Кострикову предстояло обзавестись престижной на тот период – период бурного промышленного развития – профессией техника-механика. Правда, именно в этой «технической» среде наблюдался в те же годы заметный рост фрондерских настроений в отношении самодержавия. В ней активно распространялись крамольные брошюры и книжки, как правило, марксистского толка, которые читались и обсуждались полулегально в «кружках», в кругу близких по духу друзей и коллег.
3. Казанские контрасты
В автобиографии Киров описал первые революционные шаги скупо: «В Уржуме познакомился с политическими ссыльными. Позднее, приезжая в Уржум из Казани на каникулы, знакомства эти стали более определенными. Часто бывал у ссыльных, получал нелегальную литературу и прочее. Эта элементарная политическая подготовка дала возможность получить некоторые связи с казанскими студентами»[16]. В первом предложении зачеркнуто важное пояснение: с ссыльными ученик Костриков познакомился «через земских работник[ов]», то есть случайно. Он либо сопровождал земца, когда тот по делам зашел к отбывавшим ссылку «товарищам», либо занес им что-то по просьбе того же земца.
Прошение о зачислении Сергея Кострикова в Казанское промышленное училище, 1901 г. [РГАСПИ]
По версии сестер Кирова, знакомство произошло через ссыльного, репетитора по математике соседа Костриковых Александра Самарцева. Вдова Устинья Степановна Самарцева с детьми (Ваней, Саней, Нюрой и Катей) долгое время снимала одну из квартир в доме Костриковых. Сергей сдружился с обоими братьями Самарцевыми, но больше всего с Сашкой. С ним чаще играл во дворе, гулял на улице, рыбачил на реке… Так вот, по словам Самарцева, он «с Сережей частенько заходил к ним», к ссыльным… когда тот на каникулы приезжал из Казани. В принципе, оба варианта не противоречат, а дополняют друг друга. Был и земский работник, был и репетитор математики, которой юный Костриков увлекался. Однако те встречи, до Казани, носили все-таки мимолетный характер и не имели никаких политических последствий. Хотя запомнились и пригодились в казанский период обучения и появления там, в Казани, интереса к «элементарной политике»[17].
В казанское училище он поступил в августе 1901 года. 17 июля председатель уржумского благотворительного общества В.Ф. Польнер направил в училище прошение. Оттуда 8 августа сообщили, что их воспитанник зачислен. Бабушка с сестрами собрали парня в дорогу. Полтора десятка верст до села Цепочкино он прошагал пешком. Там сел на пароход и отправился вниз по Вятке до Камы, затем по Каме до Волги. А по Волге – до Казани. По прибытии встал на постой «в небольшом доме по Нижней Федоровской улице», в пансионе Людмилы Густавовны Сундстрем, родной сестры супруги Польнера. Пансион «работал» на съемных квартирах с осени до весны. В нём проживали и столовались дети богатых и зажиточных уржумцев, учившиеся в казанских гимназиях, реальных училищах и институтах. На лето заведение закрывалось: все возвращались домой, в Уржум.
Костриков квартировал в пансионе один учебный год. Потом хозяйка уехала в Ижевск. В новом сезоне опекать уржумцев предстояло кому-то другому, и Сергей не захотел рисковать. У Сундстрем он выглядел «белой вороной». Ведь его взяли туда в виде исключения, по просьбе главного благотворителя Польнера. Вокруг «золотая молодежь», и он никак не вписывался в их блестящий круг, ютился на кухне трехкомнатного общежития, где в одной комнате спали ребята, в другой – девчата, в третьей – сама мадам. Унизительно и обидно было сознавать, что тебе, «бедному родственнику», разделять кров с другими сверстниками из обеспеченных семей не положено. Более того, ты должен дождаться окончания вечерней трапезы и ухода кухарки, чтобы заполучить кухню с отдельной кроватью и столиком в свое полное распоряжение и засесть наконец за домашнее задание. А оно могло занять не менее часа, а то и два. Между тем к половине восьмого утра Костриков обязан быть в училище, на общей молитве. Затем уроки до полудня и с двух до шести…
Прошения Сергея Кострикова о выдаче ему денежных пособий. [РГАСПИ]
Хотя Людмила Густавовна обращалась с ним по-доброму, а её подопечные – вполне сносно, разница в социальном статусе давила. В общем, когда Сергей узнал, что у пансиона будет новый «мажордом», то решил не испытывать судьбу, а встретить вторую учебную осень, осень 1902 года, среди равных себе, таких же бедных студентов, снимавших частные квартиры в складчину. Однако заплатить за душевный покой пришлось безденежьем, придирчивым надзором инспекторов училища, недоеданием и, как следствие, пошатнувшимся здоровьем. Костриков заразился малярией, которой страдал в течение всех оставшихся двух лет обучения. Денег катастрофически не хватало даже на дешевый обед в ученической столовой – восемь копеек за порцию. Он периодически просил Общество вспомоществования бедным ученикам Казанского промышленного училища о материальной поддержке. И оно неизменно откликалось выплатой пособия в размере пяти рублей на месяц. Помогали и преподаватели, приглашая исхудавшего юношу к себе на квартиру побеседовать и… отобедать[18].
Не пережитый ли им лично контраст – сытый, в тепле, но униженный у Сундстрем, свободный, но голодный и больной среди равных себе – побудил взять в руки «тенденциозную», по выражению сестер, литературу? Сначала у товарищей по училищу, затем в родном Уржуме у «политических», дорогу к которым не забыл… У С.Д. Мавромати, студента Петербургского электротехнического института, или у врача П.П. Маслоковеца. У них Сергей впервые прочитал номер «Искры», брал сочинения Чернышевского и Добролюбова, узнал тексты многих революционных песен. Но в Казани «Варшавянку» или «Марсельезу» Костриков не распевал, в сходках или акциях протеста не участвовал[19]. Ведь учеба оплачивалась покровителями из Уржума: в год тридцать рублей «за право учения» и шестьдесят рублей стипендии. Правда, за последний год обучения общество не заплатило, объяснив уклонение тем, что «средства крайне ограничены», но в хлопотах об освобождении от этой платы Кострикову содействовало, да и сумму стипендии выдало исправно[20].
Да, наш «земский стипендиат» прекрасно понимал, что «в России в училищах велят делать только то, что нужно начальству, и так же думать. Если же ученик начал развиваться, как следует, и начал думать лишнее, то его обыкновенно гонят». Это написано 31 марта 1903 года «крестной» Анастасии Глушковой, сестре воспитательницы[21]. Посему самое большее, в чем юноша мог провиниться и отправиться в карцер: демонстративно со всем классом отказаться писать контрольную по Закону Божьему или без позволения начальства посетить театр (ноябрь 1903 года). А не публично: осторожно установить «некоторые связи» со студентами Казанского университета, с которыми впервые столкнулся, услышав много чего «крамольного»… в пансионе Сундстрем. Впрочем, «связи» искал не для революционной деятельности, а для получения у них запретной публицистики. Недаром в той же автобиографии Киров подчеркнул, что «стал революционером» «по окончании технического училища»[22]. Не раньше.
Аттестаты Сергея Кострикова об окончании Уржумского городского училища и Казанского промышленного училища, 1901 и 1904 гг. [РГАСПИ]
4. Не студент, но революционер
Костриков распростился с учебой в Казани 1 июня 1904 года. Ему вернули выписку из метрики с датой рождения и удостоверение о принадлежности к мещанскому сословию. Вручили аттестат, который, в отличие от аналога училища уржумского, свидетельствовал об успехах выпускника: одни «отличные» и «хорошие» оценки. Ни единой «достаточно», то есть «тройки». «В теоретических предметах» им освоено на «пять» «устройство машин», а в «графических искусствах» – геометрическое и техническое черчение. «По практическим работам в механических мастерских» как столяр он заслужил твердое «четыре», а как слесарь и механик – уверенное «пять»[23].
Дальше его ожидали какой-нибудь передовой по тому времени завод, железнодорожное депо, или мастерская на крупной узловой станции, или… институт. Будучи в Уржуме, Сергей пол-лета твердил: «Поеду в Сормово!» Иными словами, на завод, судостроительный. Твердил, пока не познакомился с И.А. Никоновым, окончившим то же Вятское реальное училище, что и Саша Самарцев. Молодой человек на летние каникулы вернулся из Томска, сдав экзамены за второй курс горного отделения Томского технологического института. Этот «знакомый студент-технолог» и предложил отправиться в Сибирь учиться дальше, на инженера:
– Сергей, поедемте в Томск. Поступите на общеобразовательные курсы. Через два года получите аттестат зрелости. Как-нибудь проживем…
Сергей, подумав, согласился. Он действительно имел «стремление продолжать образование». Смущало отсутствие средств. А тут появлялся шанс… Сестры Глушковы и родные его поддержали. Разве что бабушка повздыхала немного: не нравилось ей, что внук добровольно поедет в Сибирь, куда обычно везут против воли, под конвоем.
Томский технологический институт. [Из открытых источников]
Ранним августовским утром Сергей Костриков в сопровождении сестер и друзей, в том числе Сани Самарцева, вышел из ворот дома на улице Полстоваловской и через лес пешком отправился к селу Цепочкино, к пристани на реке Вятка. От пристани отходил пароход до Вятки, губернского центра, откуда затем по железной дороге предстояло добраться до Томска[24].
Томский технологический институт открылся в октябре 1900 года. Преподавание в нём велось на четырех отделениях – механическом, химическом, горном и инженерно-строительном. Судя по всему, Костриков стремился попасть на последнее (в апреле 1902 года он безуспешно пытался перевестись с механического на строительное отделение казанского училища). Однако для поступления требовался тот самый аттестат «об окончании курса в средних учебных заведениях», то есть гимназии или реальном училище. Аттестата промышленного училища было мало. Для таких абитуриентов в 1903 году «группа передовых томских педагогов» и организовала при институте подготовительные вечерние «общеобразовательные» курсы.