— Знаешь, на самом деле не удивительно, что есть вещи, касаемые нас самих, которые до сих пор остаются для нас загадкой, — сказал он. — Может быть, нам следует искать утешение в наличии знаний, даже если они временно скрыты.
— Есть много вещей, которые должны нас утешать, — сказала Лира, — но почему-то не утешают.
Тем не менее, сказав это, она почувствовала себя немного лучше, возможно, потому, что была довольна собой за четко сформулированную мысль.
Доктор Ланселиус улыбнулся и встал.
— Как продвигаются раскопки? — спросил он, открывая дверь гостиной. — Много открытий сделали?
— Проторыбаки много рыбы съели, — сказала она ему, — видимо. Но раскопки продолжаются. Главное, что удалось выяснить археологам, — это уровень моря. Раньше он был выше, чем сейчас.
Он постучал пальцем по барометру, висевшему рядом с дверью.
— Атмосферное давление падает, — сказал он. — И, думаю, пойдет снег.
— Это хорошо.
— Да, это верно. Все возвращается на круги своя.
Лира, не глядя, знала, что Пан вот-вот прыгнет ей на плечо, и машинально потянулась, чтобы его погладить. Доктор Ланселиус наклонился, чтобы подобрать своего деймона-змею.
— Спасибо, — сказала Лира, пожав ему руку.
— Не забудь передать привет Фардеру Кораму. Моё величайшее почтение.
— Передам. До свидания!
Первые хлопья снега закружились в сером воздухе, когда они нашли трактор у главного почтового отделения. Дункан Армстронг смотрел на часы, а его рыжий деймон-хорек подергивал носом, глядя на Пантелеймона.
— Я вовремя, — сказала Лира. — В точности.
— Если бы не вы, меня бы здесь не было. Закутайтесь потеплее, будет гораздо холоднее, прежде чем мы доберемся до лагеря.
Она забралась в кузов и устроилась среди мехов, пока Армстронг жал на стартер. Крепкий маленький трактор с трудом тащился по изрытой колеями дороге.
Пантелеймон, обвившийся вокруг Лириной шеи, заговорил ей на ухо, чтобы его было слышно сквозь рев мотора.
— Знаешь, — сказал он, — если бы ты не сказала, что мы как ведьмы, он бы и не узнал.
— Что? Но он знал!
— Только когда ты ему сказала.
Лира вспомнила о том, что рассказала.
— Хм, — сказала она. — Но он уже знал.
— Нет, не знал. Серафина никогда бы ему не рассказала.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что его деймон сказал мне.
Лира усмехнулась.
— Когда? — спросила она. — Ты все время был снаружи!
— И она тоже.
— Нет, она… — Лира замолчала. После того как она заметила маленькую зеленую змею на окне, то полностью переключила внимание на самого доктора Ланселиуса. Потом она поняла, что это значит, и у нее отвисла челюсть.
— Значит, они…
— Вроде нас. Он тоже это сделал.
— Но она сказала… я имею в виду, Серафина сказала тебе перед тем, как мы снова нашли друг друга… я думала, что это умеют только ведьмы! Ведьмы и мы. Я думала, мы были единственные.
Пан прекрасно знал, что это мы включало в себя и Уилла.
— Ну, — сказал он, — это не так. И я скажу тебе еще кое-что.
— Постой. Он не сказал мне, как он сделал это, но показал тебе.
— Да. И…
— Возможно, нам следовало поступить так же. Не говорить им.
— Да, просто дать им понять. Но другое дело…
— Боже, Пан, мы были так глупы! Хорошо, что ему можно доверять! Какое другое дело?
— Он любовник Серафины.
— Что? — Она обернулась, чтобы посмотреть на него.
Он вызывающе оглянулся.
— Совершенно верно, — сказал он. — Они любовники.
— Но он… то есть… она тебе сказала?
Лира имела в виду деймона-змею, а не Серафину Пеккала, но Пан понял.
— Нет, — сказал он. — Я только что это выяснил.
— Ну что ж, — сказала Лира, презрительно надув щеки. — Если ты все продумал.…
— Я прав.
— Ты размечтался.
— Я прав.
— Но… он консул всех ведьм, а не только клана Серафины.
— Ну и что?
— Во всяком случае, — слабо добавила Лира, сбитая с толку, — он… вроде как у себя дома.
— Да, и он очень умный и очень сильный.
— Но я все равно не понимаю, с чего ты это взял!
— Просто я кое-что заметил.
— Что?
— Помнишь корону Серафины? Из маленьких алых цветочков?
— А что с ними?
— Ну, он носил один на лацкане. И он был свежим. А сейчас неподходящее время года.
— На то могут быть самые разные причины…
— Нет, это знак, который у них есть. Ведьмы и их любовники.
Они миновали последние дома в городе: деревянные здания, в основном одноэтажные, с каменными трубами и гофрированными железными крышами, удерживаемыми тросами от ветра. Трактор и прицеп раскачивались из стороны в сторону по колеям и выбоинам.
Лира укуталась плотнее и натянула капюшон своего анорака еще ниже вокруг них обоих.
— Пан, — сказала она, — если я скажу тебе кое-что… Я хочу сказать, если бы я знала что-то, чего не знаешь ты…
— Я бы знал, — уверенно сказал он.
— А если нет.
— Я бы узнал. В любом случае, ты не сможешь держать это в себе.
— Посмотрим, — сказала она. — Однажды у меня будет секрет, о котором ты не узнаешь.
— Держу пари, я узнаю его за пять минут.
— Ладно, — сказала она, — Попробуй. О чем я говорила с доктором Ланселиусом?
— О раскопках, — тут же сказал он.
— И?
— Рыбьих костях.
— И?
— Ещё о чем-то. Я не знаю. Факт остается фактом: ты ничего не замечаешь, а я замечаю.
— Ну, рада слышать.
— Ну, а я рад, что ты рада это слышать.
— Ты больше рад.
Звук двигателя трактора изменился, когда они начали подниматься по склону в сторону леса. До наступления темноты оставалось еще несколько часов, но тучи были низкими и тяжелыми.
— Там все в порядке? — позвал Дункан Армстронг.
— Отлично, — отозвалась она.
— Скоро похолодает.
— Хорошо!
Пантелеймон поудобнее устроился у нее на шее.
Через несколько минут Лира сказала:
— С чего вообще ты решил, что это знак. Цветок.
— Это не имеет значения, — сказал он, — главное, что он прицепил его. Я знал, что ты не вспомнишь.
— Ну всё, хватит, — дрожащим голосом сказала Лира. — Ты ведешь себя как заноза, понимаешь? Ты более наблюдательный, ты такой, ты сякой, я никогда ничего не замечаю… Все это правда, Пан. Я знаю, что это так. Но зачем сравнивать? Зачем пытаться сделать из меня дурочку? Ты наблюдаешь за меня, а я думаю об этом за тебя. Мы делаем то, что у нас хорошо получается. Мы всегда хорошо относились друг к другу. Мы — это мы. У нас не должно быть секретов. Мы должны говорить друг другу правду.
Он ничего не сказал, но и не притворялся спящим.
— Она рассказала мне, о чем вы говорили.
— Ну тогда…
— Нет, тогда это не правильно. Все это время ты хотела, чтобы я тебе что-то рассказал, а сама даже не спросила?
— Я беспокоилась, вдруг сейчас не самое подходящее время. Я не хотела принуждать тебя. Я не знаю. Это трудно, Пан. Я пыталась не спрашивать… Это всегда было непросто. Но я поступила с тобой ужасно, и ты имеешь право держать это при себе, если хочешь. Но я не хотела, чтобы ты думал, будто мне все равно или мне это неинтересно…
— Я бы никогда так не подумал, — последовало еще одно молчание, но уже более дружелюбное.
— Что она сказала тебе? — спросила Лира. — Если не считать этой чепухи о любовниках.
— Она мне не говорила. Я сам понял, и это было не про цветок. В конце концов…
— Отвечай! — сказала она и дернула его за хвост.
— Ладно. Сначала я не понял, о чем она говорит, подумал, что она сошла с ума. Трудно было придумать, что сказать. Она сказала, что некоторые, ведьмы и обычные люди, вроде как ссорятся со своими деймонами. В конце концов они начинают ненавидеть друг друга. Они никогда не разговаривают, они пытаются причинить друг другу боль, чувствуют лишь презрение, никогда не прикасаются… Ведьмам проще, потому что они могут поставить целый мир между собой и своими деймонами, если захотят. Но это отнимает половину жизни. Ну а если ты не ведьма…
— Джон, привратник в Габриэле!
— Да… вроде него. Именно.
Один из портье колледжа Габриэля никогда не разговаривал со своим деймоном, а она — с ним. Он был тихим и вежливым человеком, она — злобным терьером. Лира бывала в Гэбриэл-Лодж десятки раз, и всякий раз, когда Джон был на дежурстве, под сводчатой каменной крышей царила атмосфера глубокой и беспомощной меланхолии. Выйти из сторожки во двор было все равно что после холода оказаться в тепле. Лира не задумывалась об этом раньше, но сейчас вздрогнула и решила, что в следующий раз, когда пойдет туда, остановится и будет дружелюбно относиться к несчастному человеку и его молчаливому деймону.
— Когда я думаю о том, на что это должно быть похоже, — сказала она, — каково оказаться в таком состоянии, это заставляет меня вспоминать о бездне. Ужасной бесконечной бездне — должно быть, это все равно, что падать в нее каждое мгновение, зная, что этому не будет конца… просто ужасно.
Бездна, открывшаяся из мира мертвых, была чем-то, чего Пантелеймон не видел, но Лира рассказала ему об этом.
— Когда я был с деймоном Уилла, еще до того, как она получила свое имя, — сказал Пан, и Лира потерлась подбородком о его голову, — мы упали в реку и понеслись к водопаду. Мы спасли друг друга. Но это ощущение, когда тебя уносит…
— Пан, как думаешь, это могло случиться в то самое время, когда я чуть не упала?
— Это вполне могло быть так…
— Должно быть, так оно и было. Или, я уверена, что почувствовала бы то же, что и ты.
— Может быть, от твоего падения в пропасть у меня закружилась голова. Я бы почувствовал это, я знаю, что почувствовал бы.
— Да! Правильно. — Оба замолчали. Они были погружены в любовь, близость, в безопасность.
— Во всяком случае, она знала, о чем говорит, этот деймон, — сказала Лира. — Но я рада, что ты не змея.
— Помнишь, как мы увидели в музее того мангуста, и я стал змеей, а Салсилия Роджера — мангустом, и она не могла меня поймать, поэтому мне пришлось поддаться, чтобы они расстроились?