Что ж, сам напросился. Тогда получи.
– Ныне те, что стоят в строю, вместе с вами, государь, за два с лишним месяца прошли победным маршем от Оренбурга до Москвы. С учетом оного, такое отношение к ним – форменное свинство, – невозмутимо выдал Голицын «как есть». – Причём именно так расценит наше поведение не только офицерский состав, включая главнокомандующего армией победителей, генерала от кавалерии светлейшего князя Маркова-Московского, но и рядовые, от казака до последнего солдата-кашевара.
Чуть помедлив, Алексей согласно кивнул:
– И впрямь негоже. Тогда поехали смотреть далее.
Смотр продолжился при гробовом молчании великого князя, благо, прочие выглядели хоть и не идеально, но получше слащёвцев.
Взорвался Николай Николаевич, едва они вместе с Алексеем и Голицыным вернулись во дворец.
– Ну вы сами видели, ваше императорское величество! Вид расхристанный, выправка отсутствует, знание надлежащих артикулов и обязательных к запоминанию назубок положений из уставов не в плачевном – безнадежном состоянии. Про положение дел в Особом полку, называемом отчего-то Особом корпусе, я и вовсе умалчиваю. Некоторые из его солдат даже пятна со своих мундиров не удосужились отмыть. Неслыханно! Это ж стадо ослов какое-то. Самых настоящих!
Алексей, явно чувствующий себя неуютно, словно пшеничное зернышко, угодившее меж двух жерновов, неуверенно кивнул, соглашаясь со сказанным.
– И впрямь, Виталий Михайлович, как-то они не того, – робко обратился он к Голицыну.
– И пятно приятно, если оно от крови врага, – нашёлся тот. – А касаемо ослов… Судя по делам тех же слащёвцев они скорее змии. Такие же неприметные и смертельно опасные для врага. Что же до стада, тут я решительно не согласен. Всё зависит от того, кто во главе. Если это лев, любое стадо очень быстро превращается в стаю. А вы же не станете возражать, государь, что Слащёв – лев. И последнее. Незнание всяких артикулов не всегда говорит о тупости. Иногда о простой нехватке времени. Зато как они выполняют боевые приказы! Сдаётся, это куда важнее.
Николай Николаевич, словно бы не услышав Виталия, продолжал гнуть свою линию.
– И командиры им под стать. Половину немедля с постов снимать надобно. Про командующего Особым корпусом, – ехидно выделил он должность Слащёва, – я и вовсе молчу. Его в первую голову. К тому же назначен он на сей пост не по старшинству, равно как и Марков, посему сделать оное проще простого. Шутка ли, такую должность передать простому генерал-майору, в то время как её надлежит занимать полному генералу. Да и лета его не те. Корпусной командир моложе пятидесяти пяти лет всегда был великой редкостью…
Виталий чуть не присвистнул, услыхав эдакую «новость» о возрасте. Это ж ни в какие ворота, когда до пятидесяти пяти годков – редкость. А всё окаянная система старшинства виновата. И сделал в памяти зарубку, дабы поторопить Маркова с подготовкой соответствующих документов о ликвидации оной.
– А вашему Слащёву, полковник, поди и сорока не исполнилось? – отвлекли его от раздумий слова великого князя.
– В декабре тридцать три стукнет, – сухо ответил Голицын.
– Вот видите, государь. Вдобавок он, поди, ни на бригаде, ни на дивизии побывать не успел. Словом, по всем статьям не годится, равно как и половина прочих командиров. И ежели таковое было простительно во время выдвижения из Уральска и взятия Саратова в силу нехватки офицеров, то ныне… Понимаю, Брусилов до сих пор от своего нелепого ранения[2] оправиться не может. Но есть Деникин, кой на задворках отчего-то пребывает, есть Юденич, да мало ли… Кого ни возьми, все они по своему старшинству преимущество имеют. И ведь таковское, как я погляжу – не единичный случай. Дроздовскому тоже, поди, сорока не исполнилось?
– Тридцать семь неполных лет, – сухо ответил Голицын.
– А Каппелю?
– Тридцать пять в апреле. Сам Марков, – не дожидаясь очередного вопроса, сработал на упреждение Виталий, – сорок лет в июле отметит.
– Вот, вот, – подвёл «печальный» итог Николай Николаевич. – А ныне, государь, вы сами воочию убедились, сколь опасно выскочек на столь ответственные посты выдвигать. Вовремя мы, как нельзя вовремя со строевым смотром подгадали. Иначе с эдаким воинством я в Петроград войти бы постыдился.
И великий князь принялся поучать Алексея, сколь важно сие мероприятие, без коего нет и не может быть приличной армии. Попутно рассказал и то, что во времена его молодости гвардейские полки даже комплектовать стремились по принципу схожести, дабы не только мундиры, но и лица подогнать под определённое однообразие.
– В Преображенский полк старались набирать рослых блондинов, в Семёновский – брюнетов-усачей, а в лейб-гвардии Атаманский – шатенов, притом непременно с карими или голубыми глазами. Вот это была красота! Аж сердце замирало от умиления, глядя на них. Ныне же…
Наконец Голицыну надоело слушать и он заметил:
– Сдаётся, у светлейшего князя Маркова-Московского несколько иные принципы комплектации.
Николай Николаевич иронически крякнул:
– Какие же?
– Как и у Слащёва – суворовские. А касаемо строевых смотров… Безусловно, они имеют значение. Но для воюющей армии куда важнее иное. Например, отвага солдат и полководческий талант офицеров и генералов. Потому чудо-богатыри Маркова и дошли до Москвы без единого поражения.
И он посоветовал императору ещё раз припомнить, сколько люди из Особого корпуса, который по своей численности и впрямь еле дотягивал до полка (какая уж там дивизия!), успели сделать полезного.
Захваченные без единого выстрела красные бронепоезда, десятки вёрст сохранённых от разрушения железнодорожных путей, не говоря про мосты. И напротив – те же мосты, но своевременно уничтоженные, что не дало большевистской армии юга нанести удар в спину. Да что там мосты. Одни взорванные шлюзы, что позволило воспрепятствовать переводу лёгких боевых судов большевиков с Балтики на Волгу, чего стоят. Да мало ли. Всего не перечислить. И во всём том заслуга Диверсионного полка.
Число «языков», взятых слащёвскими пластунами из Кубанского полка, запросто потянет на трехзначную цифру.
Снайперский полк, потеряв за всё время лишь трёх бойцов, навечно уложил в землю тысячи врагов. Из коих, между прочим, добрая половина – командиры и комиссары.
Так какое имеет значение, что в этих трёх полках от силы пятая часть личного состава от штатного расписания?!
А командующий корпусом участвовал не только в разработке чуть ли не всех крупных операций, но и зачастую непосредственно в исполнении задуманного. Невзирая на все запреты.
– Подумаешь, мосты они разрушили, комиссаров постреляли, да шлюзы взорвали! Ломать – не строить, – едко прокомментировал Николай Николаевич.
– Ломать и впрямь легче, – благодушно согласился Виталий и, неожиданно сменив тон, резко отчеканил: – Вот только вы сами, великий князь, за эти полгода ни того, ни другого не сделали, – и он, повернувшись к Алексею, вновь мягко осведомился: – А теперь призадумайтесь, ваше императорское величество, имеется ли у вас на примете фигура, равная генерал-лейтенанту Слащёву по масштабной организации такого рода специфической деятельности? Да и касаемо Маркова тоже не того-с. Не далее, как несколько дней назад вы ему, как и Слащёву, новые погоны на плечи и титул светлейшего князя, а ныне размышляете о его замене на… – он выразительно покосился на Николая Николаевича и презрительно фыркнул.
– На его месте я до Москвы за месяц дошёл бы, – запальчиво выдал тот.
– Отчего же не за неделю? – хладнокровно возразил Виталий. – Проверить нельзя, так что не смущайтесь, говорите. Благо, слова, как и бумага, не краснеют, любое правдивое утверждение выдержат. Но на деле вы в это время на юге пребывали, у моря погоды ждали, а дошёл именно генерал от кавалерии светлейший князь Марков-Московский. Правда, более чем за два месяца, но умаления его заслуг в том не наблюдаю.
– Вы полагаете, не следует… – начал Алексей и, не договорив, вопросительно уставился на Голицына.
– Не я – народ, – поправил Виталий. – На сей счёт у него и поговорка хорошая имеется. Коней на переправе не меняют. Чревато оно, ваше императорское величество. Я имею в виду, для дела. А для незаслуженно смещаемых людей и вовсе оскорбительно. Разумеется, на всё ваша воля, но я…
– На всё воля Регентского совета, – рявкнул великий князь.
Алексей, вздрогнув, обиженно посмотрел на него, и Голицын еле-еле удержался от довольной улыбки. За такую фразу он бы даже руку Николаю Николаевичу пожал. От всей души! Так виртуозно подставиться – уметь надо. Не иначе, великий князь в мечтах успел представить себя горделиво въезжающим в захваченный Петроград, забрасываемым цветами и слегка оглушенным рукоплещущими ему толпами людей… Потому и не удержался, выплеснул по горячке.
Нет-нет, Алексей прекрасно сознавал свою весьма скромную роль в Совете (даже голосовать не имел права). Но когда тебе в глаза говорят: «Куды прёшь?! Ты ж никто и звать тебя никак», всё равно неприятно.
Впрочем, дураком Николай Николаевич не был, мгновенно спохватился и нехотя поправился:
– Я к тому, ваше императорское величество, что вам надобно выслушать доводы всех его членов, а не одного господина полковника. И ежели большинство выскажутся иначе, гораздо разумнее согласиться с их мнением. Вам же, полковник, настоятельно рекомендую вместо армейских вопросов заняться непосредственно своими, кои по нынешней должности решать надлежит, – язвительно напомнил он Голицыну о его новом назначении. – Или вознамерились таким образом свою беспомощность замаскировать? Дескать, иные дела помехой стали.
Виталий скрипнул зубами. Позориться, взявшись за то, в чём он ни ухом, ни рылом, и, как неизбежное следствие, продемонстрировать в самом скором будущем свою беспомощность, ему и впрямь до чёртиков не хотелось.
Однако после такого выпада вариант с немедленным отказом от председательского кресла в Особом совете звучал не ахти. Те же князья станут тыкать ему в нос сей уход при каждом удобном случае, проявляя мнимое сочувствие. Мол, ерунда, подумаешь, не вышло.