отом ты понимаешь, что все совсем не так – время летит слишком быстро, так быстро, что ты даже не успеваешь это осознать. А потом эти два состояния начинают чередоваться между собой, и ты перестаешь понимать, что происходит. Сейчас время летит быстро, а в следующую секунду все вокруг тебя двигается как в замедленной съемке.
От кофе, который готовили Вивиан и Адам, не заплетался язык, а мысли не путались. Но ощущение времени, то летящего как стрела, то застывающего на месте, каждый раз сводило меня с ума. Это же ощущение не давало определить, когда начинается действие наркотиков и когда оно заканчивается. Ты в один прекрасный момент ловил себя на мысли, что все уже не так, как раньше. А потом постепенно возвращался к своему обычному состоянию. Но ощущение беспорядочного времени жило у тебя внутри еще несколько часов, и порой казалось, что оно возвращается. Вот-вот, сейчас ты сможешь поймать это наглое время за хвост, ты уже с ним совладал…
Тело Оливии в какой-то момент стало продолжением создавшейся у меня в голове иллюзии о статуе. О той самой ожившей статуе, которую создал скульптор, но создал для себя – и в надежде на то, что хотя бы один человек в этом мире найдет в ней отклик. Этим единственным человеком стал я. Не знаю, почему я был в этом так уверен, но сомнений на этот счет у меня не оставалось – другой бы не понял того, что хотел сказать своим творением мастер. Чувство, что она была создана только для меня, и, может, существовала только для меня, а для других ее не было в этой реальности, прочно укрепилось во мне, и я не находил в этом ничего странного. Напротив – мне казалось, что все должно быть именно так.
Это был тот самый случай, когда определения вроде «хорошо» или «плохо» вряд ли смогут достоверно описать секс и связанные с ним ощущения. «Плохо» каким-то непонятным образом становилось «хорошо», а потом они начинали расслаиваться, и уже не было ни того, ни другого. Больше всего это напоминало карнавал или костюмированный бал, где все люди носят маски. Если снимают одну маску, под ней оказывается другая. И так далее, до бесконечности. До утра. До того момента, когда никому уже не будет дела до происходивших ночью событий.
… Оливия наклонилась и, взяв со стола тонкую стеклянную трубочку, вдохнула с лежавшего на столе зеркала оставленную ей половину дорожки кокаина.
– Надеюсь, ты на меня не в обиде? – спросила она, полуобернувшись. – Ты за последние пару часов раза три говорил мне, что вместо зеркала в подобных случаях предпочитаешь женскую задницу. Почему бы нам не повторить это попозже, но по твоему сценарию? Ты оставил мне больше половины, а тебе, наверное, досталась всего-то пара крупинок?
– Ты думаешь, что я – наркоторговец, и у меня дома лежат три килограмма кокаина?
Оливия снова выпрямилась.
– Я не так хорошо знакома с тобой, Джеральд, чтобы делать такие выводы. Ну так что, тебе нравится моя идея?
– Нет. У меня есть идея получше.
Я взял ее за волосы, и она откинула голову назад, прижавшись ко мне.
– Все статуи любят анальный секс, или ты – особенная статуя? – спросил я, наклонившись к ее уху.
– Разве ты еще не понял, что я – особенная статуя, Джеральд? Я люблю все, что любишь ты.
– Значит, ты – послушная статуя?
– А ты не любишь послушные статуи?
Оливия негромко рассмеялась в продолжение своих слов и, взяв мою руку, обхватила губами пальцы.
– Люблю, – ответил я. – Но только те статуи, которые подчиняются исключительно мне.
… Плотные шторы в спальне были задвинуты не полностью, и через тонкую щель между ними проглядывало постепенно светлеющее небо.
– Скоро утро, – сказала Оливия. – Это была очень короткая ночь, правда, Джеральд?
Я не ответил. Мне хотелось спать. Действие кофе постепенно сходило на «нет», и усталость давала о себе знать.
– Твои герои спят, – снова заговорила она.
– А статуи спят?
– Иногда.
Она щелкнула зажигалкой и снова посмотрела в окно.
– Знаешь, что мне нравится в твоих героях? У них не такое сердце, как у всех людей.
– Правда? И какое же?
– Такое же, как на той салфетке, где ты оставил мне автограф. Черное. Только на ощупь оно приятное. Сердце из черного бархата.
Я посмотрел на нее.
– Почему?
– Есть люди, которые живут легко, не напрягаются. Идут по верхам. А потом умирают, так ничего и не поняв. У них обычное сердце. Чистое. Не в хорошем плане, а в том плане, что они жили всю жизнь и не трудились что-либо понять. Не спрашивали себя, зачем они живут. Не спрашивали себя, что им нравится. Вечно шли на поводу у чьих-то стереотипов. Боялись, что кто-то им скажет, что они себя неправильно ведут. А твои герои не такие. Они постоянно чего-то ищут. Они копают глубоко, потому что знают – только там можно найти то, что они ищут. Им все равно, что о них скажет кто-то другой. На ощупь оно приятное для всех, если не вникать. Если вникать, то оно порочное и черное. А если посмотреть глубже, то можно понять, зачем они это делают.
– И зачем же?
Оливия чуть приподнялась, наклонилась ко мне и поцеловала. Я положил ладонь ей на шею, но она отстранилась.
– Затем, – ответила она, – что без этого наша жизнь – дурацкие семьдесят лет, проведенные впустую. Это не люди ищут порок, Джеральд. Это порок их ищет. И, когда он их находит – находит правильных людей – то уже не отпускает. Но обставляет все так, будто они его нашли. Это религия, которая предлагает тебе все – и ты можешь это получить, если захочешь и постараешься.
Я обнял ее и привлек к себе.
– Наверное, у этой религии есть название? – спросил я, глядя ей в глаза.
Рука Оливии, до этого лежавшая у меня на груди, опустилась ниже.
– Нет, у этой религии нет имени. Но, похоже, похотливый сукин сын Джеральд, который всего-то пару часов назад занимался со мной любовью на подоконнике открытого окна, ее страстный последователь?
– А похотливая сучка Оливия, которая пришла в восторг от этой идеи, похоже, разделяет мои взгляды?
Она рассмеялась и убрала одеяло в сторону.
– Да. Но суть этой религии – это не культ и не обряды, а физическая близость к источнику.
Я откинулся на спинку плетеного кресла и прикрыл глаза. Послеобеденное солнце в прохладный день грело ничуть не хуже яркого летнего солнца. На балкон не доносились звуки с улицы, и тишину нарушала только игравшая по радио песня. На коленях у меня лежал портативный компьютер, рядом на небольшом табурете стояла чашка кофе. На этот раз это был обычный кофе, крепкий и не слишком сладкий. Как раз такой, какой необходим человеку после хорошо проведенной ночи и нескольких часов глубокого сна.
Тот факт, что Оливия ушла, когда я спал, скорее, обрадовал меня, чем огорчил. Такие приключения имеют одноразовый характер, и повторять их не имеет смысла – ощущения потеряют свою силу, да и пережитое в первый раз будет выглядеть совсем не так. Не оставила она и номера своего телефона. Я нашел только салфетку из клуба с изображением чашки с кофе. Это была просто салфетка – без намека на адрес, номер телефона или след помады. Салфетку Оливия вложила в лежавшую возле кровати книгу – создалось впечатление, будто она знала, что я люблю читать в выходные с утра, не вставая с кровати.
Я открыл портативный компьютер и бегло просмотрел электронные письма. Стер гневное письмо от издателя с угрозами, прочитав всего лишь несколько слов. Сейчас меня больше интересовала папка «Творчество». Открыв ее, я несколько секунд смотрел на редактируемую рукопись, после чего открыл другую папку – «В работе». До сегодняшнего дня она была пуста. Я создал новый файл Word, пару раз нажал Enter и, открыв документ, написал в заголовке: «Сердце из черного бархата».
19.02.2011 – 1.03.2011
БэерШева, Израиль