Интернационалист и экуменист Параджанов не отдавал окончательного предпочтения ни одному этносу, ни одной религии, ни одному полу. Армянина Саят-Нову играет грузинка Софико Чиаурели. Она снялась в ленте в ролях царевны Анны, монашки, музы поэта, ангела воскресения и самого поэта. Поэт в понятии Параджанова – божественный андрогин, а культура, даже самая замкнутая, распахнута на весь мир. Фильм про Саят-Нову, которого считали своим армяне, грузины и азербайджанцы, нередко называют апофеозом кинематографа Параджанова, и не кинематографа вовсе, а движущейся живописи, архитектуры и скульптуры, коллажа в стиле народный поп-арт.
Руководителями Госкино «Саят-Нова» был весьма воспринят скептически: «Народу такое кино не нужно». И фильм почти четыре года лежал на полке. И только в 1973 году его выпустили в прокат, однако Параджанов к этому уже не имел никакого отношения. Он отказался по-иному монтировать картину, и за него это сделал С. Юткевич. На сегодняшний день существуют две версии фильма: авторская, которую почти никто не видел, и фильм Юткевича, который вышел в прокат.
Роман Балаян
Автор хрестоматийного фильма «Ночь в Музее Сергея Параджанова» Балаян делится: «…Все так заняты Параджановым – каждый, чтобы поехать за границу, пишет о нем, снимает… Я просто снял его музей, его работы и, как мне кажется, лучшие его работы, потому что я считал, что в работах этих за Сергеем нет цензоров, он что хотел, то и делал, а в кино это отрежут, то отрежут… Я приехал в Киев и год с ним не хотел знакомиться, потому что не знал, что это за режиссер, потом в 1967 годуя у него работал ассистентом в «Киевских фресках», в кинопробах, но фильм запретили…
Во время нашей первой встречи я Параджанову не понравился – меня привел человек, которого он очень не любил. Правда, на прощание сказал: «Приходи еще, но без дураков». Самая яркая встреча была после фильма «Тени забытых предков». Я ему сказал: «Спасибо, по-моему, это гениальный кинопримитив». – «Что?» – возмутился Сергей. Так мы подружились.
Сурен Параджанов о знакомстве отца и Балаяна так вспоминает: «Для папы все было важно – как правильно хлеб резать, как правильно прикурить, как вино правильно налить. Знаешь, есть такие, которые, когда вино наливают, бутылку держат за горлышко. Вопить начинал: «Как ты наливаешь! А еще хочет быть актером! Это все равно что женщину схватить за горло! Надо нежно брать, за талию…»
Отец рассказывал: Рома Балаян, когда приехал из Нагорного Карабаха, молодой был, гонористый. И у него был такой костюм – с отливом, со всякими штучками. Ему пошили, чтобы он в Киеве был модным. Папа говорит: «И что, ты хочешь стать режиссером? В этом костюме?» Попросил, чтобы принесли бутылочку чернил, и вылил прямо на костюм. Тот стоит, не знает: или по морде дать, или что – все-таки известный режиссер. Папа ему: «Надень джинсы, надень рубашку – будешь на человека похож». Хотя Рома сейчас говорит, что не было такого. Так что может, правда, а может, нет…»
Художник запомнился Балаяну таким:
«Безумная щедрость, радость, когда он видел таланты молодых, он нас всех очень поддерживал. Кто-нибудь что-нибудь снимет, он кричал, что это гениально, хотя не знаю, было ли это так гениально… Он умел радоваться чужим успехам».
В конце 1960-х Сергей Иосифович проверял дипломную работу выпускника Киевского театрального института им. Карпенко-Карого Романа Балаяна:
«Этот был двадцатиминутный фильм. Все хвалили, а Параджанов сказал: «Если вырежешь две минуты, то будет гениально». Я согласился. На следующий день я ее сократил и через день ему показываю. А он говорит: вот, мол, видишь, что значат советы гения, видишь, какая работа вышла, просто брильянт! Ты же вырезал две минуты?!» – «Сергей, – говорю я ему, – я вырезал 14 минут». – «Как? То-то я думаю, что-то не так…»
Думаю, если бы я не встретил Параджанова, то не стал бы кому-то интересным, хотя не скажу, что я сейчас очень кому-то интересен, но был бы еще хуже… Режиссуре не обязательно академично учиться. Я слушал Параджанова, восхищался. Но я единственный человек в Киеве ни одним кадром не повторил его кино». Балаян – один из тех могикан в украинском искусстве после 1991 года, кто не лебезит перед очередными «калифами на час» во власти. Этим он повторяет участь Параджанова, за что его «записные лизоблюды и украинцы» обзывают «5 колонной».
Высоцкий
Точная дата знакомства Высоцкого с Параджановым неизвестна. Вероятно, это произошло во второй половине 1960-х. Как-то Высоцкий пригласил в гости к Параджанову своего приятеля фотографа Л. Лубяницкого:
«Однажды мы встретились в Киеве, Высоцкий снимался там в какой-то картине. Это был приблизительно 1968 год. Мы пошли к Параджанову, он встретил нас в очень красивом халате, обвешанном какими-то бусами. Когда мы с Володей вошли, то попали в огромную пустую комнату, в которой стоял один лишь старинный стол, заваленный огромными антоновскими яблоками, издававшими совершенно потрясающий запах. Это запомнилось…» В 1968 году Высоцкий в Киеве не снимался, но действительно приезжал туда, предлагая в кинофильм «Карантин» свои песни. Как видим (если, конечно, Лубяницкий не перепутал год), с Параджановым они уже были знакомы. Г. Янковская-Мисакян, учившаяся во ВГИКе в те же годы, что и Параджанов, вспоминает, что в сентябре 1973 года, незадолго до ареста, Сергей передал ей несколько сценариев для публикации их в Армении.
Об одном из сценариев режиссер так говорил:
«Икар – аллегоричность… О современных летчиках. Идет условный сюжет о летчиках, о гибели. Действующие лица: Высоцкий, Туполев, Ростропович, Зайцев… Хроника, Луна, космические полеты. Коллаж времени… Реклама мод, интерьеров…» Сценарий был закончен в Киеве не позднее 23 ноября 1972 года. Он оказался одним из тех, которые, по выражению самого Параджанова, из него «силой абортировали». В августе 1972 года Высоцкий и Влади отдыхали в Юрмале. В это же время там был и Параджанов. Однажды в номере Высоцкого отключили воду, и он позвонил Параджанову, попросил оставить ключи от его номера у портье. Войдя в комнату, они увидели на столе фрукты, сигареты, минеральную воду… Не поверили своим глазам. Только и всего?
Это для других – только и всего, но не для Параджанова. Сюрприз открылся чуть позже: к душу, сверху, был прикреплен букет роз – так, чтобы вода лилась на Марину с охапки цветов…
Продолжение опалы. Дружба с Виктором Шкловским
О событиях в Чехословакии в 1968 году Параджанов так сказал высокому московскому киноначальнику который приехал в Киев: «Кино эта страна делать не умеет. У вас лучше получается вводить танки в чужие страны». В конце 1960-х он обращается с письмом к украинским властям предержащим: «Как много утратила украинская кинематография из-за того, что Довженко и Савченко вынуждены были работать разве что на одну сотую своей творческой силы… Сколько талантливых режиссеров – от Чухрая и Бондарчука до Алова и Наумова – ушли за последние годы из украинского кино в иные студии». Глас вопиющего в пустыне.
Во второй половине 1960-х завязались дружба и сотрудничество с В. Шкловским, который написал Параджанову проникновенное письмо:
«Дорогой Сергей Иосифович! Милый Сережа!
…У тебя почерк и мысли великого человека. Я знал Хлебникова, Маяковского, Пастернака, Малевича, Тынянова, Филонова, Эйзенштейна и многих других. Это не конь – талант. Это не верблюд. Это тяжесть камней. Это сопротивление камня. Это необходимое непонимание современников.
Душу нужно держать как мачту, растянув ее вантами к бортам. Берегов у реки нет. Мы сами их создаем. Опоры нам нет, кроме ветра в парус. И музыки нет.
Я очень тебе верю.
Не задирай людей. Они не виноваты. У тебя есть еще годы. Ты и киевлянин, и пиросман, и ереванец, и, конечно, москвич.
Создается новое общечеловеческое искусство.
Ему трудно резать грудью волну.
Будь спокоен, друг. Время идет навстречу. Нужно терпение. Терпение творца. Привет городу, матери, твоим друзьям и, главное, тебе.
Будем верить в чутье больших птиц, которые летят на родину».
В начале семидесятых Параджанов и Шкловский – мэтр литературоведения и киновед – пишут по М. Лермонтову сценарий «Демон».
Драматургия будущего фильма – перевоплощение духа в плоть, любви в смерть, черного в белое, дьявола в ангела, лебедя в женщину. Образ лебедя, птицы, парения и полета ощущается на каждой странице сценария, хотя ни разу не написано «летал над грешною землей» или «верхи Кавказа пролетал». В фильме даже сама поэма должна быть написана пером, оброненным пролетевшей птицей, а перо найдет в горах молодой гусар.
В фильме-сказке зритель увидел бы лиловых буйволов и следы Демона: «Тамара боялась черных и лиловых мокрых буйволов…», «Лиловый буйвол пил воду», «Игуменья кричала на буйволов», «Тамара спала и… механически доила буйволицу», «Кровавые следы на облаках, следы пораженного Демона»… Услышал бы пение скал и ароматы лилий: «Хор гранитных скал воспевает красоту алмаза», «Пахло мокрыми белыми лилиями». Даже в любовной сцене – там, где «злой дух торжествовал», – несвязный любовный лепет, сплетенный из обрывков лермонтовской строфы. Шкловский пишет в письме: «Дорогой Сергей, мы не можем снять немую ленту. Люди должны говорить, и это главное препятствие».
Шкловский предложил: «Зимний дворец. Лермонтов перед императрицей, женой Николая Первого, читает «Демона». Она зевает, закрывает рот веером. Ей нравится Лермонтов, но ей не нравится «Демон». И «Демон» не проходит».
Параджанов отшучивался, когда вспоминал, что и замысел «Демона» ему не дали воплотить в жизнь: «Понимаешь, мне необходимы были двадцать верблюдов-альбиносов, ярко-белых верблюдов, но студия не могла их нигде найти. Сказали: таких, мол, не существует в природе. Бездари! Что значит – не существует? Тогда покрасьте коричневых верблюдов с головы до ног перекисью водорода, как в парикмахерской. Превращают же там брюнеток в платиновых блондинок! Тоже не смогли, разгильдяи. Ну, и я, конечно, отказался снимать картину».