Пашка полуавтоматическим движением разблокировал телефон. Задел пуш, и открылась «Дополненная реальность».
Соколов-младший безнадёжно нажал на «Квестовые задания», собираясь гипнотизировать непроходимую строку, и вздрогнул — текста стало больше:
'62. Поговори с Андреем Лосевым. Награда — 100 000 баллов.
Взять подсказку: пересчёт награды 95 000 баллов'.
Пашка вскочил на ноги так стремительно и с таким безумным видом, что на него заоглядовались прохожие.
К херам ту награду вообще!
Младший Соколов с силой ударил по экрану, надавил на подсказку и получил адрес в пяти кварталах от себя. Перекрёсток двух улиц.
Такси подъезжало бесконечно долго. За это время чат с заговором против историка оброс тремя сотнями непрочитанных сообщений, но Пашка их не открывал. Он искал заветные цифры: «белая „кио рио“, 377».
Ну где же, блин⁈ Почему придурок застрял там на перекрёстке⁈ Что он не двигается? Чёрт побери!
Наконец-то вскочив в машину, Пашка едва сдержался, чтобы не обматерить водителя. В игрухе дали дракона.
Ведь это всё равно ничего не сможет изменить. Куда он так спешит? Ну что сделает Лосев?
Да там вообще может быть очередная подстава… Что, если в итоге получится ещё одна отзеркаленная перевёрнутая нота?.. Пашка похолодел. Только бы с Лосевым всё было в порядке!
— Можно быстрее⁈ — взмолился он.
Водитель глянул саркастично в зеркало заднего вида и скорости не изменил.
Из тачки Пашка выскочил за светофор до нужного перекрёстка, так невмоготу стало ждать. Домчался до места. Стал лихорадочно оглядываться, чуть втянув голову в плечи, словно боялся поймать ухом сигналы «неотложки» или полиции. Но кругом всё было спокойно.
И вдруг он увидел Лосева: в том самом пиджаке, с небольшим рюкзаком на плечах, к которому была пристёгнута шейная подушка с зашитой внутрь землёй с могилы Агнии Айвазовской, он сидел на скамейке и кормил голубей, мелко кроша кусочек хлеба.
Волна облегчения окатила Пашку так, словно здравие старого бездомного могло как-то вернуть жизни отцу и историку. А потом заспешил к лавке и как-то робко, с необъяснимой надеждой не пойми на что поздоровался.
Лосев просветлел лицом и очень тепло улыбнулся.
— Павел! Какая приятная встреча! — Он протянул ладонь для пожатия. — Не подумайте дурного, руки у меня чистые. Вот только мыл в общественной уборной.
Пашка без запинки пожал протянутую ладонь.
А Лосев внезапно непривычно смутился. И проговорил, чуть помедлив и как-то заискивающе, с извинением:
— Есть просьба к вам, Павел, если вдруг имеется у вас такая возможность, не могли бы вы приобрести для меня очень много еды, желательно вкусной? — А потом прибавил с опозданием: — Ради бога.
Пашка похолодел. Он… уж не стал ли он пользователем⁈ Только не Лосев…
Пожалуйста, только не Лосев!
Телефон чуть не выскользнул из вспотевших рук. Но бездомный старичок не распознавался, как игрок «Дополненной реальности».
Слава, слава богу!
Над сканом приложухи всплыл перевёрнутый «игрек».
— Если вдруг нет… — начал Лосев.
— С удовольствием! — выпалил Пашка. — С огромным удовольствием!
И, лихорадочно оглядевшись, приметил неподалёку «Макдональдс».
— Пойдёмте туда? Подойдёт?
— Мне всё подойдёт, — заверил старый бомж.
Стоя в небольшой очереди к кассе, Пашка устыдился: человек голодный, а он его сразу в пользователи записывать. Совести никакой нет, сплошная паранойя.
Пашка нагрёб еды столько, что пришлось тащить на уличную веранду в два захода. Лосев очень горячо поблагодарил, прямо-таки с любовью озирая коробочки и бумажные конвертики с картошкой.
— То, что доктор прописал, — улыбнулся он. И добавил: — Слава богу. Благодарю вас, Павел. Вы же составите мне компанию?
Первый чиз Лосев умял с аппетитом, половину порции большой фри — тоже. Потом вздохнул и развернул двойной бургер. Укусил и вскоре запил кока-колой.
Пашка молчал. Ему самому кусок в горло не лез.
Теребя в пальцах ломтик картошки, младший Соколов то изучал принт на коробках, то вскидывал глаза на Лосева. И что говорить? О чём? Как он поможет? Почему при нём на душе становится спокойнее? Это ведь, на самом деле, абсурдно…
А может, вообще ему всё рассказать как есть? Ну посчитает психом — и ладно. Только он, скорее всего, не посчитает. Почему-то так казалось.
Но не могла же треклятая игра иметь в виду нарушение политики конфиденциальности?
А не по фигу ли на неё? Единственное, для чего сраная прилога ещё может реально пригодиться, — это чтобы забыть совсем и напрочь, всё, что наделано. Не хватит баллов на точную корректировку, так врубить полную амнезию. Всяко лучше, чем…
— Ох, — Лосев с видимым усилием взялся за креветки в кляре. — Непросты эти излишества, — вздохнул он. А потом прибавил, словно что-то вспомнив: — Видит бог. А вам знакома зависть, Павел? Не могли бы вы мне о ней рассказать?
Вынырнувший из своих мыслей Пашка удивился.
— Зависть? Ну… в целом так-то знакома. А… что?
— Я вот пробую людям завидовать, — доверительно поделился Лосев, — но получается по большей части сочувствие или радость. Второе приятнее. Но ни то ни другое совершеннейшим образом не подходит.
— Для чего — не подходит?
— Вы, верно, сочтёте меня умалишённым… — протянул Лосев, и, вздохнув, отправил в рот новую креветку, которую принялся с усердием жевать.
— Это навряд ли, — пообещал Пашка. И осторожно сказал: — Я вот сам задания странные выполняю. И мне совет ваш нужен. Так что это скорее вы меня психом посчитаете в итоге. Давайте вы мне расскажете, а потом — я вам?
Лосев проглотил креветку и улыбнулся.
— Ну давайте попробуем, Павел, коли уж вам так угодно. — Пожилой бомж вытер жирные губы салфеткой, хлебнул колы и сказал: — Надобно мне, Павел, грешить и против заповедей библейских идти, чтобы помочь одной почтенной даме. Делаю что могу. Вот богохульствовать стараюсь, прости господи. Съесть поболе чем следует, когда выпадает возможность. Можно бы украсть что, но, как подумаю, что оттого кому-то будет беда, а ведь будет обязательно, рука не поднимается. Решил зависть освоить, как чувство для окружающих безвредное. Но не получается что-то никак.
— А чем… это может кому-то помочь? — моргнул Пашка.
— Вот тут-то самое и оно. Хотите верьте, Павел, хотите нет, но стала мне сниться одна дама.
В это Пашка поверил с лёту. Агния! Старуха Агния взялась донимать Лосева так же, как Лавриков — его и Зинку. И, наверное, паучьей Женьке снится купец-долгожитель. Но чего они все хотят? Лавриков, к примеру, склонял к радостям жизни. И что, Лосев наслушался бабки Агнии и решил много есть? А зависть тут при чём? Очень далёкое от радости, вообще-то, чувство…
— Регулярно так сниться, что ни ночь, — продолжал Лосев, — словно бы на работу ко мне ходит. И говорила первое время всё глупости разные и в целом неправду. И потому я особо её, признаться, не слушал. Точнее, слушать-то слушал, но убедить она меня ни в чём не могла. А дама эта, Павел, — женщина глубоко несчастная, хотя и пыталась попервости хорохориться. Истина же в том, что у бедняжки в тридцать восьмом году сына арестовали за измену Родине. Расстрелять должны были. Тогда-то она и пожертвовала собой, чтобы его спасти едино. И сын у ней выжил, оправдали, и всё потом складывалось в точности, как она хотела.
Первое время, Павел, дама та радовалась безмерно. А потом сомневаться начала, бояться. Чуяла близость неизбежного. Окромя того ещё и пришло ей на ум, что не приносят добра еёные благодеяния. И что от счастия её прочим приходит лихо. Забоялась из-за родных и очень захотела, чтобы те ни с какой чертовщиной более не сталкивались.
Видно, через то её желание и вышло, что в итоге уехала она от них далеко, и всяческие контакты прервала. Уберечь так надеялась. На старости вот тут у нас, в Пензе, поселилась, даже замуж вышла.
И снова кругом неё что бы ни хотела, то и выполнялось. А она боялась, что ни день больше.
Под конец жизни вовсе богомолкой стала, по святым местам чаще ездила, нежели дома бывала. Всё старалась отмолить содеянное.
Только в том-то и соль сделки, что никакое раскаяние уже не спасёт. Вот и мается, бедная, с шестьдесят пятого года. И тут ей, представьте себе, дали на спасение шанс. Я, Павел, представьте себе, оказался очень чистым душой. Мне бы возгордиться хотя бы тем, да не выходит.
Она, дама эта, Агния Ауэзовна, всяко пыталась меня искусить во снах, чего только не выдумывала. А потом отчаялась и правду мне рассказала. Надо было сразу ей так и поступить. С тех пор вот стараюсь всяко выполнить поставленные ей условия, чтобы освободилась.
— Какие условия-то? — совершенно запутался Пашка.
— Грешить, знамо, и всячески идти против заповедей Господних, — напомнил Лосев.
— Грешить — это плохие поступки делать, что ли?
— Грехов смертных, Павел, их семь. Хотя некоторые богословы считают, что восемь, и леность с унынием разделяют. Но по-Агниеному семь всё-таки. Ну и заповеди.
— Вроде не воруй и не убивай?
— Да-да, те самые. Заповеди Моисеевы. Всё, что по-церковному плохо. Да оно и в самом деле всё плохо, потому очень уж с большим трудом у меня получается.
— А вы… а вам… не сказали… не просили вас приложение установить? Типа игры, на телефон? — напрягся Пашка.
— Так ведь нет у меня телефона, Павел, — улыбнулся Лосев и героически взялся за последнюю в коробочке креветку. — Да и к чему он мне? Не в телефоне ведь дело. То, что совершать надобно, оно задолго до всяких там телефонов придумано.
Пашка моргнул несколько раз подряд и перевёл взгляд в стол.
Значит… покойники, которые начинают сниться из-за могильной земли, подталкивают чистых душой людей грешить? А вовсе не приносят удачу или там долголетие? Надо подушку у Зинки и мишку у Женьки забрать перед амнезией этой… Ещё доведут хороших людей…
— А если она наврала? — спросил Пашка. — Ну про то, что это поможет ей. Что, если она — злая?