и молчалив. Лишь в некоторых его уголках жизнь не переставала бурлить никогда – там, куда не дотягивались опаляющие лучи, где царил извечный полумрак и сияли золотом цветы на колючих, изнывающих от жажды кустарниках. Но даже с самой высокой башни Эскаэль могла разглядеть только пеструю россыпь огоньков во тьме.
– Это для тебя! – раздался мальчишеский голос, и на потертую, залатанную подушку рядом с девочкой опустился сверток.
Эскаэль положила его на колени и неспешно развернула сальную, пропахшую плесенью тряпицу: в ней лежала книга – название давно стерлось о чужие пальцы, страницы пожелтели от времени, а кое-где оказались надкушены термитами, но текст каким-то чудом уцелел. Девочка вскинула удивленный взгляд и тут же прикусила щеку изнутри, сдерживаясь, чтобы не отвернуться, – она не любила смотреть на брата. Каждый раз, когда взгляд касался его лица, она видела в нем саму себя: те же острые скулы, мертвенно-бледная кожа, белоснежные волосы, которые Викар не стриг до тех пор, пока сестра не касалась ножницами собственных кос, и самое главное – глаза, зеркально отражающие ее. Правый – светло-серый, левый – ярко-зеленый. Увиденное Эскаэль не нравилось.
– Ты поднимался к людям? – сипло спросила девочка.
– Не совсем, – признался брат, беспечно пожав плечами. – Пару недель назад я случайно забрел в сон приезжего торговца. Навестив его еще несколько раз, я убедил старика в том, что ему грозит смертельная опасность и отвадить беду поможет лишь подношение к алтарю забытых богов – ну к тому, что у западных пещер. И вот его первый дар.
Викар лучился от самодовольства, и Эскаэль не сдержала легкой улыбки.
– Может, однажды ты все-таки научишь меня читать? – Мальчик сел на подушки рядом с сестрой и моляще посмотрел на нее.
Улыбка сползла с девичьих губ, которые сжались в тонкую линию – она показалась брату острее отцовского лезвия, – и мальчик резко сник.
– Прости, – пролепетал он. – Я помню, что ты не можешь объяснить, как понимаешь все эти языки и что на самом деле значат все эти символы… Но, может, однажды ты все-таки сумеешь в этом разобраться?
– Зачем мне разбираться? Я их понимаю – этого достаточно, – отрезала девочка и накрыла потрепанную книжку ладонью, будто опасалась, что после брошенных слов Викар попытается ее отнять. Но, на ее счастье, он был слишком труслив.
Тишина опустилась на балкон, нависла над близнецами, как нависала тень башни, оберегающая от солнечного света. Она не угнетала, не давила, наоборот – нежно льнула и согревала подобно волчьему меху, как тот, что носила на своих плечах мачеха; девочка никогда не касалась серого плаща, но любила представлять его мягкость на своей коже.
Эскаэль любила эту уютную тишину – она была ее безопасным пристанищем с того дня, как Атрей научилась говорить.
Близнецы росли, зная лишь ненависть. Их унижали и оскорбляли даже Опустошенные, вымещая злость на детях, которых некому было защитить, – мачеху забавляло происходящее, а отец не замечал ничего с высоты своего гранитного трона. С годами Эскаэль научилась защищать свое сердце от режущих слов, научилась избегать шинда, населявших королевский дворец, – она пряталась в лабиринте коридоров, заслышав чужие шаги, и умела по их тяжести различать собратьев.
Она научилась многому. Но Атрей научила ее страху.
– Ты все еще не хочешь спуститься туда? – вдруг нарушил тишину Викар. Его мечтательный взгляд был направлен к городу внизу.
Эскаэль не спешила отвечать. Брат знал, что она скажет, но раз за разом продолжал заводить этот разговор, который всегда заканчивался одинаково – ссорой.
– Я был там, – вновь заговорил Викар, когда молчание затянулось. – За стенами дворца всё иначе. Там нас не ненавидят и ни в чем не винят. Там не боятся признавать правду: младенцы стали рождаться мертвыми задолго до нашего с тобой появления.
– Не будь таким наивным, Викар, – резко оборвала его сестра. – Если в прошлый раз они не окунули тебя головой в чан с испражнениями, это не значит, что они пощадят или примут тебя как родного в следующий. Мы всегда будем для них чужими – постыдным проклятым пятном в океане чистой крови. И что бы они ни говорили, их всегда будет злить, что после стольких лет и детских смертей родились и выжили именно мы. Их будет злить, что наши оскверненные человеческой кровью тела не опустошены и их переполняет Сила.
Мальчик раздосадованно опустил голову и прошептал:
– А жаль…
Эскаэль вопросительно изогнула бровь, и Викар забормотал еще тише:
– Иногда я завидую Опустошенным. Они не испытывают голода. Сила не выжигает их тела. Они живут без боли. А с заходом солнца даже выбираются наверх – к людям. Опустошенные как никто полны жизни, существование которой так яростно отрицают. – Мальчик запнулся. – Жаль, что мы не родились такими же. Тогда бы отец не мучил меня, а ты бы не страдала от боли, расплачиваясь за бесполезную Силу.
Эскаэль скривилась, крепко стиснув зубы. Слова брата вонзились в нее, будто предательский клинок в спину. Она никогда не считала свою Силу бесполезной, просто пока не нашла дару применение. Викар не заметил, как его слова подействовали на сестру. Не поднимая головы, он задумчиво накручивал на палец ниточку, вылезшую из прорехи на рукаве; из-под ткани выглядывал темный край застиранного бинта, покрытого въевшимися коричневыми пятнами.
– Кого теперь отец заставляет искать во снах? – спросила девочка.
– Императора, – вымученно выдохнул Викар.
– Зачем?
Мальчик небрежно пожал плечами.
– Разве ему нужна причина для того, чтобы истязать меня? – Он сжал кулак, оборвав ниточку. – Отцу скучно. Скучно… Он заставляет меня проливать кровь просто для того, чтобы развлечь его байками о людях по ту сторону моря.
Избегая смотреть на брата, Эскаэль нащупала его холодную ладонь и крепко сжала. Викар ответил ей, мягко стиснув тонкие пальцы.
– Ты видел сны ведьм? – нерешительно спросила девочка. Любопытство скребло, будто назойливая мышь в стене.
Мальчик покачал головой.
– Я видел сны людей, живущих на Болотах, но даже в них ведьмы и их образы ускользают от моих глаз.
– А тамиру? – Голос Эскаэль стал настойчивее.
Викар вскинул голову – сестра не видела его лица, но отчетливо чувствовала на себе полный отчаяния взгляд. Однажды она уже задавала этот вопрос, и в последний раз, когда он срывался с ее уст, глаза мальчика переполнили слезы.
«Я никогда не видел волков. Чаща, которая поглотила их, – икая от страха, в тот день пролепетал Викар, – она сама видит сны… И мне в них очень страшно…»
Мальчик вдруг крепче, до боли, сжал пальцы сестры и придушенно произнес:
– Вчера я видел кое-что иное, но не рассказал отцу.
Эскаэль бросила на него изумленный взгляд, преодолевая отвращение к точеному профилю. Викар замялся, подбирая слова.
– Я попал в сон девушки из Лаарэна… – Мальчик пугливо обернулся к дверям и, убедившись, что они заперты, продолжил: – Она такая же, как мы, – шинда. Шинда по ту сторону моря, живущая среди людей при свете дня.
– Кто она такая? – удивилась девочка.
– Не знаю. Но она почувствовала меня и выкинула из своего сна, оставив мне это.
Викар оттянул ворот рубахи и продемонстрировал алую полосу рассеченной кожи над ключицей.
– Я больше не хочу…
Голос брата неожиданно стих. Эскаэль видела, как шевелятся его губы, как они дрожат от волнения, но больше не слышала слов. Страх стремительно поднимался из глубин сердца, стискивая тонкое горло в стальных тисках.
«Эскаэль», – едва уловимый детский шепот проник в ее голову, оцарапав затылок.
Она отпрянула от брата, уставившись на него остекленевшими глазами.
«Я хочу играть, Эскаэль, – напел голос, – поиграй со мной!»
Тело будто обратилось в камень, застыв вокруг напуганной девочки. Она пыталась кричать, но язык вяз во рту, словно в зыбкой трясине. Она хотела сорвать с себя эту каменную кожу, но руки налились свинцом и повисли бесполезными плетьми. Это тело теперь принадлежало не ей. Оно стало марионеткой во власти чужого Слова.
Пальцы Викара крепко сомкнулись на ее запястье, но Эскаэль не ощутила их прикосновения – лишь краем глаза заметила, как брат порывисто вскинул руку и жалобно уставился в ее лицо.
«Я жду тебя», – захихикал голосок, и ноги Эскаэль против ее воли шагнули к двери.
Викар прижимался к ней, обхватив руками тонкое плечо, и не отпускал, пока Слово тянуло Эскаэль вниз по лестнице, к сердцу дворца, где за массивными резными дверьми, у которых чинно выстроились слуги – опустошенные шинда, – за низким столиком в центре просторной спальни сидела пятилетняя девочка. Ее пышная серебристая юбка растеклась по мягким подушкам, будто лунный свет, утонувший в холодном озере.
– Вы пришли вдвоем! – радостно захлопала девочка, когда близнецы перешагнули порог.
Атрей. Чудо, дарованное вымирающему народу королевской четой. Сияющий огонек во мраке Тао-Кай, который своим светом застилает глаза шинда от правды. Надежда, ради которой они живут. Маленькое отродье, которое боготворят, считая ее рождение даром судьбы, что очистит кровь, оскверненную появлением близнецов.
– Время для чаепития! – объявила Атрей, радостно застучав бледными ладошками по столешнице из зеленого стекла.
Эскаэль безвольно опустилась на подушки напротив сестры. Викар сел рядом. Натянутые путы Слова ослабли, будто провисли нити, удерживающие марионетку, и плененный разум девочки медленно прояснился. Она окинула взглядом круглый столик, заставленный изящной фарфоровой посудой, и рассаженных вокруг него кукол – даже их стеклянные пустые глаза и те смотрели на близнецов с ненавистью.
В дальнем углу комнаты, в кресле возле кровати с пышным балдахином, Эскаэль заметила женщину: королева наблюдала за детьми с неприкрытой, отравляющей ядом улыбкой. Ее тонкие пальцы любовно поглаживали плащ из серой волчьей шкуры, наброшенный на колени.
Тем временем Атрей продолжала свою игру в кукольное чаепитие, которая вовсе и не была игрой, – сестра переросла детские забавы, когда ей исполнилось два года и с ее уст слетело первое Слово, наполненное сокрушительной отцовской Силой, порабощающее умы и тела всех шинда, до которых она могла дотянуться.