– Кричал? Ну, это ничего. Других он бьет. – Она помолчала, потом прибавила: – Вечно ты пугаешься, это тебя и губит…
– Ну, милая, как же не испугаться такого зверя!
– Я не о том. Не можешь стать личным врачом Президента – стал бы хоть хирургом. Тут мало не бояться, тут нужна смелость. Да! Смелость и решительность – вот что нужно, коль берешься за нож, поверь мне. Если портниха боится испортит!, шелк, она никогда не скроит как следует. А шелк денег стоит! Вы же можете практиковаться на индейцах! О Президенте ты не думай. Идем лучше обедать. Конечно, он рвет и мечет после того ужасного убийства.
– Прекрати! Прекрати, а то я такое сделаю!… Я тебя ударю! Это не убийство! Ничего тут ужасного нет! Очень хорошо, что его прикончили! Он мерзавец! Палач! Он убил моего отца! Старика убил! Одного, ночью, на пустынной дороге!…
– Ты веришь анонимным письмам? Бог с тобой. Это недостойно мужчины! Кто им верит?
– Если бы я верил анонимным…
– …недостойно мужчины…
– Дай мне сказать! Если бы я верил анонимным письмам, ты бы не оставалась в моем доме. – Барреньо лихорадочно шарил в карманах. – Не оставалась бы в моем доме. Вот. Читай.
Она побледнела – только полоска химической помады алела на ее лице – взяла бумажку и мгновенно пробежала глазами:
«Доктор, вы уш посторайтесь, утеште вашу супругу, а то видь Всадник отправилса в лучший мир. Преданые друзья».
Она протянула бумажку мужу. Осколки истерического смеха наполнили пробирки и реторты маленькой лаборатории, словно неизвестный яд, предназначенный к исследованию. В дверях стояла горничная:
– Кушать подано!
А во дворце Президент подписывал бумагу, и рядом с ним стоял старичок, который вошел после доктора Барреньо, отозвавшись на «эту скотину».
«Эта скотина» бедно одет, у него розовая, как у мышонка, кожа, жидкие, белесые волосы, мутно-голубоватые глазки и большие очки цвета яичного желтка.
Президент поставил последнюю подпись. Старичок поспешил ее промокнуть и опрокинул чернильницу на только что подписанную бумагу.
– Вот скотина!
– Сень-op Пре…зи…
– Скотина!
Звонок… другой… третий… Шаги. Адъютант – в дверях.
– Генерал, двести палок этому. Быстро! – рявкнул Президент и пошел домой. Пора обедать.
«Эта скотина» тихо заплакал. Он и не думал просить – не мог, да и знал, что ни к чему. Ведь Сеньор Президент очень разгневан убийством полковника Парралеса Сонриенте. Сквозь слезы он видел свою семью, молящую за него, – старую, измученную жену и шестерых изможденных детей. Скрюченной ручкой он искал платок в кармане сюртука, чтобы поплакать вволю, – громко нельзя! – ему и в голову не приходило, что его наказывают зря – он одобрял, это ведь за дело, нельзя быть таким растяпой, – громко плакать нельзя! – стараться надо, нельзя проливать чернила – и плакать громко нельзя, а полегчало б!…
Он прикусил губу, зубы торчали веером, щеки ввалились, вид самый жалкий; ни дать ни взять – смертник! Рубашка прилипла к спине, как неприятно! В жизни так не потел! И нельзя громко плакать! Страшно, страшно, тошно, зубы сту-сту-сту-чат…
Адъютант тащил его за руку, как идиота; старик как-то сразу оцепенел, согнулся, глаза остекленели, в ушах пустота, тяжело, так тяжело, плохо, ой, как плохо…
Через несколько минут в столовой:
– Разрешите, Сеньор Президент.
– Входите, генерал.
– Сеньор Президент, смею доложить, «эта скотина» не вынес двухсот палок.
В руках служанки задрожало блюдо, с которого Президент брал жареную картошку.
– Что вы дрожите? – строго спросил хозяин и повернулся к генералу. (Тот стоял навытяжку, в руке – фуражка.)
– Хорошо. Можете идти.
С блюдом в руках, служанка побежала за ним, чтобы спросить, почему «эта скотина» не вынес палок.
– Как почему? Умер.
Служанка вернулась в столовую, все еще с блюдом в руках.
– Сеньор Президент, – чуть не плача сказала она спокойно обедавшему хозяину. – Говорят, он не вынес, потому что умер!
– Ну и что? Несите десерт!
VI. Голова генерала
К концу обеда явился Мигель Кара до Анхель – человек, пользующийся доверием Президента.
– Тысяча извинений, Сеньор Президент! – сказал он, заглядывая в столовую (он был красив и коварен, как сатана). – Тысяча извинений, Сеньор Президент, я немного задержа-а-ал-ся… пришлось помочь одному дровосеку, подобрали на свалке раненого. Нет, не из известных. Так, какой-то…
Президент был, как всегда, в глубоком трауре – черные башмаки, черный костюм, черный галстук, черная шляпа, которую, кстати сказать, он никогда не снимал; под седыми, висячими усами скрывались беззубые десны; щеки заросли щетиной, веки голые, словно ощипаны.
– Отнесли куда следует? – спросил он, расправляя морщины на лбу.
– Сеньор Прези…
– Что я слышу? Человек, имеющий честь быть личным другом Президента Республики, не покидает па улице несчастного, сраженного неизвестной рукой!
Легкий шум в дверях столовой; Президент обернулся:
– Входите, генерал.
– С разрешения Сеньора Президента…
– Все готово?
– Да, Сеньор Президент.
– Отправитесь вы сами, генерал. Передайте вдове мои соболезнования и вручите ей триста песо от имени Президента Республики на расходы по погребению нашего дорогого Друга.
Держа фуражку в правой руке, стоял навытяжку генерал, не мигая, почти не дыша. Выслушав, он поклонился, взял деньги повернулся на каблуках и через несколько секунд выехал в автомобиле вместе с гробом «этой скотины».
Кара де Анхель спешил объяснить:
– Я хотел отвести его в больницу, но подумал: «Если будет распоряжение Сеньора Президента, его скорее примут». И поскольку я шел сюда по вашему приглашению – хотел еще раз высказать вам, как мне тяжело, что наш Парралес Сонриенте пал от руки трусливых негодяев…
– Я распоряжусь…
– Ничего другого я и не ждал от человека, которому – многие говорят – не пристало править этой страной…
Президент подскочил как ужаленный:
– Кто говорит?
– Я первый! Я, Сеньор Президент, как и многие другие, искренне полагаю, что такой человек призван править но меньшей мере Францией, или свободной Швейцарией, или трудолюбивой Бельгией, или прекрасной Данией! Нет, именно Францией… Франция! Вы – тот человек, которому должен вручить свои судьбы великий народ Гамбетты и Виктора Гюго!
Едва заметная улыбка мелькнула под усами Президента. Он протер очки белым шелковым платочком, помолчал и, не сводя глаз с фаворита, перевел разговор.
– Я вызвал тебя, Мигель, чтобы поручить тебе важное дело. Власти распорядились об аресте этого старого негодяя, генерала Эусебио Каналеса, ты ведь его знаешь. Его арестуют в его собственном доме, сегодня ночью, в первом часу. Конечно, он участвовал в убийстве Парралеса Сонриенте, но, но особым причинам, правительству не совсем удобно отправлять его в тюрьму. Мне нужно, чтобы он немедленно бежал. Разыщи его как можно скорее, сообщи все, что знаешь, и посоветуй от своего имени бежать сегодня ночью. Можешь ему помочь. Он старый вояка и, конечно, верит в честь и все такое. И умирать, думаю, не хочет, а если его возьмут, я завтра же его казню. Никто – в том числе он – ничего не будет знать об этой беседе, только ты и я… Будь осторожен, не попадайся на глаза полиции. Не давай себя изловить. А он – пускай бежит, старый плут. Можешь идти.
Фаворит вышел, прикрывая лицо черным шарфом (он был красив и коварен, как сатана). Офицеры у дверей столовой отдали ему честь. Предчувствие! А может быть, они слышали, что у него в руках – голова генерала. Шестьдесят потерявших Надежду толпились в приемной, ожидая, когда освободится
Сеньор Президент. Улицы вокруг дворца были усыпаны цветами. Под водительством главнокомандующего солдаты украшали фасады близлежащих казарм бумажными фонариками флажками и цепями, белыми и голубыми.
Кара де Анхель не замечал этих праздничных приготовлении. Необходимо составить план бегства, увидеть генерала и помочь ему. Все казалось нетрудным, пока не залаяли псы в парке, отделявшем Сеньора Президента от врагов, – в чудовищном парке, где деревья имеют уши, и уши эти при малейшем шорохе содрогаются словно от ветра. Ни звука на мили вокруг, все жадно впитали в себя миллионы хрящеватых ушей. Псы не унимались. Невидимые нити – куда тоньше, чем телеграфные провода, – вели от каждого листка к Сеньору Президенту. Он внимательно слушал все, что происходит в самой глубине души его подданных.
Заключить бы договор с чертом, продать ему душу, чтобы обмануть полицию и устроить побег… Но черт не помогает в добрых делах. Голова генерала и кое-что еще… Он смаковал эту фразу, словно действительно нес в руках голову генерала – и кое-что еще.
Вот наконец и квартал Мерсед. На одном из углов – дом генерала Каналеса, старый, лет под сто. На улицу выходят восемь балконов, со стороны переулка – широкий подъезд; есть в этом доме какое-то благородство, как в старинных монетах. Надо бы постоять на улице и, если за дверью послышатся шаги, постучаться. Но по тротуару ходят жандармы. Фаворит прибавил шагу, искоса поглядывая на окна – нет ли там кого. Никого не видно. На тротуаре стоять нельзя, подозрительно. Он увидел напротив захудалый кабачок – надо войти и подождать там; придется спросить чего-нибудь. Пива, например. Он перекинулся двумя словами с хозяйкой, взял пиво и оглядел комнату. У самой стены сидел на скамейке какой-то человек; входя, он заметил его краем глаза. Высокая, широкополая шляпа глубоко надвинута, шея замотана полотенцем, воротник поднят, брюки широкие, ботинки желтые, на резиновой подошве, на пуговицах, но пуговицы расстегнуты. Настоящий забулдыга! Фаворит рассеянно поднял глаза и увидел ровные ряды бутылок, сверкающий зигзаг нити в электрической лампочке, рекламу испанских вин, Бахуса на бочке среди пузатых монахов и голых баб и портрет Сеньора Президента, завидно молодого; на плечах у него красовались полоски вроде рельсов, и ангелов' возлагал на него лавровый венец. Хороший портрет! Время от времени фаворит поглядывал на дом генерала. Не дай бог, хозяйка снюхалась с этим парнем, и они все провалят. Он заложил ногу за ногу и оперся на стойку с видом заправского бездельника. Спросить разве еще пива? Он спросил и, чтобы выиграть время, дал бумажку в сто песо. Хорошо, если нет сдачи. Хозяйка сердито открыла ящи