Даже когда стало бы ясно, что ничего не выйдет, он бы все равно оценил, что я ради него постаралась. К тому же за это время он бы отчасти привык обращаться со мной хорошо, так бы и продолжалось.
По правде говоря, на Ближнем Востоке между враждой и дружбой путь короткий, однако Сулейман был не только ближневосточным мужчиной, но, как все турки, еще и европейцем. Я могла бы извлечь для себя пользу из того, что порой он проявлял как западные, так и восточные черты.
Но поскольку я не пыталась обратить подобные ситуации в свою пользу, то в очередной раз страдала, живя в обществе, принадлежащем одновременно и западной, и ближневосточной культуре. А точнее, в обществе, которое не относилось ни к одной, ни к другой…
Сославшись на дела, я оставила Сулеймана и села за стол. Он же развернулся и вышел, прихватив с собой свою скрытую злобу.
Я начала быстро просматривать свежие газетные статьи. С этого начиналось каждое мое утро: найти новости, связанные с университетом и, в особенности, с ректором, выбрать представляющие интерес и собрать их в папку для ректора.
В газетах были две маленькие заметки о профессоре Вагнере. Сообщалось, что сегодня после обеда он выступит в университете с лекцией.
Стюардесса почти шепотом спрашивает, нужно ли мне что-нибудь, и я поднимаю голову от ноутбука. У нее в руках мой пустой стакан, она смотрит на меня, слегка улыбаясь, и ждет ответа. Я даже не заметила, как эта высокая блондинка в синем костюме подошла и забрала мой стакан. На этот раз она ведет себя и разговаривает еще вежливее.
Я благодарю и говорю, что мне больше ничего не нужно. Пить портвейн я больше не могу. Да и ноги начали затекать: надо прерваться, встать и походить, сходить в туалет, а потом выпить воды.
2
Когда я вышла из университета, дождь уже прекратился, на дорогах были лужи. Небо по-прежнему было затянуто тучами, но время от времени солнце пронзало их, словно копьем, и било по куполам мечетей, корабельным трубам, крыльям ныряющих в море чаек.
Подъехав к отелю, я сразу с волнением оглянулась, нет ли поблизости белого «рено». Его я не увидела, однако на душе все равно было неспокойно. Может быть, они припарковались подальше или подъедут позже.
Я подошла на ресепшн и спросила о профессоре. Молодой сотрудник развернулся к шкафу с ключами:
– Ключ он оставил. Я не уверен, но, кажется, мужчина вышел.
Было без пяти одиннадцать. Должно быть, Максимилиан встал рано и пошел прогуляться, подумала я и села ждать его в лобби. Там пожилые муж с женой, в которых я узнала американцев, разложили перед собой карту Стамбула и пытались наметить маршрут.
Через несколько минут вошел профессор. Он выглядел бодро и держался прямо. От вчерашней усталости не осталось и следа, Вагнер выглядел отдохнувшим. Под расстегнутым черным пальто на нем был надет серый фланелевый пиджак, а на шее повязан светло-голубой галстук. Он поприветствовал меня, снова сняв шляпу. Я улыбнулась, давая понять, что этот жест мне очень понравился, и поздоровалась в ответ.
– Вы долго меня ждете? – голос у профессора звучал живее.
– Нет, только что пришла. Еще и одиннадцати нет.
– Я немного прошелся после завтрака, – сказал он, словно оправдываясь. – Ведь эти места мне знакомы. Но Пера[17] изменилась, стала совсем другой, я с трудом узнаю́.
По сравнению со вчерашним днем он был более разговорчив.
– Она даже при мне изменилась, а в ваши времена кто знает, что здесь было.
– Помню, улица Истикляль была самым модным местом Стамбула, но, честно говоря… Сейчас словно развлекательный центр.
– Это вы еще мягко выразились. Говорите сразу: «испортилась», я не обижусь.
– Нет, я не это имел в виду. Города меняются, меняются районы, люди. Я достаточно повидал в жизни, чтобы это понимать.
– Но деградация…
– Мы это слово обычно не употребляем. Кто решает, что это деградация, на каком основании? Это все относительно.
Я не стала возражать. Лучше было не спорить, а сказать еще пару слов и закрыть эту тему.
– Вы вышли на Истикляль через улицу Асмалымесджит?
– Да.
– Ее благоустроили, открыли кафе, бары, вы видели.
– Видел, очень мило.
Я увидела, что, прежде чем сесть в машину, профессор дал на чай Сулейману, державшему для него дверь. От денег тот сразу подобрел, рассыпался в благодарностях.
Когда мы выехали на дорогу, Вагнер стал внимательно смотреть в окно, словно не желая ничего пропустить. Он и вчера не выглядел изможденным, но видя его сегодняшнее состояние, я поняла, что вчера старик был очень уставшим.
Он с восхищением смотрел на город. Когда мы выезжали на Галатский мост, он указал мне на мечеть Сулеймание, возвышавшуюся во всем великолепии на противоположном холме.
– Вот! – он заговорил громко и с волнением. – Потрясающее строение. Это не просто здание, у него есть душа. Я иногда приходил посидеть там во дворе, обрести покой.
Мне показалось странным, что американский немец приходил искать покоя в мечеть. Но я воздержалась от комментариев и ничего не спросила.
В глазах этого пожилого мужчины было детское любопытство. Он смотрел вокруг внимательно, прямо-таки тревожно: на ходящие туда-сюда корабли, на торговцев балык-экмеком[18] в маленьких лодочках, на толпу, идущую по Галатскому мосту, на рыбаков, Золотой Рог, голубей перед мечетью Йени-Джами…
Не отрываясь от окна, Вагнер задумчиво произнес:
– Стамбул словно неверная возлюбленная.
Я почувствовала, что за этими словами кроется глубокая боль, но ничего не сказала. Глядя на город, он говорил как будто не со мной, а с самим собой. Немного помолчав, профессор добавил:
– Он тебе изменяет, а ты все продолжаешь его любить.
На этот раз я спросила:
– Стамбул и вам изменил?
Он не ответил и продолжил смотреть из окна. Потом сказал:
– Здесь очень, очень красиво.
Должно быть, он сменил тему:
– Византия, Османская империя, дворцы, мечети… Как в сказке. Как бы сказать… Пряный город.
– Но это туристический Стамбул, профессор. Мой Стамбул совсем другой. У меня нет времени смотреть на эти красоты.
– Не забывайте, я тоже не был здесь туристом. Два года проработал.
– Но времена были другие. Жизнь была проще.
Он отвлекся и повернулся ко мне с горькой улыбкой:
– Во все времена бывают свои трудности, но ничто не сравнится с военными годами. Надеюсь, вы никогда не увидите войну.
– Не дай Бог.
– Не дай Бог, – повторил он, улыбнувшись.
Я заметила, что Вагнер периодически оборачивался назад. Может быть, и ему казалось, что за нами следят? Вернее, что-то заставило его так думать? Я тоже оглянулась, но, кроме множества машин, ничего не увидела.
– Если у нас есть время, я бы хотел выйти на пару минут, – сказал он.
Даже если бы времени не было, я бы все равно не могла ему отказать.
Выйдя из машины, профессор осмотрел исторические университетские ворота и пожарную башню османских времен.
– Прекрасно. Сейчас время словно остановилось.
Он говорил относительно тихо, но эмоционально.
Я тоже посмотрела на строения, как будто в первый раз. Ворота университета в самом деле производили впечатление, от архитектурных деталей и золоченых надписей захватывало дух. Я давно не смотрела на здешние места таким взглядом, такими глазами.
Сколько же лет я не рассказывала о районе Беязыт. Некоторые относили возникновение здесь университета к XIV веку, считая его предшественниками находящиеся на этом холме византийские училища. Другие ученые называли годом основания 1453-й, непосредственно после захвата города турками. Было известно, что султан Мехмед Завоеватель сразу основал здесь учебное заведение.
– Вы ранее говорили о войне, – заметила я. – В этом здании некоторое время находилось военное министерство Османской империи.
– Эх, университеты и правда мало чем отличаются от поля битвы.
Профессор хотел немного пройтись, поэтому я отослала Сулеймана, и мы вошли через ворота. Пройдя большой сад, мы направились к зданию ректората. В саду были сотни студентов – молодых людей и девушек. Вагнер неторопливо шел среди оживленной толпы. Как и по дороге, сейчас он тоже внимательно глядел по сторонам.
– Почему на входе стояла полиция?
– Они уже много лет охраняют университеты от учащихся.
Мой ответ еще больше озадачил профессора. Не время для таких ироничных, язвительных, многозначительных рассуждений. Надо было не морочить голову пожилому человеку, а ответить кратко.
– В последние годы полиция здесь из-за студенток в хиджабе. Поскольку девушкам запрещено заходить в университет в традиционном мусульманском платке…[19]
Он остановил меня жестом. Я замолчала, немного погодя он спросил:
– А что делают девушки в хиджабах?
– Кто-то снимает платок на входе и надевает шапку, кто-то вовсе уходит из университета. Есть даже те, кто носит парик, чтобы не были видны волосы.
– В мои времена мы с таким не сталкивались. Студентки хиджаб не носили.
– Вот и я говорю, профессор, Турция очень изменилась.
Ректор ждал Вагнера у входа. Он учился в Германии, поэтому заговорил с ним по-немецки, и я ничего не понимала. Пройдя с ними до кабинета ректора, я оставила их одних.
Вернувшись к себе, прежде чем приступить к накопившейся работе, я проверила телефон. Да, два пропущенных звонка. Я выключила звук при встрече с профессором и не услышала, что два раза звонил Тарык. Он отправил СМС: What’s up honey?[20]
Сообщение на английском… Многих уже таким не удивишь. Молодые люди, особенно относительно успешные из них, бизнесмены, банкиры привыкли теперь говорить наполовину по-английски. То и дело от них слышалось: «грейт», «вау», «дрэстик», «харизма», «тренди», «бенчмарк», «саксес стори».