Какие же это были незаурядные люди! Чем больше я читала, тем сильнее удивлялась.
Эрнст Рейтер основал Институт жилищного строительства и городского развития, а по возвращении в Германию стал первым правящим бургомистром Берлина.
Знаменитый экономист профессор Вильгельм Рёпке, профессор Умберто Риччи из Римского университета Ла Сапиенца, один из создателей архитектурной школы Баухаус профессор Бруно Таут, профессор Клеменц Хольцмайстер – архитектор, профессор Курт Биттель – археолог… Список все продолжался.
Получается, был период, когда Турция собрала у себя крупнейших ученых мира. Однако о них не говорили ни в Турции, ни где-либо еще.
Среди сотен имен особое место было отведено профессору права Эрнсту Хиршу. Как можно было понять из статей, его учебник «Метод в практической юриспруденции» до сих пор является настольной книгой для всех юристов в Турции. В 1934 году Хирш принял турецкое гражданство.
Один из крупнейших исследователей литературы Эрих Ауэрбах написал свой труд «Мимесис» в Стамбуле.
Читая, я все больше и больше приходила в волнение, перед моими глазами раскрывались новые, совершенно неизвестные мне миры. Мы приходили в университет, не подозревая, какие сокровища хранятся рядом с нами, об этих богатствах не было известно никому, за исключением нескольких сотрудников.
В делах профессоров стояли пометки: «ариец», «полукровка» разных степеней и «еврей».
Все было прекрасно, вот только я до сих пор не нашла дело Максимилиана Вагнера. Бросив читать интересные документы, я принялась искать его фамилию. Просмотрев заставленные делами полки, я наконец нашла. Но как только папка очутилась у меня в руках, я поняла, что что-то было не так: все остальные дела были толстыми, со множеством бумаг и справок. А папка Вагнера казалась пустой.
И в самом деле, открыв ее, я обнаружила лишь два документа. Первым был протокол, подтверждающий, что сотрудник Стамбульского университета гражданин Германии ариец Максимилиан Вагнер был арестован турецкой полицией и выслан из страны. Здесь также было указано, что Совет министров объявил его персоной нон грата, о чем в Национальную службу безопасности поступила соответствующая бумага.
Из второго документа я узнала, что в университет, с целью сбора информации о господине Вагнере, приезжал специальный представитель рейхсканцлера Германии Адольфа Гитлера господин Скурла, сообщивший администрации, что данное лицо – британский шпион, отправлявший зашифрованные сообщения в виде нотных записей.
Ноты! Я остолбенела.
Среди стольких почтенных ученых мне попался шпион? Неужели я прониклась симпатией к секретному агенту, да еще и легла с ним в постель?
Сделав копии обоих документов, я поставила папку на место. Нермин-ханым что-то рассказывала окружавшей ее группе студентов. Я жестом поблагодарила ее издалека и пошла к себе, наверное, уже в сотый раз спрашивая: «Кто ты, Максимилиан Вагнер?»
Я попросила Хасана принести мне кофе с одной ложкой сахара, через некоторое время он принес мне чашку на желтом подносе. Я выпила кофе и немного посидела, не двигаясь, чтобы собраться с мыслями. Мне хотелось отойти от потрясения. Увиденные мной бумаги не оставляли сомнений, что Вагнер – шпион, но это слово совсем не подходило человеку, которого я знала. Будто речь шла о двух разных людях.
Керем уже должен был вернуться домой. Я позвонила Ильясу:
– Ты знаешь наш дом. Можешь забрать Керема и привезти сюда?
Ильяс согласился. Из окна я сразу же увидела, как он выехал. Тогда я набрала Керема:
– Сейчас Ильяс за тобой заедет. Собирайся.
Серьезность моего тона его смутила:
– Что такое, мама? Что-то случилось?
– Нет, – ответила я.
Я сложила руки на столе, положила на них голову и закрыла глаза. Мне было неспокойно. «Что же это происходит?» – думала я.
Отчего в этой стране столько всего скрывают? Под какой камень ни загляни, кого ни встреть, какую папку ни открой – везде ждали секреты. Неужели так будет продолжаться и дальше? Чтобы немного успокоиться, я по привычке принялась вспоминать плато Кафкасёр в Артвине[64].
Мне сразу стало легче. Я с радостью открыла глаза, затем медленно закрыла и оказалась там: в Артвине, на плато Кафкасёр. Я шла по заснеженным вершинам, утопая в сугробах, вдыхая морозный воздух. Восхищенно я смотрела на пихты и сосны, запорошенные снегом, – мне они напоминали лазских[65] и грузинских невест. Затем я прыгала в сугробы и каталась в снегу. У меня мерзли щеки, немели руки.
Мне пришлось открыть глаза. От того, как я лежала на столе, у меня затекла рука.
В тяжелые моменты я иногда вспоминала то чудесное место. Два года назад я отправилась в поход в Качкарские горы, ночевали мы в палатках. Красивый проводник рассказывал нам об этих волшебных краях: летом с гор текут бурные реки, которые зимой замерзают и создают великолепные ледяные скульптуры. На вершинах вдалеке друг от друга разбросаны деревянные домики.
В том путешествии меня переполняли ощущения прохлады, чистоты, прозрачности. Оттуда не хотелось уезжать. Я привезла в Стамбул три веточки пихты с плато и посадила дома. Две погибли, но одна выжила. Она медленно росла у меня в гостиной и всякий раз, когда я на нее смотрела, она согревала мне душу, словно друг, приехавший из дальних мест.
Когда я узнала историю бабушки Айше, этот росток стал мне еще дороже и я еще больше полюбила Кафкасёр. Какая-то часть моей души влекла меня к бабушке, я тосковала по прохладному кавказскому воздуху.
Скурла!
Это имя вдруг ворвалось в мои сладкие мечты и снежные воспоминания. Личный представитель Гитлера Скурла! Значит, он приезжал в университет и интересовался Максимилианом? Только что в архиве Нермин-ханым я встретила это имя, и теперь оно внезапно захватило мои мысли.
Вот еще один человек, о котором нужно было разузнать. Кто этот Скурла? И как это Вагнер передавал шифровки в нотах? Так вот почему он взял с собой скрипку? А мелодия, которую он играл на пляже, – часть секретного послания? Ноты и шифр? Я никогда о таком не слышала, однако за эту неделю со мной столько всего произошло, что я готова была поверить во что угодно.
Я потянулась к ноутбуку на рабочем столе, открыла поисковик и ввела имя «Скурла». И опять то же самое: система выдала множество разных Скурл, в которых невозможно было разобраться. Тогда я ввела «Скурла Гитлер», и в самом деле вышли статьи, подтверждающие существование такого человека. Большинство из них было, конечно же, на английском.
Я поспешно сохранила сведения и начала изучать связь музыки и математики. Здесь меня также накрыло лавиной информации. Я добавила в список того, что было необходимо прочитать, пункты «ряд Фибоначчи и музыка», «число пи и музыка». Выходит, Скурла существовал, а с помощью музыки можно было составлять различные шифры.
Пока я занималась поисками, мне принесли почту. Я не стала открывать все конверты, только просмотрела. Ничего важного не было.
Тут зазвонил рабочий телефон. На другом конце провода оказалась молодая стажерка Гизем, которая недавно начала работать в администрации:
– Вам звонят из российского консульства, соединяю.
Я удивилась, но не сильно.
– Майя-ханым, желаю вам доброго дня! – сказал мужчина со славянским акцентом.
– Добрый день!
– Позвольте представиться: Аркадий Васильевич, атташе по культуре Генерального консульства России.
– Слушаю вас.
– Если вы свободны, я бы желал нанести вам визит.
– А по какому случаю этот визит?
– Я желал бы побеседовать о вашем университете.
– Не связана ли тема беседы с профессором Максимилианом Вагнером, который у нас преподавал?
Я уже привыкла и даже могла немного пошутить.
В трубке повисла пауза. Очевидно, Аркадий Васильевич, не ожидая такого вопроса, смешался. Он заговорил по-русски, потом спохватился и перешел на турецкий:
– Больше про университет… С вашего позволения, я открою вам причину своего визита при личной встрече.
Аркадий Васильевич явно учился в Москве у пожилого тюрколога, так как говорил очень старомодно.
– Понедельник после обеда, в три, вам подойдет?
– Удобно, сударыня. Благодарю.
Он повесил трубку. Какой же важной персоной я вдруг стала.
Спустя час я спустилась вниз и стала ждать автомобиль. Керем с Ильясом уже должны были вот-вот приехать. Но я снова ошиблась, только через двадцать минут я села в подъехавшую к воротам машину.
Когда мы приехали в университетскую больницу, было десять минут шестого. Мы сразу поднялись на третий этаж в палату 344. Я постучала, по-турецки послышалось «войдите». Я вошла, профессор лежал в палате один.
– Профессор, какой у вас хороший, оказывается, турецкий.
– Да вот, импровизирую с несколькими словами, какие помню.
– Я привела к вам гостя, – сказала я и завела Керема.
Профессор чуть приподнялся в постели и пожал Керему руку.
– Это ваш сын, верно? Какой приятный сюрприз. Он знает английский? What’s your name?[66]
– Керем, – ответил сын.
Было видно, что он стесняется говорить по-английски. В школе язык преподавали хорошо, грамматику он знал неплохо, но, как многие турецкие школьники, робел, когда надо было поговорить с иностранцами. А поскольку он вообще не был разговорчив, то просто стоял и не знал, что сказать.
Профессор спросил, изучают ли они английский в школе.
– Yes![67]
На этом разговор сам собой сошел на нет.
– Как вы сегодня себя чувствуете?
– Очень хорошо. Ваша подруга доктор Филиз меня поставила на ноги. Можно сказать, мне даже лучше, чем раньше. Мне по этим трубкам переливали кровь, давали питание, витамины.
Он показал на подключенную к руке капельницу.
Он в самом деле выглядел лучше. И щеки порозовели.