— У меня нет детей, не мне судить, — дипломатично ответил я. — Я лишь вижу, что она очень о нем заботится.
— Она правда изменилась в последнее время, я не мог не заметить. Но Том изменился первым. Понимаете, он действительно был замечательным ребенком. Таким добрым и любознательным, открытым миру. Мы с Эдит разрешали ему пробовать себя в любом деле, мечтали, что он поступит в колледж, уедет и будет идти по жизни с высоко поднятой головой. А потом его вдруг как подменили. Он стал мрачным, раздражительным, начал грубить нам. Особенно досталось Эдит. Иногда он даже орал на нее, называл ее такими словами, что мне хотелось его ударить. Но она была с ним очень терпелива, все, чего она хотела — чтобы он не пустил свою жизнь под откос. Хотя она имела полное право обижаться после всего, что она для него сделала…
Генри молчал около минуты, разминая длинные худые пальцы.
— Дело в том, что Эдит — не родная мать Тома.
Вот черт. Я должен был сразу догадаться. У парня на фотографии никакого внешнего сходства с миссис Химмельберг и на Генри он был поход весьма отдаленно.
— Эдит моя вторая жена, а Том сын от первого брака. Его мать Нина оставила нас, когда Тому едва исполнился год. Она просто сбежала в один прекрасный день. Собрала все свои вещи, опустошила наш текущий счет, забрала свою машину. А вскоре прислала мне письмо, что, мол, ошиблась, она не хочет быть просто женой и матерью, жить этой унылой жизнью, что уезжает со своей истинной любовью. Прямо так и написала.
Мне казалось, Генри уже очень давно хотелось выговориться, поэтому я просто молча вел машину.
— Самое забавное, что с Ниной меня познакомил мой брат Лютер. Я как раз только защитил докторскую6 по физике, меня пригласили в первый серьезный проект, у меня совсем не было времени на девушек. А Лютер все время цеплял каких-то старлеток, которые приезжали в Голливуд в надежде на удачу. Вокруг него постоянно вились две или три девицы, он водил их по клубам, развлекал, кормил обещаниями, а потом менял на новых. Ему нравились пустоголовые и наивные. Но Нина не была такой. Я ее впервые увидел в ночном клубе, куда Лютер меня затащил. Она тоже приехала в Лос-Анджелес, чтобы стать актрисой, семья с ней порвала, денег у нее не было. Но было в ней что-то искреннее и ранимое. И благородное. У нее был такой милый бостонский акцент. И она использовала свое настоящее имя — Нина Адамс. Не хотела придумывать какой-то вычурный псевдоним, как тогда делали все девушки. Мы проговорили весь вечер. Потом я пригласил ее на обед. Через месяц сделал предложение. Казалось, ее все устраивает. Даже наш маленький дом в Пасадене и то, что я каждый день езжу на работу. А потом родился Том и я был совершенно счастлив. И совсем не замечал, как Нина от меня отдаляется. Наша служанка мне рассказывала, что она стала уходить на целый день. Когда я спрашивал, она просто отмахивалась и говорила, что гуляла. Потом она стала забирать с собой Тома и уезжать с ним на машине. Иногда на два или три дня. Мне она говорила, что навещала старую подругу, которая переехала в Калифорнию. Я не хотел ничего подозревать. А потом она просто собрала вещи и бросила нас.
— Она потом еще связывалась с вами?
— Конечно. Через месяц после злополучного письма я получил от нее телеграмму из Рино, где она просила у меня деньги на развод. Ей нужно было оплатить услуги адвоката и шесть недель проживания в Неваде, чтобы закончить наш брак. Я мог бы, конечно, разыскать ее там и устроить скандал, но к этому моменту единственное, чего мне хотелось — навсегда вычеркнуть Нину из своей жизни. Поэтому я просто перевел ей деньги. Через два месяца она прислала мне копию свидетельства о разводе из какого-то отеля в Карсон-Сити.
— А вы не думали, что она могла вас просто обмануть? Вытянуть из вас деньги, а потом прислать сфабрикованное свидетельство.
— Тогда не думал, да мне было все равно. Но потом, когда я встретил Эдит и решил сделать ей предложение, конечно, мне нужно было убедиться, что я не буду двоеженцем. Я нанял частного детектива, он съездил в Рино и нашел запись о нашем разводе в архивах мирового суда. Потом он проследил передвижения Нины и узнал, что она уехала на восток. Ее следы потерялись в Нью-Йорке.
Генри снова замолчал, похрустев пальцами.
— Остальное мне рассказал Лютер перед свадьбой. Оказалось, таинственный любовник вскоре бросил Нину и она почти год пряталась у брата в его доме. Я всегда полагал, что эти двое намного лучше подходили друг другу с самого начала. Они оба любили удовольствия и искренне верили, что жизнь им что-то должна. Во-всяком случае, Лютер принял Нину и даже начал задумываться о том, чтобы мне признаться и сделать ей предложение. Но она и его бросила. Тоже однажды собрала вещи, когда его не было, украла все деньги в доме и мамины украшения, дошла пешком до главной дороги и уехала на попутке. Лютер, видимо, воспринял это тяжелее, чем я, потому что даже связался с ее братом на восточном побережье. Я видел этого брата всего один раз у нас на свадьбе и даже не запомнил его имени. А с Лютером они поддерживали связь. Тот сообщил, что Нина уехала в Европу. А потом перед самой войной он написал, что она умерла в Париже. Этот ее брат сам ездил на похороны, вроде упоминал еще какую-то кузину. Описал место на кладбище, если мы соберемся посетить могилу. Так что история с Ниной окончательно осталась в прошлом.
— И вы простили Лютера? — удивленно спросил я.
— Конечно. Как и сказал, они были два сапога пара. Мне вообще не нужно было делать Нине предложение. Кстати, скоро будет поворот, не пропустите.
Если бы Генри не предупредил, я бы действительно пропустил крутой съезд с шоссе наверх, почти скрытый кустарником. Через пару метров показался предупредительный щит: «Частная дорога. Проезд запрещен».
— Теперь сбавьте скорость. Скоро надо будет открыть ворота.
Однако ворота оказались распахнуты настежь.
— Странно, — промолвил Генри. — Впрочем, Лютер иногда оставляет их заранее открытыми, когда ждет гостей.
Мы стали взбираться по крутому серпантину, освещенному лишь светом моих автомобильных фар. Я следил за дорогой и размышлял о Томе и его характере. Теперь его поступки мне представлялись в новом свете. Крутой дядя-плейбой, распутная мать-авантюристка. Судя по внешности, он унаследовал все эти семейные черты. Естественно, он взбунтовался против благопристойной клетки, построенной Генри и Эдит, как в свое время и его мать.
Неожиданно из-за поворота нам навстречу бросились яркие огни встречных фар, вынудив меня резко вывернуть вправо, прижавшись почти вплотную к горе. Мы еле разминулись со встречной машиной, которая, вильнув, стремительно продолжила путь вниз.
Генри как-то странно посмотрел на меня.
— Вы видели, кто был за рулем? — спросил он.
— Нет, меня ослепили фары.
— Меня тоже. Но когда машина проезжала мимо, мне показалось, она была красного цвета. Мой брат водит красный «Корвет».
У меня забрезжило какое-то воспоминание, но пока я мог на нем сфокусироваться.
— Вы думаете, это был Лютер?
— Не знаю. Если у него вечеринка, он мог заметить, что закончился алкоголь. Или поехать кого-то встречать.
— Тогда почему он не остановился, чтобы узнать, кто к нему едет?
— Это же Лютер. Я сам не всегда понимаю его поступки.
Я задумался.
— В любом случае, он уже далеко. И на этой дороге нет места, чтобы развернуться. Нам остается только подняться к его дому и дождаться его на месте.
Дом оказался через двести ярдов буквально за следующим поворотом. На первый взгляд он выглядел, как небольшое бунгало, но, возможно это было обманчивое впечатление, потому что строение представляло собой сложную систему соединенных между собой комнат и террас, идеально вписывающихся в лесной пейзаж. Я решил обойти дом по кругу, и чем дольше я шел, тем больше он мне казался. Когда я, наконец, очутился с противоположной стороны от ворот, то увидел ярко освещенную гостиную с панорамным окном и самый красивый вид на Лос-Анджелес, который когда-либо наблюдал в жизни.
— Нравится? — спросил догнавший меня Генри. — Это мой отец построил для матери. Она почему-то всегда хотела замок на горе.
Он равнодушно посмотрел на расстилавшийся внизу город.
— Как выяснилось, Нина мне так и не смогла простить, что я так легко уступил дом Лютеру, а сам поселился в Пасадене. Все время думала, что это игра, и что я как старший брат одумаюсь. А потом она узнала, что я помогаю Лютеру оплачивать счета за этот дом, потому что он не может его себе позволить. А вот Эдит нравится жить в Пэрисе. Но она тоже не в восторге, что я поддерживаю брата.
Замок на Голливудском холме! Тут, наконец, что-то щелкнуло у меня в голове, какие-то детские воспоминания.
— Вы — сын Отто Химмельберга? — спросил я, глядя на Генри, и сам не веря своей догадке.
— Я думал, его уже все забыли.
— Что вы. Я обожал его, когда был ребенком. Мой первый настоящий герой. Как Амундсен и Скотт. К тому же первый американский герой-авиатор, еще до Линдберга и Хьюза.
Сейчас я отчетливо вспомнил эту историю, которую тогда переживала вся страна. Отто Химмельберг был потомком аристократического немецкого рода, давно эмигрировавшего в Северную Америку и сколотившего огромное состояние на рудниках и сталелитейной промышленности. Как и положено молодому человеку своей эпохи, он ни в малейшей степени не интересовался семейным делом, а всю энергию пустил на смертельно опасные приключения. Он покорял полюса, летал на дирижабле, пока не открыл для себя истинную страсть — аэропланы. Причем он сам занялся проектированием и усовершенствованием своих самолетов. Дело было еще до Первой мировой войны, так что удивительно, что юный миллионер не свернул себе шею на одном из своих творений.
К счастью, в дело вмешался случай. А точнее — любовь. Самый желанный жених Америки встретил юную Мери Кавендиш, приехавшую из далекой Шотландии, чтобы стать звездой немого кино. Страсть между ними вспыхнула с первого взгляда. Я рассказываю эту историю так, как сам запомнил ее, читая мамины журналы.