[100]. В символе сердца внимательный читатель распознает черты далекого потомка платоновского эроса. Юнгер знает о том, что познание (узнавание) связано с любовью[101]. Только любви, приносящей себя в дар, воздается сторицей. В этом и состоит суть «новой теологии», о которой говорится в конце «Избытка»: «Ее задача – именовать образы, известные нам с давних пор. И эти именования будут заключать в себе познание, узнавание и светлую радость». Противоядие против «усталого» нигилизма с его nil admirari, любовь, предполагает изумление. Изумление же есть не что иное, как религиозный акт, подтверждающий то, что «все полно богов», ощущающий присутствие Бога как праздник.
«Фигуре» сердца не стоит придавать исключительно психологического смысла. Скорее, Юнгер склоняется к традиционному для метафизики толкованию, согласно которому именно в сердце «гнездится» ум. Акт постижения сердцем, в отличие от расчленяющей деятельности рассудка, носит характер целостного схватывания. Было бы уместно сопоставить сердце искателя приключений и «фигуру» тигровой лилии, которой открывается книга. Как сердце, так и цветок лилии суть манифестации vis vitalis, символизируемой красным цветом. Красный – цвет опасности и власти, жизни и смерти, любви и божественной евхаристии. Символы сердца и тигровой лилии указывают путь, на котором разрозненные феномены жизни таинственно собираются в высшее единство[102].
Предельно серьезное отношение к слову, заметное по работе над редакциями, которой писатель был занят всю свою жизнь, объясняется прежде всего «педагогическими и автодидактическими задачами», как сказано в предисловии к «Излучениям». Тексты Юнгера приглашают читателя видеть и узнавать. Их можно сравнить с оптическим инструментом, оснащенным искусно обработанными стеклами, – инструментом, который действует то как телескоп, то как микроскоп, то как магический кристалл. Юнгер многократно размышлял об ответственности «автора» и значении «авторства»[103]. Его нескончаемая работа над редакциями и вариантами – такой же уникальный случай в истории немецкой литературы, как и два прижизненных собрания сочинений. Едва ли можно что-то возразить на слова самого Юнгера в послесловии ко второму собранию сочинений о праве автора «распоряжаться своей собственностью» и дополнять предшествующие редакции новыми, если уж невозможно их заменить[104]. Такая позиция, конечно, имеет принципиальный характер и родилась из глубокой убежденности автора в том, что он «не изменяет себе», а лишь «движется сквозь различные слои истины».
Нынешнее переиздание книги «Сердце искателя приключений» дополнено переводом знаменитого программного эссе «Сицилийское письмо лунному человеку», в котором Эрнст Юнгер выступает как мастер стереоскопической оптики. Это своеобразный документ духовной автобиографии писателя в ее переломный момент. Стилистически текст «Сицилийского письма» близок избыточной экспрессии Ницше и является в той же мере поэтическим, сколь и мировоззренческим документом. Из перспективы без малого в сто лет мы можем усмотреть в этом тексте не только элементы самолюбования, юношеской героизации, сознательного затемнения смысла, но и – что намного более важно – попытку решения ключевого вопроса позднего модерна: как преодолеть позитивистское и нигилистическое отношение к миру и при этом не раствориться в безжизненном символизме и дендизме.
Предыдущее издание русского перевода «Сердца искателя приключений» было пятой книгой Эрнста Юнгера на русском языке. За прошедшие семнадцать лет это число более чем утроилось. В послесловии переводчика 2004 года я писал, что пока не приходится говорить о «русском Юнгере» так, как говорят о «французском Юнгере». Сейчас я, пожалуй, едва ли смогу повторить эти слова. Рецепция Юнгера в России состоялась. Речь, конечно, не о научных статьях, докладах на конференциях, защищенных диссертациях и университетских curricula, хотя в образовательные программы по интеллектуальной истории XX века уже включены «Тотальная мобилизация» и «Рабочий», а тема «Литература о Первой мировой войне» немыслима без дневника «В стальных грозах». Книги Юнгера не только вошли в круг чтения разных поколений, но и стали частью литературного процесса. Лицо «эстета на войне» лучше знакомо русским читателям Брюса Чатвина и Джонатана Литтелла, чем британским; Леонид Юзефович начинает свой документальный роман «Зимняя дорога» цитатой из «Садов и дорог»; «православно христианизированный Эрнст Юнгер» открывается в поздней прозе философствующего натуралиста Михаила Пришвина; манифест духовно-политического партизана «Уход в Лес» легко рифмуется с сибирской гамсунианой 1910–1920-х годов. Эрнст Юнгер не остался на периферии интеллектуального внимания. Мастер философского эссе, афоризма и дневниковой записи, предпочитавший общество прозаиков и поэтов XVIII века и вместе с тем не боявшийся экспериментов с литературной формой, стал современным классиком. Классиком в неклассическое время.
Перевод эссе «Сердце искателя приключений» и «Сицилийское письмо к человеку на Луне» выполнен по изданию: Jünger E. Das abenteuerliche Herz. Zweite Fassung. Sämtliche Werke. Bd. 9. Stuttgart: Klett-Cotta, 1999. S. 177–330; Sizilischer Brief an den Mann im Mond. SW. Bd. 9. S. 11–22. При написании послесловия использована библиография Хорста Мюлайзена (Mühleisen H. Bibliographie der Werke Ernst Jüngers. Stuttgart: Klett-Cotta, 1996) и два тома библиографии вторичной литературы, изданные сотрудником Архива немецкой литературы г. Марбаха-на-Неккаре д-ром Николаем Риделем (Riedel N. Ernst-Jünger-Bibliographie. Wissenschaftliche und essayistische Beiträge zu seinem Werk (1928–2002). Stuttgart, Weimar: J. B. Metzler, 2003; Ernst-Jünger-Bibliographie. Fortsetzung. Wissenschaftliche und essayistische Beiträge zu seinem Werk (2003–2015). Stuttgart, Weimar: J. B. Metzler, 2017).
Александр Михайловский – доцент Школы философии и культурологии Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», историк философии, переводчик, специалист по немецкой интеллектуальной истории XX века.