– А как зовут вас?
– Меня зовут Оливия. Вот видите, мы познакомились.
– Очень рад.
На салфетке была изображена эмблема клуба – сфотографированная сверху чашка кофе, которая напоминала сердце. Внутри чашки два женских силуэта – белые на черном фоне – обнимали друг друга за талию. Над эмблемой я написал «Оливии от Джеральда», и прибавил – уже под эмблемой: «Порочные идеи становятся привлекательными только тогда, когда мы воплощаем их в жизнь».
– Восхитительно, – вынесла вердикт Оливия. – Это так похоже на ваши романы! По атмосфере. И это так замечательно смотрится на этой салфетке. Я имею в виду эмблему.
Повисла неловкая пауза. Оливия до сих пор курила, но теперь изучала не меня, а веселившуюся внизу публику.
– Так что же, ты здесь не впервые? – предпринял я очередную попытку начать разговор, сам не понимая, зачем это делаю – несколько секунд назад я хотел остаться наедине со своими мыслями и, соответственно, отвязаться от собеседницы.
– Я часто тут бываю. Люблю места, где люди не стесняются своих желаний.
– Приятно проводить время в компании людей, которые похожи на тебя. В таких случаях становится не важно, как кого зовут, кто чем занимается и кто откуда приехал. Люди просто делают то, что им нравится. И не думают о том, что будет дальше.
– А что будет дальше?
– В моем случае? Ничего. Поэтому я так часто тут бываю.
Оливия потушила сигарету в пепельнице и посмотрела на мой стакан.
– Может, и мне что-нибудь заказать? – Она жестом подозвала официантку. – Будьте добры, принесите какой-нибудь коктейль. Покрепче. Полагаюсь на ваш вкус.
Официантка кивнула и удалилась выполнять заказ.
Оливия снова перевела взгляд на меня.
– Ты черпаешь тут идеи для романов?
– Скорее, настроение для романов. Или даже не так – вдохновение. Тут приходит особое вдохновение.
– Порочное?
– Скорее, такое, когда ты понимаешь, что можно все.
Оливия понимающе кивнула.
– Если все можно, то почему ты одинок?
– Когда ты знаешь, что можно все, тяжело найти кого-то, кто будет разделять твои взгляды на жизнь. Обычно мир человека узок. А мне неуютно с людьми, мир которых уже, чем мой. Мне будет тесно. Кроме того, люди имеют привычку привязывать к себе. Это мне нравится еще меньше.
– Значит, можно все, Джеральд?
– Ты права.
– А если можно больше , чем все?
Теперь улыбнулся я.
– Над этим следует поразмыслить, но идея мне нравится.
Мы неторопливо беседовали ни о чем – так вежливые люди называют беседу незнакомцев до тех пор, пока не приходит время признаться, что темы интересны обоим участникам разговора. Оливия выпила один коктейль, заказала себе еще, а я решил, что с виски я на сегодня покончил, и взял рюмку коньяка. Официантка забрала пустую вазочку из-под льда, поставив вместо нее небольшое блюдо с нарезанным лимоном и ломтиками горького шоколада. Шоколад я не ел, а вот Оливии он пришелся по вкусу. Видимо, коктейль он дополнял отлично – в какой-то момент она подвинула блюдо чуть ближе к центру столика и, время от времени забирая с него очередной ломтик, изучала происходящее внизу.
Близилась полночь. Яркий свет уже давно сменили более привычным для клуба красным светом – матовым, сумрачным и располагающим к тому, чтобы расслабиться и, оставив в стороне усталость и проблемы, переключиться на что-нибудь приятное. Я время от времени кивал проходившим рядом с нами знакомым, Оливия тоже улыбалась, видя знакомые лица. И мы оба выпили достаточно для того, чтобы признать беседу ни о чем пустой тратой времени.
– Может быть, потанцуем? – предложила Оливия.
Я чуть приподнялся для того, чтобы разглядеть игравших на сцене музыкантов.
– Что это за группа?
– Понятия не имею. Но играют они замечательно. Со страстью. Я думаю, что все, касающееся искусства, должно делаться со страстью. Иначе зачем заниматься искусством? Ведь искусство – это выражение чувств, а если нет страсти, то их никогда не выразить так, чтобы тебя поняли.
– Не знаю, что насчет музыки, но если говорить о книгах, то я согласен.
Группа не отличалась оригинальностью. Их музыку я охарактеризовал бы как нечто среднее между «Scorpions» и «Aerosmith» и, несмотря на скудные, хотя вполне достойные уважения попытки сыграть что-то оригинальное, выбраться из тени этих двух групп им не удавалось. Разве что вокалист мог похвастаться хорошо поставленным голосом, а также проникновенным исполнением песен, особенно медленных и лирических. Я признал, что в группе что-то есть, и мы с Оливией присоединились к танцевавшим возле сцены парам.
– О чем твоя новая книга? – спросила у меня Оливия.
– Пока что я редактирую прошлую. И, если не закончу через неделю, мой издатель сожрет меня живьем.
– И что же, рукопись уменьшается на несколько страниц?
– Как минимум страниц на двадцать.
– Что ты удаляешь?
– В основном, эротические сцены.
Оливия слегка отстранилась и посмотрела на меня.
– Эротические сцены? – Даже в темноте я без труда мог прочитать в ее глазах непонимание, смешанное с недовольством. – Зачем ?
– Это такие эротические сцены, в которые я вкладываю личный смысл. Если я перечитываю сцену и не помню, что именно я хотел этим сказать, я удаляю ее. Потому что читателю она будет не интересна.
– Ты сохраняешь их?
– Конечно. Может, когда-нибудь я оценю их по-новому, и тогда можно будет вставить их в другое произведение.
Несколько минут мы танцевали, слушая музыку. Вокалист закончил песню и обратился к одному из хозяев клуба, сидевшему в зале:
– Вивиан, это я написал для тебя. Надеюсь, тебе понравится, и нас не закидают гнилыми помидорами.
Уже давно не трезвая публика отреагировала на эти слова смехом, улюлюканьем и громкими овациями. Вокалист поклонился, заранее благодаря зрителей, и кивнул музыкантам.
Песня была великолепна. Может быть, в студийном исполнении или же где-нибудь на большом концерте ее никто бы не оценил, но она прекрасно вписывалась в спокойную атмосферу клуба. Публика притихла, даже бокалы перестали звенеть – все слушали музыкантов, не решаясь спугнуть появившееся в воздухе волшебство. Повинуясь какому-то внутреннему порыву (что со мной случалось редко, если случалось вообще), я обнял Оливию чуть крепче. Почему-то фарфоровый оттенок ее кожи и тепло ее тела никак не желали складываться воедино – мне казалось, что в этом есть что-то неправильное.
– Ты выглядишь так, будто тебя сделал из мрамора какой-то неизвестный скульптор, а потом вдохнул жизнь, – сказал я ей.
– Жизнь есть во всем, что создают люди. И в картинах, и в фотографиях, и в книгах, и в симфониях, и в статуях. Они все живые. Когда мы создаем, мы вкладываем во все кусочек жизни. Только не каждый чувствует эту жизнь.
– Значит, ты – статуя, а я просто чувствую твою жизнь?
– Конечно. А ты – герой всех своих книг. Когда человек творит, он создает себя. Каждый раз создает заново. Другого себя. Много-много жизней. Много-много масок, много-много лиц. Но каждый раз одно сердце.
– Не много ли героев для одного сердца?
– Наоборот. Слишком мало. Потому что если человек когда-нибудь что-нибудь сотворил, то он уже никогда не остановится. Ему нельзя прекращать творить.
– Не знаю, что это был за скульптор – тот, который тебя создал – но он постарался.
– Он знал, что ты ценишь искусство.
На ее губах до сих пор оставался сладковатый привкус коктейля, в котором можно было уловить терпкую шоколадную нотку. И мне показалось, что я переместился в другую реальность – там, где не существует обычных людей, а существуют только те, кого создали люди. Так ли точна граница между нашей привычной реальностью и той самой, темной и таинственной, познать которую довелось лишь немногим? А, может, ее вообще нет? Может, тот мир – естественное продолжение нашего мира или даже его часть? Разве мы сами – не чье-то творение? И, если так, то почему мы не можем быть ожившими статуями и героями своих собственных книг?
– Оказывается, что в реальности твои герои целуются не хуже, чем в книгах.
Оливия отстранилась, ленивым взглядом окинула зал и направилась к лестнице на второй этаж.
– Пойдем, – кивнула она мне. – Мой коктейль еще не допит, равно как и твой коньяк.
Вероятно, на моем лице можно было прочитать недовольство, потому что в какой-то момент Оливия насмешливо сморщила нос, болтая на дне стакана остатки коктейля.
– У тебя такой вид, будто тебя постигло самое страшное разочарование в твоей жизни, – сказала она.
– Не люблю незаконченных сцен.
– А я люблю. Незаконченная сцена дарит ощущение того, что ее можно будет продолжить .
– Надеюсь, не помешаю?
Всего несколько минут назад сидевший в зале Вивиан подошел к нам и положил руки нам на плечи.
– Все в порядке? – спросил он.
– Все великолепно, – ответила за нас двоих Оливия. – Тебе посвящают песни? У тебя сегодня праздник?
– Каждый день для меня – маленький праздник, дорогая. И я советую всем не привязываться к датам. Самый замечательный праздник – это праздник просто так. Увы, сегодня я праздную один, так как Адам занят делами из другой жизни… но, думаю, он возьмет свое, когда вернется.