– Ты не способна любить! – закричала она. Более нелепой фразы в данной ситуации и придумать было невозможно. Я попыталась подняться, но она снова меня ударила. – Ты жестокая, избалованная жизнью дрянь! Испугалась, что я займу твое место? Он так и говорил, что ты испугаешься, но я не верила, я думала, ты не такая! Но знай, я не собиралась занимать твое место! Хотя на самом деле это мое место, не твое, а мое. Но все равно я не хотела! Я только хотела любить и чтобы ты меня полюбила. Как сестру полюбила. Все осталось бы как есть. Но ты не способна, ты жестокая и глупая. И совсем некрасивая! Некрасивая! Дрянь паршивая, вот ты кто! Все испортила, все изгадила! Я думала – праздник… Я торт… Я цветы… Я думала – ангел, а ты… Но что же мне делать? Как мне теперь жить дальше? И он не отступится, а я не хочу того, что он говорит, мне ничего не надо, ни тряпки твои, ни квартира. Мне ведь другое нужно. Ты испортила! Ты все испортила! Любви не получится.
Я так и лежала на полу, не предпринимая новых попыток встать – боялась, что она снова меня ударит. Надежда была только на то, что Валерий приедет пораньше. О том, чтобы позвать на помощь и уж тем более вызвать милицию, не могло быть и речи. Девушка ходила взад-вперед по комнате, яростно размахивала руками и несла полный бред. Она так кричала! Я совершенно не могла понять, что ей от меня нужно. Потом она вдруг остановилась, замолчала и в упор уставилась на меня. И долго так стояла, невыносимо долго смотрела. Я тоже смотрела на нее, не могла оторваться, словно загипнотизированная.
– Ты меня обидела! – неожиданно жалобным голосом проговорила она и села рядом со мной на пол. – Очень обидела! – Она всхлипнула. – Я знаю, что теперь мне придется сделать. Ты пожалеешь, очень пожалеешь, что так меня обидела. То, что ты сделала со мной, хуже чем измена. Я не хочу и… боюсь, но что же мне делать? Жить, как раньше, больше не смогу, ты мне душу надорвала. А то, чего он хочет… Нет, это не по мне! Я лучше вот так!
Она вдруг вскочила на ноги, стянула с кровати покрывало, ухватилась двумя руками за края и с силой рванула – китайский старинный шелк не выдержал варварского натиска, покрывало разошлось на две половины.
Сумасшедшая! Что она делает? Когда же приедет Валерий? Может, попытаться позвать на помощь? Никто не услышит, разгар дня, все на работе. И… черт! Есть она или нет? Слишком уж все бредово!
Она не остановилась, пока не растерзала покрывало на тонкие полосы. Ну и ладно, ну и пусть, может, гнев ее нашел выход, и она сейчас успокоится?
Не тут-то было – безумная девушка разошлась еще больше.
– Праздника не будет! – завизжала она в исступлении. – Не будет праздника! Не будет! Не будет! Будет ужас! Будет кошмар! Смерть! – Голос сорвался, она закашлялась, прижала ладонь к уху, как будто своим криком оглушила саму себя. – С такой тяжестью на душе жить нельзя, – проговорила она хрипло, с ненавистью глядя на меня. – Ты будешь умолять простить, но я не прощу, так и знай! Я тебя не прощу! – Она снова закашлялась. – Вставай! Разлеглась тут! У, уродина! Вставай! Поднимайся!
Я послушно встала, я боялась ее до ужаса. Я себя боялась до ужаса. Она зачем-то выдвинула на середину комнаты кресло и заставила меня в него сесть. Что у нее на уме? А дверь-то осталась незапертой. Если закричать, если кто-нибудь услышит, меня легко можно спасти.
Жуткий удар обрушился на меня сзади – закричать я не успела.
… Вода привела меня в чувство – вода из вазы с кладбищенскими гвоздиками. Она выплеснула ее мне в лицо – я захлебнулась (не возродившееся до конца сознание ошибочно нарисовало картину: глубокое озеро, вода заполняет легкие, отяжелевшее тело тянет ко дну, но вот оно, раздумав тонуть, собирает все силы и выскакивает на поверхность), я рванулась, открыла глаза. Девушка стояла передо мной с опустевшей вазой в одной руке, в другой она держала букет.
– Ты это должна увидеть, – спокойно проговорила она, истерика ее, кажется, кончилась. Соображала я еще плохо, в сознании возникали какие-то смутные образы (например, мне казалось, что рот у меня плотно забит песком со дна озера, в котором я чуть не утонула), но я все равно сумела обрадоваться перемене ее настроения. А еще я поняла, что допустила ошибку: не нужно было разговаривать с ней в таком наступательном тоне, я ведь сразу начала на нее кричать, даже не разобравшись, кто она и что делает в моей квартире. Но сейчас ошибку можно исправить: поговорить с ней нормально, по-человечески, узнать, что ей нужно.
«Как вас зовут?» – так хотела я начать новый, мирный, разговор, но ничего не вышло: ил из озера мешал пошевелить языком и рот не открывался. Ил… Да какой к черту ил! Рот у меня был набит тряпками! И… черт, черт, черт! – руки и ноги привязаны к креслу! И плечи, и тело были привязаны! Обрывками моего китайского покрывала, скрученными в жгут! Шевелить можно было только головой, только она была свободна. Чтобы биться в отчаянии о спинку кресла дурной своей головой!
Я и забилась. И замычала – не знаю что: проклятия, мольбы, крики о помощи?
Она меня слушать не стала. Чуть-чуть откатила кресло, принесла зачем-то стул, забралась на него и стала делать что-то непонятное с люстрой – хрусталики возмущенно зазвенели.
Что она делает? Что она делает, эта сумасшедшая?
Я изо всех сил пыталась понять, но не понимала. Срывает с потолка люстру? Но зачем, зачем? Вряд ли ей это удастся – люстра повешена на совесть, да и потолок прочный.
Наверное, она это поняла, потому что оставила свои бесплодные попытки и слезла со стула. Скрылась у меня за спиной, ушла в другую, невидимую мне половину комнаты.
Сейчас подкрадется сзади, снова огреет по голове чем-нибудь тяжелым. Чем она меня тогда ударила? У меня в комнате нет никаких тяжелых предметов. Разве что… музыкальный центр, но не им же она меня ударила?
Подкрадываться и бить по голове она меня больше не стала. Она снова зачем-то полезла на стул, в руках у нее была самодельная веревка – все тот же несчастный китайский шелк, скрученный в жгут. Эту веревку девушка стала привязывать к люстре – к самому основанию. Роста ей не хватало, хоть была она совсем не низкая, скорее высокая. Она встала на цыпочки, вытянулась, высоко-высоко задрала голову. Что-то вдруг вылетело у нее из-под волос и с пластмассовым стуком упало на пол. Я присмотрелась, но не смогла понять, что это – какой-то небольшой белый предмет. Девушка схватилась за ухо, тряхнула головой, оглянулась на меня, нагнулась было, чтобы поднять, но раздумала, вернулась к своей трудной работе. Интересно, зачем она привязывает веревку? Что еще пришло ей в голову? И почему молчит? Лучше бы уж кричала, даже ее истерика не была такой жуткой, как то, что происходит сейчас: молчит и делает нечто совершенно непонятное.
Наконец ей удалось привязать веревку. Повернулась ко мне, усмехнулась жутко, а вернее, оскалилась.
– Думаешь, мне не страшно? – спросила и опять оскалилась, голос ее был севшим, хриплым, а в глазах ужас. Или мне только кажется, что ужас? – Страшно. Но еще страшнее будет тебе.
Замолчала. Постояла немного.
– Пора!
Конец веревки, который свободно свисал с люстры, она превратила в петлю, просунула в нее голову.
– Все! Меня зовут Люба. Я тебя никогда не прощу!
Толкнула ногой стул, он с грохотом отлетел в сторону, тело поехало вниз, руки вскинулись, ноги забились в воздухе в страшной пляске.
Я закрыла глаза, я завыла, голова моя забилась о кресло в такт ее пляшущим ногам. Я начала задыхаться, как задыхалась она. Я захрипела, как хрипела она. В голове что-то лопнуло. Все, кажется, смерть. Ее зовут Люба. Кто я?
Страшные звуки стихли, и эхо от них в голове моей стихло – стало легче дышать. Но глаза я открыть боялась. Сидела, дышала, сосредоточилась на вновь появившейся возможности дышать – наслаждалась дыханием, но глаза не открывала. Я выплыла на берег, на сушу, что будет дальше, не знаю. Позже, позже заберусь на дерево и осмотрюсь, обозрю окрестности. Остров, вероятно, необитаем, из всего экипажа в живых, скорее всего, я осталась одна, но пусть я узнаю об этом как можно позже. А пока – дышать, дышать, отдыхать и дышать, копить силы для новых испытаний, для новых открытий – страшных, разумеется.
Я долго так сидела. Так долго, что стало казаться: то, что со мной произошло, произойти не могло, и, значит, не открывать глаза – ошибка. Кошмар существует только у меня в голове. Нужно проснуться, и все закончится. А для того, чтобы проснуться, – нужно открыть глаза. Открыть глаза, откинуть одеяло.
Начать нужно с простого – одеяло.
Пошевелить рукой невозможно – руки привязаны.
Зачем я себя обманываю? Все было на самом деле! Ее зовут Люба. Она повесилась только что на моих глазах. А до этого жила в моей квартире. Пока я бродила по дорожкам в доме отдыха.
Кто она такая? Зачем жила? Зачем умерла?
Нет и не может быть никакой Любы! Сейчас я открою глаза и увижу, что ее нет.
Повела головой из стороны в сторону для проверки – ворсистая ткань! – по звуку ворсистая ткань – обивка кресла. Приоткрыла глаза – ноги в джинсах: я сижу, значит… Да я уже вижу! Хоть упорно стараюсь не смотреть туда, но вижу, вижу! Верхним зрением вижу. Это длинное, темное – ее зовут Люба. На полу маленький белый предмет – это выпало откуда-то из-под ее волос, из головы ее выпало. Ноги в туфлях, узкие, необыкновенно узкие щиколотки – запястья ног, край юбки, темно-зеленый край…
Хватит! Закрыть глаза и дождаться прихода Валерия.
Узкие бедра. Тонкая талия. Темно-зеленое кончилось. Выше нельзя! Не надо!
Кожаный черный пояс – граница между юбкой и блузкой, мне нельзя за границу. А лучше вообще закрыть глаза.
Промахнула блузку на спринтерской скорости, задержалась на секунду – на вздох – у края пропасти – и прыжком упала в безумие.
Я не смогу оторваться от ее лица. Я буду смотреть и смотреть. Пока меня кто-нибудь не спасет. Или не падет на меня слепота, как ночь.
Она, наверное, ослепла, прежде чем умереть. Ослепла, огл