Профессор положил на колени скрипку и венок и стал вести себя как-то смущенно. Он обернулся и посмотрел на маленький холм, который остался позади нас метрах в ста.
– Мы не могли бы вернуться туда?
Тихо призывая Аллаха дать ему сил, Сулейман включил заднюю передачу. Глядя назад, он тронулся с места, как вдруг двигатель заглох. Сулейман сердито развернулся и повернул ключ зажигания, но машина не завелась. Он попробовал несколько раз – нет, не заводилась. Мы в растерянности смотрели друг на друга. Он предпринял еще одну попытку, на этот раз успешную, и мы поехали назад.
Мы проехали полпути до холма позади нас, как профессор попросил остановиться. Мы стали смотреть на него, ожидая дальнейших указаний. Поскольку Сулейман не понимал профессора, он обычно не поворачивался, когда тот говорил. Но сейчас ему было так интересно, чего же захочет Вагнер, что он развернулся и смотрел ему прямо в глаза.
– Я бы хотел остаться один. Вы поезжайте чуть дальше за холм и ждите меня там. Я скоро присоединюсь к вам.
– А потом? – спросила я.
– Потом… Э-э… Потом поедем назад, конечно.
Он вышел со скрипкой и венком и немного постоял рядом с машиной. Когда он открывал дверь, в салон проник леденящий холод. Профессор нетерпеливо ждал, пока мы уедем. Сулейман, видимо, резко нажал на газ, потому что машина рванула под рев мотора. От бешенства он так сделал или боялся, что двигатель снова заглохнет, я не поняла. Да и вообще, что происходит, что все это значит – я не понимала ничего.
Пока мерседес сдавал назад, я смотрела сквозь лобовое стекло вслед профессору. Он шел в такой холод, борясь с сильным ветром. Шел в сторону моря.
Сулейман спустился с холма и остановился. Отсюда не было видно ни моря, ни профессора. Я тут же вышла и, пройдя несколько шагов, поднялась наверх. Профессор продолжал идти. От холодного ветра с моря у меня перехватило дыхание, он словно пронизывал меня насквозь. Я и так не могла как следует согреться с момента, как вышла из дома.
Профессор дошел до берега и остановился. Пройди он еще несколько шагов, и его бы поглотили высокие волны. Он выглядел очень странно на сером фоне в своем черном пальто и шляпе. Вагнер положил футляр со скрипкой на землю, а венок держал в руках. Пройдя еще несколько шагов, он наклонился и, должно быть, пустил венок по морю, потому что, когда профессор выпрямился, в руках у него уже ничего не было.
Затем он развернулся и, сделав шаг, застыл. Думаю, ему мешало мое присутствие. Ну а я не собиралась заболеть по вине этого сумасшедшего. Я развернулась и ушла.
Когда я вернулась к машине, Сулейман, прислонившись к капоту, курил, то и дело потирая руки. Я положила руки на крышку капота, пытаясь немного согреться.
– Чем он там занимается? – спросил он раздраженно.
У меня не было ответа. Пожав плечами, я скривила рот, давая понять, что не знаю. От тепла мотора мне стало лучше. Так мы подождали несколько минут.
Когда я собралась уже сесть в машину, Сулейман бросил окурок на землю и начал подниматься на холм. Опасаясь, как бы он чего не выкинул, я передумала садиться и пошла за ним.
Когда Сулейман достиг вершины, он в изумлении развел руками. Я догнала его и увидела, что его так удивило. Сама я уже перестала чему-либо удивляться.
Бешеные волны бились о скалы, создавая белую пену. Кроме них все было серым. На фоне серого моря и серого неба к нам спиной стоял профессор, и черные полы его пальто развевались на штормовом ветру. Профессор играл на скрипке.
Сулейман снова развел руками и снова воззвал к Аллаху, на этот раз вслух. Затем развернулся и зашагал к машине. Я же пошла в сторону моря.
Пройдя чуть больше половины пути, я остановилась. Оттуда порывами доносились звуки музыки. Чтобы лучше слышать, я пошла дальше, остановившись метрах в пятнадцати позади него.
Профессор играл прекрасную лирическую мелодию. Она немного напоминала «Серенаду» Шуберта. Поскольку ветер дул в нашу сторону, мне было хорошо слышно, несмотря на шум волн. Я слушала музыку и глядела на человека в пальто, играющего на скрипке на берегу Черного моря.
Размышляя о том, что в жизни не видела более странной картины, я заметила, что Сулейман подъехал вслед за мной и остановился. Двигатель словно закашлялся и замолк. Когда Сулейман вышел, я тихо выразила свое неудовольствие:
– Ты зачем двигатель выключил?
– Я не выключал, он сам заглох, – резко ответил он. – Лучше не заводить его, пока он разогретый, подожду.
В этот момент музыка прекратилась. Профессор неуверенно брал несколько нот, будто не знал, как продолжить, затем останавливался.
– Господи! – протянул Сулейман с усталым видом, не считая нужным понижать голос, и сел в машину.
Он словно нарочно делал все, чтобы меня позлить.
Профессор вскоре вновь уверенно заиграл, но в том же месте снова стал растерянно перебирать ноты и остановился. Значит, все это время он начинал и бросал, не мог продвинуться дальше.
Остывающий капот уже не спасал. Я не выдержала и села в машину. Внутри тоже было нежарко, но в сравнении с берегом моря салон показался раем.
Через некоторое время я увидела, как на лобовое стекло падают снежинки. Снег сначала был слабый, затем усилился, превратился чуть ли не в метель. Кажется, мороз крепчал, в машине тоже становилось холоднее.
Безумный старик на берегу все продолжал играть на скрипке. Я представила, что со мной сделают, если он не перенесет холода и умрет. Ведь спросят с меня, захотят узнать, что мы забыли ранним утром на пляже недалеко от Шиле, а мне придется ответить им просто: «Не знаю».
Я вышла из машины, повязала на голову шарф и концом прикрыла рот. Борясь с метелью, увязая в песке, я пошла к морю. И зачем я надела ботинки на каблуках? Но ведь я же не знала, что мы приедем сюда!
Когда я приблизилась к профессору, то испугалась. Лицо у него посинело и выглядело ужасно, как у мертвеца. Губы побелели. Он плакал, на щеках замерзли слезы. Пальцы, похожие на белоснежные кости, окоченели на струнах скрипки. Если бы он не стоял, я могла бы поклясться, что передо мной замерзший труп. На плечах и шляпе начал скапливаться снег.
– Профессор! – крикнула я.
Он не слышал.
– Профессор! Профессор! Эй, мистер Вагнер! Вы умрете, пойдемте, пожалуйста!
Я взяла его за руку и потрясла.
– Эй, профессор!
Волны, как сумасшедшие, бросались на нас. Белые цветы, опавшие с венка профессора, качались вверх-вниз в бурном море, смешиваясь с белой пеной на серой воде.
Когда я открыла рот, чтобы позвать профессора, у меня на мгновение перехватило дыхание от ледяного ветра. Я коснулась его окоченевших рук и попыталась разжать пальцы и забрать скрипку. Но пальцы не поддавались. Я бросила это дело и изо всех сил потащила его в сторону автомобиля.
Однако он все время вертел головой, стараясь оглянуться назад. Всякий раз он слабо пытался высвободить руку, и я отпускала его, не желая применять силу. Он все смотрел на море, прищуривался, словно желая разглядеть что-то вдалеке, и порывался бежать туда. Я, конечно, тут же хватала его за руку и останавливала. Да и если бы не я, он не прошел бы и двух-трех шагов и упал бы. Я силилась снова развернуть его к машине и заставить идти. Едва ковыляя, он пытался что-то сказать, что-то вроде «сутурм… сутма… сутууума…». Я не могла разобрать, что он бормочет, только слова вроде «приплыла», «остановилась», «плывет», «взлетела». Но в тот момент меня волновало лишь то, как мы доберемся до машины. Тут он снова выдергивал руку, порывался вернуться. Мне приходилось его отпускать. За весь короткий путь так повторилось три-четыре раза.
Вагнер не понимал, что делает, словно был вне себя. Сопротивляться он не мог, и у меня получалось тащить его за собой. Однако идти было очень сложно. Холод и ветер только усугубляли дело. К счастью, вскоре Сулейман, увидев, что происходит, соизволил выйти из машины и прибежал на помощь. Мы вдвоем запихнули старика в салон.
Внутри стало совсем холодно. Не хватало только ветра, а температура была почти такая же, как снаружи. «Тупица, какой же тупица!» – про себя ругала я Сулеймана.
– Давай, заводи скорее!
Он тут же повернул ключ, но двигатель лишь издавал звуки.
– Ах! Господи, пожалуйста, только не это, только не это! Не сейчас!
Окоченевший профессор мелко-мелко дрожал. Сидя рядом, я слышала, как стучат зубы. Кажется, он был при смерти, даже не открывал глаз. Я взяла его руки в свои, попыталась согреть дыханием, но все тщетно.
Сулейман все пытался завести двигатель, но ничего не получалось.
– Давай, Сулейман, – закричала я, – сделай что-нибудь, он умирает! Ведь спросят с нас!
Эти слова его подстегнули. Со словами «бисмилляхи рахмани рахим»[39] он повернул ключ и вдавил педаль газа. После еще нескольких попыток мы потеряли всякую надежду.
Машина, провались она пропадом, снова заглохла. Можно было сойти с ума: мало того, что у нас на руках умирал человек, так и мы оказались в опасности.
Оставался единственный выход: я сказала Сулейману помочь и вытащила профессора из машины. Мы взяли его под руки и потащили. Он уже не держался на ногах, и мы несли его как труп. Я, правда, раньше трупы не таскала, но, наверное, это так и делают.
До мотеля «Блэк Си» было около трехсот метров, к тому же дорога была неровная. Каким бы худым ни был старик, нести его было нелегко, но в отчаянии от безысходности мы смогли преодолеть этот путь, открыли застекленную веранду и вошли внутрь. Никого не было видно, и холодно было так же, как и снаружи.
Несколько грязных столов и дешевых стульев, морские пейзажи на стенах выглядели такими убогими, что у меня заныло сердце. Ужасное место. Я подняла шум:
– Есть кто-нибудь?
Немного погодя к нам вышел тощий мальчик в теплой куртке. Выглядел он странно: лицо, брови, подбородок – все у него было заостренное.
– Скорее! – сказала я. – Человек умирает. Здесь есть отопление?