Или я была к себе несправедлива? Ведь и окружающие признавали, что я люблю читать, исследовать. Если бы это было не так, стала бы я, как сейчас, ломать голову над столькими вопросами?
Или я не ломала голову, а наоборот, разгружала ее? Чтобы не думать о белом «рено», преследовавшем нас до «Пера Палас», чтобы направить мысли в другое русло…
А, вот и приехали! Под дождем, по пробкам, дорога заняла не менее часа. Ну и прекрасно, еще один день пережили. До утра забуду про белый «рено», профессора, университет, дела…
Я выпрямилась в кресле, где так удобно устроилась. Поблагодарила Сулеймана и вышла из машины с приятным чувством расслабленности. Даже дождь меня не беспокоил. Заходя в дом, я посмотрела время. Шел десятый час! «Керем волнуется, – подумала я. – Да нет, с чего бы ему волноваться? Уверена, он даже не заметил мое отсутствие». Сейчас я поднимусь на лифте на четвертый этаж, открою своим ключом квартиру номер 9 и, пока буду снимать в прихожей насквозь промокшее пальто и ботинки, увижу, что, кроме комнаты Керема, вся квартира погружена во тьму. Через тонкие двери соседних квартир будет доносится приглушенный шум телевизора, изредка женский смех и детский плач. Я все еще буду чувствовать запах разнообразной еды, наполнявший лестничную клетку. Пройду внутрь, включу свет в гостиной, а затем пойду в комнату Керема и найду его за компьютером – он будет сидеть, наклонясь вперед, худой и сгорбленный.
– Привет, как дела? – скажу я.
Не глядя на меня, он пробормочет что-то вроде «нормально».
Пойду на кухню, найду в холодильнике половинку пиццы, оставшуюся со вчерашнего дня, разогрею ее и вместе с банкой колы поставлю перед Керемом. Он возьмет пиццу, не отрывая взгляд от экрана. Я же пойду в ванную и, стоя под горячим душем, буду перебирать в голове события дня. Затем завернусь в белый банный халат и с мокрой головой пойду на кухню, сделаю себе бутерброд с сыром и устроюсь в гостиной перед телевизором. Буду одновременно жевать и смотреть новости про политику и экономический кризис, подробности совершенных сегодня преступлений, как ругаются друг с другом лидеры партий, как скачут на сцене певцы и певицы. Перед сном я пролистаю каналы в поисках какого-нибудь фильма, мне попадется фестивальное кино, очень модное в последние годы: мужчина придет домой и скажет «привет», женщина спустя четыре минуты ответит «привет», так мне снова расскажут об одиночестве и разобщенности в этой стране, где не продохнуть от толп людей.
Потом я крикну: «Керем, ложись уже», прекрасно зная, что он меня не послушает, и сама лягу спать. С полотенцем на влажных волосах я буду мечтать о других жизнях, других мирах. Стоит мне только положить голову на подушку и закрыть глаза, как я уже буду не Майей, а кем-то другим. Иногда влюбленной молодой девушкой, иногда политическим активистом, иногда искателем приключений… Кем-то из них или еще кем-нибудь, но непременно не Майей.
Я прочту про себя стихотворение Эмили Дикинсон «Другое небо», которое повторяю как минимум раз в день со студенческих лет и с которым я, как с молитвой, каждую ночь отхожу ко сну. И читая, буду тосковать по другому небу, конечно.
Выйдя из машины перед своим домом, я сделала все точно так же, как представляла себе, и легла в постель с полотенцем на голове. Но в ту ночь, прямо перед тем, как уснуть, я поняла с удивлением, что профессор произвел на меня впечатление и мне не терпится на следующий день его увидеть. Это что-то новое.
Через несколько часов я проснулась от неспокойного сна с другой мыслью: что мне делать с этим ребенком? Я неправильно его воспитываю, или это все дети такие? Недавно я вычитала в газете, что изобрели программу, автоматически выключающую компьютер, потому что сами дети сделать этого не могут. Купить такую, что ли? Керем со мной совсем не разговаривал. Да и не только со мной, ни с кем не разговаривал. Все его общение было в компьютере.
Когда я с огромным трудом и после долгих убеждений отвела Керема к психологу, тот сказал, что причина в «страхе перед жизнью»: «Вы удивитесь, как много таких детей. Мир стал жестоким и неуютным. Тем более в больших городах. Школы – рассадник насилия. Некоторые чувствительные и развитые дети, стремясь защитить свою личность, полностью закрываются и переносят общение в онлайн».
Лежа на спине, я открыла глаза. Должна была признаться: несколько дней назад, в то редкое воскресенье, когда Керем проводил день с отцом, я включила его компьютер. Мне хотелось узнать, чем он интересуется, и меня встретил поистине ужасающий мир. Я была поражена, увидев, как много порнофильмов предлагают в свободном доступе мальчикам-подросткам. Во всех этих фильмах женщин подвергали страшным унижениям, измывались над их телами ради мужского удовлетворения.
Что только ни делали несчастные девушки. Мужчины не стыдились их мучить, причинять такую боль, что слезы лились из глаз, доводили до рвоты и кровотечения, душили. Девушкам засовывали в рот мячи, их заковывали в цепи, связывали, как пакет, стегали плетьми, заставляли совокупляться с лошадьми, собаками, обезьянами, змеями. Были даже фильмы, где здоровые мужики насиловали маленьких девочек. Естественно, сами они этого не хотели, таковы были требования «рынка». Наверное, в порноиндустрии понятие «рынка» представало во всей своей омерзительности и пагубности.
Здесь не было места любви, ласке, нежности. Это было пространство насилия, враждебного самим основам человечности. «Неужели мой сын с такой стороны узнаёт мир и женщин? – думала я. – Так он планирует вести себя с ними? Он потому совсем не уважает свою мать, что она принадлежит к такому униженному женскому полу?» Это был извращенный мир. Раз зрители, как наркоманы, требовали все больше и больше, они что, в конце концов, начнут расчленять девушек?
Затем я зашла на несколько сайтов, где был зарегистрирован сын. Поскольку требовался пароль, я не смогла их все внимательно изучить, но с ужасом увидела, что на этих сайтах было все: от простых способов самоубийства до инструкций, как сделать бомбу. Над всем, что называется «ценностями», насмехались, а взамен рисовали образ нигилистического, пустого мира, который не стоил того, чтобы в нем жить.
Я выключила компьютер и заплакала. Так вот какой этот мир интернета, который привязал к себе моего сына. Это ад, о котором мы ничего не знали. Пока учителя и родители пытались под видом образования дать какие-то крохи знаний, настоящее «образование» молодежь получала на этих сайтах.
Как можно было закрывать на это глаза? Почему никто не боролся с этой системой, которая настолько наплевала на права человека, которая превращала миллионы таких детей, как Керем, в ненормальных маргиналов с суицидальными наклонностями?
Когда я говорила об этом Ахмету, он отмахивался от меня, старался закрыть тему: «Он еще ребенок, это нормально, переходный возраст, не бери в голову». Ему не хотелось заниматься воспитанием ребенка, которого он спихнул на меня и сбежал, когда можно было провести время с новой пассией.
Должно быть, я так устала прокручивать все эти мысли в голове, что заснула. Когда я снова проснулась под утро, мне вспомнился белый «рено». Может быть, я преувеличиваю, и это всего лишь совпадение?
Но я все же выглянула из окна. В такой час на улице было тихо и безлюдно. Под фонарем стоял припаркованный белый «рено», но я не могла разобрать, есть ли в нем кто-то. Да и сколько таких «рено» у нас в стране? Как я там думала по пути домой… Как много богатых, как много бедных… Я снова легла.
Через два часа прозвенел будильник, и я начала в спешке собираться и параллельно пыталась разбудить Керема. Это повторялось каждый день: он не вставал без уговоров до самого моего выхода. Я включала громко телевизор, раздвигала шторы, зажигала свет, но все без толку. Я знала, что после моего ухода он встанет, но не пойдет в школу, а сразу усядется за компьютер. Порой он вел себя нормально, вставал вовремя, и мои потуги его собрать и посадить в школьный автобус не пропадали зря. Однако порой дела шли совсем плохо.
В один из таких дней я позвонила Ахмету. «Твой сын не хочет вставать и не ходит в школу. Я уже не могу с ним, он твой сын тоже, приезжай и забирай его!» – сказала я, но Ахмет, ответив, что спешит на встречу и не может разговаривать, бросил трубку. От обиды я разрыдалась.
И вот очередным утром такого тяжелого дня я выскочила из дома и побежала на остановку маршрутки. По дороге успею купить симит, а в университете выпью чаю. Времени на завтрак не было.
Подходя к своему кабинету, я увидела, что у двери ждет Сулейман.
– Доброе утро, абла! Я к тебе по делу.
– Заходи.
Он широко улыбнулся:
– Как дела?
– Хорошо. Говори, что хотел, я спешу. Несу документы ректору.
– Я как раз об этом.
– О чем?
– Ректор тебя любит… У меня двоюродный брат есть, Хусейн. Я вот думаю, ты бы сказала ректору про него, он бы его пристроил уборщиком или чай разносить.
«Теперь ясно, почему он вчера был такой добрый», – пронеслось в голове.
– Я не могу о таком просить ректора, – ответила я. – У тебя языка, что ли, нет, сам скажи.
Он посмотрел на меня с обидой и злобой. Я решила сменить тему.
– Нам в одиннадцать надо быть в отеле, – продолжила я мягко. – Во сколько поедем?
– В десять нормально будет, – ответил он холодно. Голос был не обиженный, а скорее злой. Но и злоба была не так явно слышна.
Вот такой затаенный гнев на самом деле гораздо опаснее. Ты узнаешь об этом еще в молодости. Открытая злоба обычно создает временные затруднения. Но если человек подавил свой гнев, если ты это почувствовал, тогда берегись. Затаенная злоба может навлечь беду позже.
Наверное, не надо было вот так прямо говорить Сулейману, что я не буду ему помогать. Так на Ближнем Востоке дела не делают. Вот сказала бы я: «Хорошо, я похлопочу о твоем брате», не было бы проблем.
На самом деле хлопотать перед ректором было не обязательно, я могла долго кормить Сулеймана обещаниями. И пока он надеялся, был бы со мной как шелковый, обращался бы вежливо. Каждый вечер подвозил бы меня до дома.