я прошёл пешком пару сотен километров для собственного удовольствия. Так меня носило ровно три года - туда и сюда, с запада на восток и с юга на север. В конце концов неожиданно для самого себя я осел в родном городе без денег, без работы, но с талантом к стихосложению, который я приобрёл во время своих странствий. И не с талантом даже, а с каким-то бесконечным горением, каким-то зудом по всему телу, так, что я не мог высидеть спокойно и получаса. Приютившим меня друзьям - жить дома, с мамой, я, после трёх лет вольницы, категорически отказался - я старался платить, по мере возможностей, добром - регулярно выставлял водку. Руслан же, у которого на квартире я непосредственно и жил, водку пил, но не много, наверное, следил за своим имиджем молодого, подающего надежды учёного-компьютерщика. Остальные пацаны (Колька и Серёжка) пили как полагается, хотя у них на квартирах я и не жил.
Серёжка пил по специальности. Неожиданно для всех нас он, окончив школу, не пошёл в институт, а, удачно избежав армии, устроился на кладбище могильщиком.
Зарабатывал он, понятное дело, прилично. Но не больше Кольки. Тот, работая в каком-то кооперативном ларьке (коих за последнее время в Саратове расплодилось), зашибал дай Бог нам каждому. Вообще, это было удивительно: дурак-Колька - кооператор. А лидер Серёжка - гробокопатель. Но Серёжка объяснил всё коротко и ясно: "Может, это то высшее, к чему я стремился. Всю жизнь. Вот так. Я работаю на грани жизни и смерти. И потом - за живого-то человека гроша ломаного никто не даст, а за покойничков деньги платят. Хор-рошие деньги".
Кроме водочных и сигаретных расходов затраты мои были невелики. Руслан зарабатывал, я время от времени стрелял у отца, иногда подкидывала мама в общем, на жратву хватало.
- Ну что, господин сочинитель, может, всё же, соизволите соприкоснуть с нашими стаканами ваш бокал? - вывел меня из размышлений Серёжкин голос.
Я соизволил. Мы чокнулись и выпили. Малопьющий и быстрохмелеющий Руслан сморщил лицо и тряхнул локонами, щекотнув ими мою щёку. Это оказалось на удивление приятным - словно прикосновение летнего ветра. Я посмотрел на Руслана и улыбнулся ему. Надеюсь, этого никто не увидел - ещё подумают Бог знает что.
- Ну, так позвольте узнать, господин поэт, в каких таких высотах витали ваши мысли. - Серёжка с интересом глядел на меня. По-моему, он заметил случившуюся мимолётность.
- Мои мысли, - ответил я, - вились мухой вокруг бутылки.
- Что ж вы так низко пали, ангел мой?
- Почему же пал. - Я почувствовал, как алкоголь прихлынул к моим щекам. - Эта бутылка... килька эта в томате... стол вот этот - ничуть они не меньше, чем синева поднебесная, снега, там, Килиманджаро... или цветок лотоса. Если постичь каждый предмет по-настоящему...
- Да, так что ж будет, если постичь каждый предмет по-настоящему?
- Не сам по себе, а... ну, в единстве со всем миром...
- Ну, так что ж будет-то тогда?
- Всё тогда будет! - Я грохнул кулаком по столу. - Тогда мы поймём, что стол - не просто стол. Увидим человека, который его сделал, увидим дерево, из которого он сделан, увидим лес, в котором это дерево росло...
- А потом - планету, на которой располагался этот лес, - ядовито подхватил Серёжка.
- Да! И планету.
- И весь космос, да?
- Да.
- А дальше что увидим?
- Увидим в космосе себя. И попробуем себя познать. Себя в мире и мир в себе.
- Колька, - сказал Серёжка, - Пушкину больше не наливать.
- Наливать, - рявкнул я.
- Ига, - Руслан приобнял меня за плечи, - ты чего? Даже я ещё трезвый.
- Да пойми ты, Русланчик! - Я чуть не плакал. - Мы все пытаемся запереться в свой маленький умишко, а от всеобъемлющего, Высшего Разума бежим, как от чумы.
Что ж мы за малодушные животные такие?
- Если б животные, - вздохнул Русланчик. - Мы - люди.
Если бы мы были одни, я бы, наверное, поцеловал его. Русланчик единственный на свете понимал меня.
- Ага, так я и думал, - удовлетворённо кивнул Серёжка. - Игорь Матушинский снова оседлал любимого конька. Слушай, этот твой Высший Разум под водку не очень-то идёт. Предпочитаю кильки. Даже не постигая их.
Колька заржал.
- Задай своему мерину овса, - хмуро буркнул я.
- Стремимся к высшему, оскрбляя ближнего? - съязвил Серёжка. - Ну-ну.
- Колька, извини, - сказал я.
- А за что? - удивился Колька.
- Он извинит, извинит, - успокоил меня Серёжка. - А теперь послушай, Игорёчек:
вот это стул, на нём сидят; вот это стол, за ним едят. Прочее меня не интересует - о столе во всяком случае.
- Сожалею, - сказал я.
- Впрочем, если тебе интересно знать, кто сострогал этот стол, могу сообщить - наш кладбищенский плотник, покойный, кстати. Скончался, выпив мебельного лаку.
Похоронен по месту работы. Чуть позже покажу его могилку. Ну что, приобщило ли это тебя к Высшему Разуму?
Я только рукой махнул.
- Правильно, - согласился Серёжка, - чего со мной, дураком, разговаривать.
Колька, наливай.
Колька опорожнил вторую бутылку и содрал закрутку с третьей. Руслан, пропустивший несколько кругов, на сей раз также подставил свой стакан.
- Напьёшься же, - предостерёг я его.
- Прикажешь эти разговоры трезвым выслушивать?
- О Высшем Разуме?
- О Пьяном Плотнике.
- Напились, - горько сказал Серёжка. - Нет, Николай, нет у них, белокостных, нашей с тобой рабочей выучки.
- Да уж! - Колька напыжился павлином.
- Сведём их, что ль, на свежий воздух?
Покрасневший от счастья Колька кивнул.
- Ну что, гопода. - Серёжка отставил допитый стакан в сторону. - Имею предложить вам небольшую экскурсию на свежий воздух, где вы ознакомитесь с красотами вверенного мне кладбища.
- Спасибо, - сказал я. - Особого желания не испытываю.
- Присоединяйтесь, присоединяйтесь, господин поэт. Если уж вы обыкновенный стол удостоили таким интересом, зачем же пренебрегать бывшим человеческим материалом?
Пошли, пошли, скучно не будет.
Мы оделись - я с неохотой - и вышли из тёплой сторожки на холодный ноябрьский ветер, в который уже вплетались одинокие колкие снежинки. Экскурсовод Серёжка шёл впереди с мощным фонарём.
- Не бойтесь, - приговаривал он, - я не собираюсь показывать вам все надгробья.
Только своих фаворитов. Видите вон тот памятник в виде пропеллера? Пропеллер, между прочим настоящий, от самолёта. Неудачная посадка - зашёл по ветру. Сам же дурак, и виноват. И сорока не было. Жена осталась, детишки... Теперь скорбят надписью на памятнике. У нас тут всякие - и генералы, и композиторы, и алкоголики... Во, кстати. - Он ткнул пальцем в скромную могилку, изрядно заросшую увядшим лопухом. - Плотник мой. Тот Самый. Кузнецов Роман Петрович, 1931-1984. Уж пять лет, как помре. Жены-детей не имел, ухаживать за могилкой некому. Поставили за счёт кладбища как проработавшему на нём бессменно тридцать лет. Овладел ремеслом, в армию сходил - и сразу сюда. Надписей, естественно, никаких сами понимаете, глупо бы выглядело: "Незабвенному Роману Петровичу от скорбящей дирекции кладбища".
- Завязвывай, Серёжка, - поморщился Руслан.
- А чё? - нахально удивился Серёжка. - Я, между прочим, единственный, кто оказвает этой могилке хоть какие знаки внимания.
- Какие?
- А такие. - Серёжка нагнулся, раздвинул рукою заросли лопуха и достал оттуда бутылку водки. - Я её здесь всегда нычкую. Напарник Корнеич такая сука - хоть ты где в сторожке спрячь - через три стены учует, найдёт и выпьет. А Роман Петрович - тот уж больше ничего не пьет - после мебельного лаку завязал.
У меня, честно говоря, мороз прошёл по коже. Русланчик прижался ко мне и дрожал, как щенок. Даже Кольке, кажется, было не по себе.
- Ну что, пацаны. - Серёжка содрал с бутылки закрутку. - Выпьем прям здесь, прям из горла за упокой души Кузнецова Роман Петровича, 31-84?
- Ну тя на хер, - сказал я. - Пошли, Руслан.
- Серёг, мож того её, в сторожке у тебя выпьем? - робко спросил Колька.
- Как угодно. Я свою порцию выпиваю здесь. - Серёжка приложился к бутылке и отпил ровно четверть. - Спи спокойно, дорогой плотник. - Он передал бутылку Кольке. - Пей.
Колька взял бутылку и направился к сторожке. Мы с Русланом зашагали вслед, но не к сторожке, а на выход. Угрюмо распрощались с Колькой и покинули кладбище через те же центральные ворота.
Автобуса ждали молча - настроение было пакостным и разговаривать не хотелось.
Людей на остановке, кроме нас, не было - кому охота тащиться в кладбищенскую глушь в будний день по такой погоде. Наконец, автобус подошёл, мы зашли и сели у окошка друг против друга. Руслан прислонил голову к оконному стеклу, рассматривая невидимые снежинки. Двери закрылись, атобус тронулся. От встряски Русланчик слегка ударился головой о стекло, потёр ушибленное и почему-то глянул на меня с какой-то полувиноватой улыбкой. Я улыбнулся ему в ответ.
- Ничего, - сказал он, слегка коснувшись своею рукою моей, - сейчас приедем домой, гори оно всё огнём, и всё будет хорошо.
- Обязательно, - кивнул я. Слова вылетали из меня, точно сами по себе. - Обязательно всё будет хорошо. Так хорошо, как нам с тобой и не снилось.
И действительно - нам пока и не снилось. Не снилось в последний вечер.
* * * - Кондрашов, Рябинин, Матушинский, Ибрагимов! - Голос Зои Александровны трепетал от негодования. - Лессе ву ля кляс!
- Чево? - Колька повернул к Серёжке свою широкую ряшку.
- Любимая учительница французского предлагает нам выйти прогуляться. С вещами.
- Возьмите вещи и к директору на выход - шагом - марш! - Некрасивое лицо Зои Александровны пылало от гнева.
- С вещами на выход, - вставил Руслан. - Пацаны, а ведь с этими словами освобождают из тюрьмы.
- Ибрагимов! - взвизгнула Зоя Александровна, - На твоём месте я бы не ёрничала, а подумала бы, как объяснить директору синяк под глазом. Совсем обнаглели!