Мне пришлось еще раз ехать в Колпино к доктору и Допытываться, — не знает ли он, кто из друзей или знакомых его младшего брата остался в живых.
Неудача с нашей затеей расстроила старика больше меня.
Он считал себя главным виновником этих неудачных поисков и старался загладить свою вину.
— Вы уж простите меня, старика, — говорил он извиняющимся тоном. — Такая чепуха получилась! Не ожидал! Никак не ожидал!
Я успокаивал его и объяснял: в нашем деле провалы неизбежны и они не должны обескураживать нас.
— Так-то оно так, — возражал доктор, — но я вас подвел. В мои годы это непростительно.
Разговорившись с ним, я узнал, что в Ленинграде на Петроградской стороне живет его сестра — профессор медицины. Я занес в свою записную книжку еще несколько фамилий. С этими людьми дружил и встречался тридцать лет назад младший брат доктора.
Расстались мы поздно.
Домой я вернулся глубокой ночью, но спать не мог.
Не знаю, как мне удалось дотянуть до утра: казалось, время остановилось.
Я ходил из угла в угол, ложился и снова вставал. Стрелки на часах точно застыли.
Наконец пробило восемь. Я не мог больше ждать и через полчаса уже позвонил по телефону в квартиру профессора.
Рекомендации доктора оказалось достаточно.
У порога меня встретила молодая девушка — дочь профессора.
— Проходите, проходите, — говорила она и с приветливой улыбкой протянула руку.
— Меня зовут Катей, — представилась девушка. — Я студентка медицинского института. Садитесь, — предложила она и указала на стул. — Маму вызвали по срочному делу, и она поручила мне принять вас.
Я сел и, не теряя времени, спросил:
— Вам известна цель моего прихода?
— Догадываюсь, — ответила студентка. — Вас интересуют предметы, связанные с именем Суворова. У нас с мамой есть старинные вещи, но нам неизвестно, принадлежали ли они Суворову. — С этими словами Катя сняла с буфета и подала мне хрустальный кубок с гравированным рисунком.
В моих руках лежал, сверкая гранями, почетный кубок Семеновского полка.
Это из него в дни полковых празднеств пили здравицы командир и офицеры, передавая его из рук в руки.
Я осматривал его, любуясь переливами хрусталя. Мои руки дрожали. Я волновался. Ведь этот кубок находился до 1917 года в полковом музее Семеновского полка; он мог привести меня к шпаге Суворова.
— Номер второй, — весело сказала Катя, — сиамские слоны!
Я глядел и не верил глазам. Передо мной стояла группа: три слона, выточенных из черного дерева и отделанных белой костью. Мастерство выдавало работу искусного художника.
— Я знаю этих слонов! — невольно вырвалось у меня.
— Осмотр продолжается, — шутя сказала Катя и вынула из шкафа пачку рисунков, перевязанных ленточкой.
— Гравюры восемнадцатого столетия. В них ни я, ни мама не разбираемся, но они особенно почитаются любителями древностей, — засмеялась девушка и подала мне связку рисунков.
Старинные гравюры взволновали меня еще больше. Мне казалось, вот-вот я нападу и на след желанной шпаги.
Без сомнения, в квартире профессора хранились вещи полкового музея. Непременно нужно было узнать, когда и как они сюда попали.
— Знаете ли, какова ценность этого для историка? — спросил я девушку, показывая на разложенные на столе диковинные вещи.
— Предполагаю! — ответила она. — Я тоже люблю старинные вещи, но не знала, что эти предметы принадлежали Суворову.
— Вы будущий врач! Что вам Суворов! — сказал я, не веря словам девушки.
— Я люблю Суворова. Просто так, как любят отца с матерью. Им гордится наш народ. Товарищ Сталин говорил о нем, как об одном из наших мужественных предков. Как же не любить Суворова!
Эти слова девушка произнесла негромко, но с большой силой. Я горячо пожал ей руку.
Мне хотелось узнать хоть что-нибудь о круге знакомых художника, но Катя не могла рассказать ничего нового.
Я только понял: у них хранятся вещи, привезенные когда-то бывшим начальником полкового музея Семеновского полка, художником Георгиевым.
— Приходите к нам еще, когда мама будет дома, — приглашала Катя. — Она расскажет вам о дяде.
Увлечение театральной живописью
Знакомство с профессором помогло мне продвинуться в поисках.
Мне показали старый, добротный, с большим замысловатым замком, сундук.
В нем, среди всяких ненужных вещей, находился покрытый эмалью значок офицера Семеновского полка — белый крест с золотым мечом по вертикали. Он принадлежал художнику.
Там же я обнаружил несколько его рисунков на батальные темы и удостоверение Петроградского Военно-революционного комитета.
На стене я увидел небольшие картины, написанные акварелью.
Странная манера письма не могла не обратить на себя внимание.
Я с интересом рассматривал акварели, пытаясь понять, что они изображают.
Мое внимание заметили.
— Это эскизы театральной постановки, — объяснила мне хозяйка.
— Чем они привлекли вас? Почему они здесь висят?
— Их писал мой брат — художник. Он работал над ними вместе со своим другом.
— А для какого театра, — спросил я, — и как называлась пьеса?
— Для какого театра, не помню, — ответила хозяйка. — И название пьесы забыла. Знаю, что это было незадолго до Октябрьской революции. Эскизы — память о моем брате.
— А не вспомните ли вы, когда они попали к вам? — спросил я.
Сестра художника сняла один эскиз со стены, положила его перед собою на стол и, разглядывая рисунок, продолжила свой рассказ:
— Как-то брат привез эти эскизы и старинные вещи и просил всё сохранить до его возвращения. Он упоминал, что какие-то вещи передал на сохранение своим друзьям-художникам.
Я просил профессора назвать фамилии этих художников.
— Он был общительным человеком и дружил со многими художниками из Академии. Не всех я знала и фамилии их теперь уже не помню, — развела руками моя знакомая.
Работа начальника полкового клуба над эскизами театральной постановки, его дружба с художниками-декораторами — всё это приводило к естественно правильному предположению: с начала революции судьба шпаги Суворова тесно связана с каким-нибудь театром Петрограда.
Если уж спрятал он шпагу, так сделал это в укромном месте у художника с крупным именем или в закоулках какого-нибудь театра.
Но какого? Ведь их в городе около двадцати. Придется просмотреть все…
Я изучаю театральную бутафорию
Все мы видим из зрительного зала сцену, любуемся декорациями, наслаждаемся игрой артистов.
Но мало кому из нас удается попадать в таинственные помещения, тесно обступившие сцену.
Они носят порой не совсем понятные названия: реквизиторская, бутафорская, костюмерная.
Все эти помещения заполнены интересными вещами. Месяц за месяцем, год за годом копятся эти вещи.
Реквизиторы подбирают из своих неисчислимых запасов сотни мелких предметов, необходимых на сцене по ходу спектакля: посуду и книги, трости и зонты, оружие и картины, скатерти и салфетки, клетки с чучелами и чернильные приборы.
Вот вы вошли в широко раскрытую дверь в пяти-шести шагах от сцены.
С потолка свисает чучело крокодила. Филин, примостившийся на полке, зловеще глядит на него. Подле филина на блюдах лежат искусно сделанные из картона, «поджаренные» гуси и утки.
И здесь же, гордо выгнув свои шеи, «плывет» стая белоснежных лебедей.
Флаги всех стран и народов заполняют уголки комнаты.
Все это именуется реквизитом.
Вы входите в соседнее помещение. Здесь мебель самых различных стилей. Но одна особенность бросается вам в глаза.
Вы ясно видите хорошо отделанную переднюю часть и боковины буфета, книжного шкафа или письменного стола. Но стоит вам посмотреть на эти прекрасные вещи с тыльной стороны, как вы обнаруживаете, что все они сделаны из фанеры и легких досок, а то и картона, и являются не настоящими вещами, а подделкой, бутафорией.
Поиски шпаги привели меня в реквизиторские и бутафорские городских театров.
Познакомился я и с репертуарными книгами, в которых хранились старые театральные афиши, наклеенные на листах плотной бумаги. Они были подобраны день за днем. Весь годовой репертуар театра.
Представьте себе книжный переплет размером в развернутую газету «Известия» или «Правда».
Для того, чтобы разложить такую книгу, требовался большой стол, на котором могли бы свободно лечь обе половинки переплета репертуарной книги.
Я перелистал десятки таких книг толщиной с кирпич. Почти месяц ушел на это.
На пожелтевших страницах огромных фолиантов за 1913–1918 годы то и дело встречались имена крупнейших актеров, певцов, художников.
Но изучение репертуарных книг не помогло мне разрешить загадку. Никакого следа работы начальника полкового клуба над декорациями для петроградских театров не нашлось.
Я был удручен новой неудачей и несколько дней не мог работать в полную силу. Мне казалось, — я не способен решить серьезный вопрос, у меня для этого недостаточно знаний.
«Бросить всё, — думал я, как уже случалось со мной в дни срывов и неудач, — бросить поиски шпаги и заняться другими делами, не требующими такого напряжения!»
Но другой голос точно шептал мне:
«Как бросить! Можно ли бросать раз начатое дело, если в нем заинтересован не ты один!»
Я прислушивался к этому голосу, а он звучал: «Ну, сорвалось. Не вышло сегодня, так выйдет завтра.
Вспомни. — Суворов часто говорил: „Без труда не вытащишь рыбки из пруда“. Или не правда это?»
Я успокоился и решил продолжать поиски с еще большим рвением.
Я стал изучать содержимое костюмерных и реквизиторских ленинградских театров, объясняя их работникам, что я разыскиваю. С их стороны я неизменно встречал самое живое участие.
Несколько раз я обращался с просьбами о помощи к одному театральному работнику.
Новый знакомый терпеливо выслушивал мои истории о поисках суворовских вещей, заинтересовался моими делами и однажды привел меня в Главный гардероб академических театров.