На меджлисах молодого повесы по преимуществу собирались бездельники и политиканы. Одним из наиболее влиятельных лиц был поэт эротического толка, циник аль-Хасан ибн Гани, по прозвищу Абу Нувас. Но к партии аль-Амина примыкали также и проницательные, дальновидные мужи. Они использовали первого престолонаследника и его мать как средство политической борьбы и добивались успехов: будучи любимой женой, Зубейда имела на Харуна ар-Рашида большое влияние. Абуль Атахия был у аль-Амина своим человеком.
При Аббасидах угрожающие размеры приняло кровосмешение. Насладившись любовью послушных и ласковых рабынь, халифы, после того как дальнейшее сожительство в силу тех пли иных причин прекращалось, отпускали их на волю. Дети вчерашних наложниц пользовались правами свободных людей.
Зубейда презирала вольноотпущенников; рожденная в законном браке, она была двоюродной сестрой Харуна ар-Рашида, и аль-Амин, пожалуй, по праву считался единственным сыном халифа, родители которого были чистокровными хашимитами.
Те, кто хотел обратиться к эмиру правоверных с ходатайством или просьбой, — а таких было великое множество, — поначалу восхваляли Зубейду, заискивали перед первым престолонаследником и на чем свет стоит ругали его сводного брата аль-Мамуна, мать которого, персиянка по происхождению, была вольноотпущенницей, Аль-Мамун был умней, образованней и талантливей аль-Амина, но какое это имело значение!
С особым усердием поносил его постоянный участник меджлисов аль-Амина, изворотливый и льстивый аль-Фадль ибн ар-Рабиа. Отец Фадля был визирем поочередно у халифов аль-Мансура и аль-Махди, а посему и сын рассчитывал на высокое место при дворе. Однако Харун ар-Рашид решил иначе: приблизил одного из первых своих сподвижников Яхью ибн Халида аль-Бармеки и сделал визирем его сына Джаафара. Фадль немедленно начал изыскивать лучший способ низвергнуть соперника и счел наиболее целесообразным присоединиться к партии аль-Амина, опереться на Зубейду. Расчет был прост: истая хашимитка ненавидела персов и особенно Бармекидов, для чего у нее были веские основания — при несомненном содействии визиря Джаафара Харун ар-Рашид утвердил вторым престолонаследником халифата своего побочного сына аль-Мамуна. Подумать только, ведь еще не так давно мать презренного выскочки была рабыней, прислужницей у любимой жены эмира правоверных!
Дожидаясь счастливого поворота судьбы, Фадль ни на минуту не отходил от аль-Амина. С усердием принялся он потакать и неожиданно возникшей прихоти престолонаследника приобрести белых рабынь. Ранее, по традиции, в наложницы брали только азиаток или в крайнем случае чернокожих женщин. Белые рабыни, возможно, были не менее искусны в любовных утехах. Нововведение сулило придворной знати пиршества и развлечения и очень пришлось ей по вкусу.
Глава IVАТБА
Поднявшись на берег, Абуль Атахия быстро зашагал в северном направлении, пересек Хорасанский тракт, отказался от услуг погонщиков с мулами, поджидавших пешеходов возле Хорасанских ворот, и свернул на узкую улицу, которую называли Дорогой к жилищу рабов. Большинство лавок было заперто, но город еще бурлил; вдыхая освежающий вечерний воздух, прохожие не спешили расходиться по домам, толпились возле мечетей.
Усадьба Фанхаса по своим размерам и пышности напоминала дворец визиря. И неудивительно — работорговец был баснословно богат, его постоянными покупателями были халифы, эмиры, высшая придворная знать. Как только поступала очередная партия молоденьких рабынь или соблазнительных мальчиков, по Багдаду распространялись заманчивые слухи, работорговец засылал наушников, и вскоре в Дар ар-Ракик съезжались посредники — поэты, певцы, фавориты, чтобы посмотреть «товар» и заключить сделки. Абуль Атахия тоже выполнял подобные поручения и всякий раз с солидным барышом. Заглядывал он к Фанхасу и по более прибыльным делам.
Сегодня он очень спешил. Несмотря на богатство, иудей вечерами не наслаждался музыкой и песнями, не тянулся к выпивкам или любовным утехам. Его преследовала единственная и неотступная страсть — заполучить деньги, набить сундуки золотом. Чем безудержнее распутничали и изощрялись в наслаждениях именитые багдадцы, тем больше преуспевал работорговец. Обычно на закате солнца он садился ужинать, а когда мусульмане отправлялись на вечернюю молитву, шел спать.
«Лишь бы старая иудейская ермолка не уснула, лишь бы помешала бессонница!» — молил аллаха Абуль Атахия и, подойдя к Дар ар-Ракику, с превеликой радостью увидел, что дом работорговца ярко освещен.
— Здорово мне везет! Отличный признак! — подбодрил он себя, сворачивая на аллею, тянувшуюся к усадьбе, и замедлил шаги.
Впереди, возле ворот, на двух мулах маячили фигуры людей, что-то державших перед собой.
«Странно, никак еще кто-то держит путь к Фанхасу? Не по тому же ли дельцу? Ночь — не время для обычных торговых сделок, — встревожился Абуль Атахия и, стараясь быть незамеченным, подкрался поближе, рассмотрел ездоков и, к удивлению, узнал в них бедуинов с детьми. — Вот тебе раз! Ладно, хоть никто меня не опередил. Возможно, мальчики — рабы, которых привезли на продажу? — подумал он, прячась за дерево. — Не мешало бы установить поточнее… Впрочем, это маловероятно: мужчина и женщина не похожи на перекупщиков. Они бедуины, а вольные жители пустыни не занимаются работорговлей. Что все это значит? Надобно дознаться…»
Ездоки подъехали к дому, бедуин соскочил с мула, взял молоточек, который, как было принято, лежал на видном месте у входа, и сильно застучал в ворота.
— Ты думаешь, нас ждут? — спросила его спутница.
— Ждут, — ответил он нетерпеливо. — Разве не видишь свет в окнах? На этот раз мы сильно опоздали. Сейиде, наверно, кажется, что она на жаровне с горячими углями.
Манера разговора, произношение ночных путников даже отдаленно не напоминали гортанную сбивчивую речь хиджазцев, жителей Мекки или Медины. Так могли говорить только коренные багдадцы.
В окованных железом воротах открылось смотровое окошко. Стоя за деревом, Абуль Атахия увидел, как пламя светильника озарило лицо женщины, которая разглядывала поздних посетителей. Красивое, продолговатое, белокожее лицо. Чувственный рот. Изогнутые тонкие брови. Глаза большие черные, — кажется, будто они искрятся. Прическа простая: волосы заплетены в косу.
«О, аллах! — вздохнул он, почувствовав, как защемило в груди. — До чего похожа… Сколько ей лет? Выглядит молодо… Уж не она ли?!»
Старая рана в сердце поэта, уязвленном когда-то безответным чувством, кровоточила до сих пор. Стоило лишь предположить, что он случайно встретил ту, в которую был влюблен первый и единственный раз в жизни, как снова не отпускает знакомая щемящая боль.
— Наконец-то, Риаш! Слава аллаху! — воскликнула женщина. — Почему так поздно?
О, этот голос, тембр, интонации!
— Вопреки нашей воле, — ответил мнимый бедуин, — спроси у Барры. Пришлось изрядно помучиться. Наш господин — да сделает аллах его еще более сильным и могущественным! — не хотел нас отпускать, продержал до вечера. Едва упросили. Открывай, Атба, сейида ждет!
«Атба! — Абуль Атахия схватился за грудь. Сердце его словно куда-то провалилось, потом вздрогнуло и заколотилось, что было сил. — Ты? Атба!»
Лет десять тому назад, может быть, даже чуточку больше, во времена халифа аль-Махди, еще неискушенный поэт страстно полюбил бледнолицую рабыню и воспел ее в стихах. Это было воспринято как чудачество — на белокожих женщин не обращали внимания. Атба держалась неприступно, и стихотворец не посмел объясниться ей в любви. Видя, что халиф тоже не придает значения его страсти, он решил прибегнуть к маленькой хитрости, которая, к несчастью, оказалась роковой. Как раз приближался праздник Ноуруз, когда положено преподносить подарки. Абуль Атахия подарил эмиру правоверных собственноручно сделанную вазу, в глину которой были замешаны ароматические смолы, — ваза благоухала. На стенке было написано стихотворение:
Только одно меня в мире влечет,
Все остальное, признаться, не в счет.
Махди великий и мудрый аллах,
Помощи жду я в сердечных делах;
Душу отчаянье мне извело,
Только надежда живет как назло.
Все потому, что на блага земли
Смотрят с презрением очи твои[4].
Халиф собрался было уже подарить рабыню — странные эти поэты, выпрашивают пустяковые дары! — но Атба, неожиданно вмешавшись в разговор, взмолилась:
— О эмир правоверных! Будь милостив! Неужели ты хочешь отдать меня гончару, который, вместо того чтобы торговать кувшинами, торгует стихами?
Оценив по достоинству острословие и находчивость рабыни, аль-Махди оставил девушку в покое и запретил поэту воспевать ее. А для утешения отмерил ему ровно столько золота, сколько вошло в подаренную вазу. Но тогда Абуль Атахии, пожалуй, единственный раз в жизни, не нужно было золота. Атбу он больше так и не видел. Вскоре аль-Махди умер, рабы попали к разным хозяевам и следы ее затерялись… А в сердце поэта продолжал тлеть огонек, зажженный в юности.
Глава VДОМ РАБОТОРГОВЦА
Атба отошла от смотрового окошка, отдала распоряжение, и чернокожий привратник приотворил массивные ворота.
Первым во двор, держа на руках спящего мальчика, вошел Риаш. На его плече покоилась детская головка, тоненькие ручонки обвивали шею. Следом за ним в узком проеме ворот исчезла Барра, бережно унося второго мальчика. Слабые отблески фонарика, дрожавшего в руке Атбы, пересекли широкое пустое пространство перед домом и затерялись во внутреннем дворике.
Снаружи., перед оградой, погонщик повернул мулов и, ругаясь, погнал их вниз по аллее.
Подслушанный разговор отвлек внимание Абуль Атахии от дела, по которому он пришел. Новая тайна показалась ему более привлекательной. В ней замешан важный господин, сейида… Но кто они такие? Вот если бы узнать да урвать солидный куш!