– Тебе нельзя, – строго говорил ему отец. – Ты же водитель!
Андрей смеялся:
– Я не людей развожу по магазинам, а овощи да селедку.
Василий Петрович закончил курить и побрёл строгать вторую доску – для боковин полки.
Дочь его внешне была похожа на него, на отца: светленькая, с голубыми глазами. Андрей – тоже. А вот Иван и Михаил были в мать – чернобровую, черноокую, черноволосую хохотушку-хохлушку Галю. Россия и Украина перемешались в их семье прочно, не растащить. Но перемешались они всё-таки на русской основе, так думал Василий Петрович, принимаясь за вторую доску. Впрочем, с Андреем вышла осечка. Непонятная, странная осечка.
Жизнь Андрей вёл скрытную. Никогда о ней не рассказывал. С кем дружил? Кого любил? О чём думал? Если друзья и были, то в дом их Андрей не приводил. Если девушка у него была, то где он с ней встречался, родители не знали. Из деликатности не спрашивали, когда женится. Надеялись, что всё будет путём.
Но всё пошло наперекосяк в конце 2013 года. То есть для них, для родителей, вышло а перекосяк, а для Андрея, может быть, всё шло как надо. Но сначала что-то пошло не так в Киеве.
Василий Петрович следил за событиями «по ящику» и переживал, что Янукович хочет подписать документ об ассоциации Украины с ЕС.
– С Россией надо бумажки подписывать! С Россией-матушкой, а не с Европами этими. Чужие они нам! А матушка не выдаст. Ну куда этот шапошник лезет!
Шапошником Василий Петрович звал Януковича за старые грехи его.
Когда стало известно, что президент отложил подписание документа, Василий Петрович радовался:
– Понял, дурак, что не надо подписывать. Так и страну недолго загубить, что попало подписывая.
А 21 ноября начался Майдан.
– Ничего! – рассуждал Василий Петрович. – Посидят-посидят, жрать захочется – уйдут.
Но протестующие не только не уходили, их становилось всё больше и больше. И жрать им кто-то давал, и пить давал, и, наконец, они зажгли первые шины. Смрад горящих покрышек накрыл улицы Киева.
– Чего же Янукович их не разгонит? – недоумевал Василий Петрович. – Вот Путин Болотную разогнал, и все дела! Тихо и порядок! Чего же он ждёт? Что-то в последнее время всё Бога поминал к месту и не к месту. На Бога надейся, а меры принимать надо.
В начале декабря пришёл Андрей с работы весёлый и непривычно разговорчивый. За ужином внезапно объявил:
– Я уволился.
Все умолкли и посмотрели на него, ожидая продолжения. Продолжение всех ошеломило:
– Мы с друзьями уезжаем в Киев!
– Зачем? – спросил Василий Петрович, но он уже понял зачем.
– Жизнь будем менять! Надоели воры у власти. Мы к власти придём.
– Кто – мы? – испуганно спросила Галина Ивановна.
– Мы, молодые!
– Какие такие молодые! – не выдержал Василий Петрович. – Тебе уже тридцать пять стукнуло.
– Это ещё молодость, – снисходительно улыбался Андрей. – Всех из власти повыгоним и молодых посадим. Прогрессивных. В ЕС войдём. Не жизнь будет, а малина!
– Как бы той малины не объесться, – съехидничал Василий Петрович. – Так вот та Европа сидит и ждёт вас. А ты читал, во что та ЕС некоторые восточные страны превратила? Ну, Болгарию, например. Читал?
– Это всё пропаганда! – заявил Андрей. – Меньше свои совковые передачи слушай! Ты меня слушай! Вступим в ЕС, знаешь какие зарплаты и пенсии будут?! В евро! А режим – безвизовый. Берёшь маман под ручку и катишься в Германию. Или, там, в Италию.
– Зачем мне катиться в Германию или в Италию? – начал закипать Василий Петрович. – Мне и здесь хорошо! А начальник нашей шахты чуть не каждый месяц за границу ездит. Оформил визу и едет. Какая разница?
– Тебе хорошо, – начал тоже закипать Андрей, – а мне здесь – плохо! Я хочу как человек пожить. Понимаешь, как человек!
– А чего тебе дома-то не хватает? – встряла Галина Ивановна в мужской разговор. – Работа есть! Дом есть! Мебель есть. Если тебе машину хочется, то мы с отцом накопим, будет тебе машина.
И тут встрял Михаил, до того молчавший:
– Так ведь ему не «Фольксваген» подержанный хочется, так ведь? Ему что покруче подавай да новенькое! Там, в Европе, между прочим, своих таксистов хватает. Унитазы захотелось европейские чистить? Или санитаром в хосписе горшки выносить?
Андрей не сдавался:
– Мир хочу посмотреть.
– Ага, – подначивал Михаил. – Много ты мира увидишь в чужом унитазе.
Андрей встал и с шумом отодвинул стул:
– Что хотите, то и говорите! А я – еду! Прозябайте тут, если нравится!
Наутро Андрей укатил в Киев. Василий Петрович ходил мрачный и всё спрашивал себя: чего это Андрею, паршивцу, не хватало? Живи да радуйся! И не находил ответа.
А Майдан в Киеве всё длился и длился. И когда пролилась первая кровь, Василий Петрович не мог без боли сердечной смотреть на жену, так она переживала. А поделать ничего нельзя было. Андрей не давал о себе знать, не звонил. Где он был? С кем? Что ел? Что пил? Где спал? Был ли жив? По вечерам, включив телевизор, Василий Петрович внимательно слушал новости из Киева и вглядывался в мелькавшие на экране картинки с Майдана: нет ли там сына. Но сына там не было.
Двадцать третьего февраля узнали, что президент Янукович бежал из страны.
– Всё! – сказал Василий Петрович Тимоше. – Просрали страну!
Тимоша огорчённо постучал хвостом по полу.
В середине марта пришла неожиданная весть: Путин подписал указ о присоединении Крыма к Российской Федерации.
Василий Петрович, слушая по телевидению новости, качал головой в недоумении и приговаривал:
– Ай да Путин! Ай молодца! Р-р-аз, и готово! За это дело, мать, надо бы выпить.
Вечером за ужином, пропустив рюмку водки за Путина, рюмку за воссоединение Крыма с Россией, Василий Петрович внезапно спросил жену:
– А ты не против? Может, ты против? Может, тебе обидно, ты же украинка.
– Да какая я украинка! – махнула рукой Галина Ивановна и засмеялась. – Скажешь тоже! У меня только паспорт. Украинского-то как и в тебе!
И вместе они снова выпили за Путина.
В конце апреля 2014 года Михаил принёс Василию Петровичу гостинец. Василий Петрович и Галина Ивановна обедали. Михаил выпростал гостинец из полиэтиленового мешка и поставил его перед отцом на стол.
– Мне? – спросил Василий Петрович, вытирая полотенцем руки.
– Тебе, – отвечал Михаил. – Тебе же их хотелось. Ну вот!
– Где взял? – спросил Василий Петрович, лаская корявыми пальцами берцы.
– Там уже больше нет, – лаконично ответил сын. – Ты примерь.
Василий Петрович примерил. Берцы были чуть-чуть великоваты.
«С шерстяным носком хорошо будет, – подумал Василий Петрович. – Крепкая обувь! Аккуратно носить, так до смерти хватит».
– А себе? – спросил Василий Петрович сына.
– У меня есть, – ответил сын и мигнул отцу, чтобы тот вышел на крылечко покурить.
Сели покурить. Василий Петрович прихватил с собой берцы и поставил рядом на крылечке. Любовался, пока курил. Сын молчал, но Василий Петрович чувствовал, что он хочет что-то сказать. Василий Петрович ждал.
– Ты, это, батя, – начал сын, закуривая вторую сигарету, – матери скажи, что я уехал в командировку. Далеко. Чтобы не волновалась. Я в дом заходить не буду. Просто я уйду сейчас. То есть за мной сейчас заедут. Не прощаясь. Сам понимаешь, слёзы и всё такое… А ты ей потом скажешь, хорошо? Будто сам не знал, а потом узнал.
Василий Петрович молча кивнул головой. Докурил сигарету, поднялся:
– Ты погоди-ко. Я щас!
Василий Петрович ушёл в дом, а через несколько минут вернулся со свёртком. Отдал сыну.
– Шо там?
– Посмотри.
Михаил развернул полотно. В свёртке лежала армейская фляга времён Отечественной.
– Деда?
– Деда! Ты, это, не потеряй в командировке-то. Домой принеси!
– Так точно! – тихо сказал сын и поднялся.
Обнялись. К воротам тихо подкатила старенькая голубая «семёрка». Михаил быстро пошёл к воротам, и Василий Петрович смотрел ему вслед. И хотя верующим он не был, быстро три раза перекрестил удаляющегося сына. Хлопнула дверца «семёрки».
Василий Петрович переобулся в берцы, прямо на крылечке, и сидел, вытянув ноги, чтобы как следует их рассмотреть. Из дома вышла Галина Ивановна, вытирая руки фартуком.
– А Миша где?
– Так это, – начал Василий Петрович, продолжая рассматривать берцы, – он тебе шо, не рассказал? В командировку он уехал. Длительную. Приехали за ним, он и попрощаться не успел. Побежал, крикнул, чтобы ты не волновалась.
– Понятно! – сказала Галина Ивановна и села на ступеньку рядом с мужем. – Так я и знала!
Она утёрла фартуком глаза.
– Шо ты знала? – притворялся Василий Петрович, полируя берцы носовым платком.
Галина Ивановна вынула его из пальцев мужа.
– Ну не обувь же им вытирать! Стирать-то мне! – упрекнула она. – А то и знала, что в Славянск он поедет! И про того ирода заранее знала, что в Киев поедет. Разные они.
Под «иродом» Галина Ивановна имела в виду Андрея. Василий Петрович покосился на жену.
– Прям-таки знала! Я вот не знал.
– Ты не знал, а я догадывалась. Только не по-людски это, втихаря уезжать. Надо было посидеть, проводить. Хоть бы живыми вернулись!
– Лучше встретим. Тогда посидим, – подвёл итог муж.
Больше они о сыновьях не разговаривали. Вместе ждали вестей. А вести приходили не часто. Чаще узнавали о новостях по радио и по телевидению. И вести были тревожные. Чем ближе было лето, тем тревожнее они становились. Василий Петрович сделался мрачен и молчалив, а Галина Ивановна всё чаще пила валерьянку и корвалол.
Василий Петрович пристрастился ходить на митинги. Ему нравилось находиться в гуще народа, нравилось слушать перед митингом торжественное «Вставай, страна огромная…», нравились охрипшие ораторы-женщины и веяние русских триколоров над головой. Ему тогда, в марте-апреле, как и многим другим жителям Донбасса, казалось, что всё будет хорошо, несмотря ни на что. Ему казалось, что русские войска вот-вот придут на помощь, как в Крыму, произойдёт воссоединение Донбасса с Россией, и всё будет прекрасно!