Все, что я сейчас излагаю, может показаться немного пространным, однако в свое оправдание я должен сказать, что наше молчание было весьма продолжительным. Кроме того, эти замечания удачно отражают мою обычную оживленность в таких ситуациях. Мысли стройно ложатся в ряд, словно удары колокола, и вместе с тем каждую из них окружает некая невесомая аура. А еще я должен признаться, что во время чтения этого лица мой страх бесследно исчез. Я всегда считал, что неотъемлемой частью возвышенной охоты является умение вглядываться в человека и опускаться взглядом до того неведомого и безвидного, что искрящимися точками движется по дну кратера. А поскольку этим умением я владел, то мне было нетрудно оценить ситуацию еще до того, как начался разговор.
Наконец моя визави засмеялась звонким заученным смехом:
– Доктор, признайтесь, что я неплохо выбрала приманку, на которую клюнула столь редкая рыба.
– И клюнула с радостью, ваше высочество, – ничто не привлекло бы меня так, как эта акварель. И коль скоро это случилось, то я могу предположить, что моя роль эксперта здесь, в Престоне, имеет свою загадочную предысторию?
– Как я вижу, вашу проницательность хвалят не зря; а еще говорят, что у Вас были необычные учителя. Именно поэтому я захотела встретиться; мне нужна от Вас, как от врача, помощь в одном чрезвычайно сложном деле.
– Мое искусство к вашим услугам. Однако не проще ли было бы отыскать меня в моем доме на Расселовской площади, чем заманивать сюда таким чуть ли не магическим образом?
– Этого никак нельзя было делать: если бы нас увидели вместе, возникло бы множество подозрений. Речь идет о столь значительных вещах, что их боишься даже произнести вслух. Слушайте внимательно.
В тот момент, когда она склонилась к моему уху, я почувствовал, что пришло время придать делу такой оборот, которого требовала моя безопасность. Поэтому я позволил себе коснуться руки этой все еще прекрасной женщины в прозрачной накидке из бледно-красного шелка, удивительно сочетавшейся с платьем из утрехтского бархата жемчужно-серого цвета.
– Простите, Ваше высочество, но я хотел бы заметить, что консультация началась сразу после того, как я вошел в комнату. Я предполагаю, что Вы намерены открыть мне одну из Ваших тайн, которые вправе иметь великие люди на этой земле, не предавая их никакой, пусть даже малейшей, огласке. К счастью, для лечения это не обязательно. Средства, которые находятся в нашем распоряжении, предполагают, что рассказу больного отведена второстепенная роль. Бывают случаи, когда мы даруем исцеление, вообще не прибегая к исповеди. Оттого я хотел просить Ваше высочество ограничиться лишь необходимыми для врача вещами – это также поможет выбору правильной терапии.
Произнося эти слова, я заметил, как лицо княгини просветлело от радости. Впрочем, именно такого эффекта и следует в первую очередь добиваться врачу, заслуживающему называться этим именем; он должен уметь исцелять даже голосом. Ныне, когда люди все больше прибегают к механизмам и совершенствуются в лечении отдельных частей, самые элементарные вещи предаются забвению, и народ нельзя упрекать за то, что он доверяется своим знахарям и колдунам.
Что же касается этого случая, то я, разумеется, был далек от того, чтобы думать, будто в наши дни разыгрываются такие же драмы, как в датских замках, ведь даже время Железной Маски безвозвратно прошло. Между тем мы живем в эпоху, когда люди зачитываются романами Вальтера Скотта и странным образом получают удовольствие от театральных имитаций. Несчастные случаи происходят и теперь: тот, кто гибнет сегодня в поединке, умирает так же, как и раньше, хотя рыцарский дух давно сошел со сцены. Но здесь я столкнулся с тем случаем, когда предпочел бы вовсе не упоминать о диагнозе. На меня в упор смотрели безумные глаза женщины, а при таких обстоятельствах опасность остается всегда, тем более если больной имеет над тобой какую-то власть. Опасность я почувствовал уже в том неестественном способе, каким эта дама вызвала меня к себе, и поэтому оснований остерегаться у меня было достаточно. В тех странах, где частные и общественные здания имеют множество комнат, входить в которые опасно для жизни, можно преуспеть в искусстве умалчивания.
После того как у моей пациентки пробудился интерес и, как я уже сказал, просветлело лицо, она встала и некоторое время задумчиво ходила по комнате. Грациозные движения ее тела сопровождались плавным покачиванием головы. Наконец она потянула за шелковый шнур звонка, висевший возле двери. Появился молодой антиквар, которому она шепотом дала какой-то наказ, произнеся несколько раз итальянское слово presto. Вслед за этим в прихожей послышался шум. Тогда она вернулась к зеркальному столу и теперь уже сама взяла мою руку.
– В сложившихся обстоятельствах, сударь, услуга, которую вы могли бы мне оказать, гораздо значительнее, чем я думала. То, что я сейчас намереваюсь вам сообщить, можно выразить в двух словах, но произнести даже это немногое мне очень непросто. Однако, коль скоро перед врачом принято полностью обнажаться…
– Можете говорить совершенно спокойно.
– Хорошо. После того… после того события у меня неожиданно появились странные ощущения, на которые я сначала не обратила внимания, а теперь беспокоюсь все больше и больше. С недавних пор мне стало казаться, будто я нахожусь на тонущем корабле… Доктор, время от времени у меня перед глазами все начинает мерцать, и если мне кто-нибудь еще может помочь, так это Вы.
– Предполагаю, Вы не совсем довольны ночным сном.
– Весьма недовольна. Однако не подумайте, что я столь педантична. Уже в четырнадцать лет я наслаждалась свободой, проводя сладостные ночные часы за запретным чтением какого-нибудь Лукиана. Тогда меня не мог бы смутить даже дух Дункана. Но есть намного более страшные вещи, они похожи на автоматы с механическим звуком внутри.
– Бывает ли у Вас чувство, что Ваше окружение заметило эти критические состояния?
– Едва ли, ведь я всегда могла сослаться на мигрень. Между тем во время бесед или приемов мне стало казаться, что я нахожусь в начиненной порохом комнате, где вот-вот вспыхнет искра. Я переживаю это тем острее, чем изысканнее то общество, что меня окружает. Во всем этом есть, правда, нечто забавное, как плохая приправа, придающая нашей жизни неприятный привкус. Вот это и приводит меня в бешенство. Когда я впервые подумала об этом… событии, это было не более чем воспоминание среди других таких же воспоминаний, подобное редкостной рыбе, которая иногда появляется на поверхности. Наверное, дело в том, что я стремилась подавить именно это воспоминание, так что оно стало меня пугать. Я заметила, что мои попытки сопровождало что-то вроде внутренних диалогов – сначала отдельные слова, потом фразы и, наконец, вспышки жгучего и дикого бешенства. При этом в ход шли самые низменные слова – еще более грязные, чем те, что слышишь от торговцев рыбой или в Ньюгейте перед казнью. Да, я открыла в себе талант посылать такие проклятия, которые неведомы даже обитателям клоак, как если бы ко мне неизвестно откуда стекались все нечистоты…
– Продолжайте, мадам.
– Еще мне кажется, будто массы грязи накапливаются во мне, как в запруде у мельницы. Оттого-то я использую любой повод, чтобы сбросить с себя этот груз: изрыгаю втайне проклятия и пишу нечто подобное в письмах, которые потом сжигаю. И все же когда этикет вынуждал меня целый день быть на виду у людей, вернувшись домой, я чувствовала в себе нечто вроде потоков лавы. Совсем недавно, в ночь на первое мая, лава вырвалась наружу, так что я не узнавала себя. Около полуночи, переодеваясь ко сну, я увидела свое отражение в большом зеркале – со свечой в руке, с пеной у рта и с растрепанными волосами.
С тех пор у меня такое ощущение, будто во мне открылось какое-то особое зрение. В лицах и голосах людей я замечаю все низменное, и всякое любезное слово, всякий вежливый жест кажутся мне лишь неудачно замаскированной ложью, которую все, зная об этом, тем не менее принимают. Это несоответствие становится тем заметнее, чем ярче блестят вечерние платья и мундиры. Во время важных посольских приемов или за роскошным столом мне так и хочется сорвать платье и произнести тост, который бы обнажил все внутренности земли. Но не это вселяет в меня беспокойство, доктор. Еще ребенком, держа в руках дорогой бокал, я сдерживала себя, чтобы не швырнуть его на пол; а поднимаясь на скалу или башню, я всегда слышала тайный голос, уговаривавший меня спрыгнуть.
Кроме того, есть еще нечто иное, чужое, что играет со мной как кошка с мышкой. Но меня пугает совсем не то, о чем я думаю, я спрашиваю Вас о другом: как мне быть, если со мной случится подобное тому, что произошло в ту ночь?
После того как она закончила свой рассказ, который на самом деле продолжался немного дольше, мы снова погрузились в молчание. Я долго рассматривал дорогие жемчужины, рассыпанные по ковру: когда княгиня рассказывала о том, что с ней приключилось, она схватилась за ожерелье и порвала нить. Прежде чем на Мальдивах или в Бахрейне будет выловлена одна жемчужина такого размера, два ныряльщика должны умереть от истощения сил, а третьего должна пронзить меч-рыба.
Конечно, в своих мыслях я был занят не ее последним вопросом. Очень часто случается так, что пациента и врача беспокоят совершенно разные вещи: так, друг Уолмоден, которому я лечил абсцесс, был всего больше озабочен цветом лица, казавшимся ему чуть желтоватым. Я замечал за людьми одну характерную деталь: угрозу для своего духа мы видим только тогда, когда ослаблена наша воля. Врачу же, напротив, все равно, находит ли больной причины безумия в себе самом или усматривает их вовне. Как одно, так и другое излечивается в корне. Правда, теоретически бывает важно отметить момент, когда воля нам неожиданно изменяет, ведь нашему духу, так же как и нашим мускулам, свойственно совершать произвольные и непроизвольные движения. А кто познал правила, по которым они отражают друг друга, как свет солнца и свет луны, тот достиг в своем искусстве невиданного совершенства. Тесно общаясь с мужчинами, которые управляют дыханием и сердцебиением и не ведают боли ожогов, я научился большему, чем в анатомическом театре Хантера, – хотя там я научился немалому. На этом знании основывались спонтанные исцеления от эпилепсии и других недугов, сделавшие меня известным. Секрет был прост: я помогал пациентам брать под контроль отдельные части своей вегетативной системы.