– Вот, возьмите. К сожалению, я не могу дать больше.
Он удивленно моргнул, но монету взял. Повертел, внимательно разглядывая, потом положил на раскрытую ладонь решкой вверх и перевел взгляд на Наташу:
– А… а что мне с ней делать?
– Но разве вы… ой, кажется я не так поняла! – Наташа покраснела и схватила деньги, торопливо запихала обратно в кошелек. – Извините. Я не хотела вас обидеть, просто ошиблась. Но вы стоите здесь и стоите, вот я и подумала… – она развела руками.
– Ох, – мужчина смешно сморщил нос, – это что, правда так выглядело?
– Извините, – выдавила Наташа, чувствуя, что у нее горят уже не только щеки, но и уши.
– Да нет, что вы, это вы меня извините, пожалуйста. Мешаю вам тут… я сейчас уйду, – он посмотрел на розы и сделал легкое движение рукой, словно хотел поправить их, но тут же раздумал. А Наташа снова ахнула:
– Подождите! Это вы? Это вы принесли цветы?!
– Да, – он все-таки наклонился и сдвинул стебли еще ближе к краю.
– И всегда были вы? Каждый год? – голос ее дрожал.
– Ну, в общем… да.
– Что значит в общем?
Прежде чем ответить, он помолчал:
– Два раза я не мог сделать этого сам и тогда розы привозили другие люди, по моей просьбе.
– Но почему? Разве вы знали Олю? Кто вы? Если вы были знакомы, почему я вас вижу в первый раз?
– Не в первый, – он вздохнул. – Вы ведь сестра Ольги. Простите, я не помню, как вас зовут…
– Наташа. Я младшая Олина сестра и зовут меня Наташа. А вы кто?
– Я – Андрей Константинович Артемьев, – он внимательно посмотрел на Наташу и, поняв, что это ничего ей не говорит, продолжил: – Хирург. Это я делал операцию вашей сестре.
– Вы? – она сделала шаг и опустилась на лавочку. Посмотрела на него снизу вверх и повторила растерянно: – Вы?
Артемьев молча стоял перед ней, а Наташа не знала, что сказать. Тот хирург… она забыла его совсем. В страшный день, когда сестра попала под машину, Наташа, пристроив Дашку у соседей, примчалась в больницу. Там, верно, говорил с ней какой-то врач. А этот или другой, неужели она сейчас сможет вспомнить? Врач тогда сказал, чтобы она не волновалась, что повреждения минимальные и операция была не слишком сложная, что прошла она успешно, что все будет в порядке… разрешил посмотреть на Олю через стекло бокса реанимационной палаты, и заверил, что дежурить около нее нет никакой необходимости, тем более, что сейчас она еще под действием наркоза. Успокоенная Наташа тогда еще засмеялась: «Ну, пусть хоть здесь выспится…» Она вернулась к Дашке, даже довольная, что без нее в больнице обойдутся – слишком сложно это было – найти, с кем оставить девочку на ночь. И ничего-то ей сердце не подсказало. Наверное, с тех пор, Наташа перестала верить историям, в которых люди утверждают, что сразу почувствовали, когда с близким человеком случилось несчастье. Они с Дашкой прекрасно провели вечер, спокойно выспались, утром встали, не торопясь собрались «для выхода в город» – Наташа нарядила девочку в новенькое платьице, надела беленькие носочки и сделала на ее головке два забавных хвостика. Все это время, у обеих было прекрасное настроение И когда собирались, и когда ехали в троллейбусе, и когда вошли в прохладный вестибюль больницы. И даже когда сестричка, пропускавшая посетителей в отделение, спросила к кому они идут, Наташа не чуяла ничего плохого. Спокойно ответила, что к Лавровой, которую вчера привезли по скорой, что врач, дескать, обещал: сегодня они смогут ее навестить. Дашка, сидевшая у Наташи на руках, тоже весело чирикнула:
– К маме!
Сестричка растерянно посмотрела на них, повторила странным голосом:
– К Лавровой? – и добавила, сверившись с лежащим перед ней списком: – К Ольге Васильевне?
– Ну да, – подтвердила Наташа, все еще улыбаясь.
Сестричка вскочила, засуетилась:
– Вы сюда пройдите, пожалуйста, прямо по коридору, я вас провожу, здесь не далеко…
Бросив свой пост у дверей, она повела их по длинному извилистому коридору, сворачивая то направо, то налево. У Наташи еще мелькнула мысль, что обратно она, так просто, без провожатого, не выберется. Сестричка открыла дверь с табличкой «Заведующий хирургическим отделением»:
– Николай Геннадьевич, родственники Лавровой пришли.
Собственно, что было потом, она тоже плохо помнит. Помнит, что никак не могла поверить, что твердила про какую-то чудовищную ошибку, ведь врач вчера твердо обещал ей: «Все будет хорошо». Помнит притихшую, испуганную Дашку, прижимающуюся к ней, помнит свои нелепые слова: «Но Оля никак не могла умереть, у нее же ребенок маленький, дочка!» Потом, наверное, у нее началась истерика, потому что в кабинете сразу стало очень многолюдно, кто-то торопливо и бессвязно утешал ее, кто-то совал мерзко пахнущие капли, кто-то пытался забрать у нее Дашку…
Надо же, она так давно не плакала, а тут – слезы в три ручья. Почему вдруг? Потому, что снова, так ясно вспомнила тот день? Или потому, что вовсе не Игорь, а этот незнакомый, посторонний, по сути человек, столько лет приносит Оле цветы? Наташа вытерла мокрые щеки и спросила сердито:
– Вы что, всех своих пациентов на кладбище посещаете?
Получилось грубо, но он не обиделся. Наоборот, воспринял ее слова, как приглашение к беседе.
– Нет, конечно. К счастью, в этом нет необходимости. Вы можете не поверить, но я хороший хирург.
– К счастью… Хотите сказать, что Оля – единственная, кому так не повезло?
– Нет, конечно, – повторил Артемьев. Не спрашивая разрешения, он сел на лавочку рядом с Наташей. Снова опустил голову и, уставившись на пожухшую траву у себя под ногами, продолжил: – Я, действительно, хороший хирург, но не Господь Бог. И мне приходилось терять больных, но не так… И потом, ваша сестра была у меня первой.
– А что значит: «не так»? – спросила Наташа.
– Не так, – врач по-прежнему не смотрел на нее. – А что это значит, я пытаюсь понять уже больше десяти лет. Молодой, здоровый организм, прекрасное сердце… Было внутренне кровотечение, но «скорая» привезла ее очень быстро и операция прошла нормально. Из наркоза ваша сестра вышла без проблем, я поговорил с ней…
– Вы говорили с Олей! – перебила его Наташа. Тогда, двенадцать лет назад, она решила, что Оля умерла, так и не проснувшись после операции. Наташа не могла объяснить, почему это оказалось вдруг так важно, но то, что этот человек был последним, с кем разговаривала сестра перед смертью, сразу изменило ее отношение к нему. – О чем?
– О многом. О жизни вообще и о жизни в частности. Она рассказывала мне про себя, про дочку. Про свою младшую сестру, – Артемьев повернул голову к Наташе и улыбнулся.
«У него хорошая улыбка, – машинально отметила она, – ему идет улыбаться». А вслух спросила:
– Но если все было так хорошо, почему же Оля умерла?
– Не знаю, – он помрачнел. – Это не должно было случиться, никак не должно! То есть, никаких видимых причин: просто сердце остановилось! Знаете, я ведь до сих пор храню копию ее истории болезни. Там целая папка документов – мои объяснения, протоколы, независимая экспертиза… иногда достаю, снова начинаю разбирать. И все равно, ничего не понимаю, – он сжал пальцы правой руки и резко стукнул кулаком по левой ладони. – Она должна была выжить!
– Как это все… – Наташа не договорила. Вздохнула тяжело и поднялась с лавочки. – Извините, но мне надо здесь закончить.
– Можно я вам помогу? – неожиданно спросил Артемьев.
– Чем?
– Н-не знаю.
– Ничего-то вы не знаете, – покачала она головой. – Вот, возьмите перчатки. Можете убрать сорняки.
Пока Наташа мыла памятник, он, присев на корточки, тщательно выполол все сорняки и отнес их на кучу мусора у забора. Потом подождал, пока она разложит свои цветы (не поднимая головы, Наташа отодвинула от края его розы, смешала со своими – крупными садовыми ромашками), стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу. Когда она полила остатками воды траву и собрала тряпки и пустые бутылки в пакет, спросил неуверенно:
– Извините, вы на автобусе приехали?
– Да, – вопрос ее удивил. – А что, это имеет какое-нибудь значение?
– Не то чтобы… просто я на машине и если вы не против… вы позволите довезти вас до города?
Наташа заколебалась. С одной стороны – с детства, еще родителями внушенное правило: не садись к незнакомому человеку в машину! С другой стороны – вроде бы этот, как его… ах да, Артемьев, Андрей Константинович, не такой уж и незнакомый. Можно даже сказать, что они знакомы двенадцать лет. И так не хочется снова трястись в автобусе! Пожалуй, придется рискнуть.
– Это было бы прекрасно, – улыбнулась она.
– Тогда давайте, я схожу, мусор выкину и поедем.
Он забрал пакет и неторопливо двинулся в сторону забора, а Наташа снова присела на лавочку, рассеянно глядя на памятник, на фотографию сестры, на цветы. Когда Артемьев вернулся и деликатно остановился чуть в стороне, она спросила:
– А почему именно розы?
– Что? – немного растерялся он.
– Я спрашиваю, почему вы всегда приносили именно розы? – Наташа встала и подошла к нему. – Да еще такие, темно-красные?
– А-а. Ольга мне тогда сказала, что ей нравятся темно-красные розы, – Артемьев оглянулся на могилу и, казалось, только сейчас обратил внимание, что Наташа принесла ромашки. – Понимаете, мы с ней тогда долго разговаривали, о многом. И она сказала, что такие ей дарил любимый человек. А я пообещал, что когда буду выписывать ее, тоже принесу букет… Я сделал что-то не так?
– Нет, – Наташа сощурила глаза и посмотрела на небо. – Как раз вы, все сделали так, как надо. И простите, что нахамила, это я от неожиданности. Где, вы говорите, ваша машина?
– Вон, я ее на асфальте оставил, – Артемьев махнул рукой и она увидела стоящий на дороге очень грязный «жигуленок». Наташа слегка приподняла брови, покосилась на владельца – сам он не выглядел таким неряхой.
Впрочем, вблизи машина оказалась не слишком грязной, просто цвет кузова был несколько неудачным. Но Артемьев, открывая ей дверцу, все равно почувс