Гуннар остался один с наперсником конунга.
— Вернешь мой плащ? — спросил Кале, зевая. — Спать пора.
Скальд протянул Змею грубую кусачую тряпку, и тот накинул ее на плечи, старательно укутав раненую руку.
— Ночи сейчас теплые, — пробормотал он, — костер — лишняя роскошь. Кстати, скажи этому болвану-берсерку, чтобы вернулся на дорогу и перегнал телегу в лес. Не стоит, чтобы о нас знали. Пусть биармы подольше останутся такими беззаботными!
— Я сам схожу за телегой, — отозвался Гуннар.
— Сходи, если хочешь… Ох, вижу: не любишь ты теперь крови! Удивляюсь, как из тебя получился стоящий воин. Да, кстати, когда ты вернешься, Вельси, должно быть, уже закончит. Скажи ему, чтобы принес мне обувь гарда. Мне она будет по ноге. Хорошая у щенка обувь. Мягкая.
Еще раз зевнув, он отправился в темноту.
— Смотри, Кале, — бросил ему вслед скальд, — не храпи слишком сильно — мару[23] приманишь!
— Да нет их тут! — беспечно отозвался из сумрака Змей. — Это же Биармланд!
— Ведьмы есть везде. А здесь к тому же еще и медведей до лешего…
Не успел Гуннар отойти подальше в кусты, как ухо резанул животный вопль. Глухонемой Вельси начал допрос пленного.
«Плохо держится парень! — подумал Гуннар. — Боли боится». Ему вдруг стало обидно за гарда. Такие ли слухи ходят про его народ! Молод? Так это мужеству не помеха. Вспомнилось, как четыре года назад люди Кале напали на усадьбу Хегни Плясуна. Родичи и рабы Хегни бились до последнего. Жена его, дочка старого Маркуса из Вороньего Урочища, пала с секирой в руках, а хозяин сжег себя вместе с добром в доме, до последнего момента отбиваясь от витязей Кале.
Когда крыша рухнула и Змей увидел, что ему достались одни головешки, он выместил злобу на сыновьях непокорного бонда[24].
Четыре рыжеголовых мальчика, старшему из которых было не более пятнадцати, сидели на длинном бревне, окруженные пьяными от крови победителями. Гуннар тогда внимательно смотрел на них и видел, что ни один мускул не дрогнул на лицах старших, когда Эйрик Бесстрашный, хихикая, смахнул секирой голову их семилетнему брату. Когда очередь дошла до последнего, тот протянул руку, всю в мелких брызгах крови, и, выхватив из-за пояса стоящего рядом Вельси кривой кинжал, воткнул его себе в грудь. Кале Змей в тот вечер жестоко избил своего телохранителя, а по возвращении ему самому влетело от конунга, который по одному лишь ему ведомому капризу запрещал своим воинам убивать детей. Витязи, хотя и посмеивались за его спиной этому чудачеству, уважали конунга за безрассудную смелость. Ведь дети, которых он щадил, подрастая, могли отомстить убийце родителей. Но приказ есть приказ.
Кале был открыт для Гуннара. Тогда, ведя свой отряд на усадьбу Хегни Плясуна, Змей подзадоривал их:
— Хегни — мужик домовитый. У него в погребах и пожрать и выпить найдется. А какая баба у Плясуна! Пальчики оближешь! Несправедливо, что такая баба досталась грязному язычнику! Уж мы-то с вами живо обратим ее в правильную веру! Правда, мужики?
— Ага! — весело отвечали витязи, плевались во все стороны, выражая этим презрение к гадким язычникам, и забывали на минуту, что и сами порой были не прочь погулять на языческих гульбищах.
Религия мало волновала Гуннара. И, хотя он носил под курткой маленькое серебряное распятие, хотя и обучен был нескольким молитвам, в ад не верил, а рай представлялся ему традиционной Вальгаллой, с выпивкой, готовыми на все валькириями и ежедневной предобеденной резней. То же он знал и о большинстве викингов, которые готовы были молиться хоть троллям, лишь бы только никто не мешал им жить в свое удовольствие. Они резали язычников во славу Христа в войске Олафа Святого, но с не меньшим рвением могли бы резать и христиан, чтобы доставить удовольствие Тору и Одину. Интересно, а какой веры Хельга?
Гуннар вышел на дорогу. Вот и поворот, о котором говорил Эйрик. На обочине пасется серый в яблоках мерин. Скальд осмотрелся, поворошил барахло, лежащее в телеге, повертел в руках маленькую черную шкатулку, которую нащупал в сене. Шкатулка была не слишком тяжелой, но казалась плотно набитой: когда Гуннар потряс ее, внутри ничего не стучало. Скальду доводилось видеть шкатулки ирландской работы с хитроумными замками. Эта и походила и не походила на них. На ней было несколько белых костяных выступов. Одни, круглые, свободно вертелись, другие, если на них нажать пальцем, легко «залипали», вдавливались. Не мудрствуя лукаво, Гуннар поддел топором инкрустированную стеклом крышку и разочарованно вытряс в дорожную пыль разноцветный и абсолютно бесполезный хлам, которым шкатулка была доверху заполнена: штучки-дрючки, цветные веревочки. И зачем только хранил все это глупый гардский старик?
Гуннар разыскал и вытащил из придорожной канавы труп, поднял и уложил его на телегу. Потом собрал несколько горстей пыли и тщательно засыпал ею все кровавые пятна, которые только разыскал. Вернулся к лошади и повел ее в поводу в лес. Проклиная все на свете, продрался с телегой к ближайшему оврагу. Там распряг лошадь, а телегу вместе с телом незадачливого старика столкнул вниз и забросал хворостом. Теперь его соплеменники не скоро сыщут пропажу.
Уже подходя к лагерю, он внезапно осознал, что лошадь, которую он ведет за собой, которая так уютно дышит сейчас ему в правое ухо, серого цвета, цвета чьей-то смерти. Он остановился в предчувствии надвигающейся беды, задумался. Так, задумавшись, он и вышел на поляну. У потухающих костров викинги обступили лежащее на траве тело, а рядом, прислонив к колену рукоять топора, берсерк Эйрик Бесстрашный примерял на руку знакомый золотой браслет и широко улыбался.
— Берсерк с Гунявым повздорили из-за рубашки гарда, — бросил мимоходом Льот Секира, — это была честная схватка…
Дел я знаю девять:
Добрый висописец,
Лих в игре тавлейной,
Лыжник я и книжник.
Лук, весло и славный
Склад мне рун подвластны.
Я искусен в ковке,
Как и в гуде гусель.
— Все в порядке, — сказал Гуннар, — Кале остался с носом! — Он смотрел, как на лице Ольги оживает недоверчивая улыбка, и сам улыбался ей широко и одобряюще. — Кале привел воинов к тому месту, где должно быть капище, и не нашел там даже прошлогодней шишки. Ох как он теперь зол, Хельга, как зол! Как он измордовал Вельси, когда тот подвернулся сдуру ему под руку! А сейчас сидит и думает. Скоро снова будет созывать совет!
— А ты уверен, что он не пойдет теперь на деревню? — спросила Ольга с наивной деловитостью в голосе.
— Еще как пойдет! — рассмеялся скальд. — Теперь ему или к вам в деревню, или восвояси. Третьего выхода у него нет.
Улыбка девушки умерла, едва родившись.
— Как в деревню?!
— Обыкновенно! Только ведь он на дорогу теперь не сунется, не захочет вашим глаза мозолить. А вдоль дороги, лесом, через буреломы да чащобу, — путь нескорый. За это время можно так подготовиться!.. Или в леса сбежать всей деревней. В общем, считай, Хельга, что волю Чужих Богов мы с тобой выполнили!
Гуннар сел с видом смертельно уставшего, но довольного человека.
Сейчас он напоминал Ольге отца, каким она помнила его с детства, еще до его болезни. Отец приходил с завода поздно, когда Ольга лежала в постели, и еще с порога говорил матери:
— Все, Люська! Пустили мы этот чертов стан! — И рушился в кресло, уставший до дрожи в руках, но довольный. И тогда Ольге разрешалось выскакивать из-под, одеяла, прыгать к отцу на колени и хохотать до упаду. Отец только улыбался ей. А на следующий день его захватывали другие проблемы огромного цеха, и он вновь забывал о семье, приходя домой только для того, чтобы, наскоро поужинав, забыться сном до предрассветного звонка будильника.
Ольга подошла к скальду и положила руку на его плечо.
— Этого не будет, Гуннар! — очень тихо, почти шепотом, сказала она.
— Чего не будет? — не понял викинг.
— Они не убегут в лес, не станут готовиться к бою…
— Как не станут? — Гуннар даже привстал от неожиданности.
— Так. Эти боги… они знали, что дают нам слишком трудную задачу. В деревне мне никто не поверит.
— Да ладно тебе! — Гуннар блаженно потянулся. — Глупые вы, бабы!..
Ольга отвернулась от него. Гуннар больше не напоминал ей отца. Теперь он был похож на сытого кота, который задавил в погребе крысу и, притащив ее на кухонный стол, ждет, когда хозяйка за отвагу почешет ему бока. Как объяснить все этому самодовольному варвару, который не желает понимать логику изменившегося мира? Он слышит Ольгины мысли, но считает их глупой блажью перепуганной женщины.
Она вздрогнула всем телом, ощутив обвившие ее сзади сильные руки викинга. Не давая Ольге вырваться, Гуннар рывком повернул девушку и прильнул дремучей и душной бородой к ее лицу. Его губы искали ее губы.
— Хельга! — прошептал он, сжимая ее еще крепче. — Хельга…
Ей не были противны ни его руки, ни его губы, но все-таки, когда она ткнула его под подбородок и Гуннар, кашляя и хватаясь руками за горло, отшатнулся от нее, Ольга почувствовала облегчение.
— Не время, Гуннар! — сказала она. — Мы не должны подпустить их к деревне! — И быстро вышла из кокона. Она читала о берсерках и боялась, что Гуннар может оказаться одним из них.
Олав конунг спросил:
— Что это лопнуло с таким треском?
Эйнар отвечает:
— Это лопнуло дело твое в Норвегии, конунг!
— Никогда не было такого громкого треска, — говорит конунг. — Возьми-ка мой лук и стреляй. — И он бросил ему свой лук. Эйнар натянул тетиву на острие стрелы и сказал:
— Слаб, слишком слаб лук конунга!
Ольга вернулась домой. С полчаса слонялась она из угла в угол своей тесной квартирки. Думала. Потом решительно собрала в кошелку кое-что из продуктов и представила себе матово-блестящие стены континуума. Гуннар ждал ее в коконе.