В еженедельной колонке они прочитали, что евреев можно распознать по запаху, и снова горько посмеялись. У них уже вошло в привычку смеяться над каждой новостью, каждой статьей.
Макс отложил газету и сел в кресле прямо. Он с любовью и восхищением взглянул на читавшую жену. Затем наклонился и начал мягко гладить ее волосы кончиками пальцев. Дойдя до шеи, он коснулся ее губами.
– Может, автор и прав! Я тебя тоже узнаю по запаху. Он лучше любой терапии.
На этот раз Надя не смеялась.
– Они расследуют браки между арийцами и евреями! В других городах уже давно этим занимаются. – На ее лице появилось скорбное выражение. – Нам не дадут здесь жить.
– Кто знает, дорогая. Но в университете пока тихо. Тем более нас относят к самым благонадежным. Пока опасности нет.
Надя зажала в ладонях болевшую голову. Даже в гостях и на рынке, из разговоров с подругами она могла понять, что угроза растет. Муж постоянно старался ее утешить, преуменьшить опасность, но он не мог скрыть, что круг с каждым днем все сужался. Ситуация вышла из-под контроля.
Надя все время слышала о множестве людей, которые скрывали свою настоящую личность и выдавали себя за арийцев. Даже рассказывали истории, как иногда по ошибке хватали и отправляли в концлагеря настоящих немцев.
Надя не могла больше этого выносить. Так нельзя было жить.
Вероятность оказаться в таком лагере приводила ее в ужас уже только потому, что это означало разлуку с Максом. Она не могла и представить, как не сможет видеть мужа каждый день.
Но что было важнее всего – она чувствовала, что Максимилиан не сможет без нее жить, и, чтобы мужу не пришлось страдать от разлуки, вела себя со всей осторожностью.
К тому же у них будет ребенок. Уже прошло как минимум два месяца, и теперь она была совершенно уверена.
Тревоги и страхи все усиливались. До университетских друзей Вагнеров, должно быть, дошли какие-то слухи, и они один за другим переставали с ними общаться. Хотя Макс и говорил, что их «относят к самым благонадежным», реальность показывала, что это не так.
Да и не существовало никаких «благонадежных». Все подозревали всех. На днях ректор призвал Вагнера принести «клятву верности Гитлеру», тот отказался.
Отныне жить в Германии стало почти невозможно.
Они часами разговаривали об этом. Оба понимали, что уже давно готовы уехать, но как будто пребывали в нерешительности, все время рассказывая друг другу о необходимости отъезда. Несколькими днями ранее они заговорили о том же с родителями Максимилиана. Те тоже считали, что лучшим решением для молодой пары будет уехать из страны.
– Но куда нам ехать, где мы будем жить? – спросила Надя.
– В Стамбуле… Там у нас начнется новая жизнь. И друзья там живут.
Паспорта и визы, необходимые для выезда за границу, достал отец Максимилиана, у которого в Берлине были влиятельные друзья. Домашние вещи она продали не знавшему их старьевщику на другом конце города. Профессор Вагнер уволился из университета по семейным обстоятельствам.
Субботним днем они сели на поезд, следовавший в Париж. Последнее, что сделал профессор перед отправлением, – бросил конверт в почтовый ящик на станции. Надя один раз попыталась его отговорить, но не смогла помешать ему написать письмо.
Макс полагал, что его письмо имеет историческое значение, и считал своим абсолютным долгом его отправить. В нем он осуждал режим Третьего рейха, проклинал нацистскую политику Гитлера и сообщал, что гордится своей женой-еврейкой.
Было решено, что они проведут в Париже неделю, а затем сядут на Восточный экспресс «Венеция – Симплон» и направятся в Стамбул. Идея начать новую жизнь наполняла их радостью. Они сели за столик в роскошном вагоне-ресторане, где официанты носили бабочки.
– За грядущие счастливые дни!
Максимилиан пил шампанское и пребывал в праздничном настроении. Надя же пила только воду, поскольку ждала ребенка, а также у нее в последнее время постоянно болела голова – вероятно, от переживаний. В тот вечер у нее тоже была головная боль.
На границе поезд остановился, станция кишела нацистами. В своих высоких фуражках с козырьком и кожаных пальто со свастикой они походили на стаи волков.
В поезде Надя представила себя паре новых знакомых как Катарина. Но граница была совсем близко. Скоро на вопрос, как ее зовут, она с гордостью сможет отвечать: «Надя».
Максимилиан протянул нацистам документы. Поскольку они были оформлены безупречно, профессор был спокоен и даже толком не взглянул на проверяющего. Как он и ожидал, хмурый нацист поставил печати и вернул документы назад. Затем они с напарником пожелали Максу счастливого пути и пошли прочь. Они даже вежливо поприветствовали фрау Вагнер, коснувшись края фуражки.
Возможно, Вагнеры в последний раз видели нацистов. Ну и пусть, скучать они точно не станут. Не глядя на уходящих проверяющих, они продолжили прерванный разговор. Тут им принесли заказанный ранее десерт.
Однако Надя все потирала виски. Макс налил ей стакан воды.
– Дорогая, выпей лекарство, пока голова совсем не разболелась.
– У меня с собой нет, я оставила в чемодане. Потом схожу возьму.
– Нет, я принесу.
Макс встал и немного потер жене виски.
– Вот увидишь, приедем в Стамбул, и твои боли пройдут. Это все из-за волнений последних дней.
Коснувшись ее плеча, чтобы она его ждала, он ушел. Их купе было через три вагона. Поскольку поезд стоял, идти по коридору было легко. Войдя в купе, он открыл чемодан Нади и принялся искать таблетки. В это время поезд тронулся. Наконец он нашел лекарство в нессесере жены и пошел назад, врезаясь в стены коридора в набиравшем скорость поезде. Пройдя три вагона, он сел за их столик, где еда и напитки стояли, как прежде. Нади не было, она, наверное, ушла в туалет. Макс стал ждать, сделал глоток шампанского, положил таблетки рядом со стаканом воды, который он только что наполнил для Нади.
Поезд стремительно несся в ночном мраке. После того, как они покинули нацистскую Германию, грохот колес как будто изменился, стал веселым постукиванием. Теперь они были на французской земле. Пока не рухнет этот режим, они не вернутся назад. Профессор был полон решимости: в нейтральной стране он устроит для Нади самую лучшую жизнь и подарит ей счастье, которого она заслуживает.
Прошло время, Нади все не было. Окружающие украдкой поглядывали на Макса, это было странно. Подождав еще немного, он подошел к туалету на выходе из вагона и постучал в дверь.
– Надя, милая, ты в порядке?
Вскоре дверь открылась, и из туалета вышел элегантный господин в бабочке. Макс нашел официанта:
– Помните даму, с которой я ужинал?
– Конечно, герр Вагнер, – ответил официант.
– Где она?
– Фрау Вагнер высадили на границе офицеры гестапо.
– Что?!
– Да, так и есть. Вы ушли, а фрау Вагнер забрали.
Казалось, официанту было втайне приятно это говорить. Под напускной учтивостью скрывался жестокий нацист, которого очень веселила эта ситуация.
– Хотите сказать, моя жена осталась в Германии?
– Да, герр Вагнер! К сожалению, так и есть.
– Я должен вернуться.
– Нельзя, герр Вагнер. До следующей станции еще далеко.
В ужасе Максимилиан побежал к машинисту. Несмотря на все мольбы, он ничего не добился и, бросившись в коридор, сорвал стоп-кран. Весь поезд сотрясся и резко остановился. Прибежал проводник:
– Что вы наделали, герр Вагнер! – закричал он. – Остановили поезд посреди ночи в полях! Даже если вы здесь сойдете, вам некуда идти.
В этот момент Максимилиан увидел позади себя врача поезда. Это было последнее, что Макс увидел той ночью – врач резким движением вонзил ему в руку шприц. Макс тут же почувствовал сильную боль и потерял сознание. После того, как он с криками носился по составу как сумасшедший и, наконец, остановил поезд стоп-краном, машинист принял решение его усыпить.
Очнувшись, Макс увидел, что лежит у себя в купе. У него болела голова. Он попробовал встать, но оказался прикован наручниками к кровати.
Случилось страшное, в это было невозможно поверить. Сам он был во Франции, а Надя попала в лапы гестапо. Нужно было возвращаться. Он вновь закричал. Дверь открылась, и в купе вошел сотрудник безопасности поезда.
– Снимите наручники!
– Не беспокойтесь, в Париже снимем, – ответил сотрудник. – Вы представляли опасность для поезда и его пассажиров, и мы были вынуждены, пользуясь законным правом, вас обездвижить.
– Снимите наручники!!!
Сойдя с поезда в Париже, он сразу позвонил домой в Германию. Однако его отец разговаривал как-то странно, будто со знакомым, с которым на днях созванивался, и отвечал Максимилиану невпопад.
– Папа, что ты говоришь, я не понимаю!
– Да, приятель, я скоро тебе перезвоню.
– Я сейчас в Париже. Ты понял, что произошло в поезде?
– Хорошо, договорились. Давай так и сделаем. Ты лучше туда поезжай. Да, лучше всего там.
– Папа, ты говоришь мне не возвращаться? Да я и не могу. Я такое письмо написал ректору…
– Здесь гестапо! – отец перешел на шепот. Значит, он улучил момент, чтобы объяснить ситуацию. Затем он продолжил уже обычным голосом: – Да, Курт, дружище, как я и сказал, когда туда приедешь, созвонимся, хорошо?
– Я понял, папа. Ладно, я еду в Стамбул. Папа! Найди Надю, прошу тебя!
Теперь все, что ему оставалось делать в Париже, – ждать поезда до Стамбула. Макс, рыдая, бродил по улицам города, где его никто не знал. Он не ел, не пил, не садился отдохнуть в надежде, что, если он очень устанет, может быть, ему удастся поспать в поезде и он сможет добраться до Стамбула, сохранив здоровье и рассудок. Он хотел жить, должен был жить ради Нади.
На стамбульском вокзале Сиркеджи группа мужчин, в основном евреев, ожидала, когда из поезда выйдет пассажир. Весть о прибытии Вагнера опередила его самого, и его друзья поспешили на вокзал встретить его.
Они знали, что из поезда выйдет усталый и печальный человек, но увидя Вагнера, они не смогли скрыть изумления. Максимилиан за время пути превратился в ходячего мертвеца.