои кровники поняли еще пятнадцать лет назад, когда нашли тебя в старом порту Калладир, Нисоред, – вставил Герфегест.
– Да. Но старый порт Калладир, куда вы сейчас направляетесь, тоже перестал быть мне домом. Жить по соседству с Густой Водой станет только умалишенный.
– О какой Густой Воде ты говоришь? – спросил Герфегест в недоумении.
– Нет смысла объяснять, – отмахнулся Нисоред. – Если вам суждено встретиться с ней, мои объяснения вам не помогут, если же нет – они только будут мешать вам спать. Так что если ты действительно пожелаешь моего общества, Герфегест, тебе придется прийти туда, где раньше был Наг-Туоль.
Герфегест опешил. Наг-Туоль? Столица его Дома. Место, где повивальная бабка обрезала его пуповину и его родители сочетались браком под ликующие крики всех ленников Дома…
– Почему «был», Нисоред? – спросил Герфегест. Его голос не дрогнул, хотя это и стоило ему некоторых усилий.
– Да потому, что после того, как вы, Конгетлары, были повержены. Пояс Усопших пожрал ваши земли, как во время прилива воды пожирают сушу. Никто, ни один род, ни один из Семи Домов, не смог подчинить себе Наг-Туоль и прилежащие к нему владения Конгетларов. Похоже, только могущество Пути Ветра могло сдерживать враждебные стихии. И не только стихии.
– Мне не рассказывали об этом, – Герфегест бросил укоряющий взгляд на Горхлу, Киммерин и Двала-ру, чьи удаляющиеся спины виднелись в конце кривой улочки – одной из сотен кривых улочек Денницы Мертвых.
– Неправда – я рассказал тебе, – возразил Нисоред. – Ты найдешь меня там, возле пристани «Танцующая ласка». Если, конечно, захочешь.
18
– Милостивый гиазир Элиен! Милостивый гиа-зир! – встревоженно затараторила молоденькая служанка с плеядой веснушек на щеках – одна из тех, что присматривают за садом. – Извольте видеть, там… там… я прямо сама не знаю.
Элиен отложил в сторону свиток и повернулся в сторону вошедшей.
– Что там? Медленноструйньш Орис вышел из берегов и просит позволения войти? Или за ночь с неба просыпалось столько звезд, что погибли все белые померанцы на главной аллее? – спокойно спросил Элиен.
Но безмятежное спокойствие господина ничуть не успокоило служанку. Напротив, она затараторила еще быстрее, а ее руки успели перебрать две дюжины жестов, значение которых Элиену было совершенно очевидно. Страх. Паника. Тревога. Непонимание.
– Ваши померанцы целее целого, милостивый гиазир. Но вот что-то там другое… В бассейне еще сегодня на рассвете ничего не было. Там совершенно ничего не было. Мозаика была целая, все было хорошо…
– И что там теперь?
– Там теперь растет дерево. Оно, правда, пока совсем еще не дерево. То есть еще маленькое. Но оно растет на глазах. Вся мозаика на дне бассейна уже сломана, это дерево выпило всю воду. Если вы не верите, идемте, посмотрите сами.
Элиен поднялся. «Дерево». Хорошие дела.
– И что за дерево? – поинтересовался Элиен, накидывая на плечи плащ цвета Белого Пламени.
Ответ на этот вопрос Элиен мог бы дать и сам. Одно такое дерево он уже видел. В саду Мудрого Пса Харрены. В начале Третьего Вздоха Хуммера. Элиен знал ответ на этот вопрос. И все-таки задал его. Наверное, чтобы не смущать служанку своей зловещей осведомленностью.
– Это вяз, милостивый гиазир. Таких полным-полно в землях герверитов, – зрачки служанки были велики, словно две черных оливки.
Через несколько минут они были у бассейна. Возле его мраморной кромки в беспорядке валялась садовая утварь – нож, совок, прутья, корзинка с саженцами. Веснушчатое личико служанки залилось румянцем – это нехорошо – смущать взгляд господина корзинами и совками. Но смущение сразу же уступило место первобытному ужасу. Ужасу перед необъяснимым.
В самом центре бассейна, пробив его мозаичное дно, на глазах рос и наливался соками побег вяза. Ветви его крепли, вытягивались ввысь. Ствол становился все толще. Только листьев пока не было – набухшие почки все еще хранили нежную зелень от глаз посторонних.
– Когда я его заметила, он был вот такой, – служанка провела рукой поперек своей маленькой груди, обернутой в лиф из желтого сукна. – А теперь…
А теперь вяз был высотой в рост харренского пращника. Элиен сложил руки на груди и воззрился на непрошеное чудо.
Четырнадцать лет назад в саду Мудрого Пса Хар-рены из плода итского каштана вырос побег герверит-ского вяза. Тогда это означало, что мирные времена ушли из Сармонтазары надолго. То был знак Войны Третьего Вздоха Хуммера, в которой Элиёну удалось одержать победу.
Элиен смотрел, как вяз разворачивает свои ветви навстречу солнечным лучам. Как его корни превращают бассейн с сакральной мозаикой в дрянную грязную клумбу. Как воды священного бассейна поглощаются герверитским вязом и новые ростки рвутся наружу, измазанные бурой глиной.
Ничего в мире не происходит зря.
Элиен ведал знаки. Он видел нити судьбы, и он знал, о чем кричит мироздание, чья ткань сейчас была раздираема корнями зловещего дерева, выросшего в противоестественном месте с противоестественной быстротой.
«Война. Еще одна война с Хуммеровой тьмой. Война в мире воды. С водой. На воде. Война с Братом по Слову, звезднорожденным. Вот каков он – этот странный знак. Сколь много в нем горя. О любезный брат мой, Шет оке Лагин, что же натворил ты. Сиятельный князь Варана, Пенный Гребень Счастливой Волны!» – в сердцах вскричал Элиен, но уста его не проронили ни звука.
Элиен присел на корточки.
– Это наваждение, моя милая, – успокоил он служанку, рыдающую у его ног.
Почки на ветвях лопнули все разом. Нежной листвы не было. Вместо нее в помутневшую от глины воду бассейна упало несколько скупых капель крови.