Сергей стал их посещать, видимо, неофициально. Для формального зачисления требовались две справки: об устройстве на работу и о политической благонадежности. Прежде чем трудоустроиться на должность чертежника в Томской городской управе, Костриков какое-то время разносил по адресам страховые полисы местного страхового общества. А свидетельство из Вятки об отсутствии претензий со стороны властей получил примерно через полгода[25].
Впрочем, с учебой ничего не вышло. К тому времени Костриков уже принял главное в своей жизни решение – «связался с товарищами… местной социал-демократической организации». В Томске он жил вместе с Иваном Никоновым в доме на Кондратьевской улице. Комнату рядом занимал молодой паренек, служивший в одной из контор, по фамилии Мелихов. Сосед тоже посещал вечерние курсы в технологическом институте. На том, похоже, оба и сошлись, затем подружились. Сергей быстро смекнул, что Мелихов «имеет связь с партийными». И верно, вскоре на тех же курсах Костриков благодаря новому другу познакомился с несколькими типографскими рабочими, в том числе с братьями Кононовыми, Иосифом и Егором. Они изредка приходили послушать лекции.
Вот у кого точно есть доступ к нелегальной литературе! Молодой уржумец не ошибся. Более того, Кононовы являлись членами социал-демократического кружка, изучавшего ту самую литературу. Похоже, восемнадцатилетнего Сергея одолевали два желания, две страсти – разобраться в устройствах машин и… человеческого общества. Характерен в данном отношении отрывок из цитированного письма А.К. Глушковой от 31 марта 1903 года: в Казани «есть завод Крестовникова… Здесь рабочие работают день и ночь, и круглый год без всяких праздников. А спросите вы их, зачем вы и в праздник работаете? Они вам ответят. Если мы не поработаем хотя один день, то у нас стеарин и сало застынут, и нужно снова будет разогревать, на что понадобится рублей 50, а то и 100. Но скажите, что стоит фабриканту или заводчику лишится 100 рублей. Ведь ровно ничего не стоит. Да, как это подумаешь, так и скажешь. Зачем это[?] Один блаженствует, ни черта не делает. А другой никакого отдыха не знает и живет в страшной нужде…»[26].
Из текста видно, что практиканту, побывавшему на заводе братьев Крестовниковых, одинаково интересны и технология производства свечей с мылом, и вопросы социального неравенства, несправедливости, которые он обнаруживает на этом заводе, и, конечно, не только на нём. Узнать, как из масла, жиров и щелочи получают мыло, легко из специализированного учебника. А как докопаться до подноготной общественного расслоения и методов его устранения? Рецепты легальные ясности не давали, почему Костриков, естественно, обратился к «плодам» запретным. Ещё в Казани он прослышал о трудах Маркса и Ленина, а пролистать тот же «Манифест Коммунистической партии» или ленинскую брошюру «Что делать?» довелось лишь в Томске. Благодаря новым социал-демократическим знакомым.
Листы из автобиографии С.М. Кирова о начале революционной деятельности в Томске. [РГАСПИ]
Один из лидеров томских эсдеков, Г.И. Крамольников (Пригорный), вспоминал, что начинал Сережа Костриков в кружке Любы Левитман, «очень боевой и теоретически подкованной партийки», члена томского подкомитета РСДРП, молодежного актива, ставшего кадровым резервом для пополнения самого городского комитета. Тем не менее эти занятия уржумского юношу не удовлетворяли. Ему хотелось попасть в другой кружок, «повышенного типа», где собирались рабочие типографий. Своего он добился. С помощью Иосифа Кононова, работавшего в типографии П.И. Макушина.
Не прошло и месяца со дня приезда Кострикова в Томск, как новый друг Сергея познакомил его с главой нужного кружка Г.И. Крамольниковым. Настолько неотразимым оказалось обаяние соквартиранта студента Никонова и соседа канцеляриста Мелехова. Опытный подпольщик Григорий Пригорный (Крамольников, понятно, псевдоним) тоже не устоял. Иосиф Кононов сыграл на увлечении «шефа» математикой и «горячо расхваливал Сережу» – «способного… интересующегося техникой и математикой» и, да, «надежного» в смысле сочувствия социал-демократическим идеям.
Крамольников новичка принял. Мечта сбылась. С конца сентября 1904 года Костриков читал и обсуждал с товарищами и Маркса, и Каутского, и Ленина, в том числе его брошюру «Что делать?». А прежде со всеми изучил «Экономические этюды и статьи» Владимира Ильина. Под таким псевдонимом в 1899 году опубликовал ряд трудов Ленин.
Очень быстро Крамольников сблизился с протеже Кононова, даже упражнялся с ним математикой на досуге, чтобы помочь поступить в институт. Изредка Григорий Иннокентьевич брал Кострикова с собой на диспуты в дом купца И.Г. Чистякова, зятя С.Ф. Хромова, приютившего за полвека до того знаменитого старца Федора Кузьмича. У Чистяковых на Монастырской улице Крамольников квартировал, а вечерами видные социал-демократы спорили с эсерами и либералами.
Лидер-большевик явно исполнял желание молодого приятеля. Обсуждение книг, брошюр, листовок в кругу единомышленников. Это все хорошо. Но послушать вживую полемику сторонников разных идеологических течений тоже крайне важно и интересно для того, кто хочет сам во всем разобраться. Костриков не только слушал. Выступал. Не часто и не всегда удачно. Сказывались и юношеский максимализм, и неопытность. Что ж, на чистяковских «болтологиях», как шутили участники вечеров, он учился, приобретал и оттачивал навыки ведения дискуссий[27].
А как же Томский технологический институт? Увы, никак! На какой-то из вечеринок у Чистяковых наш герой удивил всех своей категоричностью. Бер Левин, студент-технолог, член кружка Крамольникова, дискутируя с кем-то, заявил: «Вот мы с Сергеем будем инженерами, и это откроет нам дверь в сердце любого рабочего…»
Костриков товарища перебил: «Напрасно Бер говорит за нас обоих. Мы оба с ним читали «Что делать?»… Я вполне разделяю точку зрения Ленина, что лучшая, самая завидная из всех профессий – «это быть профессиональным революционером».
Нет, Сергей не просто наполнился энтузиазмом, читая Ильича. Он сделал осознанный выбор. Однажды на кухне Людмилы Сундстрем его спросили: кем ты станешь, наверно, инженером или профессором механики? Ответ прозвучал неожиданно: «Я буду тем, кто сейчас нужнее всего!»
Очевидно, что штудирование классиков марксизма в кружке Крамольникова внесло в позицию Кострикова желанную ясность. Общество нуждается в переустройстве, всеобъемлющем и революционном. Конечно, ему хотелось и до сих пор хочется выучиться на инженера. Однако сейчас, на исходе 1904 года, России больше «нужны» революционеры, а не инженеры. Значит, он будет тем, кто нужнее, – профессиональным революционером…
Любопытно, но в своей автобиографии Киров датировал это важное событие, признание себя профессиональным революционером, более поздним днем, 6 апреля 1905 года, днем освобождения из тюрьмы после первого ареста, случившегося 2 февраля. «Отсюда начинается настоящая революционная работа», – написал далее Сергей Миронович. А выражалась она в следующем: «Был в нелегальных кружках. Сам руководил маленькими кружками. Затем был введен в Томский комитет партии… заведывал нелегальной типографией. Состоял в группе большевиков»[28].
Обстоятельно, но не полно…
5. Даешь всеобщую стачку в Сибири!
Для Кирова Томск стал очень важной вехой, и автобиография намекает на это. В ней он умолчал о двух событиях, которые, в принципе, никак не мог не отметить. Демонстрацию памяти жертв «Кровавого воскресенья» 18 января и разгром черносотенцами управления Сибирской железной дороги 20 октября 1905 года. В обоих случаях применялось оружие и пролилась кровь. И в январе, и в октябре, согласно историографии, прежде всего советской, Киров проявил себя на редкость героически, спасая товарищей от полицейских шашек и пуль или от «озверелой» ярости толпы обывателей. Тем не менее сам Сергей Миронович почему-то не счел нужным вспоминать о столь серьезных «приключениях» в его жизни, между прочим, вызвавших широкий отклик далеко за пределами Сибири. Попробуем разобраться в причинах кировского молчания о двух трагических происшествиях, потрясших Томск в 1905 году[29].
И начнем с того, что томские социал-демократические кружки создавались не только для изучения марксистской литературы и её обсуждения. На первом плане стояла подготовка всеобщей стачки на Сибирской железной дороге. Питомцам Крамольникова и Сергею Кострикову, как одному из них, предстояло убедить в необходимости данной меры огромный и быстро растущий коллектив железнодорожных депо и мастерских на всем протяжении от Челябинска до Иркутска. В 1901 году постоянный персонал Сибирской и Забайкальской железных дорог насчитывал сорок тысяч, в 1903‐м – пятьдесят тысяч, в 1904 году – уже семьдесят четыре тысячи человек, из которых почти пятьдесят четыре тысячи трудились на Сибирской железной дороге[30].
На их пропаганду ЦК РСДРП и бросил лучшие силы. В 1901 году появился социал-демократический Сибирский союз, который летом 1902 года приступил к активной агитационной кампании. Прежде всего, это выпуск и распространение печатной продукции – прокламаций и листовок, во вторую очередь – организация «массовок», собраний рабочих за городом под видом гуляний и пикников, и отдельные беседы с группами рабочих. В крупнейших узловых центрах – Красноярске, Иркутске, а также Чите (станции Забайкальской железной дороги) – в 1903 году комитеты РСДРП полностью отвергли «экономизм», то есть борьбу исключительно за сносные условия труда рабочих без политических лозунгов (Ленин в «Что делать?» «экономизм» и подверг жесткой критике).
В Омске, Челябинске, Новониколаевске (Новосибирске) комитеты колебались. Томский комитет то же в 1903 году отбросил «э