илиана попросили документы Нади и выписали свидетельство.
Перед уходом Максимилиан робко коснулся руки монсеньора Ронкалли.
– Я, наверное, слишком многого прошу, но, если бы вы сказали фон Папену, он мог бы найти мою жену?
– К сожалению, этого я не могу сделать, сын мой, – ответил архиепископ. – Да поможет вам Господь.
Профессор понимающе кивнул и попрощался, почтительно поклонившись. Выходя из здания, не зная, что в будущем Ронкалли станет папой и будет канонизирован, он подумал: «Этот человек святой».
Теперь, по крайней мере, появилась надежда, и у Макса в кармане лежало свидетельство о крещении Нади-Катарины в католическую веру. Да еще и от ватиканского делегата. Теперь ему во что бы то ни стало нужно было разыскать Надю. Если потребуется, он готов был с фальшивым паспортом ехать на поиски в Германию.
В одиночку ему было не справиться, но у него было много друзей среди немецкой профессуры. Однажды во время обеденного перерыва он шагал по площади Султанахмет вместе с Эрихом Ауэрбахом. Эрих жил здесь с 1935 года. Он был тихим и серьезным человеком, держался особняком, однако пользовался всеобщим уважением.
Макс ему полностью доверял. Доверял и его доброму сердцу, и его уму и рассудительности. Поэтому Макс описал ему ситуацию и спросил, что делать.
Эрих ответил не сразу, немного задумался. Какое-то время они молча шли бок о бок. Затем Эрих заговорил как будто сам с собой, не оборачиваясь к Максу:
– Тебе может помочь Шумми.
В его голосе слышалась неуверенность. Он сказал это, склонив голову, глядя на мыски ботинок. Но Макс знал, что Эрих не станет говорить впустую, и одной его фразы было достаточно, чтобы подарить надежду.
– Как? – спросил Макс. – Как он может мне помочь?
Ауэрбах имел в виду знаменитого педиатра, профессора Альберта Экштайна. Друзья звали его Шумми. Потеряв свое место в Дюссельдорфском университете, он по приглашению Министерства здравоохранения Турции в 1935 году переехал с семьей в Анкару, где начал работать в старейшей больнице города. Турки доверяли его авторитету и приводили лечить своих детей. Даже фон Папен и другие немцы обращались к нему, когда болели их дети и внуки.
Ауэрбах рассказал Максимилиану интересный факт о Шумми: у Шакира Кесебира, одного из самых уважаемых людей Анкары, заболела пятилетняя дочь Тюлин, и девочку повезли в Вену. Пневмония переросла в эмфизему легких, и состояние было очень тяжелое. Супруга Шакира Кесебира позвонила из Вены и сказала, что ребенок при смерти. Тогда Шакир-бей попросил Шумми поехать в Вену и осмотреть дочь, но к тому моменту Гитлер уже захватил Австрию. Семья Шумми была против такой опасной поездки, однако к делу подключился Ататюрк и дал гарантию: «Наш атташе каждую секунду будет рядом с вами. Поезжайте и спасите ребенка».
Тогда Шумми поехал на поезде в Будапешт, там к нему присоединился турецкий дипломат, и они вместе добрались до Вены. Когда они приехали в больницу, девочка действительно была в шаге от смерти, ее лицо уже посинело и распухло. Экштайн потребовал, чтобы ее немедленно прооперировали, однако местные хирурги отказались «оперировать труп». Шумми настоял, и девочке провели операцию на грудной клетке, вычистили воспаление, и ребенок задышал свободно.
Шумми вернулся из Вены в очень подавленном состоянии, потому что стал свидетелем нацистских репрессий. Он объяснял бездействие венских докторов в случае с Тюлин тем, что «мыслями они были в другом месте» из-за событий Аншлюса. Из Вены он приехал с доктором-евреем и с медбратом, членом запрещенной в Германии социал-демократической партии, у которого пропала без вести невеста-еврейка. Шумми похлопотал, чтобы турки выдали им дипломатические паспорта.
Максимилиан удивился, как обычно молчаливый Ауэрбах рассказал эту историю со всеми подробностями.
– Большое спасибо, Эрих! Ты мне очень помог.
Он уже твердо решил ехать в Анкару к Шумми.
– Подожди, – сказал Эрих. – Еще не все. Я не просто так все это рассказываю, есть кое-что важное.
– Говори скорее.
– Шумми стал настолько знаменит в Анкаре, что у него лечатся все члены правительства, жена фон Папена и даже нацистские бонзы.
– Нацисты?
– Да, вот это точно тебе пригодится. Недавно Шумми позвали в дом к Майцигу, который под маской атташе по торговле руководит всеми нацистами на территории Турции. У ребенка Майцига сильно подскочила температура. А ты знаешь, его дом – это логово немецких шпионов.
– Знаю, я слышал про него.
– Шумми помог ребенку, и когда уходил, Майциг остановил его. «Благодарю вас, доктор Экштайн, – сказал он. – Могу ли я что-либо для вас сделать? У вас остались родственники в Германии?» Шумми ответил: «Все умерли. Благодаря вам все умерли». А когда Майциг предложил деньги, он отказался: «Ваши деньги слишком грязные для меня!»
Этот рассказ Ауэрбаха, возможно, означал спасение для Нади. Макс поблагодарил Эриха, горячо пожав ему руку. А на следующий день отпросился в университете и на поезде поехал в Анкару на встречу с Шумми.
Доктор Экштайн пил кофе с посетителем в своем кабинете в анкарской больнице. Он был почти лысым, лишь по бокам головы оставались черные волосы. У него было лицо умного и волевого человека. «Настоящий “ходжа”», – подумал Макс, только увидев Экштайна. В своем белом халате он вызывал чувства надежности и доверия.
Ассистенты и студенты, вившиеся вокруг Экштайна, относились с большим уважением к «ходжа-бею», как они его называли. Он радушно поприветствовал Макса и сразу пригласил в свой кабинет, торопливо попросив два кофе. Было ясно, что времени у него мало. Понимая это, Макс в общих чертах рассказал свою историю.
– Я не знаю, в каком лагере сейчас моя жена, жива ли она, готовится ли рожать. Но вот свидетельство о крещении. Прошу вас, профессор, жизнь моей семьи в ваших руках.
Доктор Экштайн внимательно смотрел на гостя. В глазах поблескивали слезы. Очевидно, несмотря на строгий внешний вид, у него было мягкое сердце.
– В такой ситуации нельзя вам не помочь. Но я поклялся, что больше не пойду к этому нацисту Майцигу.
– Речь идет о спасении жизни. Умоляю, помогите мне, – Макс закрыл глаза и немного помолчал. – Напишите письмо, я сам поговорю с Майцигом.
– Нет, это будет то же самое.
Он пристально взглянул на Макса.
– Я ничего не обещаю, но, возможно, есть выход.
Вагнер ждал, затаив дыхание. Спрашивать что-либо, просить Экштайна продолжать не было смысла. Он и так ждал уже долгие месяцы. Только иногда это ожидание казалось ему бесконечно долгим.
– Скоро в больницу приедет фрау фон Папен, – продолжил Экштайн. – Может быть, мне удастся обратиться к ней с просьбой во время осмотра.
Макс видел, что доктор размышляет, как лучше ему помочь. И в самом деле, это могло сработать.
– Вы удивительный человек, профессор! Я до конца жизни не забуду вашу доброту.
– Подождите, еще ничего не ясно.
Вагнер отдал ему свидетельство о крещении и встал с кресла.
– Я буду ждать в саду. Буду признателен, если вам удастся уделить мне пару минут, когда фрау фон Папен уйдет.
– Я бы предложил вам подождать здесь, но при жене фон Папена это будет неудобно.
– Вы обо мне не думайте. Когда она уйдет, я поднимусь к вам.
В саду Макс бродил среди несчастных анатолийских крестьян, сидящих на корточках в ожидании чего-то. Он толком не замечал ничего вокруг, и ничто не привлекало его внимание, хотя он и видел, что сюда каждый пришел со своей бедой. Важнее всего было убить время и найти силы терпеть.
Вскоре подъехал черный автомобиль в сопровождении полицейских. Из машины вышла фрау фон Папен, окруженная телохранителями. Главврач и директор больницы встретили ее на лестнице и с большим почтением пригласили войти.
В отличие от крестьян в саду, ждущих часами, а иногда и днями, эту женщину пропустили без очереди.
Максимилиан ждал и ждал… В какой-то момент он тоже решил попробовать сесть на корточки, как деревенские, но за несколько минут у него свело ноги. Он не понимал, как люди могли сидеть в такой позе часами и даже сутками. Наверное, в этом состояло главное отличие турецких крестьян от представителей других народов.
Он потерял счет времени, когда наконец фрау фон Папен в сопровождении главврача и директора села в машину. Шумми не выходил ни встречать ее, ни провожать. В волнении Максимилиан направился к нему в кабинет.
Некоторое время они смотрели друг на друга молча. Экштайн выглядел усталым, было видно, что ему нездоровится. Макс боялся что-либо спрашивать, он думал, что не выдержит отрицательного ответа.
– Профессор Вагнер, – начал Экштайн, – я сделал, что мог. Отдал фон Папен свидетельство о крещении вашей жены и попросил помочь. Она сказала, что сделает все необходимое. Когда она поблагодарила меня на прощание, я сказал: «Не стоит, достаточно, если вы поможете Наде-Катарине». Она дала слово. Теперь от меня ничего не зависит. Все мы в руках Божьих.
Они снова помолчали, глядя друг на друга. Экштайн отдышался и добавил:
– От всего сердца желаю вам благополучно воссоединиться с женой.
Максимилиан не знал, как благодарить доктора. Он подошел и пожал ему руку. Затем, ничего не говоря, вышел из кабинета.
Тем же вечером он сел на поезд и вернулся в Стамбул. Направившись сразу к Эриху, он все ему рассказал. Теперь оставалось только ждать.
Макс испытывал огромную благодарность к Ауэрбаху, Экштайну и другим евреям, поддержавшим его. Германия разрушила их жизни, убила родных, а они, не моргнув глазом, помогали ему, «чистокровному» немцу.
Каждый день тянулся как столетие. Он ожидал сведений из разных источников, но никакой достоверной информации не поступало. Однажды он узнал, что родители Нади были убиты после оккупации Румынии гитлеровскими войсками. Сначала евреев заперли в здании, а затем начали отпускать группами по несколько человек. Вот только это был обман. Выходивших людей не отпускали, а убивали, подвесив на крюки для туш.