Оказалось, в Париже столько бутиков, что я не знал, куда отправиться, опьяненный радостным мельканием брюк, пиджаков, рубашек поло, маек, галстуков-бабочек, шляп, перчаток… Блуждая в суматохе больших бульваров, я предавался новой порочной страсти – глазел на витрины.
Когда с покупками было покончено, пришло время продемонстрировать кому-нибудь мой новый гардероб. Я устроил для Матье в своей гостиной настоящий показ мод. Я принимал непринужденные позы – опора на согнутую ногу, руки безвольно опущены вдоль тела, губы надуты, как у капризного ребенка, – подражая манекенщикам на подиуме. После секундного замешательства Матье расхохотался от души. От этого смеха у меня просветлело на душе. Я привык видеть его таким серьезным! Когда он чуть успокоился, я спросил, что он думает о моих покупках.
– Ты заметил, что большая часть твоих новых вещей – одного и того же оттенка?
И это была правда. Почти все мои приобретения были довольно темного красного цвета, с пурпурными нюансами. Забавно то, что, совершая покупки, я этого не замечал.
Стремление к элегантности привело меня в парикмахерскую. Я выбрал ту, где никогда не бывал. Красивый юноша занялся моей поредевшей шевелюрой, а его молодая сотрудница предложила мне маникюр. Из любопытства я согласился. Когда она склонилась над моими руками, халатик чуть распахнулся, приоткрыв пышную грудь в черном лифчике.
Декольте молодой маникюрши сделало свое дело: в тот же вечер я взял напрокат эротический фильм. Но когда я устроился перед телевизором, случилось нечто странное. Как обычно, актрисы показывали соблазнительные изгибы своего тела, их партнеры были преисполнены инициативы, но эта демонстрация отверстий вдруг показалась мне бурлескной. Я не испытывал ни стыда, ни вожделения. Мне хотелось только смеяться.
Я лег спать. Пустая постель показалась мне холодной. Пальцы сами собой сомкнулись на пенисе – успокоительный и такой обычный жест, сотни раз практикуемый с детства…
Мои кулинарные предпочтения тоже изменились. Со времени пребывания в Италии при мысли о бифштексе с кровью меня начинало тошнить. Те же ощущения я испытывал, когда видел ломтик белого хлеба под толстым слоем сливочного масла и паштета, тяжелый и жирный десерт, черный и сладкий кофе. Хозяйка «Бистро де Жинетт» была безутешна: она потеряла своего лучшего клиента. Как я мог проводить столько одиноких вечеров в этом мрачном прокуренном зале, за вечно грязным столиком в темном углу, да еще под песни наподобие «Gigi I'Amoroso» и «Il venait d'avoirrr dix-hiut ans…»?
Отныне я баловал себя блюдом изpensione «Дочиоли», которое было легко приготовить: несколько ломтиков помидора и моцареллы, нарезанная веточка свежего базилика и заправка из оливкового масла и лимонного сока. Еще я полюбил разноцветные сочные фрукты и ягоды: дыни, персики, клубнику и малину. Я научился наслаждаться совершенной свежестью рыбы, богатым вкусом цельнозернового хлеба, простотой спагетти «а-ля карбонара».
Каждый день ровно в половине пятого я готовил себе чашечку чая, строго следуя указаниям миссис Уэзерби. С чаем прекрасно уживался кусочек легкого кекса, купленного в ближайшей кондитерской.
Однажды Матье спросил, можно ли ему прийти ко мне на чай с матерью. Я давно не виделся с бывшей супругой. Один раз, после операции, она ненадолго заглянула ко мне в больницу.
Элизабет относилась к той редкой категории женщин, которые старели красиво. В свои тридцать восемь она казалась на десять лет моложе. Высокая, со светло-каштановыми волосами, орехово-карими глазами, подтянутой фигурой и уверенными, спокойными манерами, она была очень привлекательна. После развода мы пытались сохранять хорошие отношения для блага нашего ребенка.
Появился ли в ее жизни другой мужчина? Она предпочитала об этом умалчивать. Мне на этот счет ничего не было известно, Матье тоже никогда не касался этой темы. Внимательная и преданная мать, теперь она дарила свою нежность сыну, но никогда не опекала его чрезмерно, как меня моя мать. Вместо того чтобы подавлять, Элизабет направляла Матье, позволяя ему развиваться в своем ритме. Наш сын прекрасно учился, думал о своем будущем – серьезный и хорошо воспитанный мальчик. Как многие дети родителей, которые развелись, он мог бы тяжело переживать наше расставание. Элизабет хватило ума никогда не очернять меня в глазах сына. В итоге наш развод не стал для него моральной травмой – наоборот, он научился уважать в нас личности, пусть и такие разные. И все это благодаря своей матери. Много раз мне хотелось сказать ему об этом. Но я боялся увидеть в ответ слегка ироническую улыбку. И я молчал.
И вот она пришла на улицу Шарантон вместе с Матье. Пока я готовил чай, Элизабет с любопытством осматривала мои пенаты.
– Ты здесь все поменял! И, надо сказать, мадам Робер работает на совесть: в доме безукоризненно чисто!
Матье хихикнул.
– Он уволил мадам Робер. Теперь он сам убирает.
Элизабет пару минут молча переваривала эту информацию.
Я принес большой поднос и сел, чтобы разлить чай.
– Milk? Sugar? – спросил я, подражая голосу миссис Уэзерби.
Матье это показалось забавным. Элизабет изучающе смотрела на меня.
– У тебя новая стрижка? – Да.
– Кажется, ты поправился…
– На четыре килограмма.
– Тебе это к лицу.
Во взгляде ее серьезность смешалась с легкой насмешкой. Это было мне так знакомо…
– А одежда?
Она указала на мои новые джинсы, рубашку поло цвета спелой малины, белые теннисные туфли.
– Все новое.
– Так я и думала!
– Тебе нравится?
Матье с интересом наблюдал за происходящим.
– Да, – тихо сказала она. – Ты выглядишь моложе. Элизабет молча выпила свой чай, потом спросила:
– В твоей жизни появилась новая женщина?
– Нет.
– Нет никакой женщины! – подтвердил Матье. – Я бы ее увидел.
Элизабет задумалась.
– Ты все время улыбаешься! И даже смеешься… И смех твой звучит по-другому. Ты, случайно, не влюбился?
– Точно нет, – отозвался я.
– Ты врешь! – заявила Элизабет. – Признавайся, где ты ее прячешь? Кто она? Я ее знаю?
Я переменил тему, стал спрашивать ее о работе. Элизабет работала телефонисткой в издательстве. Но ей, несмотря на мой живой интерес, не хотелось говорить о работе.
– Как тебе удалось бросить курить? – спросила она, тем самым поставив жирный крест на моих расспросах.
– Это было трудно, – пришлось мне признать. – И до сих пор мне тяжело, когда кто-то рядом курит. Но я держусь молодцом. То же самое со спиртным. Занятия спортом, прогулки помогают мне отвлечься.
– А телевизор? Ты по-прежнему от него не отрываешься?
– Я смотрю его намного реже.
Элизабет скатала в шарик последние крошки своего пирожного. В глазах ее блеснул странный огонек.
– Не верится, что ты десять лет отравлял нам жизнь своими окурками, пивом и вином… Ты был невыносимым, изводил меня упреками! А по вечерам либо сидел за компьютером, либо играл в теннис со Стефаном!
Матье уловил странную нотку в голосе матери.
– Но ведь это в прошлом… – начал было он.
И вдруг Элизабет засмеялась. Она чуть не подавилась куском кекса.
Много лет я не слышал, чтобы она смеялась. Мы с Матье с изумлением смотрели на нее. Откинувшись на спинку дивана, она никак не могла успокоиться.
– Я развелась с алкоголиком, курильщиком, эгоистом, занудой, который привык отвратительно одеваться и жить в грязной берлоге… – запинаясь, выговорила она наконец. – А теперь я пью чай в гостиной, пахнущей гигиеническим аэрозолем, рядом с модно одетым красавчиком, улыбчивым, чистеньким, и он первый раз в жизни расспрашивает меня о работе! Изумительно!
Почему-то мне вдруг тоже стало смешно. Матье присоединился к нашему веселью. Трое Бутаров заливаются смехом – зрелище неожиданное, но отрадное.
– Знаешь, Брюс, – проговорила Элизабет, всхлипывая от смеха, – тебе нужно было давно пересадить новое сердце. Не знаю, кому оно принадлежало до тебя, но это наверняка был замечательный человек!
Во время болезни наши со Стефаном отношения изменились, и не в лучшую сторону. Я запомнил вечер, который стал началом конца. Мы ужинали вместе в модном ресторане, который выбрал Стефан. В этом роскошном месте, кишащем актерами, манекенщиками, журналистами и писателями, я чувствовал себя неловко. Что до моего друга, то он был знаком со всеми – от хозяина ресторана до официанток.
На Стефане был синий блейзер, очень яркий и привлекающий внимание. Светлые волосы, слишком длинные, на мой взгляд, были зачесаны назад – с такой прической часто изображают падших ангелов. Его мобильный звонил без конца. Стефан говорил громко, и весь зал слушал его разговоры. Сначала позвонила его жена, потом – помощник, потом – любовница, потом – мать. Он сообщал мне об этом, заговорщицки подмигивая, в то время как принесенное официантом блюдо остывало на столе.
К своей жене Стефан испытывал снисходительное презрение, и долгое время я следовал его примеру. В нем я нашел верного компаньона и надежного друга, который никогда не позволял женщинам вставать между нами, поскольку считал, что дружба – прежде всего.
Мимо нашего столика прошла молодая женщина в откровенном наряде, оставлявшем на виду колечко в пупке.
– Хороша кошечка, правда? – пробормотал Стефан.
С этого обычно начинались наши разговоры о женщинах – настоящий ритуал с шифром, языком жестов, правилами. К примеру, мы никогда не использовали слово «женщина». На горизонте возникла аппетитная самочка? Мы называли ее «киска», «крошка», «цыпочка». Но если на нашем пути попадался экземпляр не первой молодости или толстуха, то в ход шли «старушка», «страшилка» или «жиртрест».
Супруг между собой мы называли «моя» либо пренебрежительно «жена». Тем, кого хотели соблазнить, шептали на ушко «зайка», «крошка», «звездочка» или «моя милая». И это было очень удобно. По крайней мере, для Стефана, но не для меня.
Женщины! Только это нам и осталось. Мы со Стефаном редко говорили о чем-то другом. Деньги? У меня их не было. Автомобили? Не стоит даже начинать: зарплата не позволяла мне колебаться между «BMW 725 TDS» и «Mercedes C250 TD». Спорт? Стефан интересовался «Формулой-1» и теннисом, а я – футболом.