вшись пальцами за край стола, встал.
— Молодец, — похвалил его Жакмор. — Вот так и надо.
— А! Ба! — ответил Ситроэн.
Он отпустил столик, сразу же плюхнулся на пол и удивленно посмотрел на Жакмора.
— Вот, — сказал тот. — Не надо было отпускать. Это же так просто. Через семь лет ты в первый раз причастишься, через двадцать — закончишь учебу, а еще через пять — женишься.
Ситроэн недоверчиво покачал головой и снова встал.
— Ладно, — произнес Жакмор. — Надо бы предупредить сапожника или кузнеца. Здесь, видишь ли, воспитание суровое. Хотя подковывают же лошадей, и ничего страшного с ними от этого не происходит. Пускай твоя мать решает.
Он потянулся. Ну и жизнь! И совершенно некого психоанализировать. Служанка по-прежнему не поддавалась. Никакого прогресса.
— Я вас, жеребятки, сам отвезу в деревню, — сказал он. — Я уже, наверное, месяц там не появлялся.
Ситроэн опять кружил вокруг столика, но теперь уже на своих двоих.
— Смотри-ка, — поразился Жакмор. — Быстро схватываешь. Даже не думал, что ты так вырвешься вперед. Ну что же, будет мне компания…
Жоэль и Ноэль забеспокоились, Жакмор посмотрел на часы.
— Ах да, пора. И уже давно пора. Что же делать, каждый может опаздывать.
Жоэль заплакал. Ноэль подхватил. Безучастный Ситроэн бросил на братьев высокомерный взгляд.
Клементина пришла в полчетвертого. Жакмор все сидел на том же самом месте и, казалось, не слышал рева двойняшек. Невозмутимый Ситроэн сидел на коленях у психиатра и дергал его за бороду.
— Наконец-то, — сказал Жакмор и принялся разглядывать Клементину. Левая штанина разодрана в клочья, на виске — огромный кровоподтек.
— Похоже, вы хорошо развлеклись, — произнес он.
— Да, неплохо, — холодно ответила она. — А вы? Спокойный, уравновешенный тон так не вязался с нервным состоянием, которое угадывалось во всех ее жестах.
— Какой бардак! — критически высказалась Клементина немного спустя.
— Они хотят пить, — сказал Жакмор. — Они, знаете ли, нуждаются в вас не меньше, чем какие-то булыжники.
— Я не могла прийти раньше, — ответила она. — Сначала возьмем самого спокойного.
Она сняла Ситроэна с колен психиатра и усадила в кресло. Жакмор тактично отвернулся; смотреть на кормление было неприятно из-за сети голубых вен, покрывающей белизну кожи. К тому же сам процесс, как ему казалось, полностью извращал истинное назначение женской груди.
— А вы знаете, он пошел, — сообщил психиатр.
Она вздрогнула и невольно вынула сосок изо рта ребенка. Тот безмолвно ждал.
— Пошел? — она поставила его на пол. — Ну-ка!
Ситроэн уцепился за ее штаны и выпрямился. В некотором замешательстве она снова взяла его на руки. Рыдающие двойняшки подползли к ней на четвереньках. .
— А эти? — спросила она.
— Эти — нет, — ответил он.
— Вот и хорошо, — сказала она.
— Похоже, вам не нравится, что он пошел? — подсказал психиатр.
— Ну, — прошептала Клементина, — далеко эти цыплята не уйдут.
Ситроэн закончил сосать. Она притянула Жоэля и Ноэля за рубашонки и усадила для кормления.
Жакмор встал.
— А вообще-то вы их все еще любите? — спросил он.
— Они такие славные, — ответила Клементина. — И потом, я им нужна. Вы собираетесь уходить?
— Мне надо размяться, — сказал Жакмор.
— Зайдите к кузнецу, — приказала Клементина, — по поводу Ситроэна.
— Почему вам так хочется, чтобы они росли как деревенские дети?
— А почему бы и нет? — сухо возразила Клементина. — Вам это не нравится?
— Не нравится, — ответил Жакмор.
— Ну и сноб! — сказала Клементина. — Мои дети будут воспитаны по-простому.
Он вышел из комнаты. Ситроэн проводил его взглядом; детское лицо было печально, как каменный лик святого в разрушенной после бомбежки церкви.
III
Появилась служанка.
— Вы меня звали? — спросила она.
— Перепеленай их и уложи спать, — сказала Клементина.
Затем внимательно посмотрела на девушку и заметила:
— Ты неважно выглядишь.
— Ой! — расстроилась та. — Госпожа так думает?
— По-прежнему спишь с Жакмором? — спросила хозяйка.
— Да, — ответила служанка.
— Ну и что он с тобой делает?
— Ну, он на меня залазит.
— А выспрашивает о чем-нибудь?
— А то! — возмутилась служанка. — И почувствовать-то толком ничего не успеешь, а он уже слазит, и давай выспрашивать.
— А ты не отвечай, — сказала Клементина. — И больше с ним не спи.
— Так ведь свербит, — возразила девушка.
— Фу, какая мерзость. Вот сделает он тебе ребенка, тогда увидишь.
— Пока еще не сделал.
— Дождешься, — прошептала Клементина, почувствовав озноб по всему телу. — Как бы там ни было, лучше с ним не спать. Да и вообще, все это выглядит так отвратительно.
— Так мы ж с задка; гляди — не гляди, мне все равно ничего не видно, — сказала девушка.
— Пошла вон! — цыкнула Клементина.
Белянка забрала детей и вышла. Клементина вернулась в свою комнату. Разделась, растерлась одеколоном, обмыла ранку на лице и легла на спину прямо на пол, чтобы сделать гимнастику.
После упражнений перебралась на кровать. В следующий раз она не опоздает на кормление. Дети не должны ждать. Дети должны есть точно по расписанию, а остальное не важно.
Ангель лежал на кровати в неимоверно скорбной позе. Услышав троекратный стук в дверь, он поднял глаза и произнес: «Да».
Жакмор вошел в комнату и сразу же пристыдил:
— Конечно же, опять бездельничаем.
— Опять, — ответил Ангель.
— Ну, а вообще-то как? — спросил психиатр.
— Так, — ответил Ангель. — У меня лихорадка.
— Ну-ка, — Жакмор подошел к Ангелю и пощупал его пульс. — Действительно, — подтвердил он и уселся на кровать:
— Ноги уберите.
Ангель забился в угол. Жакмор, устроившись поудобнее, начал поглаживать бороду.
— Что же наш больной еще натворил? — спросил он.
— Сами знаете, — ответил Ангель.
— Искал другую?
— Нашел другую.
— Переспал?
— Не смог, — сказал Ангель. — Как только я оказываюсь с ней в постели, меня сразу же начинает лихорадить.
— А Клементина больше не хочет?
— Нет, — ответил Ангель. — А от других меня лихорадит.
— Знать, совесть нечиста, — заключил психиатр.
Ангель улыбнулся, почувствовав подковырку.
— Видно, вас зацепило, когда я сказал вам то же самое, — заметил он.
— Еще бы, — согласился Жакмор, — еще бы не зацепило, особенно если совести и в помине нет.
Ангель ничего не ответил. Он чувствовал себя явно не в своей тарелке. Расстегнув воротник, жадно вдыхал майский воздух.
— Я только что виделся с вашей женой, — сообщил Жакмор, желая отвлечь Ангеля от него самого. — Малыши растут чертовски быстро. Ситроэн уже стоит на ногах.
— Бедняга, — промолвил Ангель. — В таком возрасте… ноги от этого пойдут вкривь и вкось.
— Да нет, — возразил Жакмор. — Если он сам встает, значит, в ногах достаточно силы, чтобы держать тело.
— Природе видней, — прошептал Ангель.
— Ваша жена послала меня к кузнецу, — сказал Жакмор. — Вас не пугает, что она воспитывает их слишком сурово?
— Что я могу сказать, — ответил Ангель. — Страдал ведь не я, а она. Это дает ей все права.
— Категорически возражаю, — возразил Жакмор. — Не может такое бесполезное чувство, как страдание, дать кому бы то ни было на что бы то ни было какие бы то ни было права.
— Она относится к ним действительно плохо? — спросил Ангель, не обращая внимания на тираду психиатра.
— Нет, — ответил Жакмор. — К себе самой она еще более сурова. Но это не повод. Все это притворство и дурное воспитание.
— Я думаю, что она их любит, ~ сказал Ангель.
— М-м… да, — ответил Жакмор.
Ангель замолчал. Ему было явно нехорошо.
— Вам следовало бы отвлечься, — посоветовал Жакмор. — Покатайтесь на лодке.
— У меня нет лодки…
— Постройте лодку.
— Ну и идеи же у вас, — проворчал Ангель.
Жакмор встал и объявил:
— Я пошел за кузнецом. Раз она так хочет.
— Сходите завтра, — попросил Ангель. — Дайте этому бедолаге еще один день.
Жакмор покачал головой.
— Даже не знаю. Если вы против, то так и скажите.
— Я — лицо подчиненное, — сказал Ангель. — А потом, мне кажется, что она права. Ведь она — мать.
Жакмор пожал плечами и вышел. Широкая лестница, выложенная кафелем, дрожала под его ногами. Он быстро пересек холл и оказался в весеннем саду. Оплодотворенную землю так и распирало; вызревшие волшебные семена разрывались то там, то сям тысячью огненных лепестков, которые выглядывали из зияющих прорех травяного бильярдного поля.
IV
На следующий день была среда, Жакмор, подходя к деревне, решил обойти стороной главную улицу с ярмарочной площадью. У околицы он свернул на тропу и стал пробираться огородами, где росли дико-зеленые уртикарии и куделябзии, окрещенные крестьянами кровьпивцей.
Развалившись на пристенках и подоконниках, вальяжно солнцевались кошки. Все было тихо и мертво. Несмотря на постоянно обгладывающую его тоску, психиатр смог расслабиться и даже почувствовать себя, клеточно выражаясь, функциональным.
Он знал, что за домами с правой стороны течет полнокровный ручей, который чуть дальше сворачивает влево. Поэтому нисколько не удивился, увидев, что и тропинка под тем же самым углом повернула влево, — психиатр внезапно подумал, что протяженность ферм представляет собой величину постоянную.
В нескольких десятках метров от него группа людей выполняла, судя по всему, какую-то сложную работу. Расстояние между Жакмором и местом действия быстро сокращалось; раздался душераздирающий крик. Истошный вопль — сочетание боли и легкого удивления — с ведущей нотой гнева и слабым отзвуком смирения, которые никак не могли ускользнуть от чуткого слуха психоаналитика.
Он ускорил шаг и пульс. На высоких воротах из неотесанного дуба крестьяне распинали коня. Жакмор подошел поближе. Шесть мужчин прижимали животное к деревянной двери. Двое приколачивали переднюю левую ногу. Огромный гвоздь с блестящей шляпкой прошел уже насквозь, по шерсти текла кровь. Так вот чей крик пронзил Жакмора.