Север – Юг — Роберт Вегнер читать онлайн бесплатно

Роберт М. ВегнерСказания Меекханского пограничья. Север — Юг

Robert M. Wegner

Opowiesci z meekhanskiego pogranicza. Polnoc-Poludnie

Każdy dostanie swoją kozę

* * *

Книга покоряет размахом и искусным исполнением. Вегнер — невероятно одаренный и кропотливый архитектор, который с нечеловеческой тщательностью творит меекханскую вселенную. Степень реализма книги настолько высока, что во время чтения невозможно восприеимать Империю как еще одну выдуманную страну: она живая.

POLTER.PL

Потрясает умение автора творить связный и подробный мир, в котором боги и магия сосуществуют с законами физики — словно автор не творил, а лишь описывал нечто, что видел собственными глазами.

GILDIA.PL

Если когда-либо в Севре решат положить рядом с эталоном метра и килограмма эталон хорошего фэнтези, должно использовать произведения Вегнера.

NOWA FANTASTYKA

Истинная жемчужина польской фантатсики. В книге можно найти все то, благодаря чему — пока мы читаем — внешний мир перестает существовать.

KSIAZKA.NET

Сказания Меекханского пограничья. Север — Юг

СЕВЕРТОПОР И СКАЛА

ЧЕСТЬ ГОРЦА

Шадори появились именно с той стороны, откуда их и ждали. Двенадцать груженных, словно мулы, мужчин вышли из леса на восточном краю горного луга, полонины. Остановились на линии деревьев. Выглядели они так, словно шли без остановки несколько последних дней: грязные, обросшие, задыхающиеся. Близился вечер, и солнце било им в глаза, а привольно раскинувшаяся полонина, чуть неровная и припорошенная свежим снегом, казалась пустой и спокойной. Соблазняла, обещая легкую дорогу и отсутствие засады.

Конечно же, обманывала.

Первый из мужчин сделал несколько шагов, по колени проваливаясь в мягкий пух. Снег, должно быть, выпал не раньше прошлой ночи. Пришлец поправил на спине большой мешок, что-то рявкнул остальным и двинулся вперед, намереваясь, как видно, пересечь луг наискось, кратчайшим путем. Остальные последовали за ним, держа дистанцию в несколько футов. Шагов через сто проводник остановился, тяжело дыша, и подал знак второму в цепочке, чтобы тот его заменил. Сам подождал, пока остальная группа минует его, и занял место в конце. Еще через сто шагов произошла следующая смена, потом еще одна. Для людей, наверняка шедших без остановки всю ночь, они удерживали хороший темп. За четверть часа одолели половину дороги.

И тогда полонина их предала.

Снег в десятке-другом мест по обе стороны от растянувшейся змеей группы взорвался. Из взвеси ледяного пуха выскочили укутанные в меха, размахивающие оружием фигуры. Воздух задрожал от крика:

— Горная Стража! Бросить оружие!

Шадори и не подумали подчиниться.

* * *

А вскоре все закончилось. Лейтенант Кеннет-лив-Да-равит равнодушно смотрел, как его люди проверяют ножами, не притворяется ли кто из бандюганов мертвым. Двоих, взятых живьем, как раз вязали в сторонке. Полонина уже не походила на оазис покоя — на стоптанном снегу, меж трупами и брошенными вьюками, расцвели пятна яркого багрянца. Местами выглядывала и прошлогодняя травка.

— К хренам пошел живописный вид, — пробормотал он в пространство.

— Вы о чем, господин лейтенант? — Стоящий чуть в стороне десятник взглянул вопросительно.

— Ничего, ничего, Вархенн. Я после ночи в норе всегда сам с собой болтаю. Какие потери?

Татуированное лицо младшего офицера расцвело.

— Трое раненых. Но только один серьезно: получил удар в колено и не сможет идти.

— Нормально, я и так должен отправить гонца в Беленден. Когда присоединятся остальные, приготовьте сани и собак.

— Так точно.

Лейтенант глянул на пленников.

— А эти?

— Один молокосос и один идиот. Толку от них не будет.

— Посмотрим. — Офицер повернулся к группе солдат: — Андан! Удостой-ка вниманием своего командира!

Андан-кейр-Треффер, самый молодой из его десятников, послушно подскочил, и, казалось, ни тяжелый чешуйчатый панцирь, ни пояс, оттянутый саблей и топором на короткой рукояти, ему не мешали. Кеннет знал, что это отнюдь не чрезмерное усердие и не желание выслужиться. После ночи, проведенной в вырытых в снегу норах, каждая возможность движения казалась благословением. Младший офицер был невысоким и кряжистым, к тому же заросшим, словно медведь: на темной улице наверняка бы перепугал до полусмерти кого угодно. Лейтенант мысленно вздохнул и перевел взгляд на другого десятника.

Вархенн Велергорф, седой и усатый, в короткой кольчуге, кожаных портах и косматом кожухе, наброшенном на спину, выглядел сущим разбойником. Щеки, лоб и тыльные стороны его рук покрывали голубые, серые и черные племенные татуировки. Напоминающий палаческое орудие топор с длинной, дюймов в десять, бородкой он держал небрежно переброшенным через плечо. Железо все еще оставалось липким от крови. «Выглядим мы, проклятущее проклятие, хуже банды головорезов, — подумал Кеннет. — Ничего странного, что нам велят кричать пароль при каждой встрече».

— Андан, — сперва обратился он к молодому десятнику. — Собери людей. Хочу сказать им пару слов. Потом обыщи шадори. Может, узнаем, куда они шли.

Десятник исполнил нечто, при определенной фантазии могущее сойти за салют.

— Та-а-аточно. А чародей?

Офицер скривился.

— Не стану его дожидаться. Знает не больше нашего, а хлопот от него… Да и не затем я приказывал Берфу держать его подальше, чтобы теперь дожидаться его милость мастера, — сказал он с иронией. — Ах да, Андан, никаких отрезанных ушей, не у этих сукиных детей.

— Ясно.

— Бегом!

Коренастый младший офицер вперевалочку направился к солдатам. Кеннет повернулся к Велергорфу:

— Когда Андан закончит, пошлешь несколько человек, чтобы приготовить на краю леса большой костер.

— Так точно.

— Потом допросим этих двоих. Что же до сбора… Ты помнишь о моей просьбе?

Седой десятник слегка усмехнулся.

— Помню, господин лейтенант.

— Тогда держи уши на макушке.

Кеннет повернулся в сторону закатного солнца. Там полонина выглядела чистой и спокойной. «А ведь в мерзейшее дерьмо мы вляпались, — подумал он. — И прежде чем дело закончится — перемажемся по уши».

В десятке шагов позади Андан закончил строить отряд в шеренгу. Семнадцать солдат — живописная компания, облаченная в дивную коллекцию панцирей, шлемов, щитов и самого разного оружия. Только трое озаботились надеть плащи со знаками Горной Стражи. Лейтенант зашагал в их сторону.

Он знал, что и сам выглядит не лучше. Носил меховой кубрак, наброшенный на рубаху сурового полотна, крепкие сапоги и штаны из кожи молодого тюленя, шитые, по ахерской моде, шерстью внутрь. Дополняла все латаная кольчуга, простой шлем, длинный меч и округлый щит с островерхим умбоном. Если бы не светло-серый плащ с вышитыми на груди двумя шестерками и стилизованной мордой вессирской овчарки — символом Горной Стражи — никто бы в здравом уме не посчитал его императорским солдатом.

Горная Стража была одним из тех подразделений Меекханской империи, чья история уходила во времена предмеекханские. Прежде чем империя в своем движении на север уперлась в горы Ансар Киррех, этими землями владела свободная лига вессирских племен, чьей главной силой были как раз отряды воинственных горцев, именовавшиеся Горной Стражей. Во время войны с Меекханом стражники, знающие окрестности как свои пять пальцев, не раз и не два утирали нос имперской пехоте, вызывая удивление и неохотное признание оккупантов. Через шесть лет война закончилась принятием империей протектората над землями между рекой Ванавен и горной цепью Большой хребет. За следующий десяток-другой лет протекторат мягко перерос в аннексию. Случилось это благодаря крайне рассудительной политике империи, которая признала за туземцами полноту прав, какими пользовались родовитые меекханцы, и особо не вмешивалась в местные обычаи и традиции. А славившаяся прагматизмом имперская армия при случае прибрала к рукам и Горную Стражу, оценив ее умения и навыки. В местах, лишенных проложенных дорог, на горных тропках, в узких ущельях и на ветреных пиках стражники попросту оказались куда лучше регулярной тяжелой пехоты. Им даже позволили сохранить первоначальное деление на отряды, насчитывавшие сто и тысячу человек, однако назывались они теперь — уже в соответствии с меекханским обычаем — ротами и полками. Если сравнивать с полками меекханской пехоты, насчитывавшими двенадцать рот по двести человек, отряды Горной Стражи были меньше, но куда быстрее и значительно мобильней. Идеальные для горных схваток. Стражники рекрутировали солдат из местных горцев, позволяя каждому сохранять собственное вооружение и использовать любимый стиль битвы, поскольку в этих местах редко доходило до сражений в строю, сомкнутыми отрядами, щитом к щиту. В результате всякий отдельный отряд Горной Стражи выглядел бандой разбойников. И лейтенант Кеннет-лив-Даравит, собственно, перед таким отрядом и стоял.

— Смирно! — У десятника Андана-кейр-Треффера для его роста был мощный голос. Шеренга выпрямилась, более или менее удачно пародируя уставную стойку.

— У вас нынче все прошло легко. — Кеннет остановился перед солдатами, пристально глядя на каждого. Проклятие, да большинство из них — старше него. — И знаете почему? Потому что они шли сюда ночь и день без отдыха. Половина сразу легла от стрел, а остальные оказались слишком измучены, чтобы отбиваться, как могли бы.

Он остановился, дав им минутку, чтобы обдумать его слова.

— Это было доброе сражение. Но следующее может оказаться куда тяжелее. И мы все еще не знаем ни где укрылась остальная часть клана, ни сколько их вообще осталось. — Он не слишком понимал, что делать с руками, потому заложил их за пояс. — Теперь мы подождем Берфа и чародея. Десятник Велергорф найдет занятие для кое-кого из вас. Остальные займутся установкой палаток и разведением огня. После двадцати часов в норах нам пригодится теплая еда.

Они откликнулись согласным гулом.

— Однако прежде нужно убраться. Согласно приказу, от шадори не должно остаться и следа. Это скверная работа, но вместо нас ее никто не сделает.

Шеренга хранила мертвое молчание.

— Для начала — по полкружки водки на человека. — На этот раз гул был куда более радостным. — А для тех, кто не стыдится собственных знаков, — по полной.

Кеннет выразительным жестом указал на троих солдат, одетых в серые, обшитые белым кантом плащи из некрашеной шерсти. — Разойтись.

Лейтенант вздохнул. Он все еще не чувствовал себя в подобных ситуациях уверенно — и, что хуже, ему казалось, что и остальные прекрасно об этом знают.

— Господин лейтенант. — Велергорф вырос перед ним, словно из-под земли. — Я насчет вашего приказания.

— Помню. Давай-ка сюда.

Они отошли на десяток шагов.

— И как?

При Велергорфе Кеннету можно было не притворяться. Они служили вместе пять лет — сперва в одной десятке, как обычные солдаты, позже он сделался десятником, а Велергорф — его правою рукой. Приняв командование над только что созданной шестой ротой, Кеннет отдал ему собственную десятку, полностью доверяя умениям и опыту старого горца. А потом отвел его в сторону и попросил, чтобы тот следил за его руками и указывал на ошибки.

— Неплохо. Коротко и по сути. — Десятник говорил шепотом. — Не много есть вещей хуже, чем командир, часами напролет строящий и отчитывающий людей после сделанной работы. Но не делите их на худших и лучших из-за плащей. Иначе начнутся проблемы.

— А как же их заставить носить знаки собственной роты?

Десятник зачерпнул горсть снега и принялся оттирать кровь с лезвия топора.

— Им нужно время, — помолчав, заговорил старый солдат. — Эта так называемая рота — лишь четыре десятки, набранные из разных отрядов и дополненные рекрутами. Десятка Андана пришла от Черных Штанов Берхоффица, а о них — кто не слышал? Берф — из восьмой роты Двенадцатого полка, из Диких Псов. И это тоже славное имя. А парни, которых вы мне дали, — это Забияки из Галлена. Первая рота, Четвертый полк. Все — известные и заслуженные отряды. Они годами работали на свою славу. А что здесь? Их перебрасывают в Шестой полк, который и возник-то с год назад и за которым нет ни серьезной кампании, ни побед: он и формироваться-то еще продолжает. К тому же все они попадают сюда лишь потому, что полк не может совладать с единственным кланом одичалых горцев. Они просто чувствуют себя обманутыми. Их забрали из собственных отрядов и придали самому молодому полку в Страже. И ко всему — самой свежей роте, которой командует не пойми что за молокосос.

— Я не просил о звании.

— Я слышал. Значит, мало того что молодой, так еще и глупый…

Кеннет громко рассмеялся. Несколько стоявших неподалеку солдат повернули к ним головы.

— Хорошо. — Велергорф тоже улыбнулся. — Если командир смеется, значит, все идет как надо. А еще хорошо, что вы… ну… того…

— Рыжий?

— Да, господин лейтенант. Все знают, что горы любят красноволосых. И это суеверие все еще живо отсюда аж до восточного Джехира.

— Ну, за это я могу благодарить отца, поскольку тот женился на самой рыжей девушке округи, хотя все его отговаривали. Но речь не обо мне, а о моих людях, Вар-хенн. На что еще мне следует обратить внимание?

— Просто дайте им время, господин лейтенант. — Десятник заткнул топор за пояс и почесал подбородок. — К тому же здесь дело еще ив… хм… качестве материала. Когда Берхоффиц, Вер-Иллен и остальные получили приказ поделиться людьми с нашим полком, они прислали наименее ценных. И я их за это совершенно не виню, сам бы сделал так же. Не то чтобы эти парни были совсем уж никчемушными, но наверняка — менее опытны и куда норовистей прочих; они — те, кого ставят вдозор, когда ожидают засады. Некоторые восприняли перевод в Шестой полк как наказание. Незаслуженное наказание.

— Так что? Мне сделать так, чтобы рота обрела такую же известность, как Черные Штаны? Это может занять всю мою оставшуюся жизнь. Причем довольно короткую, коли стану слишком стараться…

— Нет, господин лейтенант. Сперва будет достаточно показать им, что могут вам доверять. Что вы знаете толк в работе и что не получили звание благодаря дядюшке при штабе.

— А я думал, что у меня неплохо получается.

— Верно. Когда вы отдали приказ разделить роту и перейти ночью перевал Калл-Андер, я думал, что это величайшая глупость. В эту пору года там обычно по шею снега. Без собак и саней мы бы могли увязнуть. Но его там оказалось не больше, чем если б козел набздел. Потом вы приказали нам притаиться здесь, в норах, под снегом, на добрую половину ночи и почти целый день. Еще час назад вас все проклинали за этот марш и ночевку на земле. Но когда шадори вышли из леса ровнехонько в том месте, которое вы указали… Ну-ну. О чем о чем, а об этом станут долго говорить.

— Они полгода уходят от нас, потому…

Десятник покачал головой.

— Можете не объяснять мне. Вы — офицер. Правда, всего лишь месяц, но это не имеет значения. Все увидели, что вы обладаете нюхом и понимаете горы. Теперь достаточно будет доказать, что это не было простой удачей.

— Хотел бы я и сам тому верить.

Вархенн Велергорф легонько улыбнулся.

— Это горы, господин лейтенант. Здесь счастье ластится лишь к детям и идиотам.

— И к кому же ты отнесешь меня?

На этот раз рассмеялся десятник.

— Об этом наверняка станут рассказывать. — Велергорф бесцеремонно высморкался в снег. — Мы вырезали банду шадори, а затем встали над трупами и принялись точить лясы. Как думаете, когда до нас доберется остальная часть роты?

— Ты имеешь в виду тех двадцатерых парней и десять псов? Если Берф удержит темп, как я приказал, они должны прибыть еще до полуночи.

— И что потом?

— Пока не знаю. Решу, когда Андан найдет что-либо, что поможет нам разгадать цель путешествия банды.

Велергорф насупился.

— Андан. Именно, господин лейтенант. Надо бы его осадить.

— Осадить? — Кеннет понимал, о чем идет речь, но хотел, чтобы десятник подтвердил его наблюдения.

— Эти его «та-а-аточно» и «ясно», стойка «смирно», словно он вот-вот обосрется, забывчивость насчет того, чтоб отдать честь, и все такое. Еще чуть-чуть — и начнет спрашивать, отчего вы приказали так, а не иначе, вместо того чтобы выполнять, что сказано. А остальные возьмут с него пример. Это опасно. Вы моложе его и меньше служили. Ему… нужно напомнить, кто тут командует.

— Я им займусь. — Лейтенант кивнул. — Спасибо.

— Не за что. Мне за это и платят.

Они одновременно ухмыльнулись, несмотря на то что шутка была с бородой.

— Как думаешь, — Кеннет указал на лежащие тела, — куда они могли идти?

Седой десятник почесал двухдневную щетину.

— Отсюда? Только в Гиретен или на Высокие Пастбища.

— Хм… Ну не знаю. Как-то оно слишком очевидно.

Он услышал поскрипывание снега. К ним подошел Андан-кейр-Треффер, неся что-то в руке. Выражение лица его было странным. — Не Гиретен и не Высокие Пастбища, — сказал он. — Или я невинный пастушок.

И показал им найденное. Это была странная сандалия: деревянная подошва со множеством набитых гвоздей, снабженная несколькими кожаными ремешками.

— Привязывают ее к сапогам, — пояснил он не пойми зачем.

— Знаю. Чтобы не скользить по льду. Что еще?

— Крюки и веревки. Прилично сделанные. Видать, знают, как ими пользоваться.

— Ледорубы?

— По одному на морду.

Кеннет сцепил зубы.

— Вы ведь понимаете, что это значит, верно? Крысы прячутся по ту сторону Старого Гвихрена.

— Это невозможно. — Велергорф указал на маячащую на севере белую стену. — Они должны оказаться безумцами, чтобы переходить через ледник.

— А они и есть безумцы. Наверняка во время перехода погибла половина женщин и детей, но они прошли и скрываются где-то по другую сторону. Именно поэтому мы полгода не можем их найти.

Старый десятник поглядел на него блестящим глазом.

— Вы ведь знали, вы ведь уже догадались! Именно поэтому приказали нам встать в засаду именно здесь!

— Я рисковал. — Кеннет пожал плечами. — Как я уже говорил, мы ищем их полгода, наш полк и еще два других. За это время мы даже сурков выкурили из нор, а бандиты из клана появляются неизвестно откуда и исчезают неведомо куда. Убивают людей по всей провинции. Но они никогда не наносили удара дальше чем в трех-четырех днях дороги от ледника.

Андан покачал головой.

— Но чтобы притаились по ту сторону? Ахеры их выбьют в три дня.

И он был прав. Старый Гвихрен, называемый местными горцами Белой Стеной, а ахерами — Гвиххренх-омер-гааранаа, или Отец Льда, был крупнейшим ледником севера. Начинался он где-то меж вершинами восьмимильных гор Большого хребта и двигался на юго-запад, с дерзостью заявляя, что, коли понадобится, он проложит себе дорогу силой. Он целиком заполнял дно широкой долины, стиснутой высокими хребтами, потом выплескивался из нее пятидесятимильным языком льда, впадающим в озеро Дорант.

В этом регионе ледник был границей, в которую уперлась меекханская экспансия на север. За ним начинались земли ахеров и тех немногих горских кланов, которые ни за что не хотели принять имперскую власть. Впрочем, границей он служил исключительно непроходимой и безопасной. Старый Гвихрен в самом широком месте был восьми миль шириной, а его рассеченная щелями и трещинами спина оказывалась смертельной ловушкой даже для опытнейших горцев. Кое-кто из магов утверждал, что ледник по дороге цепляет за мощный источник Силы с аспектом Мрака, другие вспоминали об Урочище, прикрытом рекою льда. Неважно, какую именно тайну он скрывал, — перейти его было признаком безумия. Именно поэтому земли к югу от ледника считались территориями куда более спокойными. По крайней мере до времени появления шадори.

— Хорошо, — решил прервать затянувшееся молчание Кеннет. — Я не спрашиваю, делают ли они это, поскольку наверняка ходят через Старый Гвихрен, словно через каток. Я спрашиваю, где именно они скрываются.

— Сразу при выходе из долины. — Велергорф, как видно, уже успел освоиться с этой мыслью. — Там самое узкое место. К тому же если задуматься, то именно в ту сторону они и шли.

— Мне тоже так кажется. Андан! — Кеннет повернулся к кряжистому десятнику. — Собери их крюки, веревки и ледорубы.

Младший офицер заколебался:

— Мы пойдем на ту сторону?

— Да. Клан, скорее всего, сумел как-то договориться с ахерами. Когда эта группа не вернется, они переберутся в другое место и спрячутся. Потом придет зима, и нам снова останется лишь ждать очередную Коори-Аме-неск. — Лейтенант сжал губы. — А этого я не допущу.

— Та-а-аточно. — Младший десятник слегка усмехнулся. Кеннет даже не моргнул.

— Что ты еще нашел?

Андан сделался серьезен.

— То, что осталось от семьи шорника из Хандеркеха. Если порубить взрослого мужика, двух баб и четверых детей — как раз поместятся в таких мешках, как там.

Сказал он все это быстро, тихо, сквозь сжатые зубы. Кеннет выругался. Когда несколько дней назад они нашли перевернутую телегу и следы крови, у всех была надежда — как бы это ни звучало, — что семья из Хандеркеха стала жертвой обычных разбойников. Те редко убивали детей и женщин.

— Нам придется сжечь и их тела.

— Так точно, господин лейтенант, — кивнул Велер-горф. — Но мы разожжем им отдельный костер.

— Согласен. — Кеннет внезапно почувствовал себя уставшим и злым. — Вархенн, у тебя остался тот снегокрыс, который пытался тебя цапнуть вчера?

— Да, господин лейтенант.

— Тогда пойдем к пленникам.

Тех было двое: низких, кряжистых и согбенных. Лежали в снегу, связанные так, что едва могли шевелиться. У обоих — низкие лбы, плоские носы и широкие скулы. Если бы не явственная разница в возрасте, могли бы сойти за близнецов. При виде приближающегося командира солдат, охранявший пленников, выпрямился и пнул старшего шадори, который как раз подполз и, похоже, намеревался укусить его за ногу. Тот тихонько заскулил, а потом взорвался пронзительным хохотом. Младший пленник, совсем еще пацан, издевательски усмехнулся, обнажив несколько заостренных, подпиленных зубов.

— Да, повежло вам, шобачки. Хотите кошточку? — сказал он.

Посмотрел им в глаза и замолчал. Потом отвел взгляд в сторону. От него шел сильный тошнотворный дух. Кеннет скривился.

— Что так смердит?

— Должно быть, бараний жир, господин лейтенант, — отозвался охранявший их стражник. — Они все им перемазаны.

— Жир? Жир! Жи-и-и-ир!! — заорал старший из пленников. Глянул на них безумно и прошипел: — Жир с маленькой овечки, что никогда не давала шерсти. Теплый и с-с-сладкий.

Солдат приоткрыл рот и побледнел. Потом быстрым движением выхватил из-за пояса топор и замахнулся на лежащего.

— Стоять! — выплюнул приказ в последний момент Кеннет. — Чуть погодя.

— Но, господин лейтенант…

— Я же сказал: чуть погодя, стражник. Он сперва должен со мной поговорить.

Младший из пленников перекатился на бок и попытался харкнуть ему на сапоги. Однако положение было неудобным, и шадори только заплевал себе подбородок. Офицер глянул на него сверху вниз.

— Вижу, ты все еще не понимаешь. Мне ничего не нужно от тебя узнавать. Я уже все, что мне надо, знаю.

— Ничего ты не знаешь, дерьмоед. — Молодой шадори внезапно перестал пришепетывать.

— Да? Уже четыре дня как за вами идет остальная часть моей роты. И один очень дельный волшебник. Это он прочел ваши мысли и узнал, куда и зачем вы направляетесь. Мы были здесь уже вчера ночью, дожидаясь вас, отдыхая и скучая, словно лещи подо льдом. Ну почти скучая. Вархенн, покажи ему, что мы поймали.

Десятник вытащил из-за пазухи нечто казавшееся клубком белых нитей. Один конец клубка был украшен пастью, из которой торчали в несколько рядов острые конические зубы.

Кеннет взял тварь и сунул пленнику под нос.

— Эвенхир, беляк, снегокрыс — его по-разному называют. Идет зима, и они вместе с ней перемещаются к югу. Пробуривают туннели под снегом. Обычно питаются падалью, но горячую кровь чуют за милю. — Он бросил мертвую тварь в снег. — Мы завтра двинемся за Старый Гвихрен за остальными из твоих, но через какие-то четыре-пять дней — вернемся. Думаю, ты еще будешь жить, хотя стопы и ладони они тебе уже наверняка обгрызут до костей. Да и лицо тоже. Но убить — не убьют. Слишком они ценят свежее мясо, чтобы убивать быстро.

На лице пленника проступили капельки пота. Кеннет подошел ко второму, все еще хихикающему, и зловеще ухмыльнулся.

— А чтобы ты не чувствовал себя одиноким, оставим здесь и твоего притворяющегося идиотом приятеля…

Высокий смех внезапно оборвался, а второй шадори выпрямился и сел. Блеснули в бороде зубы, а сам он сказал:

— Мудрила, да? Наверняка матушку твою трахнул чародей какой-нибудь.

Кеннет вернул ему не менее отвратительную ухмылку.

— Зато уж наверняка не ее собственный папаша.

Пленник ощерился дико и распахнул пасть. Кеннет ударил его по лицу — нехотя, презрительно.

— Как я уже сказал, у меня нет нужды ничего у вас узнавать. — Лейтенант видел, как исчезает самоуверенность из глаз мужчины. — И я не стану. Через пару часов нас догонит остальная часть роты, и наш чародей прочтет из вас все, чего еще не выяснил издали. И тогда через четверть часа я буду знать кличку овцы, с которой ты потерял девственность.

Бородач набрал воздуха, будто собираясь плюнуть, — и упал ничком, ударенный в затылок обухом топора. Велергорф развел руками:

— Прошу прощения, господин лейтенант, но…

— Не объясняйся. Он жив?

Десятник склонился над пленником.

— Да, но до вечера в себя не придет.

— Пусть полежит. — Кеннет глянул на молодого пленника, который уже не улыбался издевательски. — Этот нам ни к чему, чародей все выдавит из старшего. Хм… оттяните его чуть подальше и оставьте. Только рот заткните, чтобы его вопли не привлекли сюда чего похуже беляков.

— Так точно! — Велергорф вытянулся, словно струна, после чего склонился над пленником: тот теперь побледнел хуже полотна. Десятник схватил его за руки и, крякнув, поставил на ноги. — Тяжелый ты, сынок, — произнес он почти ласково. — Ежели развяжу тебе ноги — пойдешь сам? Тут недалеко, клянусь.

Положил пленнику руку на плечо.

Молодой задергался и дал петуха:

— Н-н… н-нет… н-нет! Нет! Не хочу! Не-е-ет!

Кеннет отвернулся.

— Забери это дерьмо с глаз долой.

— Нет! Расскажу! Все расскажу!

Лейтенант скривился.

— Я уже тебе говорил, что ты не знаешь ничего, чего бы уже не знал я или не смог бы узнать без больших проблем. Ну, может, кроме одной вещи, которая меня немного интригует.

Пленник глупо поглядел на него. Велергорф толкнул парня в бок.

— Господин лейтенант кое-чем интересуется, — пояснил ему.

— Скажу. Чего только не захотите — все скажу, господа хорошие.

— Н-да? — Кеннет приподнял бровь. — Ну тогда поясни мне одну вещь. По ту сторону ледника живут три племени ахеров. Вен’дохи, Айерхаки Дех’хиралл, те, которых зовут Красными Псами. На территории какого племени вы устроили себе лежбище?

— У Псов, господин.

— Да-а? Но Псы — многочисленное и воинственное племя. Что их удерживает от того, чтобы выбить вас до последнего человека?

— Боя… боятся.

— Чего?

Пленник внезапно перестал трястись. Встал ровно, сцепил зубы.

— Того, что вырвет душу и всем твоим тоже, собака. Вырвет, прожует и выплюнет. А когда ты начнешь выть и скулить, я буду смеяться, пусть бы меня жрали все беляки мира.

Кеннет перевел взгляд на Велергорфа и почти незаметно кивнул. Топор мелькнул без предупреждения, и голова молодого бандита взлетела по широкой дуге. Тело рухнуло на колени, потом завалилось набок, несколько раз дернулось и сделалось недвижимо. На снегу расцвело очередное пятно крови.

— Второго тоже. — Кеннет отвернулся от трупа. — Только быстро.

— Господин лейтенант, — стоявший в стороне солдат с яростным выражением на лице взмахнул топором, — позвольте мне.

— Хорошо.

Никто и не моргнул, когда солдат поднял и опустил оружие.

— Итак, теперь мы уверены, — офицер отвел взгляд от тел и посмотрел на десятников, — они скрываются за ледником.

Никому не захотелось это комментировать. Через минуту Андан откашлялся и ткнул в трупы:

— Когда разойдется весть о том, что было в мешках, многим не понравится, что вы подарили этим сукиным сынам быструю смерть.

— Это мое решение, десятник.

— Та-аточно. — Андан пожал плечами. — Но… Может быть, нам подождать чародея?

— Наш чародей не слишком хорошо управляется с чтением мыслей.

— Понимаю. Что теперь?

Кеннет повернулся к нему так, что взметнулись полы плаща. Десятник побледнел.

— Приказы уже отданы. Вархенн займется приготовлением костра. Двух костров. Ты возьми людей — пусть здесь приберут, а потом разбивают лагерь. — Лейтенант говорил все медленнее и тише. — Когда появятся остальные, мы перейдем через ледник, отыщем клан и завершим всю эту историю. Если ситуация заставит что-то изменить, я, несомненно, дам тебе знать. Все понял?

По мере того как он говорил, пренебрежение сходило с младшего офицера, как снег с горного пика по весне. При последнем вопросе Андан-кейр-Треффер уже стоял по стойке «смирно», напрягшись, словно струна.

— Так точно!

— Прекрасно, десятник. А теперь — марш! Оба. И ты тоже, — рявкнул он на солдата, что все еще охранял трупы.

Вся тройка молниеносно исчезла.

Кеннет в последний раз взглянул на безголовое тело молодого пленника. Парню было никак не больше четырнадцати лет.

«Почему я? — подумал он. — О Госпожа, почему именно я?»

Этого он, конечно же, не знал.

Все началось с год назад и сперва не выглядело опасным. Ну некий пастух исчез из шалаша или пропал ребенок, посланный в лес за хворостом. Таких историй случалось в горах без счета, и список вероятных виновников был длинным и живописным. Но потом, где-то за месяц до зимы, патрули Стражи начали натыкаться на нехорошие следы. Примитивные бойни, где потрошили не только животных, и угасшие кострища, навевающие жуть почерневшими берцовыми костями, черепами и гребнями ребер. Человеческих ребер. Это не удалось удержать в тайне — и провинция забурлила. Обвиняли Пометников, колдунов, диких горцев, ахеров и нелюбимых соседей. Даже чародеи не могли помочь в поисках злодеев, свои неуспехи объясняя туманно и мутно. Виновные оставались неизвестны, пока — один за другим — не исчезли трое имперских мытарей. Все они должны были собрать недоимки с живущего в глуши клана горцев. Первый поехал только с одним спутником, поскольку дорога была легкой, а сумма не слишком большой. Второй взял троих крепких парней. С третьим отправилось десять солдат. Вернулся из них один, поседевший, с безумием в глазах и горстью таких жутких вестей, что сначала им не поверили. Он рассказывал о товарищах, убиваемых стрелами в спину, о потрошении и разделке живых еще солдат, о каменном очаге, где пекли окровавленные куски человеческого мяса, и о людоедском пире, в котором принял участие весь клан с малыми детьми и беззубыми старухами.

Приговор мог быть лишь один. Рота Горной Стражи с приданными пятьюдесятью лучниками из Второго пешего полка выдвинулась к селению клана. Долину, где стояло с десяток бедных халуп, окружили и попытались схватить преступников. Впустую. Клан растворился в воздухе. Найдены были только многочисленные следы, подтверждавшие рассказ уцелевшего солдата, порядком награбленных предметов, человеческие останки, множество костей и прикопанные в земле горшки со странным желтоватым жиром. Десять дней продолжалась большая облава, поскольку предполагалось, что группа из ста человек с бабами и детьми не сумеет скрываться слишком долго.

Спустя еще десять дней оказалось, что это предельно здравое и логичное предположение, похоже, ошибочно. Клан шадори растворился в воздухе.

Тем временем настала зима. Снег закрыл дороги сугробами высотой в рослого мужика, засыпал перевалы и ущелья, затаился на отвесных склонах уснувшими лавинами. Со снегами пришел мороз и пронзительный, северный ветер. Жизнь в горах замерла, в летаргию погрузились отрезанные от мира села и городки, которые — случалось — и по три месяца пребывали без связи с остальным миром. Даже Горная Стража с ее собачьими упряжками уменьшила число своих патрулей. Новый Ревендат был имперской провинцией, дальше прочих выдвинувшейся на север, и на несколько месяцев в году настоящую власть над ней обретала Андайя, Госпожа Льда. И императору как-то приходилось проглатывать эту обиду.

Однако потом, как и во всякий год, с юга повеяли теплые ветра, а солнце начало подниматься все выше. И зиме пришлось отступить на север, на покрытые вечным льдом вершины. Как и во всякий год.

Но ту весну все запомнили надолго. И причиной было малое сельцо с длинным названием Коори-Аменеск. Как большинство окрестных поселений, оно лежало в небольшой долине, соединенной с миром единственной дорогой. Обитатели выпасали свои стада на ближайших лугах и несколько раз в год ездили в ближайший город торговать шерстью, овечьими сырами, солониной, шкурами, овсяными коржами и всем, что удавалось выжать из этой негостеприимной земли. С соседями конфликтов у них почти не было, считались они людьми вполне порядочными.

Когда снега сошли, а дороги открылись, один из горцев, у которого в Коори-Аменеск были родственники, выбрался туда с визитом. Вернулся он бегом, перепуганный едва ли не до безумия.

Кеннет сжал зубы, вспоминая, что нашли в селе. Он добрался туда со своей десяткой первым. Просто-напросто оказались ближе остальных, когда громыхнуло известие о пропаже всех обитателей. Но судьба тех прояснилась слишком быстро. В селе нашли яму, полную костей взрослых и детей. Обнаружили также множество других вещей, странных и ужасающих. Остающихся в памяти.

Сам он лучше всего запомнил яму, заполненную дерьмом.

Он стряхнул тяжелые воспоминания и осмотрелся вокруг. Солнце уже почти скрылось за горами. Начал падать снег. Завтра полонина снова будет выглядеть свежей и чистой.

— Быстрее! — рявкнул он. — Не то ночь вас нагонит.

Двое ближайших солдат, тянувших мертвое тело в сторону леса, откуда слышался стук топоров, пошли быстрее.

* * *

Остальная часть роты подошла ночью. Двадцать солдат, десять псов и чародей. Никто не выказал удивления при виде круга палаток, разбитых на краю леса, и никто не прокомментировал две кучи прогоревших дров шагах в двухстах дальше, хотя ветер время от времени приносил оттуда запах горелой плоти.

Кеннет приготовил для встречи короткую речь. Он построил прибывших в шеренгу, в нескольких словах сообщил о случившемся и отослал людей к палаткам, освободив от караулов. Давненько не видел настолько измученных солдат.

Сам он пошел искать чародея.

Аманделларф, казалось, ожидал его. Стоял подле одной из догорающих дровяных куч, глядя в красные угли. Одетый, как обычно, в простое сочетание коричневого и черного, он казался слегка уставшим. Пока офицер подходил, чародей повернулся боком, чтобы стал лучше виден его совершенный аристократический профиль.

— Вижу, что Горная Стража всегда тщательно выполняет приказы, — сказал он негромко, а Кеннет сразу же ощетинился. Удивительно, как единственной фразой удается высказать неодобрение, пренебрежение и… презрение.

— Мы стараемся, — пробормотал он, дав себе слово, что не позволит себя спровоцировать. Чародей был ему нужен.

— Для этого вы отослали меня со второй группой? Чтобы я не помешал резне? И убийству пленников?

Кеннет вздохнул.

— Если бы я решил, что нам нужна помощь чародея, я бы, несомненно, ею воспользовался. Но необходимости не было. Что случилось по дороге? Люди с ног валятся.

— На Втором перевале сошла грязевая лавина. Нам пришлось идти в обход. И что теперь, лейтенант?

— Клан скрывается где-то по ту сторону ледника. — Не требовалось уточнять, какого именно: в здешних горах ледник был только один. — Поищем их там.

— И убьете?

— А мы можем сделать что-то другое?

Чародей не ответил, только некоторое время глядел на офицера с выражением, понять которое было нелегко.

— А задумывались ли вы, лейтенант, отчего вас так быстро повысили и поставили во главе этого сброда? У вас нет ни должного происхождения, ни, уж простите за прямоту, соответствующих заслуг. Последние пять лет вы гонялись со своим десятком по горам за овечьими ворами. Представилось не так уж много случаев показать себя, а?

— К чему вы ведете, мастер? — Кеннет не выдержал и подчеркнул последнее слово. Казалось, чародей не обратил внимания на сарказм.

— Вы слыхали о монете Квалленна? Той, у которой две решки? Мошенник, подбрасывающий ее, всегда выигрывает.

— И что здесь общего со мною?

— А как завершится эта история? Вы или найдете клан и вырежете его до последнего человека, или не найдете, и наступит еще одна зима. Если вы их уничтожите, то, кто знает, какие истории станут рассказывать через пару лет? Может, позабудут о клане каннибалов и будут помнить лишь о солдатах Горной Стражи, убивающих женщин, детей, стариков? Слава мясников не нужна ни одному отряду, а шестая рота может быть распущена так же быстро, как была создана.

Кеннет стиснул зубы.

— А если их не найду — буду идеальным козлом отпущения, верно? И я проиграю вне зависимости от того, каким образом закончится вся история?

— Как я погляжу, вы умеете совмещать факты. А это редкая черта для военного.

— Легко читать в судьбе другого. Но в горах немногое бывает тем, чем кажется на первый взгляд.

Чародей издевательски ухмыльнулся.

— Я тоже надеюсь, что выступаю лишь как ложный пророк, лейтенант. Поскольку это могло бы вернуть мне веру в человеческую добропорядочность.

Он вежливо поклонился и зашагал к лагерю. Кеннет остался в одиночестве, хмуро раздумывая, отчего эта беда свалилась именно ему на голову. Раз в сто сильнее он хотел бы заполучить к себе в отряд одного из военных магов, из которых каждый имел звание и место в иерархии и с которыми можно распить бочонок пива да сорвать горло, распевая неприличные песенки. Но военных чародеев было мало: в трех полках, что принимали участие в облаве, — еле-еле одиннадцать. Пришлось дополнять их наемниками из чародейских гильдий. И все из-за того, что обнаружилось в уничтоженном сельце.

Посреди Коори-Аменеск, сразу подле колодца, росла яблонька — четырехлетнее, не старше, деревце, сверху донизу обсыпанное белыми цветками. Как будто бы ничего странного, но цветущая яблоня, до половины ствола заваленная снегом, — не то, с чем сталкиваешься в горах каждый день. Она первой бросалась в глаза. Потом обнаружились и другие вещи. Двери одной из хибар оказались шириной едва лишь в восемь дюймов, а ее двор все еще стерег каменный пес, привязанный к будке. В другой стены покрывали зеленые отростки, а на потолке проступали хрустальные узоры. В колодце вместо воды булькала черная вонючая жижа.

Однако больше всего нашлось следов случайного, хаотического использования магии. Один из домов оказался вмят в землю, словно по нему ударил гигантский молот, другой некая сила перерубила напополам. Нашли стол, воткнувшийся четырьмя ножками в потолок, и кухонную утварь, перемолотую в муку. Во многих местах виднелись следы гари, некоторые — размером в пару дюймов, другие — во всю стену сараев.

Армейский чародей, прибывший на место через три дня после десятки Кеннета, только подтвердил то, что все и так увидели. В клане жил некто, одаренный Талантом, но необученный и едва справляющийся со своим даром. Такие люди, если их вовремя не отыскивали и не начинали обучать в одной из чародейских гильдий, быстро умирали либо впадали в безумие. И тогда становились способными на самые страшные поступки.

В определенном смысле после этого открытия все вздохнули с облегчением. До того момента шадори были чем-то отвратительным, нечеловеческим и пугающим. А теперь быстренько состряпали объяснение, согласно которому один из горцев, скорее всего юноша, одаренный Талантом, сошел с ума и заразил остальных своим безумием. В анналах магии значились такие случаи, а в истории клана нашли информацию, которая, кажется, подтверждала эту теорию. Шадори много лет лишь случайно контактировали с соседями и вот уже несколько поколений не заключали браков с кем-то вне собственного клана. Это означало, что все они — родственники. А родство в немалой степени облегчило бы контроль над ними, взятый на себя безумным чародеем.

К тому же это объясняло, каким образом клан исчез и почему его след обнаружился только весной, а попытки выследить шадори с помощью магии не увенчались успехом. Один из законов, касающихся обладающих магическими талантами, гласил, что они, даже необученные, инстинктивно окружают себя охранительным заслоном, затрудняющим их обнаружение. И именно это заставило командование Горной Стражи обратиться за помощью к трем величайшим гильдиям чародеев, имеющим свои представительства на севере. С того времени к каждому отряду Стражи был приставлен маг, а поскольку военных магов было слишком мало, большинству солдат пришлось служить вместе с дерзкими, самоуверенными и самонадеянными «мастерами». Аманделларф попал в шестую роту лишь восемь дней назад, а Кеннет уже едва ли не с десяток раз готов был приказать ему убираться ко всем проклятым. Однако он не мог не принимать во внимание потенциальную полезность этого человека. Чародей был мастером Тропы Камня, Тропы Льда и Тропы Воздуха, и, если иметь в виду место, в которое они отправлялись, от его умений могли зависеть жизни лейтенанта и его людей.

Офицер отвернулся от догорающего кострища и зашагал в сторону лагеря. Уже не в первый раз ему начинало казаться, что он еще пожалеет о своем внезапном повышении.

* * *

Несчастье случилось в конце пути через ледник. До этого момента Старый Гвихрен обращал к ним неожиданно ласковое лицо: они взобрались на его спину всего за час и двинулись на север, видя перед собой ровную, словно стол, ледяную поверхность. Ветер с гор сдул с ледника снег, а потому им не пришлось использовать ни снегоступы, ни другие приспособления, не было ни слишком скользко, ни морозно, не попадались и отвесные места. Каждый отряд связался веревками, и четыре группы двинулись на север, оставаясь в десятке шагов друг от друга. Слишком много рассказывали об укрытых под тонким слоем льда разломах, идущих до самой черной утробы ледника, чтобы отряд мог двигаться другим строем. И именно потому во главе каждой десятки шел солдат с копьем, которым он время от времени ударял впереди себя, прислушиваясь — не раздастся ли какой неожиданный звук. Несмотря на это, все они удерживали скорость, которой славна Горная Стража. Казалось, доберутся до северного края ледника еще до полудня.

И вот, когда солнце встало в зените, а они уже видели дорогу вниз, Старый Гвихрен вспомнил о надлежащей ему дани.

Место во главе строя как раз заняла десятка Андана. Группа Кеннета шла сразу за ней, а потому офицер видел все предельно отчетливо. Идущий впереди солдат ударил копьем за пару шагов от себя, но вместо глухого звука они услыхали мрачное гудение, а потом и самый ужасный для них звук — ломающегося льда. Андан, третий в цепочке, заорал:

— Назад!! Все назад!!

Десять солдат бросились наутек, когда под их стопами с демоническим треском раззявилась гигантская щель. Первые шестеро исчезли сразу, седьмой попытался упасть на лед и воткнуть в него кинжал, но, увлекаемый тяжестью в несколько сотен фунтов, канул вслед за теми шестью. Последние трое сумели упасть на землю, вбивая в лед кто что сумел: нож, топорик, трофейный ледоруб. Несмотря на это, начали сползать в сторону щели все быстрее и быстрее.

Кеннет со своей десяткой бросился к ним на помощь, когда раздался властный голос:

— Стоять! Стоя-а-ать!!! Ни шагу! Это «проклятая чаша»!

Командир остановился, чувствуя подступающий к горлу комок желчи. Про́клятая Чаша — расщелина в форме обрезанного купола: она узкая вверху, расширяется к основанию и достигает дна ледника. А значит, и его десятка может стоять над пропастью, отделяемая от смерти едва ли несколькими футами подтаявшего льда. Поэтому они могли только ждать и смотреть.

И лишь потом Кеннет увидел, кто его предупредил. Аманделларф. Чародей уже успел отвязаться от своей группы и теперь бежал — нет, скорее, скользил надо льдом — в сторону сражающихся за жизнь солдат. Добрался до них в миг, когда крайний из тройки все еще находившихся на поверхности отчаянно заорал и задергал ногами над пропастью.

Чародей остановился подле них, развел руки, приподнялся на несколько дюймов. В воздухе раздался металлический лязг, запахло озоном.

Через мгновение, длившееся вечность, десятка Андана перестала сползать вниз. А спустя еще мгновение — куда длиннее предыдущего — солдат, висевший над пропастью, засопел от удивления и без усилия пополз наверх.

— Помогите ему! — Кеннет наконец-то справился с онемением. — Вытаскивайте остальных!

Из-за края показался следующий стражник. На лице его замерло выражение безмерного недоверия, но в руках он все еще стискивал топор. Мгновенно воткнул его в лед и подтянулся выше. Теперь уже четверо солдат помогали чародею вытаскивать своих товарищей из пропасти.

Лейтенант взглянул на Аманделларфа. Кеннет знал о магии лишь столько, чтобы понять: сплетение Силы без слов, только жестами и концентрацией воли, должно стоить чародею немалых усилий. И это становилось заметно. Глаза мага были прикрыты, губы — сжаты, по лицу стекали капельки пота.

«Выдержи. — Офицер не смел произнести это вслух. — Еще только двоих или троих. Выдержи!»

Следующий из спасенных солдат, казалось, был без сознания: двигался по льду словно куча тряпья. А вот тот, что висел за ним, сразу воткнул в лед два кинжала и принялся подтягиваться. Веревка ползла вверх все быстрее. Седьмой, восьмой, Кеннет поймал себя на том, что мысленно считает их.

— Девятый, — шепот стоявшего рядом солдата был тише вздоха.

— Все! — Другой стражник внезапно взорвался радостью. — Всех вытащил, сукин кот!

Аманделларф взглянул на них с легкой усмешкой.

— Отползайте от расщелины, — сказал он, опускаясь на лед. — Здесь опасно.

— Вы слышали, парни, — Кеннет повернулся ко все еще ошеломленной десятке Андана. — Отползайте.

И тогда они услышали очередной треск. Не такой, как раньше, глухой и рокочущий, но резкий, глубокий, разрастающийся с каждым мгновением.

— Бегом!!! — Чародей отчаянно взмахнул перчатками. — Всем бегом!!!

Десятка Андана стремглав кинулась прочь, остальные три — тоже, но Кеннет еще заметил, как чародей поскользнулся и упал — на колени, выставив руки перед собой; открыл рот в крике, заглушённом нарастающим рокотом. Вероятно, пытался произнести заклятие. А еще лейтенант увидел, как шагов за сорок от края раззявленной пасти пропасти появляется новая трещина, как молниеносно бежит вперед, отрезая огромную глыбу льда со все еще стоящим на коленях магом. На миг взгляды их встретились, и лейтенанту показалось, что в глазах мага он видит мрачную решимость человека, который понимает, что уже погиб. Потом глыба льда рухнула вниз, и все затянул снежный туман.

Тишина стояла такая, что звенело в ушах. Некоторое время Кеннет еще смотрел на то место, где мгновение назад стоял чародей, потом до него долетел некий звук. Это молился один из солдат. За душу мага, которого еще вчера любой из них жаждал собственноручно приколоть ножом.

* * *

Следника они спустились только вечером. Обходя расщелину, пришлось набросить изрядный крюк, а Кеннет еще и приказал идти настолько медленно, насколько было вообще возможно. Следующая Про́клятая Чаша могла обойтись им в полную десятку. Подле ледника они и заночевали, с двойными караулами, вслушиваясь в звуки ночи. Уснуть сумели немногие.

Утром они отправились на запад. Велергорф со своей десяткой шагал первым, за ним Кеннет, Берф и Андан. Потеря чародея произвела меньшее впечатление, чем опасался лейтенант, — в его людях пробудилось то характерное для местных горцев мрачное упрямство, благодаря которому они были едва ли не единственными, кто умел выжить в этом негостеприимном краю. Хотели сражаться, а уничтожение банды, вырезавшей семью из Хандеркех, явно укрепило их мораль. Внезапное же открытие, что шестая рота готова доверять своему командиру, заставило и его самого почувствовать себя куда лучше.

Не сказать, что Борехед появился внезапно. Поступи он так — получил бы несколько стрел, не успев и глазом моргнуть. Он проявил предусмотрительность, показавшись им на расстоянии ярдов в триста. Впадина, которой они шли, широкая и пологая, в том месте как раз резко сужалась, уходя стенами вверх и заворачивая вправо. Из-за того поворота и вышел, неся зеленую ветвь, ахер, одетый только в короткую юбочку. Кеннет жестом остановил отряд.

— Вторая — налево, третья — направо, четвертая — в тыл. Десятники ко мне.

Велергорф, Берф и Андан подошли. Отряд перестроился в ощетинившийся оружием круг.

— Вы знаете, кто это. — Кеннет посчитал, что вопрос будет неуместным. — Я слыхал только об одном ахере, бритом наголо.

— Мясник Борехед. — Берф сплюнул в снег. — Я думал, его убили.

Велергорф фыркнул.

— Я то и дело, раза три-четыре в год, слышу, что кому-то достались его уши.

— Что будем делать, господин лейтенант? — Андан решил не комментировать того, что знаменитый ахер жив.

Кеннет пожал плечами:

— Он один, несет зеленую ветвь. Хочет говорить, а значит, я пойду к нему.

— Это опасно. — Велергорф сделался серьезен. — Позвольте пойти мне.

— Без обид, Вархенн, но ты — всего лишь десятник. Он на тебя и не посмотрит. Вождю должно говорить с вождем.

— Это может быть ловушка, — не уступал старый десятник.

— Я знаю, но это — Борехед, Великий Шаман, Уста Небес и все такое. Он в любой миг может созвать двести — триста воинов. Желай он нашей крови, мы бы уже увидели клинки их мечей.

Тем временем ахер преодолел уже половину дороги. Остановился у ближайшего к ним валуна, небрежным жестом смел с того снег и уселся, демонстрируя покрытую татуировками спину.

Кеннет скривился и поправил оружие.

— Ну теперь-то выхода нет. Я пошел.

— Сосчитайте его шрамы, — сказал Берф.

— Что?

— Шрамы, господин лейтенант. Говорят, что во время инициации этот сукин сын танцевал с пятьюдесятью камнями. А после — еще не менее чем с сотней.

Кеннет понял, о чем речь. Шаманская магия ахеров отличалась от человеческой. Их колдуны не ходили Тропами и не черпали Силу из Источников аспектов. Вместо этого во время обряда инициации они бросали вызов духам, демонам и другим созданиям, обитавшим между мирами. Молодой шаман протыкал себе кожу, протягивал сквозь рану ремни, к которым привязывал камни самого разного веса. В каждом из них находился заклятый дух. Потом кандидат в колдуны принимался танцевать, вертясь в ритме играющих барабанов и свирелей. Отягощенные камнями ремни рвали тело, а он не мог прекратить, пока последний из них не отпадал. Если он выдерживал, существа, которые приняли вызов, становились его слугами, верными и всегда послушными. Если же переставал танцевать и падал или терял сознание — пожирали его тело и душу.

Магия эта была куда более дикой, древней и бесконтрольной, нежели человеческая, а попытки освоить ее людьми сурово запрещались гильдиями чародеев и всеми религиями империи, которые проявляли в этом удивительное единогласие. Магия ахеров, магия духов-прислужников — не для людей. Сила может контролироваться разумом, без посредничества других существ. После разрывавших континент великих религиозных войн, итогом которых стало возникновение империи, было заключено множество соглашений и пактов между гильдиями и храмами, регламентирующих, какого рода магия создана для людей и использование какой безопасно. Карой за нарушение Великого Кодекса были петля, кол или костер.

— Велергорф принимает командование, — пробормотал Кеннет, снова поправляя пояс с мечом. — И если со мной что-либо случится — проследите, чтобы этот сукин сын на сей раз действительно сдох.

— Так точно! — Вся троица вытянулась и отдала честь.

Лейтенант двинулся в сторону ахера. Все как будто бы ясно. Борехед показался им издали, безоружным, неся зеленую ветвь, и ожидал теперь, повернувшись спиной. На универсальном межрасовом языке гор это означало как минимум «не хочу битвы, хочу разговора». Но из-за ошибок в истолковании таких жестов эти горы и носили название Красных Вершин. Кеннет шел, раздумывая: успеет ли он в случае чего выхватить меч?

Он прошел мимо ахера и развернулся. То, что увидел, вполне стоило риска. Для представителя своей расы Борехед был высок: полных пять футов роста; а ко всему прочему, не имел ни единой черты, характерной для приземистых кряжистых тел его народа. Наоборот, был он худощав и жилист, будто старый волк. Под темной кожей перекатывались узлы мышц, напоминавшие сплетения угрей, кишащих на мелководье. Глубоко посаженные глаза посверкивали под выступающими надбровными дугами, а выдвинутая вперед челюсть пугала мощными клыками, заходящими аж на верхнюю губу. Не только спина его, но и все тело покрывали шрамы. Некоторые же из них были окрашены голубым, красным, зеленым и черным. От этих разноцветных, извивающихся узоров рябило в глазах. Согласно традиции, кожу его украшали татуировки, представлявшие историю жизни их владельца от рождения до получения статуса великого шамана. И большинством историй, которые рассказывало о Борехеде его тело, можно было пугать детей.

— Насмотрелся?

У ахера оказался низкий, гортанный голос. Исключительно неприятный.

— Да. — Сидеть было не на чем, а потому Кеннет стоял, глядя на шамана сверху вниз. — Я не ожидал увидеть тебя здесь.

— Я там, где во мне есть потребность.

— И что теперь?

Борехед ощерился в пародии на ухмылку.

— А ты слышал о доверии?

— Ага. — Офицер кивнул, красноречивым жестом положив ладонь на рукоять меча. — Самая смертельная болезнь в здешних горах.

Ахер засмеялся во всю глотку. И это звучало почти по-человечески.

— Хорошо. И мудро. А что скажешь на это?

Взял горсть снега и протянул его перед собой. Через миг снег растаял, и в ладони ахера осталось немного воды. Борехед плеснул ею между ними.

— Пусть льется вода вместо крови.

Кеннет с трудом скрыл удивление. Борехед предложил ему Узы Воды, один из старейших ритуалов ахеров, признаваемый даже самыми яростными из их фанатиков. Он отцепил свою флягу и вылил несколько капель на то же место.

— Пусть льется вода и кровь наших врагов.

Ахер усмехнулся.

— Ты знаешь обычай. Это хорошо. Теперь можем поговорить. Зачем вы пришли?

Офицер колебался. Врать было бы глупо и бессмысленно.

— Мы ищем клан шадори. Они скрываются где-то здесь.

— И что с ними сделаете?

— Убьем их.

Борехед фыркнул.

— У тебя трижды по десять и восемь воинов, их же — около сотни.

— Теперь уже меньше. Два дня назад мы убили дюжину на Холодном плато.

Ему показалось, что ахер слегка приподнял брови.

— Хорошо. Но и так их — в два раза больше. Есть ли среди вас хотя бы чародей?

— Погиб вчера на леднике.

— Как?

— Отец Льда вспомнил о нем.

Борехед вздрогнул, впервые посмотрев ему прямо в глаза. Были у него удивительные светло-зеленые радужки. Кеннет выдержал этот взгляд с изрядным усилием.

Внезапно шаман вскочил с камня.

— Собери своих людей, и пойдем со мной, — сказал он тоном, не подразумевающим расспросы, и двинулся к повороту.

Лейтенант махнул остальному отряду. Солдаты шагали с осторожностью людей, ожидающих засады, но когда подошли — никто не произнес ни слова. Хватило и того, что их командир и ахер не попытались друг друга убить.

— Мы идем за ним. — Кеннет указал на шамана. — Держать строй.

Ушли они не слишком далеко. На первое тело наткнулись ярдах в тридцати за поворотом. Девушке на вид было лет пятнадцать. Одетая в меховую куртку и штаны, она держала в руках насаженную на древко косу, а из груди торчали три стрелы. Борехед стоял над ней, глядя в неглубокую долинку, чьи склоны усеивали дыры пещер.

— Со мной пришли двести воинов и двое Мудрых в помощь, — сказал он как ни в чем не бывало. — Мне казалось, что этого хватит. Теперь у меня — пятьдесят и я — один.

Он обернулся и внимательно оглядел отряд.

— Много лет наши гааххеры будут петь о битве — скорее, резне — в этой долине. Посмотрите, люди. Так выглядит место, где атаковали десяток безумных магов.

Он мог этого и не говорить. Было похоже, словно сквозь долину прошло торнадо с градом, штормом, метелью и внезапным пожаром. Все пространство почернело и обгорело, словно от ударов молний. Местами в земле виднелись дыры и разломы, и, если судить по их краям, можно было подумать, что в землю — изнутри — лупил гигантский боевой молот. Центр впадины потерял тонкий слой грунта и светил залысинами голой скалы, а склоны пятнали сотни камней и валунов, вбитых в землю с такой силой, что они едва выступали над поверхностью. Слева высилась глыба льда шириной в двадцать футов и в десяток футов высотой. Кеннету показалось, что он заметил внутри застывшие в неподвижности фигуры. Не сумел разобрать, люди это или ахеры.

Впрочем, и люди, и ахеры лежали везде окрест. Тела порубленные, сожженные, разорванные в клочья, забрызгавшие все вокруг кровью. Некоторые — еще сплетенные в схватке, словно даже смерть не могла сдержать их боевую ярость. Кеннет смотрел на двоих ахеров, вцепившихся в труп молодого мужчины. У одного были оторваны обе ноги, но он продолжать сжимать копье, воткнутое человеку в живот, второй же оказался почти полностью освежеванным, но все же сумел сжать зубы на глотке горца. Лежали они неподалеку от мертвой девушки.

— Да, — казалось, шаман читал его мысли, — этот стал для нас неожиданностью. Не должен был стоять на страже, не должен был пользоваться магией и не должен был поднять шум. Но он стоял, пользовался и поднял. Потому наше нападение превратилось в побоище.

Лейтенант оглядел место сражения. Солдаты позади него стояли в совершеннейшей тишине.

— Сколько шадори владело магией? — Кеннет не мог не задать вопрос, хотя и знал ответ: куда больше, чем предполагало командование Горной Стражи.

Борехед сплюнул в снег:

— Владели? Нет, солдат, не они владели магией. Это она владела ими. Когда использовали ее, убивали, как своих, так и наших, а то и выстреливали ни на кого не нацеленными фейерверками. Но фейерверков тех было так много, что невозможно оказалось не обжечься. — Шаман замолчал на мгновение, после чего добавил: — Десятеро, ежели хочешь знать. Десятеро, а я, как дурак, полагал, что трое, самое большее — четверо. И потерял свыше сотни лучших воинов.

Внезапно вскинул руку вверх и издал протяжный, отдающий безумием крик. Эхо ответило ему с противоположного конца долины. Когда он повернулся к людям, лицо его снова было маской спокойствия.

— Но даже в этом случае не погибло бы столько, когда б не тот из шадори, который умел накладывать чары, словно один из ваших боевых магов. — Шаман говорил все быстрее и громче. — Он не терял ни времени, ни энергии, не убивал своих. Его чары были как удары мастера меча: быстрые, точные и смертельные. Это благодаря ему остаткам группы удалось от нас сбежать. Только благодаря ему.

Стражники заворчали. Кеннет утихомирил их жестом и во второй раз выдержал взгляд ахера.

— Ради воды, которой мы напоили горы, расскажи нам все, что ты знаешь, шаман.

Борехед успокоился, оглядел лица стоящих вокруг, словно еще раз подсчитывал их число. Потом кивнул:

— Хорошо, стражник, но не здесь. Пойдем в лагерь, и там я расскажу тебе все остальное.

* * *

Четырьмя часами позже Кеннет вместе с половиной своих людей лежал на краю неглубокого ущелья, в нескольких милях от той долины. Другая половина отряда таилась на противоположной стороне. Ждали. Ничего, кроме этого, они не смогли бы сделать. Борехед был слишком убедителен. Пообещал, что если сойдут с места, то он лично проследит, чтобы ни один из них не вернулся на ту сторону ледника. И только глупец пренебрег бы его обещанием.

Ровно столько и стоило здесь доверие.

Кеннет вспоминал, что рассказал шаман. Тогда они стояли в лагере ахеров, разбитом у небольшой пещерки, где что-то непрерывно шевелилось, постанывая голосом, не похожим ни на что из слышанного лейтенантом ранее. Он оставил своих людей в сотне ярдов от этого места, положившись на рассудительность десятников, и отправился за Борехедом. Вокруг было множество ахеров, чаще всего — раненых. Они не обращали на него внимания — словно он стал вдруг прозрачным. Сказать честно, это нисколько Кеннету не мешало. Сам он бесцеремонно осматривался, оценивая, как они выглядят, их одежду и оружие. Большинство было низкими и коренастыми, с темной кожей и черными волосами. Нижние клыки характерным для их расы образом заходили на верхнюю губу, а глубоко сидящие глаза раз за разом вспыхивали диким огнем. Почти все одевались в шкуры и меха, но он увидел и несколько кольчуг с кирасами, наверняка трофейных, и множество разнообразных шлемов. Те же, кто их не носил, вплетали в волосы кусочки рога, кости или птичьи перья. В последние годы ахеры все чаще облачались в железные доспехи, использовали наголенники и щиты. И все чаще вместо деревянных дубин и топориков из бронзы воевали они мечами, топорами и копьями из доброй стали. Учились, и как офицеру Стражи ему это было не по вкусу.

— Сбежало четырнадцать, — начал шаман без вступлений. — В том числе четверо владеющих Силой: один парень, две женщины и тот чародей. Я знаю, что они идут к Гвиххренх-омергааранаа, хотят перейти на вашу сторону. Дорога, которой они сбежали, приведет к леднику часов за десять. Но я знаю путь вполовину более короткий.

Кеннет скривился, когда ветер принес отвратительный смрад со стороны пещеры. Это ему что-то напомнило.

— Так зачем тебе нужны мы? — спросил он. — Опереди их и заверши дело.

Борехед совершенно по-человечески покивал:

— Хотел бы. Тогда я сумел бы привести больше воинов и поприветствовать вас как должно.

Офицер даже не моргнул.

— О, — шаман приподнял брови, что придало его лицу едва ли не комичный вид, — ты сдержался и не положил руку на меч. И не стал грозно хмуриться. Значит, правду говорят: волосы цвета огня свидетельствуют или о глупце, или о сильном характере. И у людей — точно так же.

— Продолжай. — Лейтенант проигнорировал его слова.

— Мои воины происходят из трех разных племен, что заключили на время союз. Они разъярены вчерашним поражением, и наш союз может рухнуть в любой момент. Только я и удерживаю их вместе. Если не отправлюсь с ними, они найдут повод вцепиться друг другу в глотки. Они знают, что мы уже изгнали шадори с нашей земли, и лишь немногие понимают, что те могут вернуться, — а горячих голов у нас более чем достаточно.

— Тогда иди с ними.

— Не могу. — Ахер дотронулся кулаком до груди. — В этих шрамах скрыта Сила. И мне необходима как минимум пара дней, чтобы ее замаскировать. Сейчас же тот чародей почувствует меня за милю точно так же, как и я его. Мы не сможем устроить засаду. Но я могу послать вас. Ты ведь и сам говорил, что сумеешь с ними справиться. Мы их на вас выгоним.

— Четверо владеющих Силой, — напомнил офицер. — Мы должны стать куском мяса в капкане на медведя?

Борехед медленно двинулся к входу в пещеру. Кеннет заметил, что по мере того, как росло разделяющее их расстояние, взгляды окружающих ахеров утрачивали равнодушие. Появлялось в них нечто недоброе. Нечто, вызывавшее мысли о кривом, щербатом острие, скрежещущем о ребра. И он пошел за шаманом.

— Теперь ты понимаешь, — произнес воитель, не поворачиваясь и не сдерживая шаг. — Они знают об Узах Воды, но уважение к ним дорого им обходится. И это даже когда я нахожусь рядом. Я не могу послать их в засаду одних и не могу быть там с ними.

— Ты не ответил на вопрос.

В миг, когда он открыл рот, дуновение ветра снова принесло со стороны пещеры волну столь отвратительного смрада, что он остановился, будто уткнувшись в стену. Внезапно лейтенант понял, что именно это ему напоминает, — и побледнел.

Борехед тоже остановился.

— Слишком чувствительный нос?

— Нет. Не из-за вони, но из-за того, что находится в пещере. Я уже видел нечто подобное.

— Где?

И тогда, стоя перед пещерой, в предназначении которой он теперь даже не сомневался, Кеннет рассказал ахерскому шаману о Коори-Аменеск. И о наполненном дерьмом погребе, который они нашли в селе.

— Они бросили туда всех, кто пережил первое нападение, — рассказывал он, словно видя все перед внутренним взором. — Мужчин, женщин, детей. Три месяца никого из них не выпускали, разве что прямиком на рожон, либо чтобы забавляться, мучить и истязать. Раз в два-три дня бросали им немного еды и давали попить. Сорок восемь человек, закрытых в погребе, четыре шага на шесть. Те знали, что их ждет, не могли не знать. Те, кто умел писать, ногтями выцарапывали на стенах молитвы, проклятия, заклинания. Большинство впали в апатию, сошли с ума или совершили самоубийство.

Он смотрел на вход в пещеру, чувствуя сухость во рту. Когда Кеннет снова заговорил, слова рвались, будто гнилая пряжа:

— Одна из женщин была беременной. Шадори не убили ее сразу. Наверняка жаждали попробовать мясца новорожденного. Уж не знаю, отчего ждали естественного развития событий, вместо того чтобы вырезать из нее ребенка в последние дни беременности. Ждали, пока родит сама. И я не знаю, почему она себя не убила. Может, ее удерживала мысль, что помощь придет, что кто-то появится, вытащит ее из этого ада. Жила дольше прочих… Одна. Последняя из рода… Зная, что родит только для того, чтобы…

Он прервал себя, сжав до боли кулаки. В день, когда они закончили обыскивать тот погреб, он дал себе клятву. Обещал не отдыхать, пока шадори не исчезнут с лица земли. Не думал тогда, что эта клятва заведет его на северную сторону ледника и заставит разговаривать с одним из наиболее опасных ахерских шаманов.

— Она родила за неделю до срока, удушила ребенка пуповиной и утопила в дерьме. Да, в дерьме, почти три месяца сорок человек срали и ссали под себя. Когда мы пришли в село, дерьма в погребе было по колено. Тебя это удивляет?

— Нет. Она убила себя? — Борехед не выказывал никаких чувств.

— Да. Наш чародей считал всю историю со стен подвала. Три дня их обманывала, чтобы тело младенца сделалось несъедобным. Потом зубами перегрызла себе вены и умерла, лежа в том самом дерьме, в котором утопила своего ребенка. Они ее не съели — быть может, не были слишком уж голодны.

Шаман повел его в сторону пещеры.

— Смотри, — процедил.

Из пещеры вытекал мутно-коричневый ручеек. Воняло от него на милю. По знаку Борехеда двое воинов вошли внутрь и вытащили оттуда скулящее существо. Кеннету потребовалась минута, чтобы понять, что это — молодая ахерская девушка, почти ребенок. Нагая, перемазанная экскрементами и чем-то еще, коричневой засохшей скорлупой, которая, трескаясь, открывала живое мясо. С ее черепа сняли скальп, и единственным чистым местом на худом теле оставалась белая кость черепа, окруженная венчиком гноящейся кожи. У нее не было носа, губ, зубов, ее глазницы стали пустыми ямами. Создание отчаянно застонало и припало к ногам ближайшего воина, слюнявя его сапоги. Потом подняло голову и завыло. Между почерневшими деснами трепетал обрубок языка.

Офицер отвернулся.

— Скверное зрелище, верно? У них здесь было три такие пещеры, но только в одной мы нашли кого-то живого, если можно это так назвать. — Шаман подал знак, и девушку завели назад в пещеру.

Кеннет попытался вдохнуть глубже.

— Отчего вы не прекратите ее страдания?

Борехед развернулся на пятке с огнем в глазах.

— Спрашиваешь, отчего мы не разобьем ей голову камнем, как делаем это со своими ранеными? Или отчего не натравим на нее — развлечения для — одного из наших боевых псов? Воины хорошо бы повеселились. Я знаю большинство ваших рассказов о наших обычаях и развлечениях. Тех, что распаляют в сердцах ненависть и презрение. «Ахеры» — вот как вы нас с отвращением называете, создания тьмы, помет Нежеланных. Убить их, выжечь, очистить от них нашу прекрасную землю. Ахеры. — Шаман выплюнул слово, будто оно обжигало ему уста. — Помнишь начало вашей Книги Черных веков? «И пришли с севера легионы демонов, Нежеланных, Властителей Боли, вирфов, гриэллов, ахеров и всяческой мерзости. И наступили Черные века, когда даже солнце скрыло лицо, не в силах глядеть на лихо и горе, что обрушились на люд мира». Да, я ее знаю. Я обучился читать по-вашему, чтобы понять… Вы говорите: познай своего врага. Мудро.

Шаман приблизился к лейтенанту.

— Если бы ты собственными глазами увидел настоящего ахера, человек, ты обоссался бы от страха, а потом стал бы орать, пока не разорвались твои сердце и легкие. Мы же — аг’хеери, Народ Гор. Много лет мы жили с людьми в мире, друг подле друга. Торговали, работали и развлекались вместе. Были и кривды, лилась кровь. Но всегда мы умели договориться. Наши деревни стояли на сотню миль к югу от Отца Льда. А потом сюда пришла империя. Меекханцы со своими законами и религией, предрассудками, чувством превосходства и жадностью. Внезапно оказалось, что долины, в которых стояли наши села, должны принадлежать людям, потому что в них слишком плодородные земли, что горы, к нашему несчастью, скрывавшие в своих недрах богатые залежи золота, серебра, меди и железа, прежде всего железа, — слишком хорошее место для низшей расы. И потому вы вывернули наше имя, чтобы оно стало подобным одному из племен Нежеланных, и решили, что можно у нас забрать все. Наша магия, Танцы с Духами, Песни Камня и Воды, вдруг сделалась дикой формой почитания Мрака, хотя она существовала еще до того, как прибыли Нежеланные и начались Войны Богов. Вы оттеснили нас сюда, на край мира, между Большим хребтом, за которым нет уже ничего, кроме ледяных пустынь, и стеной вашей ненависти. С одной стороны непроходимые горы, с другой — мечи и топоры, а посредине голод и нищета.

Шаман замолчал. Воцарилась враждебная тишина.

— Оказалось также, — продолжил он, помолчав, — что уж коли мы сделались самым северным народом, то должны быть ахерами, — он презрительно ощерил клыки, — потомками порождений тьмы. Еще тридцать лет назад жрецы Реагвира золотом платили за прокопченные мумии наших детей, чтобы вывешивать их в святынях, а губернаторы провинции назначали награду за каждого убитого аг’хеери. Впрочем, уже тогда никто не использовал этого названия. Это ведь так просто, верно? Дать кому-то новое имя — и отобрать все остальное вместе с правом на жизнь. А знаешь, что хуже всего? Не погромы, не резня и не убийства. Хуже всего, что мы уже и сами понемногу начинаем называть себя ахерами. Наша молодежь говорит «аг’аххер», забывает… забывает, кто она такая, кем должна быть. Жестокость она считает достоинством, жажду крови — причиной для гордости. И именно за это я ненавижу вас сильнее всего, человек. Вы почти уничтожили нас, еще поколение-два — и не останется народа аг’хеери. Пребудут только ахеры.

Кеннет откашлялся.

— Я не…

— А она… — Борехед оборвал его и кивнул на пещеру, — ее зовут Инхал. Она была… она и сейчас дочка моего лучшего друга. Я знал ее с рождения. Носил на руках. Она из рода вождя, и только другая женщина из этого рода может отворить ей двери в Дом Сна. Но никого из них нет на расстоянии нескольких дней пути. Потому мы не поим ее, чтобы умерла как можно быстрее, вот только она… не желает умирать. Держится за жизнь и кричит. Почти беспрерывно, — добавил он тихо.

И словно в подтверждение его слов, из пещеры донесся скулеж, от которого зашевелились волосы на голове.

Кеннет взглянул на шамана и быстро отвел глаза. Он не хотел помнить выражения его лица. Слишком хорошо понимал, что когда встретятся они снова — уже не будут разговаривать, наверняка не будут.

Но этот миг миновал очень быстро, так быстро, что Кеннет не был уверен, не померещилось ли это ему, потому что перед ним снова стоял Борехед — Мясник из Рвиф. И он непроизвольно дрогнул под тяжестью этого взгляда.

— Я не стану умолять тебя, чтобы ты нам помог, — сказал ахер. — И не стану рубить Узы Воды. Если вы сейчас же развернетесь и отправитесь назад на ледник, ни один из моих воинов не обнажит против вас оружие. Вода высохнет, лишь когда последний из вас поставит ногу на той стороне.

Это был чрезвычайно вежливый способ завершить столь хрупкий союз. Кеннет посмотрел на пещеру. Оттуда снова раздались скулеж и вой.

— Не кричи, — сказал он, хотя шаман нисколько не повышал голоса. — Мы идем с вами.

Таким-то образом он и попал сюда со своими людьми, в распадок, почти лишенный снега, каменистый и негостеприимный. Вокруг не найти было и следа жизни, даже мох не желал здесь расти. «Скверное место для смерти, — подумал Кеннет. — Охренительно скверное место».

Двое ахеров, которых придали им как проводников, теперь лежали в нескольких шагах сбоку, в своих серо-коричневых одеждах напоминая случайные кучки камней. Вот уже час ни один из них даже не пошевелился — только глаза поблескивали из-под капюшонов. В искусстве маскировки его солдаты могли бы у них многому научиться.

Небольшой камешек перелетел через распадок и скатился вниз. Все замерли. Это был сигнал от связных из второй группы. Шадори приближались.

Первым шел высокий мужчина в темных одеждах и с капюшоном, натянутым на глаза. За ним две женщины и молодой парень. Борехед утверждал, что владеющие Силой будут держаться вместе, а значит, это были они. Потом появились и остальные. Картина нужды и отчаяния. Большинство — полуобнаженные: убегали они в том, в чем их застало нападение ахеров. Половина не имела даже сапог, они едва волоклись, останавливаясь и отмечая каждый шаг ржавыми пятнами. Было видно, что они на исходе сил, а вперед их гонит лишь страх. Кеннет не почувствовал при виде шадори ничего: ни гнева, ни ненависти, ни мстительного удовлетворения. Хотел лишь, чтобы все поскорее закончилось.

Группа одолела половину дороги. Лейтенант потянулся к лежащему подле него арбалету и плавным движением поднял его, прицеливаясь. Это был сигнал. В мгновение ока из-за края распадка выползло двадцать стрелков.

— Давай!

Они не требовали сдаться. Не за тем они сюда пришли.

Залп собрал богатый урожай, но не такой, как хотелось бы. Согласно приказу, большинство арбалетов были направлены в идущую впереди четверку. Обе женщины и парень пали, пораженные несколькими стрелами. Умирали тяжело, бились на земле, словно рыбы, проткнутые острогой. Как и другие. Но только не мужчина в капюшоне. По несчастливой случайности, в миг, когда Кеннет привставал, проводник поднял голову, оглядывая края распадка, сразу же яростно закричал и мгновенно окружил себя переливчатой поволокой. Все стрелы отлетели от нее, отрикошетив с металлическим звоном. Взгляды солдата и шадори встретились. Офицер замер. Из-под капюшона на него смотрело лицо Аманделларфа, чародея, погибшего на леднике.

Маг выбросил перед собой руку, и воздух разрубил яркий, как молния, луч света. Слишком поздно. Лейтенант был уже на половине дороги к дну распадка, съезжая в небольшой лавине камней и грязи и отчаянно балансируя руками. Он не заботился, бегут ли за ним остальные солдаты, ему было все равно, что он может свернуть себе шею и что, согласно плану, после арбалетного залпа они должны были засыпать распадок ливнем дротиков, а потому лучше оказаться наверху, чем внизу. Где-то на половине дороги до него дошло: только что он снова подтвердил распространенное мнение о рыжих. Но ему было наплевать. Именно в тот миг он понял, что случилось с кланом шадори и кто в ответе за весь этот кошмар. Хотел лишь добраться до мага. И убить.

Услышав громоподобный рык, Кеннет понял: остальной отряд стремглав кинулся за ним. Но он был первым. Приземлился на дне распадка, выхватил меч и пошел на чародея. Тот жестоко оскалился и выбросил перед собой ладонь с растопыренными пальцами, но в этот момент за его спиной появились двое стражников. Аманделларф повернулся, из его ладони вырвался свет и ударил в солдат, превращая их в живые факелы. Кеннет бешено заорал и метнулся вперед. Маг не выдержал, крутанулся и побежал распадком вниз, перепрыгивая через мертвых и расшвыривая живых. Казалось, что он, как на леднике, движется, не касаясь земли. Лейтенант мчался за ним. Не раздумывая, отбил неловкий удар тупым топором и срубил атаковавшего, рассекая челюсть, щеку и глазную впадину. Нападавший, обросший мужик с безумными глазами, выпустил рукоять топора и заскулил, обхватив лицо руками. Кеннет помчался дальше, оставляя его своим людям и видя только удаляющуюся спину чародея. На волосок разминулся с копьем, ударом щита отшвырнул последнего шадори, заступившего ему дорогу. Маг добежал до конца распадка, повернулся и закричал.

Перед ним возник вихрь, воздушная линза. Затанцевали подхваченные камешки, земля и куски грязи. Кеннет метнулся, перекатившись, в сторону и едва разминулся с летящей в него глыбой льда размером с человеческую голову. Сразу вскочил и снова с яростным рыком бросился на мага. Тот опять не выдержал, помчался вверх по ровному, словно стол, плато, что обрывалось, будто обрезанное ножом, в каких-то двухстах шагах. Отсюда не было дороги к бегству. Разве что для чародея.

Кеннет оглянулся. Последнее заклинание ударило в склон распадка, вызвав оползень из камней и грязи. Пройдет некоторое время, прежде чем его люди с этим совладают. Оставалось преследовать мага в одиночку.

Расстояние между ними постепенно сокращалось. Двадцать шагов, восемнадцать, пятнадцать. Но и пропасть была все ближе, и он уже понимал, что не успеет добраться до мага, слышал шум крови в висках, воздух сделался гуще смолы, а чародей продолжал двигаться вперед, словно скользя по льду.

«Метну меч, — подумал он. — Если он не остановится — метну».

Чародей встал у самого края пропасти и обернулся с искаженным яростью лицом.

— Ты! Все из-за тебя! Ты, грязный наглый мальчишка! Если кто и должен мне за все заплатить, то это будешь ты! — Воздух вокруг него чуть затуманился, снег на расстоянии нескольких шагов начал таять. Он копил Силу.

Кеннет сгорбился и поднял повыше щит. Двинулся на Аманделларфа, не спуская взгляда с его рук. В одном он был уверен: маг всегда освобождал заклятия жестом. На губах чародея появилась кривая ухмылка.

— А ведь правду говорят о Горной Страже. Нет у вас ни капли рассудка. Слишком глупые, чтобы понимать, когда следует отступить. — Он словно нехотя прищелкнул пальцами, над рукою его затанцевали крохотные огоньки. — Ты ведь знаешь, что сейчас случится, верно? Я убью тебя, а после перескочу в безопасное место, как там, на леднике. Потом позабочусь, чтобы ни один из вас не вернулся на другую сторону. Никто никогда не узнает правды, твоя карьера завершится, а твое доброе имя будет запятнано. Но ты, несмотря на все это, не желаешь отступать. Если бы все не было настолько безнадежно жалко, я бы почувствовал даже что-то вроде удивления.

Кеннет приблизился шагов на десять. Знал, что, несмотря на похвальбу, чародей измучен и ждет случая, чтобы ударить колдовством наверняка. За спиной Аманделларфа скала обрывалась, отвесно падая вниз: оттуда доносился рокот воды. Для мага единственным шансом бегства был путь одной из Троп Силы.

Делая вид, что поправляет щит, офицер отстегнул ремень, крепящий его на предплечье.

— Зачем, чародей? Зачем?

Аманделларф опустил руку и взглянул на него, словно на внезапно заговорившее животное.

— Ну вот, пожалуйста, — теперь мы задаем вопросы. И откуда взяли мы такую манеру? Отказались мы от слепого исполнения приказов и пробуем понять, что вокруг нас происходит? Напрягаем ту капельку разума, которую ранее использовали лишь для жратвы, питья и поисковдыры, в которую можно было бы засадить своего шустрика? И до чего же мы додумались?

Кеннет остановился в десяти шагах от мага, опустил руки и вздохнул поглубже, пытаясь успокоить колотящееся сердце.

— Талант наследуется, — начал он, делая полшага вперед. — Об этом знают даже дети. Но также знают они и то, что у чародеев и чародеек всегда проблемы с продолжением рода и здоровым потомством. Рождаются у них чаще всего чудовища, искривленные Силами. Талант наследуется по боковым линиям, от тетушек, дядьев и прочих родственников. И найти способ контролировать наследственность — сотни лет мечта любой гильдии чародеев. Это дало бы ей превосходство над другими: вместо того чтобы месяцами, а порой и годами искать талантливых детей — создать питомник. Династии магов, из поколения в поколение все более сильных и все более знающих. Пока — в конце концов — никто не смог бы им противостоять.

С лица чародея исчезло выражение презрительного пренебрежения.

— Я недооценил тебя, стражник. Что еще мне расскажешь?

— Шадори были экспериментом. В этом роду на протяжении последних трехсот лет появилось несколько магов, а потому вы решили проверить, что будет, перестань они разбавлять кровь. Говоря «вы», я имею в виду твою гильдию, Братство из Верхенна. Уж не знаю, известно ли это другим гильдиям, но не думаю, что это так. Вы слишком цените тайны и секреты, чтобы ими делиться — даже между собой. Вы сами запланировали это или воспользовались случайной оказией?

Чародей легко улыбнулся.

— Назовем это случаем, которому мы слегка помогли.

— Но эксперимент вышел из-под вашего контроля. Завершился фиаско. Шадори оказались неуправляемы — и их не получалось выследить, поскольку необученные таланты обладают хорошей охранительной аурой, используют Силу слишком хаотически, чтобы возможно было ее отличить от природных явлений, завихрений в Источниках, пульсаций в Урочищах. А потому, когда их начала искать Горная Стража, вы к нам присоединились.

— Фиаско? — Маг вздернул брови. — Фиаско? Ты не знаешь, о чем говоришь, червяк. Среди них каждый двенадцатый мог черпать из Источников. Один на дюжину, слышишь, человече? Обычно среди людей таких встречается один на тысячу, талантливых достаточно, чтобы сделаться членами лучших гильдий, — один на десять тысяч, архимагов же — один на миллион. Дети тех, кого вы убили там, внизу, могли бы потрясти мир!

— В этом я не сомневаюсь. — Кеннет сделал следующий шаг вперед. — Но в последнее время в мире и так достаточно потрясений. И как вы собирались их выкормить? И что делать, когда вырастут?

— Каннибализм был приобретенным, а не врожденным пороком, равно как и несколько других погрешностей…

— Нечеловеческая жестокость? Склонность причинять боль и смерть, радость от страдания? Это ты считаешь какими-то там «погрешностями»? Я видел, что они сделали в Коори-Аменеск и здесь, в пещерах ахеров. Они не питались человеческими телами — только их болью. Они страдали от безумия слишком глубокого, чтобы удалось их из него вырвать.

— Ну вот. — Чародей слегка скривился. — А я все ждал, когда же мы придем к выводам, сделанным доморощенным борцом со злом. И какие еще откровения меня ждут?

Снег вокруг его стоп окрасился в глубокий пурпур, и Кеннет понял, отчего так долго длится их разговор. Маг был ранен, одна из стрел пробила магическую завесу, и чародею требовалось время, чтобы сдержать кровотечение и залечить рану.

— Никакие. Скажи мне только: произошедшее на леднике было случайностью или ты планировал это с самого начала?

— Скажем так — мне требовалось оказаться на месте раньше вас. Я знал, что Борехед где-то неподалеку, а догадаться, что его сюда привело, было очень просто. Я намеревался перевести клан в безопасное место, найти ему укрытие на зиму. Признаюсь, недооценил их. А вы? Ну что же, вы должны были добраться до места, наткнуться на этих дикарей, если вам повезет — отступить и отрапортовать, что шадори перестали существовать, вырезанные ахерами, и что я погиб на леднике. Это было бы наилучшее решение. Для всех.

— Для тех, кто умер, — тоже? — Лейтенант сделал очередной шаг. От чародея его отделяло всего несколько ярдов.

— Им уже ничто не могло помочь. Но мы здесь спорим, а мне уже пора. — Маг решил, что разделяющее их расстояние уже достаточно мало. — Если позволишь, я хотел бы горячо попрощаться с тобой.

Кеннет отскочил вправо в тот миг, когда рука мага выстрелила в его направлении. Затормозил в полушаге, развернулся на пятке, отставив руку с мечом далеко в сторону, чтобы сохранить равновесие, и метнул в чародея щит: тот полетел, как гигантский диск, и взорвался, столкнувшись с выстреленным магом потоком Силы. Лейтенант, пригнувшись, кинулся в дым этого взрыва, в два прыжка оказался перед чародеем — и ударил. Как сумел, головой в лицо, добавил коленом в пах и, чувствуя, как теряет равновесие, мечом, плашмя, в голову. Аманделларф вскрикнул, зарычал, подавился кровью и… провалился под землю. Офицер отчаянно балансировал, едва избегнув падения в разверзшуюся под ногами пропасть. Не думал, что чародей стоит так близко к краю. В последний миг он сумел отступить и присел, пытаясь услышать удары тела о скальные выступы и звук падения в воду.

Но все ли закончилось? Он почувствовал холодную дрожь. Будь у него достаточно времени, чародей сделал бы все, чтобы ни один из солдат не вернулся живым на другую сторону ледника.

Стиснув зубы, он склонился и глянул вниз.

Аманделларф висел футов на шесть ниже, обеими руками вцепившись в выступавшую из стены ледяную глыбу. Ноги его отчаянно болтались в воздухе. Когда маг запрокинул голову, их взгляды на миг встретились. Несмотря на кровь, льющуюся из разбитого носа и распухающую на глазах щеку, чародей продолжал смотреть нагло и высокомерно. Потом взгляд мага обратился вниз, к кипящей в сотне футов ниже белой купели и торчащим из нее черным спинам камней.

— Знаю, о чем ты думаешь, чародей. — Лейтенант удивлялся, что его голос не дрожит. — Будь здесь двести, а лучше — триста футов, ты мог бы рискнуть. С твоими умениями успел бы сплести Силу и выйти из всего этого без царапины.

— Веревку… — Аманделларф тяжело дышал, а стиснутые вокруг льда ладони подрагивали от усилия. — Кинь мне веревку.

— Нет. За всех людей, которые из-за твоих приятелей оказались убиты и пожраны. За жителей Коори-Аме-неск, за семью шорника из Хандеркеха, за моих парней, которые сложили здесь голову, и за ахеров — да, ты не ослышался, и за ахеров, погибших вместе с ними. И даже за тех несчастных, которых вы заставили спариваться друг с другом, как зверей, и которые сделались чем-то куда худшим, чем звери.

— Не играй мне здесь, урод, в суд, — прорычал чародей. Дыхание его все убыстрялось. — Ты слишком низко стоишь, чтобы судить меня. Кинь мне веревку, и я обещаю, что обо всем позабуду, а ты не пожалеешь. Гильдия умеет позаботиться о преданных людях…

— Ты не понимаешь, верно? — Кеннет склонился и взглянул прямо в глаза магу. — Я мог бы хоть месяц напролет говорить о честности, ответственности, праве и чести — ты бы только смеялся и называл меня сентиментальным глупцом без — как ты там говорил? — капли разума. Для тебя ничто присяга Стражи, а особенно слова об охране и защите всех жителей гор от любого врага. Всех и каждого.

Взгляд чародея загорелся ненавистью.

— Честь, оборванец? Честь и ты? Офицер, братающийся с ахерами и убивающий вместе с ними женщин и детей. Неформально я выше тебя по званию, и ты присягал охранять мою жизнь любой ценой. Тебе конец, лив-Даравит. Клянусь всеми богами, что еще будешь скулить, умоляя меня о смерти.

Кеннет поднялся.

— Чародей Аманделларф, которого я поклялся охранять, погиб вчера героической смертью на леднике. Именно так я и скажу на любом суде. Я не знаю тебя, че-ловече. Не знаю, кто ты таков, кроме того, что ты сражался против моих людей в схватке с шадори. Пусть горы тебя осудят, незнакомец.

Отвернулся и двинулся назад.

Несколько мгновений царила наполненная удивлением тишина.

— Вернись сюда! Слышишь! — Впервые в голосе чародея зазвучал страх. — Вернись, ты, проклятый ублюдок! Я вытащил твоих людей! На леднике!! Я вытащил их!!! Вспомни!!!

Офицер остановился.

— Если бы ты их не вытащил, чародей, — сказал он громко, — если бы ты их не вытащил, я достал бы тебя из этой дыры и отдал бы в руки Борехеда.

А потом он медленно наклонился, тщательно очистил меч снегом и промокнул его подолом плаща. Сунул оружие в ножны и двинулся назад, ощущая, как с каждым шагом сходят с него ярость и усталость. Когда был на половине дороги, проклятия и мольбы чародея внезапно оборвались, завершившись протяжным криком. Кеннет-лив-Даравит остановился, но, кроме шума водопада, не услыхал больше ничего.

Впервые за два последних дня улыбнувшись, он зашагал навстречу своим людям.

ВСЕ МЫ МЕЕКХАНЦЫ

Когда бы не та попойка, тяжелое похмелье и неловкость Велергорфа в сочетании с нервным мулом, они бы ни за что не раскрыли шпионов, не зайдя дальше пустых подозрений. Вечером Кеннет позволил людям чуть больше должного. В конце концов, от казарм их отделяло меньше дня дороги, в следующую ночь уже спали бы в собственных постелях, начав отсчет передышки дней в десять, заполненной ремонтом доспехов и оружия, муштрой, надраиванием снаряжения и прочими нудными солдатскими ритуалами. К тому же к Белендену вела прямая, словно стрела, имперская дорога. Могли они подняться порядком после восхода солнца и все равно добраться до казарм еще до ужина.

Он возвращался с патруля с половиной роты, то есть с двадцатью людьми и несколькими псами. Остальные отдыхали в казармах полка. Была это десятидневная спокойная прогулка по безопасной провинции, как раз чтобы в начале весны напомнить людям: Горная Стража бдит. Во времена мира полки действовали именно так: половина стражников в поле, другая — в казармах, чтобы оставаться на случай чего под рукой у начальства. Хотя послать в поле два десятка выглядело сущей насмешкой. С прошлой осени ему обещали как минимум еще человек двадцать — лишь тогда название «шестая рота» перестало бы напоминать дурную шутку.

В трактире, в дне дороги от Белендена, до одного из его солдат добралась весточка. Хавен Рицв, самый младший из его людей, стал отцом. На радостях он спустил половину месячного жалованья, проставляясь всем пивом, вином и водкой. Кеннет позволил им пить и развлекаться, патрулирование проходило спокойно, от казарм были в двух шагах. Что могло случиться?

Выходя утром во двор, он столкнулся в дверях с высоким черноволосым мужчиной, завернутым в обтрепанный лавандового цвета плащ. Брякнуло — и на землю упала лира.

— Прошу прощения. — У чужака оказался высокий, мелодичный голос. — Это моя вина.

Он поднял инструмент левой рукою, правая была перебинтована и подвешена на перевязи.

— Несчастный случай?

Чужак насмешливо фыркнул:

— Нет. Смельчак, господин лейтенант, мой, значит, конь, хотя вы наверняка правы — стоило бы назвать его Несчастным Случаем. Из-за этой скотины возвращаюсь за Малый хребет, так ничего и не заработав. Что за музыкант, не могущий играть?

Кеннет усмехнулся, почувствовав укол беспокойства. Плащ, шлем и кольчугу он оставил в комнате, накинув лишь рубаху и стеганую куртку. У пояса его был обычный нож. И наверняка они не встречались вчера, так откуда бы тому знать его звание?

— И где это с вами случилось?

— На дороге между Лорстом и Чавером. С гор сошел медведь, а мой конь решил, что всадник — лишь помеха для бегства, потому сбросил меня, хотя до твари было шагов сто, не меньше. Видно, такой же из него Смельчак, как из меня служитель Госпожи. И мне пришлось вернуться.

Кеннет вспомнил вчерашнюю беседу с трактирщиком. Хозяин что-то говорил о бродячем музыканте в компании слуги.

— А ученик?

— Учеником он станет через год-другой. А пока что просто носит вещи, помогает разбивать лагерь, ну и предоставляет какое-никакое общество, потому как в горах человек в одиночестве ногу сломает в дороге — и хоть с голоду подыхай.

Они шли в сторону конюшни. Офицер, продолжая улыбаться, занял место по правую руку от незнакомца.

— Вы совершенно правы, господин…

— О, простите. Мастер Энвар из Вереха.

— Идете за горы? Через Беленден? А потом? Перевалом Прохода Двоих, через Лысицу и вниз? Не успеете до ночи.

— И мысли такой не имею. — Музыкант легко усмехнулся. — Хорошо, если удастся нам добраться до перевала, а там заночуем в стражницкой. Мы и так поздновато встали. Когда бы я не спешил, попросили бы вас о сопровождении, однако хочу сойти с гор завтра к полудню, а потому стоит выходить уже сейчас.

Они вошли в конюшню. Шесть лошадей стояли в загонах, а двух верховых и мула седлали в дорогу. Вверху, на сеновале, продолжали храпеть солдаты. Кеннет как раз шел устроить побудку. Они слегка заспались, ждал их теперь быстрый завтрак и еще более быстрый марш, если желали поспеть до сумерек. Он почти с завистью поглядел на лошадок музыканта и его ученика, уже оседланных и готовых к дороге. Крупный недоросль, наверняка спутник Энвара, как раз приторачивал переметные сумы на хребет вьючного мула. При виде мастера скорчился и заторопился.

Из отверстия под крышей выглянул десятник.

— Уже на ногах, господин лейтенант?

— Да, Вархенн, судьба офицера — последним ложиться, первым вставать, и все такое. Спускайся.

— Уже иду, господин лейтенант. Голова аж разрывается…

— Насколько я помню, Вархенн, вы уперлись вчера, что каждый проставится в свой черед. Только псов и освободили от этой повинности.

Десятник болезненно улыбнулся, сел на край, сполз вниз, повис на руках и тяжело соскочил на пол. Покачнулся, ругнувшись, сделал пару быстрых шагов и, чтобы не упасть, легонько оперся о зад мула.

— Остор…

Музыкант не успел договорить. Скотинка издала дикий рев, будто почувствовав вдруг на шкуре медвежьи когти, и встала дыбом. Парень, пытавшийся приладить на ее спине очередной вьюк, получил копытом в грудь. Вьюк распался, и во все стороны полетели свитки, карты и бумаги. Кеннет глянул мельком. Рисунки гор, городов, селений, дорог.

— Вы не говорили, что вы еще и художник, мастер. — Лейтенант подошел к рассыпанным бумагам, одновременно подав рукою знак Велергорфу.

Внимание. Опасность.

— Это не я, это Маллен, господин лейтенант. Паренек. Позволяю ему рисовать, что захочет, иначе не оставил бы меня в покое. Может, придется отдать его в научение к художнику.

Музыкант, который позволяет ученику тратить время на рисование, вместо того чтобы заставлять его бряцать на лютне. Интересно. Офицер присел, поднял один из свитков, развернул его.

— Карты тоже он рисует? И откуда ты знаешь, что я лейтенант, если не ношу знаков различия?

Заскрежетало. В миг, когда офицер отвернулся, Энвар бросился на него, шелестя плащом. В правой руке, чудесным образом освободившейся от перевязи, он сжимал стилет с узким клинком. Кеннет швырнул ему в лицо карту, поймал за руку и, чувствуя, как нападающий переносит вес тела на выставленную вперед ногу, быстро повернулся так, что колено, должное ударить его в пах, попало в бедро. Попало больно.

Он навалился на фальшивого музыканта, слегка подался назад и ударил головой в лицо противника. Мужчина сумел уклониться, Кеннет не расквасил ему нос, но попал в скулу.

— Вархенн!

Свистнуло. Деревянное ведро-поилка описало короткую дугу, грохнуло шпиона по затылку — и все закончилось.

* * *

Побудка вышла боевой. В неполные три минуты солдаты отряда стояли при оружии и в полном облачении. Похмелье или нет, а оставались они Горной Стражей.

Пленника раздели до набедренной повязки и связали. Как и полагал Кеннет, правая рука его оказалась здоровой. Зато в одежде крылось множество неожиданностей. Нашли четыре метательных ножа, стальную гарроту, шпильку в шесть пальцев с закаленным острием и несколько маленьких бутылочек, наполненных жидкостями без цвета и запаха. Восемь отмычек и маленький ножик с острием из бронзы и медной рукоятью, весь покрытый пиктограммами. Когда Кеннет взял его в руку, ему показалось, что оружие вибрирует. Магия.

Собрались во дворе. Шпион лежал навзничь, почти нагой, по-прежнему не подавая признаков жизни.

Трактирщик подошел к офицеру и уважительно поклонился:

— Парень должен выжить, господин лейтенант. Сломаны ребра, пару дней будет без сознания, но коли боги дозволят — выкарабкается.

— Это хорошо.

Во всей этой суматохе помощнику досталось сильнее всех. Хотя, с другой-то стороны, местные мулы были знамениты тем, что ударом копыта могли убить горного льва. Парню, как ни крути, повезло. Однако Кеннет решил не рисковать и не нести его в таком состоянии в Беленден. Юноше надлежало оставаться в трактире, под охраной нескольких стражников, завтра за ним пришлют повозку. А вот более важного пленника они забирали с собой.

Он дал знак двум солдатам, что уже держали наготове ведра с водой.

— Не нужно. — Связанный внезапно открыл глаза. — Зачем бы мне идти мокрому?

Стражники взглянули на командира, тот спокойно кивнул.

Два потока ледяной воды ударили мужчину в грудь. Тот грязно выругался и попытался вскочить, но один из солдат вжал его ногой в грязь.

— Это предупреждение. — Кеннет встал над шпионом и заглянул ему прямо в глаза. — Ты не станешь больше притворяться потерявшим сознание. Если сделаешь так еще раз, прикажу сломать тебе руку — просто так, на всякий случай. Кроме того, если замерзнешь, то будешь двигаться быстрее, а я хочу оказаться в казармах до вечера. А теперь мы тебя развяжем, и ты оденешься.

Указал на старые портки, соломенные лапти и грязную рубаху, которые они позаимствовали у трактирщика.

— А моя одежда? — Даже лежа в грязи и трясясь от холода, пленник сумел подпустить в голос возмущения.

— В ней слишком много любопытных мелочей, а я не уверен, все ли мы нашли. Командир полка сообщит местным Крысам, а уж те осмотрят ее куда пристальней.

Агенты имперской внутренней разведки называли себя Крысами. Кеннет, говоря по правде, не знал ни одного из них, но полковник Акерес Геванр, командир Шестого полка, наверняка имел с ними контакты.

Лейтенант подал знак, солдат убрал ногу с груди шпиона и вздернул его вверх. Когда резали путы пленника, в руках у нескольких стражников появились взведенные арбалеты, но солдаты даже не стали в него целиться. Он не выглядел дураком.

Пленник, кривясь и трясясь от холода, натянул принесенные лохмотья, после чего ему снова связали руки за спиной.

— А теперь — выступаем. — Кеннет повысил голос, чтобы все его услышали. — Пойдем быстрым маршем, потому отлить и оправиться сейчас. Следующий отдых — в полдень.

Никто не стал возмущаться, все чувствовали, что дело серьезное. Среди бумаг и свитков, найденных при шпионе, были подробные карты не только всем известных дорог через горы, но и неофициальных проходов, узких тропок и едва расчищенных дорожек, которыми пользовались, главным образом, Горная Стража и бандиты. Местоположение части из этих путей тщательно держалось в секрете, поскольку во время войны, например, быстрое и безопасное перемещение войск имело в горах ключевое значение. Кроме того, среди набросков были пейзажи, изображавшие горные вершины, селения, города, одинокие башни стражи и тщательно, с нескольких сторон выполненный вид на Беленден. Подходы под стены, усиленный гарнизон, городские ворота. Парень, если это и вправду рисовал он, был сущим сокровищем — с такими-то руками и глазомером. Жаль, что, согласно имперским законам, эти руки будут отрублены, а глаза — вырезаны.

Коней оставили на месте, взяв с собой лишь мула, груженного вещами шпиона. Кеннет подозвал Велергорфа:

— Сколько человек здесь будет?

— Четверо. Приказы они получили.

— Хорошо.

Эта четверка станет присматривать за пареньком. Не только чтобы не сбежал, но и чтобы не порезал себе вены. Например.

— Строиться! — Лейтенант повысил голос. — Выдвигаемся через пять минут!

* * *

Не щадили его. Впрочем, как и себя. Быстрый марш Горной Стражи — это четверть часа трусцой и четверть часа быстрым шагом. Попеременно, порой многие часы подряд. Для того, кто привык путешествовать верхом, это оказалось убийственным, и уже час спустя шпион шатался и хрипел так, словно намеревался выхаркать легкие. Связанные за спиной руки бега не облегчали.

Они не держались какого-то установленного порядка. Перед шпионом и за ним маршировало по трое солдат, потом Кеннет с Велергорфом и остальной отряд. В хвосте волочился мул, испуганно кося выпученными глазами на сопровождающих его псов.

— Меекханские дворняги, — прохрипел пленник, впервые подав голос в середине второго часа марша, как раз когда они перешли на быстрый шаг. — Траханые имперские прислужники.

Кеннет проигнорировал его, занятый амуницией. Ремень, на котором он повесил новый щит, немилосердно впивался в плечи, пояс с мечом путался в ногах, а шлем натирал лоб. Кеннет снял его и старательно поправил выстилавшую внутренности кожаную плетенку.

К нему подбежал Хавен:

— Господин лейтенант, у меня просьба.

— Если это не касается пинка некоему сукину сыну, то слушаю.

— Я хотел бы найти камень для сына. На курган при беленденском спуске.

Кеннет позволил себе усмехнуться, когда вспомнил о новости, что добралась до стражника в трактире.

— В десять фунтов? И хочешь нести его до самого города?

— Да нет, господин лейтенант, такой обычный, с кулак.

— Знаю-знаю… Как встанем у ручья — поищешь. Только чтобы красивый отыскал.

— Будет как жемчужина, господин лейтенант! — Хавен отсалютовал, не останавливаясь, и занял место в колонне.

Тогда-то шпион и упал в первый раз.

— Меекханские дворняги, — прохрипел он с лицом, вжатым в землю.

Кеннет жестом поднятой руки остановил отряд, но прежде, чем успел подойти к пленнику, его опередил один из людей десятки Велергорфа. Кейв Кальн, по прозвищу Волк, слыл молчуном себе на уме, но не было лучшего разведчика и следопыта во всем Шестом полку. Одетый в легкий кожаный панцирь и наброшенный поверх него пятнистый кафтан с капюшоном, обычно он превосходно растворялся среди скал. Арбалет его был окрашен в черное, а дополняла его пара кинжалов и несколько ножей за поясом.

— Будешь бежать вместе с нами, или же прикажем тебя привязать к хвосту мула и поволочем за ним следом, — сказал солдат почти равнодушно. — В гарнизоне у нас есть чародей-лекарь, который склеит твои останки, даже если привезем ему безногий обрубок.

Шпион не столько вдыхал, сколько всасывал воздух отчаянными глотками. Горец ухватил его за плечо и поставил на ноги.

— Волк!

— Так точно, господин лейтенант. — Стражник выпрямился, отпустив пленника.

— Он должен дойти на собственных ногах и в таком состоянии, чтобы суметь говорить.

— Так точно! Но… Господин лейтенант, он меня оскорбляет.

— Считаешь себя меекханской дворнягой?

— Нет, господин лейтенант.

— А кем?

— Меекханцем, господин лейтенант.

Кеннет внимательно взглянул на него. В Кейве Кальне было пять футов восемь дюймов роста. Черные волосы, бледное лицо и светлые глаза. Не нашлось бы в нем и грамма лишнего жира. Когда б кому пришло в голову написать картину «Горец во плоти и крови», именно его мог бы выбрать за образец.

— Правда?

Такие слова были необычны. Большинство местных любили подчеркивать свои вессирские корни, как и то, что империя не сумела подчинить Север оружием, а присоединила его дипломатическими ухищрениями. Правда, вот уже триста лет смешанные браки и породнение семей постепенно обогащало местную кровь вкусом — как говорилось — юга, но горцы все еще могли обидеться, когда кто-нибудь по недомыслию называл их меекханцами.

— Вперед! А ты — ко мне. — Лейтенант кивнул Волку. Подождал, пока пленник отойдет на десяток шагов, и лишь потом зашагал сам. — Кейв, мы должны доставить его в казармы живым.

— Понимаю, господин лейтенант.

— И оставь необходимость подгонять пленника мне, в конце концов, мне за это и платят. Понятно?

— Так точно!

— На место, стражник.

Волк удалился рысцой.

— Что это он внезапно сделался таким из себя имперцем, Вархенн? Я-то — другое дело, у меня еще дед был меекханцем, фамилия не врет. Но Волк?

Десятник поглядел на него спокойно, а покрытое синими татуировками лицо не выражало ничего. Потом он слегка улыбнулся.

— Вы знаете, где мы находимся?

— Глупый вопрос, Вархенн.

— Нет, господин лейтенант, я спрашиваю не о городе или провинции, но только об окрестностях. Вы ведь не служили здесь раньше, а я — издавна, однако вы позволили Хавену поискать камень для сына на счетный курган, тот, что при спуске с Лысицы. А зачем это нужно?

— Местный обычай? Древняя традиция? Меня не спрашивай.

— Этой традиции едва четверть века, господин лейтенант. Что лежит за Лысицей?

— Долина Варес и путь на юг, к Калену.

— Верно, путь, которым купеческий фургоны едут в Новый Ревендат и обратно. Главная дорога, соединяющая нас с югом империи.

— Долина Варес… Это там се-кохландийцы вырезали половину Семнадцатого пехотного полка?

— Не половину, а едва третью часть, господин лейтенант.

— Ты там был?

На мгновение лицо десятника сделалось странно неподвижным, закаменевшим.

— Да, был. Вам рассказать?

Кеннет огляделся. Спокойствие, тишина, до следующей пробежки еще несколько минут. Шпион связан и под надзором, а вокруг нет пропасти, в которую тот мог бы броситься.

— Говори.

* * *

— Клянусь железным стручком Реагвира!

Кавер Монель, по прозвищу Черный Капитан, стоял на вершине Лысицы и смотрел на юг. Вид отсюда был прекрасный. На небе — ни облачка, солнце уже высоко на небосклоне, и пейзаж открывался, окажись у кого достаточно острое зрение, миль на пятьдесят. Поля, луга, рыбные озера, обширные куски леса, селения и города, соединенные сеткой дорог. Плодородный, богатый, населенный край.

Лысица была форпостом Малого хребта, горной цепи, в которую Меекханская империя уперлась во время своей военной экспансии. Точнее, империя перевалила через Малый хребет, лишь поглотив — хозяйственно и политически — земли Вессирской Лиги. И сделать это после серии неудачных войн ей удалось лишь путем длящегося вот уже несколько десятилетий процесса соединения родов, сплетения хозяйственных интересов и политических связей. Дело облегчалось тем, что вессирцы не чтили одного бога, но верили, что в пантеоне найдется место для всех; а потому воинственные культы, сотни лет создававшие теократии в других местах континента, не сумели склонить их к своим истинам. Так что религия не стала здесь проблемой. И все же долины между Малым и Большим хребтами, как и земли миль на пятьдесят к югу от Малого хребта, до самой реки Ванавен, все еще считались землями вессирскими. Будь у кого зрение исключительно острым, он смог бы с вершины Лысицы рассмотреть ту реку — серую полосу на горизонте.

Гора была едва ли не в милю высотой и выглядела так, словно некто взял огромный молот и ради забавы изо всех сил ударил в ее склон. Так возникла долина Варес, которая, по сути, долиной не была: овальная лохань диаметром в четверть мили, объятая с двух сторон скалистыми отрогами и завершающаяся почти отвесной стеной самой Лысицы. Вход в эту как-бы-долину не превышал пятидесяти ярдов в ширину. Вел туда имперский путь, каменная дорога, на которой едва разъехались бы два фургона. Называли ее Калиткой Севера, поскольку было это единственное место на расстоянии почти в сто миль, где купеческие фургоны могли перевалить Малый хребет.

Хотя путь, ведший на вершину Лысицы, и был узким, вырубленным в отчаянно отвесной стене, но построившие его имперские инженеры заслуживали любых почестей и похвал, какими в силах была одарить их человеческая память и благодарность. Тракт взбирался по откосам, насчитывал восемнадцать поворотов, а общей длины — без малого семь миль. Купеческий фургон, запряженный четверкой крепких лошадей, всходил на вершину за полный день. Но даже в этом случае добирался до Нового Ревендата куда быстрее, чем если бы ему пришлось ехать сто миль на восток, чтобы воспользоваться Большими Вратами.

Вот только нынче купеческий фургон взбирался бы на Лысицу дня три. А то и дольше.

— Словно стадо баранов. — Капитан сплюнул на землю, и было не понять — не то он раздражен открывшимся видом, не то попросту желает очистить рот от скопившейся желчи.

Молодой стражник дернул кадыком. Он и сам бы охотно сплюнул, избавившись от кома густой, липкой флегмы, забившей горло, но не мог. Как правило, офицеру позволено куда больше, чем солдату. Лучшая плата, лучший постой, лучшие порции из общего котла. И право сплевывать, когда пожелает.

Однако нынче он не поменялся бы местами со своим капитаном и ради всех этих несомненных привилегий.

— Значит, ты — мой вестовой? Как звать?

— Вархенн, господин капитан.

Черный Капитан отвел взгляд от долины и внимательней всмотрелся в него.

— Бергенец, что ли? — Он остановил взгляд на племенных татуировках, покрывавших щеки, лоб и тыльную часть ладони молодого стражника.

— По матери и отцу.

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать, господин капитан.

— А я — зять императора. Сколько, спрашиваю!

— Пятнадцать.

— Ну так-то лучше. Умеешь этим пользоваться? — Капитан ткнул пальцем в тяжелый топор, заткнутый за пояс юноши.

— С детства, господин капитан.

— Это хорошо, пригодится. Что об этом думаешь? — Офицер указал на долину.

Стражник глянул вниз. С этой высоты дно ее казалось волнующимся морем. Люди, животные, фургоны — все перемешано и спутано в огромный гобелен. В горловину долины вливались все новые группы беглецов, ищущие спасения. Имперская дорога была забита людьми, телегами, перегоняемыми стадами. Даже стоя здесь, на высоте, он слышал эту толпу. Голоса людей и крики животных сплетались в грозную, мрачную какофонию. Паника — вот какое слово жгучим комом поднималось в его горле. Одна фраза, один крик о появившихся всадниках — и вся эта масса рванет в сторону дороги, ведущей на Лысицу, примется давить, топтать и умирать. Сперва старики, женщины и дети, а потом остальные. Одно слово убьет больше людей, чем наступающая армия.

Он не знал, что сказать.

— Я тоже так думаю. — Капитан стоял, широко расставив ноги, сунув пальцы за пояс, черненая кольчуга, которую обычно он носил поверх черного кожаного панциря, глухо брякала. — Се-кохландийцы загоняют их, словно рыбу в невод. А завтра, самое большее послезавтра появятся, чтобы выбрать лучшие куски.

Это прекрасно понимали все. Империя вот уже три года шаталась под ударами армии кочевников. Итогом войны стали пока что пять крупных проигранных битв и неисчислимое число стычек и боев, развеявших миф о непобедимости меекханской пехоты. Кочевники были не какой-то там бандой, которой удалось проскользнуть на территорию империи, но — стотысячной, вымуштрованной в боях конной армией, прекрасно управляемой и умеющей использовать свое превосходство. Передвигались они в два раза быстрее, чем пользующиеся сетью имперских дорог меекханские полки, избегали битв, если не обладали по крайней мере двукратным превосходством в людях, ударяли там, где были уверены в победе. Армия кочевников состояла из пяти больших, двадцатитысячных отрядов, а их боевые а’кееры, насчитывающие от ста двадцати до ста пятидесяти лошадей, могли появиться в любом месте к северу от Кремневых гор. Грабили, жгли, убивали и уничтожали все, что оказывалось у них на дороге. А ведь центральные провинции империи вот уже почти триста лет наслаждались миром. Селения, городки, даже большие города не имели стен и были словно отворенные ульи для роя обозленных, голодных шершней.

Десять дней назад пришла весть, что два из этих отрядов свернули на северо-запад, пересекли реку и вторглись в подгорные провинции. Тридцать, сорок тысяч всадников легко разгромили два имперских полка, насчитывавших не более пяти тысяч человек. И принялись сеять смерть. Оба стражника знали: еще вчера небо закрывали дымы от горящих селений и городов. Нынче небосклон был чист, но это лишь усиливало ощущение угрозы. Не знать, где находится враг, в сто раз хуже, нежели иметь его прямо перед глазами.

Только вот се-кохландийцы могли теперь не спешить. Капитан Монель был прав: долина Варес — невод, в который жители провинции давали себя загнать, словно неразумные зверушки. Десятки тысяч людей двигались сюда с телегами, груженными всем нажитым скарбом, будто не помня, что дорога к вершине даже у пешехода налегке занимает половину дня. Фургон въезжал по ней целый день, и это при условии, что в него впрягли сильных, здоровых животных, а сам он не был чрезмерно нагружен. А нынче вверх тянулись огромные, тяжелые сельские телеги, до краев полные разнообразным добром и влекомые одной-двумя худыми и ослабленными многодневным бегством клячами. Голова человеческой змеи, взбирающейся на Лысицу, прошла едва ли треть пути. Вархенн знал, что у нее нет ни шанса добраться до вершины к ночи. Долина оказалась смертельной ловушкой.

Капитан вздохнул и снова сплюнул.

— Иди к лейтенанту Кавацру и передай, чтобы тот со своей ротой начал спускаться к подножию дороги. Все телеги нужно убрать с пути, животные могут остаться, но при условии, что не будут задерживать движение. Если кто из них начинает сдавать — резать и волочь в сторону. На каждом витке пусть поставит двух-трех людей: контролировать ситуацию и подгонять толпу. Никаких простоев. Если кто не сможет справиться, должен уступить дорогу другим. Прочих стражников пусть оставит, им переводить людей на ту сторону, никаких задержек вверху, потому что забьют нам перевал. И пусть их считает. Хочу знать, сколько перейдет через Малый хребет. Я с остальными ротами сойду по стене, сперва третья и восьмая, последней — моя. Пошел!

Молодой стражник кивнул, отсалютовал и помчался в сторону невысокой башни, где ожидал остальной отряд. Черный Капитан привел к Лысице четыре роты, первую, третью, восьмую и десятую из Четвертого полка Горной Стражи. Всего неполных четыреста человек. Приказ они получили меньше пяти дней назад, что свидетельствовало о серьезных проблемах с системами связи, обычной и магической. Се-кохландийские отряды часто шли с сильными племенными шаманами, жереберами, которые с яростным упорством охотились за имперскими чародеями, особенно за теми, кто служил в войске. Таким образом, у армии медленно выламывали клыки, ослепляли и оглушали ее. Сеть же конных гонцов уже давно была разорвана летучими а’кеерами. Кочевники перехватили инициативу, и империя медленно проигрывала войну.

Лейтенант Девен Кавацр, командир первой роты, ни слова не сказав, выслушал приказ и двинулся со своими людьми в сторону спуска. Выпало ему самое неблагодарное занятие. Но, чтобы хоть кто-то смог выйти живым из ловушки, какой стала долина, необходимо было расчистить путь. Пеший поднимался на гору в два раза быстрее, чем телега, и эта истина обрекала их на определенные действия, поскольку Горная Стража должна прежде всего защищать людей.

Вархенн передал двум другим лейтенантам приказ приготовиться к спуску. Им следовало попасть на дно долины, используя веревки, крюки и ледорубы. Стража умела взбираться по почти отвесным стенам, а потому задание не заняло бы больше двух часов. Когда он бежал обратно к капитану, третья рота как раз начала готовиться к выполнению приказа. Вниз полетели мотки веревок, и первые стражники исчезли за скальными выступами — должны были оказаться внизу раньше, чем рота Кавацра доберется до головы упорно взбирающейся вверх человеческой змеи.

Вархенн застал капитана стоящим на прежнем месте — тот всматривался в горизонт. На юго-востоке появился столб черного дыма, быстро поднимавшийся вверх. Заметив юношу, офицер заговорил:

— Аберех. Малое сельцо. Двадцать пять миль отсюда. Два-три часа неторопливой рысью. Но по дороге есть рыбные озера с теми проклятущими узкими дамбами, а еще речка и лес. Когда бы кто-нибудь там, внизу, имел голову на плечах, можно было бы устроить преотличную засаду. Говорю тебе, нет ничего лучше, чем конница на дамбе и пятьдесят решительных парней с добрыми арбалетами в руках.

— Так точно, господин капитан.

— Ты мне здесь не «такточноствуй», парень. Сколько там внизу людей? Как полагаешь?

Молодой стражник взглянул в забитую долину.

— Двадцать тысяч?

— Нет, парень, как минимум тридцать. А может, и больше. Здесь собрались жители Маавах, Лавердона, Старого Опанна и Калесс. И всех окрестных сел. И в два раза больше — в дороге, будут прибывать весь сегодняшний день и всю ночь. Утром здесь окажется шестьдесят тысяч душ, половина провинции, втиснутая в одну пятую квадратной мили. Причем не считая скота, овец, коз и свиней. Знаешь, что это значит?

— Что будут долго всходить наверх?

Капитан остановил на пареньке проницательный взгляд. Пристально всматривался в его лицо, словно в поисках хотя бы тени насмешки.

— Это тоже, малой. Но еще — и я могу тебе это сказать наверняка — там не осталось никого, чтобы сражаться. Здешние земли — нелучшее место для конницы. Поля разделены лесами, озерами и каналами, узкие дороги, скользкие дамбы, два крупных водоема. А они дают загнать себя в ловушку, словно скот, идущий под нож. Это ведь тоже вессирцы, как ты или я, но триста лет меекханского владычества сделали из них южан. Они превратились в меекханцев, мягких и трусливых. Привыкших, что другие подставляют за них шею. Смотри, как удирают… — Он снова сплюнул, на этот раз уже с нескрываемым презрением. — Триста лет назад ни один всадник из этого отряда не вернулся бы на восток. Каждое село им пришлось бы захватывать дом за домом, каждый шаг оплачивали бы кровью. А теперь кочевники заявились, словно охотники, выслеживающие зайца в загоне. И животинка даже не в силах убегать по-умному.

Он отвернулся к долине спиной.

— Идем вниз. Держись за мной.

Спуск проходил быстро и умело. Из куска веревки вязалась простая, но никогда не подводящая упряжь, ее переплетали с главной веревкой. Съезжали прыжками, отталкиваясь ногами от скальной стены. Хорошо вышколенные стражники могли опуститься на дно пропасти в несколько сот фунтов глубиной меньше чем за десяток минут. К счастью, веревками и упряжью нужно было пользоваться лишь в самом начале. Футов триста отвесной скалы, а вот следующие полторы тысячи они одолевали уже осторожней, спускаясь между густо растущими деревьями. Лес, покрывавший склоны, что охватывали долину, состоял в основном из растущих над обрывами здешних сосенок, а те умели втиснуть корни в самую крошечную скальную щель, цепляясь за камни, словно скупец за последний медяк. Но все равно существовала немалая вероятность, что безумец, который сюда полезет, полетит вверх тормашками, ломая все кости. Именно потому они шли в группах по несколько человек, связанные друг с другом, выверяя каждый шаг.

Вниз они добрались в тот миг, когда над ними, на дороге, начали разыгрываться первые из малых трагедий. Видели все куда лучше, чем им хотелось, несмотря на расстояние: замешательство, сутолоку, солдатские команды. А потом одна из телег, медленно ползущая во главе группы беженцев, оказалась молча и грубо сброшена вниз. Две трети вырубленного в горе пути вели через лес, а идущая зигзагом дорога была разделена полосами деревьев. Потому телега не обрушилась на головы идущих ниже людей, а только ударилась о ствол дерева и переломилась пополам. Те, кто был внизу, отчетливо видели высыпающиеся из нее узлы, сундуки, ящики, какие-то свертки. Некоторое время ветер даже доносил женские причитания, когда владелица телеги принялась оплакивать свои богатства.

А может, именно потому, что все смотрели в сторону вершины, на их прибытие внимания сперва не обратили.

* * *

— Господин лейтенант, время.

Кеннет огляделся, будто отряхнувшись от чар. Вархенн умел рассказывать как никто другой в роте. Долгими зимними вечерами, когда метели отрезали казармы от мира, он мог сплетать истории, которые похищали у людей время на сон и заканчивались лишь с рассветом. Но никто никогда не жаловался. А истинное мастерство десятник демонстрировал, рассказывая о делах, в которых сам принимал участие.

Нечто в голосе его, в том, как он жестикулировал, в том, как горели его глаза, действовало, словно магнит. Лейтенант поглядел вправо-влево. Несколько стражников приблизились, прислушиваясь, к ним с Велергорфом. Строй начал ломаться, и все выглядело так, словно никому не помешала бы небольшая пробежка.

— Ладно. Стража, бегом. На раз-два-три!

Они побежали.

Четверть часа трусцы по ровной, каменной дороге — такое для солдат Горной Стражи почти отдых. Через десяток-полтора шагов ноги сами ловят ритм, дыхание выравнивается, руки начинают работать, помогая закачивать воздух в легкие. Кеннет уже чувствовал, что щит перестает тянуть к земле, а шлем больше не натирает. Когда бывало нужно передать горными тропами важную весть или быстро добраться до места, где видели некую подозрительную банду, солдаты могли бежать в таком темпе и половину дня. Из-за скорости их порой называли горной кавалерией.

Однако для шпиона такой бег мог оказаться чрезмерным усилием. Потому, когда он раз-другой споткнулся, Кеннет вскинул руку, приказывая вернуться к маршу. Подошел с десятником к пленнику.

Фальшивый музыкант, согнувшись в поясе, тяжело дышал, грязная одежка смердела старым потом, волосы липли к черепу. Он ничем уже не напоминал того элегантного, уверенного в себе мужчину, с которым Кеннет столкнулся в дверях нынче утром.

Лейтенант жестко поднял его и приложил к губам пленника флягу.

— Пей, — приказал офицер. — Если начнется обезвоживание, тогда и вправду придется привязывать тебя к хвосту мула.

Пленник послал ему взгляд, которым и хотел бы выразить презрение, но такого непросто добиться, когда задыхаешься, хватая каждый вдох, как если бы тот был последним, а одновременно кто-то еще и вливает тебе в рот воду. Он поперхнулся, закашлялся.

Лейтенант спокойно убрал флягу.

— А неплохая была идея с рукой, знаешь? Ты мог путешествовать по всей провинции — либо как раненый, ищущий лекаря, либо как музыкант, возвращающийся за Малый хребет, чтобы вылечиться. Всякое направление было бы хорошо, и каждый раз ты мог бы убедительно объясниться, верно? К тому же ученик, который на отдыхе что-то там себе рисует. Но я готов поспорить, что самые важные вещи ты скрываешь в голове, правда?

Шпион перестал кашлять и пристально поглядел на него. На этот раз ему почти удалось изобразить гордость и величественность. Он молчал.

— Пей. — Кеннет снова приложил ему флягу к губам.

Пленник сделал несколько длинных глотков, после чего тряхнул головой.

— Ладно. Не хочешь — не нужно. Часа через два встанем на отдых, там получишь какой-нибудь еды и снова напьешься.

— Чей он может быть, господин лейтенант? — Десятник поглядывал на шпиона, кривя татуированное лицо. — Виндерский? Хазерский?

— Не знаю. Но уж Крысы-то это из него вытянут. Умельцы в своей работе. Я бы сказал, что он — винде’кан-нин. Рог у нас все так же торчит за восточной границей, и они давно уже мечтают его обломать. Верно, дружище?

Взгляд пленника не изменился ни на йоту. Офицер холодно улыбнулся.

— Ладно, Вархенн, хватит болтовни, идем дальше, а ты рассказывай.

— А на чем я закончил? А, вспомнил, мы съехали тремя ротами и смотрели, как люди лейтенанта Кавацра расчищают путь. А потом и мы принялись наводить порядок. Одна рота отправилась к устью долины останавливать телеги и животных. С этого времени только люди имели право войти внутрь. Вторая помаршировала к началу дороги в гору. Капитан же тем временем пытался договориться с одним чародеем, которого мы повстречали в долине.

* * *

Когда присутствие стражников заметили, к ним властным шагом подошел мужчина в синей бархатной одежде.

— Вы кто? — У него был глубокий и спокойный голос. Удивительно для кого-то, стоящего перед тремя сотнями вооруженных до зубов солдат самого бандитского вида.

— Горная Стража. — Кавер Монель небрежно продемонстрировал плащ с нашитым спереди номером полка. — А ты кто?

— Мастер Барен-кла-Вердонелл. Чародей. Сейчас исполняю функцию бургомистра Маавах. Предыдущий бургомистр не справился. — Мужчина махнул рукою куда-то за спину. — Что там происходит?

Мог и не уточнять, где именно. Ветер все еще доносил вниз вой женщины. Стоны и причитания людей, собравшихся в долине, набирали силу.

— Расчищаем дорогу. При нынешней скорости даже десятая часть беглецов не успеет взойти на Лысицу, прежде чем появятся кочевники.

— По какому праву?

Капитан холодно улыбнулся.

— По императорскому. Именно мы отвечаем за горные тропы, а эта дорога — одна из них. Наверх будут всходить только пешие, фургоны и животные задерживают движение. Это не оспаривается.

Мужчина молчал мгновение, после чего ответил похожей улыбкой — настолько же холодной и взвешенной.

— Слава богам, наконец хоть кто-то с головой на плечах.

— Здесь есть другие чародеи?

— Был мастер Ванель. Владел чарами в аспекте Туч и Луча, — объяснил чародей. — Тропа Света, как говорится. Позволяет путешествовать быстро и на большие расстояния. Исчез совсем недавно вместе с несколькими богатыми купцами. Забрал столько человек, что мог прибыть на место со спекшимся мозгом. Но это его выбор.

— А вы, мастер? Какой аспект?

— Хотите знать, пригожусь ли я для чего-нибудь? — Барен-кла-Вердонелл улыбнулся одними губами. — Нет, я так не думаю. Я вовсе не знаменитый архимаг. Простенькие чары с Тропы Воздуха, аспектированные Дыханием и Гнездом. Предсказываю погоду, предостерегаю от близящихся бурь. Если день хорош для меня, могу разогнать градовую тучу или, по крайней мере, оттянуть начало бури. В городе я бы не заработал на хлеб, но в селах я знаменитый и ценный член местной общины.

— Другие чародеи? — Офицер махнул рукою в сторону толпы.

— Нет, нету. Кроме Ванеля в этих краях был только старый Галех, но и тот умер в прошлом году, и на его место пока никто не позарился. Ведь большинство одаренных тянутся в крупные города, к богатым гильдиям. Чтобы осесть здесь, нужно или любить жизнь в деревне, или не иметь выбора, потому что аспект, которым ты владеешь, в другом месте мало на что годен. — Чародей пожал плечами. — Разумеется, есть несколько сельских заклинателей и знахарок, некоторые слегка владеют Силой, но я не думаю, что они смогут пригодиться. В отряде, что к нам приближается… Даже с такого расстояния я чувствую завихрения, деформацию… Это непросто объяснить кому-то, кто сам не одарен. Там как минимум десять жереберов.

Капитан кивнул.

— Вы можете чувствовать их чародеев? Установить расстояние?

— Мне этого не нужно. Я владею Тропой Воздуха, а воздух переносит звук. Слышу их. — Он прикрыл глаза. — Ближайший а’кеер в двадцати милях отсюда, около ста коней. Разведка. Осторожно едут плотиной меж двух озер, часть остановилась и поит коней. Наверняка вскоре отправятся дальше. Но я уверен, они не прибудут сюда до утра, разве что рискнут путешествовать ночью. И в любом случае не поспеют раньше солдат.

— Солдат? Вы уверены, мастер?

— Мерный, ритмичный шаг нескольких сотен людей, звуки барабана, бренчанье железа. Армейский отряд — три, может, четыре роты. Фургоны. Не знаю сколько. Они милях в десяти к востоку от нас, идут дорогой на Га-ренс, вдоль гор. Приближаются. Только это и скажу.

Вархенн откашлялся.

— В Гаренсе казармы Семнадцатого полка, господин капитан.

— Вроде бы Семнадцатый был разбит.

— Знаю. Вместе с Двадцать третьим. Но… Гаренс дальше на севере. Может, они просто не успели принять участие в битве.

— Посмотрим. — Улыбка капитана казалась щелью на леднике. — Я охотно встречусь с офицером, который уводит своих людей подальше от врага.

* * *

Бег закончился. Кеннет поправил щит, подтянул пояс с мечом. Они одолели почти половину дороги, еще пара циклов — и устроят длинный привал. Нужно будет что-то съесть и попить. И все же шпион выглядел так, словно был готов вот-вот рухнуть в обморок. На этот раз марш, похоже, несколько подзатянется.

— Полчаса шагом, — приказал лейтенант. — Черный и вправду был таким сукиным сыном?

Велергорф широко усмехнулся.

— Даже большим, только вот моя память, как всегда, приукрашивает правду. Помню, как однажды он приказал третьей роте целую ночь бегать вокруг казарм, потому что трое солдат припозднились, возвращаясь из увольнительного. Ничего серьезного, рота и так сидела на зимовке, а парни пошли на свадьбу к семье и слегка перепили. Но… каждый из нас дал бы покрошить себя на кусочки за него.

— Интересно, с чего бы?

— Он никогда не отдавал приказ, который невозможно было выполнить, и никогда не посылал людей на смерть, чтобы покрыть себя славой. Ровно столько мы знали наверняка. А еще он никогда не требовал унижаться перед собой только потому, что он офицер и дворянин. И он всегда выполнял приказы…

* * *

— Нет. Это невозможно.

Вархенн сдвинулся чуть в сторону, чтобы высвободить руку и в случае чего быстро выхватить оружие. Ситуация становилась интересной.

Наведение порядка на дороге заняло целый день. В конце концов им удалось установить хоть какой-то осмысленный темп. Солдаты уже расчистили подъем от повозок, и голова колонны беглецов как раз достигла вершины Лысицы. Внизу телеги отводили в сторону, животных выпрягали и собирали в большое стадо. Вскоре их должны были начать резать, поскольку капитан не намеревался оставлять кочевникам ни одного коня, ни одной коровы, овцы или козы. То, что беженцы не сумеют внести на гору на себе, будет сожжено. Долина превратится в кладбище, а кочевники получат лишь пепел и трупы тысяч животных. Ничто здесь их не оденет, не вооружит и не насытит. Таковы были приказы, и Черный Капитан собирался выполнить их до конца.

Разве что в следующую секунду он умрет.

— У меня тоже есть свои приказы, капитан. — Пехотный офицер поправил плащ, легко прикоснувшись к зелено-черной оборке. — И мне не нужно, полагаю, говорить, что я привык их исполнять…

Вархенн отвел взгляд от полосы, оторочивающей плащ пехотинца. Младший полковник, говорили знаки отличия. Десятники носили бронзу, лейтенанты — багрянец, капитаны — желчь, полковники — зелень, генералы — синеву. Добавление черного означало звание на полстепени ниже, белизны — вполовину выше. Но всего важнее, однако, было то, что эта зелено-черная полоса имела больше власти, чем грязно-желтый с добавлением белого, обметывавший плащ капитана.

Полковник глянул через плечо и подал несколько знаков. Становилось горячо.

Солдаты прибыли далеко за полдень, две роты тяжелой пехоты, рота арбалетчиков и рота артиллерии с груженной на телеги дюжиной скорпионов и четырьмя онаграми. Вархенн и капитан смотрели, как они приближаются, восемьсот пропыленных, идущих нога в ногу людей, а за ними двадцать фургонов с механизмами и амуницией. Тяжелая пехота, гордость империи, теперь выглядела как стая призраков: серые щиты, серые панцири, серые лица с глазами, пригашенными усталостью и чувством поражения. Впервые за много лет солдатам пришлось помериться силой с врагом, у которого они не смогли выиграть. Кочевники в битве не вставали лицом к лицу, не бросались в безумные атаки, какие можно было отразить стеной ростовых щитов и градом дротиков. Даже до гор доходили рассказы о сражениях, в которых всадники носились по полю битвы на быстрых конях, засыпая шеренги меекханской пехоты таким количеством стрел, что у солдат опускались руки под весом сотен древков, торчащих из щитов. С пятидесяти шагов, на полном скаку, се-кохландийский всадник мог попасть в лицо, на мгновение мелькнувшее над щитом. И это ломало воинскую мораль вернее, чем сотни проигранных битв. Когда ты можешь лишь стоять на месте и прятаться за щитом, чувствуя, как растет его тяжесть, — даже у лучших из лучших опускаются руки.

Отряды копейщиков, столь эффективные в других войнах, просто-напросто выбивались стрелами, и теперь численность их везде уменьшилась до одной роты на полк. Пытались увеличить и количество лучников и арбалетчиков в каждом подразделении, но для подобных изменений было слишком поздно. Хорошего стрелка нужно готовить годами, а этих лет империя не имела. Кое-кто полагал, что Меекхану остались считаные месяцы, что, мол, если не в этом году, то в следующем ей придется уступить половину территории, все земли к северу от Кремневых гор и подписать с Отцом Войны се-кохландийцев унизительный мир. Многие уже предвещали конец Меекханской империи, и, глядя на колонну призраков, что приближалась с востока, Вархенн готов был признать их правоту.

— Вы здесь командуете, капитан?

Это были первые слова, раздавшиеся из уст командира прибывшего отряда. Странно, но он безошибочно выделил Черного средь хаоса, все еще царившего у входа в долину. Число уводимых в сторону повозок росло, как и стадо животных, что отчаянно мычали, ревели и визжали. Лейтенант Варех-кэ-Леваль, на шее которого висело руководство этим бардаком, управился с ним на диво простым и действенным способом: с двадцать тяжелых и солидно сбитых повозок он поставил по обе стороны дороги и связал их цепями, сузив проход до нескольких локтей. Это позволило контролировать ручеек беглецов, отделять животных от людей и удерживать прочие фургоны снаружи. Очередные партии беженцев добирались до преграды, но возмущаться или пытаться применить силу решались лишь немногие. Выражения лиц солдат не позволяли относиться к ним несерьезно.

Несмотря на это, здесь еще царила изрядная сумятица, взрослые кричали, дети плакали, животные ревели, порой доходило до толкотни и стычек между беженцами. Однако командир приближающейся колонны приметил в этом бардаке стоящего чуть в стороне офицера и безо всяких колебаний направился к нему. Вархенн считал выражение на лице капитана и приготовился к проблемам.

— Я, господин младший полковник. Старший капитан Кавер Монель из Горной Стражи. Четвертый полк… — и оборвал себя с почти оскорбительным выжиданием.

— Полковник Дарвен-лав-Гласдерн. Семнадцатый пехотный полк. — Офицер усмехнулся и чуть поклонился: вежливо, словно ожидая взаимности со стороны младшего по званию.

Зря. Черный Капитан лишь смерил его ледяным взглядом, оценивая кольчугу, шлем и пояс с мечом. Все было запыленным, но не выглядело побывавшим в битве. Полковник смотрелся на тридцать — тридцать пять лет, был гладко выбрит, со светлыми волосами и спокойными карими глазами. Напоминал придворного щеголя, а не офицера имперской армии.

— Вы участвовали в битве? — Еще один вопрос, заданный тоном, за который уже можно было получить вызов на поединок.

Командир Семнадцатого будто не обратил на это внимания.

— Нет. Мы должны были удержать брод на Валесе, чтобы нас не обошли с флангов, пока остальные попытаются выстоять. Но никто не появился, а вместо этого до нас дошла весть о поражении. Оба наших полка вырезаны. Только это мне и известно. Я получил приказ перейти Малый хребет и увести людей на восток, к Арс-Гавеллен. Там назначено место сбора.

— Приказ? Могу его увидеть?

Вот проклятие.

Младший полковник чуть выпрямился и взглянул капитану в глаза. Он уже не улыбался, а взор его утратил мягкое выражение.

— Нет, капитан. Не можете. В имперской армии младшие по званию не расспрашивают старших и не проверяют их приказов.

— Согласно привилегиям, данным Горной Страже императором Хелленрорфом, наши звания считаются на полстепени выше от обычной армии. А потому мы равны.

— Эта привилегия действительна лишь в горах.

— А мы и есть в горах, господин младший полковник. Эта долина и все, что вокруг нее, — вессирская территория. Как раз горы. Здесь всякий из моих солдат — десятник для ваших людей. Даже он, — указал капитан на вестового.

Вархенн пожалел, что не находится далеко. Очень далеко, где нет офицеров, грызущихся друг с другом насчет вопросов иерархии.

Какой-то миг полковник мерил паренька взглядом. Молча.

— А какие приказы получили вы? — Он наконец перевел взгляд на капитана.

— Организовать переход через Малый хребет людям, скольким удастся, не оставляя кочевникам ничего ценного, никакой добычи, никаких животных, и удержать проход через горы. В такой вот очередности.

— Тогда организуйте переход для нас. И только. Прежде чем солнце закатится, мы будем на вершине.

— Нет. Это невозможно, — сказал капитан, а командир остатков Семнадцатого полка легонько огладил оборку своего плаща, дав понять, что привилегии от мертвых императоров не настолько уж обязательны, после чего и дал знак своим людям.

Наверняка те приготовились заранее, зная, что вход в долину блокирован. За спиной полковника солдаты демонстративно вдевали руки в петли щитов, а группки арбалетчиков словно невзначай занимали позиции на флангах. На баррикаде, преграждавшей вход в долину, тоже началось движение. Лейтенант кэ-Леваль быстрыми жестами собирал стражников. На несколько ударов сердца установилась тишина, гражданские замолчали, с ужасом глядя на готовящихся к схватке солдат, даже животные утихли, будто чувствуя близящуюся резню.

— Так как насчет перехода, господин капитан? — Полковник скользнул взглядом по баррикаде. — Мы его получим?

И приподнял брови, когда услыхал насмешливое фырканье.

— Я кое-что покажу вам, полковник. — Черный Капитан приглашающе взмахнул рукою. — Вы поймете.

Они подошли к баррикаде, Вархенн шагал следом. Капитан широким, хозяйским жестом обвел долину. С этого места взгляд невольно останавливался на прямой, словно стрела, дороге, которая от подножия начинала взбираться укосами на вершину Лысицы. Командир Семнадцатого некоторое время просто стоял и смотрел. Люди, животные, повозки… Долина была без малого в пятьсот ярдов длиной и вполовину больше — шириной, но хоть так, хоть эдак, а казалось, что наполнена до краев. С такого расстояния человеческая колонна на дороге походила на серую змею, медленно ползущую вверх.

— Шестьдесят тысяч беженцев, а может, и больше. — Капитан говорил тихо, спокойно. — Мужчины, женщины, дети и старики. В большинстве — вессирцы с плато. И я расскажу вам, что случится, если вы попытаетесь выполнить приказ. Вам придется войти в долину, протолкаться между всеми этими людьми и начать подниматься на гору крутой, узкой дорогой, которой сейчас идут пятнадцать тысяч человек. Вам придется сталкивать их с дороги щитами и древками, вам придется колоть мечами тех, кто станет сопротивляться. Сотни трупов, тысячи раненых. Ваши фургоны с механизмами заблокируют дорогу на несколько часов. Купеческие повозки обычно останавливаются у подножия на ночь, чтобы животные могли отдохнуть перед подъемом, а ваши кони шли без передышки как минимум пару дней. Вы заблокируете дорогу наверх, а это значит, что внизу кочевники устроят резню. Убьют всех стариков. Детей, женщин и здоровых мужчин возьмут в рабство и погонят на восток. А вы, взбираясь наверх, будете на это смотреть.

— Но…

— Нет, полковник. Никаких «но». Ближайший а’кеер в шести милях отсюда. Пока что это разведка, но их главные силы, где-то тридцать тысяч человек, будут здесь завтра утром. Даже если начнете восхождение сейчас, то, когда они прибудут, вы все равно одолеете меньше двух третей дороги. И заверяю вас, сверху все прекрасно видно.

Вархенн смотрел, как полковник поворачивается и подает знак своим солдатам. Щиты снова переместились за спины, арбалетчики вернулись в колоны. Он медленно выдохнул.

Дарвен-лав-Тласдерн, младший полковник, последний из оставшихся в живых высших офицеров Семнадцатого пехотного полка, стоял у входа в долину и смотрел. Было у него настолько непроницаемое лицо, что казалось, будто на него надета маска.

* * *

Велергорф прервался и потянулся за флягой. Сукин сын знал, когда сделать перерыв. Кеннет осмотрелся. Конечно же, установленный порядок движения развалился, казалось, даже собаки подошли ближе и прислушиваются к рассказу, а шпион перестал тяжело дышать, бормоча проклятия себе под нос.

— Я и не знал, что у Семнадцатого был приказ перейти через горы… — раздалось сбоку.

Лейтенант оглянулся. Волк.

— А разве не ты должен идти главным дозором?

— Хавен поменялся со мной, господин лейтенант. Он торопится сильнее прочих, а еще говорит, что уже сто раз слыхал этот рассказ.

— Ты тоже, Волк.

— Верно, но не от кого-то, стоявшего подле Черного Капитана и видевшего собственными глазами полковника лав-Гласдерна.

Оба взглянули на десятника. Тот же припал к фляге, сделал несколько больших глотков, закрыл ее, взболтнул, вслушиваясь в плеск, неторопливо открыл снова и отпил еще раз, потом закрыл, повесил на ремень, тряхнул головой, снова потянулся к поясу…

— Вархенн…

— Да, господин лейтенант? — Покрытое татуировками лицо выглядело совершенно невинно.

— Если тотчас не начнешь рассказывать, мне придется представлять кого-нибудь к повышению — сразу же после рапорта о трагической случайности, лишившей меня десятника.

— Точно-точно, — пробормотал кто-то сзади. — Например, он мог напороться на низко летящую арбалетную стрелу.

Кеннет чуть усмехнулся.

— Итак?

* * *

Вархенн смотрел, как полковник поворачивается и идет в сторону своего отряда. Темно-синий пропыленный плащ печально свисал с его плеч. Странно, но казалось, что с каждым шагом офицер выпрямляется, ступает все легче и свободней. Молодой вестовой готов был поспорить на свое годовое жалованье, что на выбритом лице полковника появилась улыбка. Черный Капитан молчал. Парню впервые пришла в голову мысль, что и молчание может быть чрезвычайно красноречивым.

— А теперь посмотрим, — пробормотал он наконец.

— На что, господин капитан? — отважился спросить мальчишка.

— На то, из железа этот меекханец или из дерьма.

— Понимаю, господин капитан.

— Это хорошо, парень. Это хорошо.

К ним подошел чародей. Лицо у него было неважнецким.

— Дурные вести?

— Тот главный отряд… Они поехали быстро. Очень быстро. Как минимум рысью. И разделились на три части, — он указал рукою на восток, запад и юг.

— Загоняют отстающих. Хорошо знают, что отсюда им бежать некуда. Когда доберутся до нас?

— При такой скорости? С вершины Лысицы уже наверняка заметен ближайший отряд. А утром увидим их здесь.

Капитан кивнул:

— Значит, подождем их на месте.

Некоторое время он молчал.

— Мастер, у меня к вам просьба, — сказал наконец Черный.

— Слушаю, капитан.

— Пусть бургомистры и старосты выделят по несколько человек для забоя скота. И пусть начнут убивать его прямо сейчас. Не хочу, чтобы это пришлось делать солдатам.

— Почему?

— Люди не должны видеть, как Горная Стража лишает их имущества, как убивает выращенного из жеребенка коня или вырезает любимое стадо рунных овец. Такие вещи должен делать хозяин. Кроме того, у солдат еще будет возможность окропить оружие кровью.

— Понимаю. Когда придет время поджигать повозки, прошу дать мне знать.

— Хорошо. Повозки мы подожжем в самом конце. Дым в этой долине — нелучшая мысль.

К ним приблизился полковник в компании трех офицеров.

— Капитан Главеб, лейтенант кан-Поренн и лейтенант лав-Гервис, — коротко представил их он.

Главеб носил черный кожаный доспех имперской артиллерии. Без слов, просто чуть кивнув, он протолкался меж ними и взглянул на проход к Лысице. На загоревшем, покрытом морщинами лице его появилась хмурая улыбка.

— Ни хрена. Не взойдем, — прохрипел он, отхаркнул, сплюнул бесцеремонно на землю и сказал уже нормальным тоном: — Вы были правы, полковник. Не меньше дня, а с нашими звериками — и того дольше.

Его командир улыбнулся, извиняясь.

— Артиллеристы. Гордость имперской армии. Настолько же недисциплинированны и бесцеремонны, как и Горная Стража. Лейтенант кан-Поренн командует второй ротой тяжелой пехоты, лейтенант лав-Гервис — ротой арбалетчиков.

Это любой мог понять и без объяснений. Первый офицер был в полном боевом облачении пехотинца: кожаный доспех, тяжелая, до колен, кольчуга, стальные наголенники, шлем с кольчужной бармицей. Большой щит висел на спине, короткий меч сдвинут вперед. От простого солдата пехоты его отличала только красная кайма на плаще. Второй офицер носил кожаный доспех, дополненный наброшенным поверх него клепаным жилетом, простой шлем и кинжал. Три колчана со стрелами оттягивали его пояс, тяжелый арбалет он держал в руках. Оба ограничились коротким военным приветствием и молча встали сбоку. Черный Капитан смерил их оценивающим взглядом, словно пытаясь найти хоть какие-то слабости.

— Кочевники едут быстрее, — сказал он, когда молчание сделалось уже невыносимым. — Главные силы будут здесь утром. Отдельные а’кееры можем увидеть в любую минуту.

— Это очевидно. — Дарвен-лав-Гласдерн ничуть не казался испуганным.

— Очевидно, полковник?

— Они прибыли сюда за добычей. Не за землей, но за золотом, серебром, драгоценными тканями и рабами. За стадами скота. И все это уплывает из их рук. Они знают, что долина эта — мешок с узкой горловиной, но не желают потерять слишком много. Именно потому они спешат.

— Я не впущу вас наверх вне очереди.

— А какова очередь? — Полковник легко улыбнулся и, что было странно, не положил руку на меч.

— По мере прибытия. А значит, вы можете войти раньше их, — Черный указал на приближающуюся группу беженцев.

— А вы? Поднимаетесь на гору последними?

— Конечно.

Командир пехоты перевел взгляд за спину капитана, снова всматриваясь в долину.

— Мой приказ звучал «настолько быстро, насколько удастся», капитан. Полагаю, что если мы окажемся на горе быстрее, нежели Стража, — то эта скорость нас устроит… — Полковник усмехнулся без следа веселья. — Кроме того, эти проклятущие дикари впервые не смогут бегать от нас по всему полю битвы. Если захотят сюда войти, мы ощутим их вонь по-настоящему близко. И наконец-то сумеем поприветствовать их как должно.

Капитан лишь кивнул.

— Будете оборонять вход?

Полковник переглянулся со своими офицерами.

— А вам нужны колеса от повозок?

Меекханская пехота славилась двумя вещами. Несгибаемостью в атаке и тем, что смогла бы поставить укрепления хоть и посреди моря. Техника строительства окопов, оборонительных валов, палисадов, умение ставить защитные полосы в чистом поле при помощи лопат и топоров — всему этому солдат учили настолько же хорошо, как и владению мечом, щитом и копьем. Старая мудрость гласила: дай меекханцам три часа — они выроют окоп, но дай им три дня — поставят крепость.

Тут же дело облегчали беженцы. Сотни повозок уже стояли неподалеку от въезда в долину. Полковник сразу выслал солдат, и те принялись отбирать лучшие из них для обороны. В первой линии встанут самые тяжелые фургоны: теми чаще всего оказывались купеческие, с солидными бортами и днищами. Едва лишь тридцать отобранных повозок встали полукругом снаружи прохода, оставив узкую щель, через которую продолжали втекать беженцы, в дело пошли лопаты. Под каждым колесом солдаты выкопали яму, после чего возы всадили в землю до середины оси. Перед линией обороны мигом возник ров, а выкопанная земля отбрасывалась под повозки, делая невозможным проход снизу. Все фуры связали друг с другом цепями и веревками, длинные доски, снятые с других телег, использовали, чтобы укрепить борта и закрыть проходы между ними. Каждые несколько шагов над бортами приделывали козырьки, чтобы уберечь солдат от падающих стрел. Вдоль всей линии обороны стучали молоты, вгрызались в землю лопаты. Вархенн, глядя, как солдаты выламывают дышла из остальных повозок, острят их и втыкают перед фронтом баррикады, почти готов был поверить в три дня и крепость.

Да и вопрос о колесах не стал риторическим. С повозок, которым и так суждено было сгореть, снимали колеса, стягивали ободы и острили спицы. Потом колеса втыкали в землю. Четыре-пять таких выступающих из почвы деревянных колышков могли сорвать любую атаку.

На расстоянии ярдов в сто от защитной линии работали несколько десятков солдат, вооруженных широкими коловоротами. Просверлить дыру глубиной в пару футов и шириной в десяток пальцев у любого из них занимало минуты две.

Черный Капитан некоторое время молча наблюдал за этими трудами.

— Я слышал, — сказал он наконец, — с каждого пехотинца, у которого найдут коловорот, кочевники живьем сдирают кожу. Но говорят и о том, что если перед битвой десятку-другому солдат пройтись перед нашими линиями — то никто уже не отважится на конную атаку. Кони ломают ноги. Скверная штука эти ямы.

— Настолько же скверная, как стрела в брюхо? — раздалось рядом с ними.

Офицер не стал оглядываться на чародея.

— Об этом нужно бы спросить лошадей, мастер. Они далеко?

— Десять миль. Чуть замедлились. Но свободные а’кее-ры — ближе. Четыре-пять миль. Насколько я могу судить.

— Не пытаются нас обмануть.

— Они еще не знают, что мы здесь. Я лишь слушаю: не напрягаясь, не сияя Силой. — Чародей улыбнулся одними губами. — Честно сказать, я и не отважусь на это. Их шаманы исключительно могущественны. Но даже они не почуют меня, пока я сам не начну накладывать заклятия. Здесь найдется чуток тех, кто слегка использует Силу, кроме того, такая большая толпа нервных и перепуганных людей всегда вносит смятение в аспектные Источники. Только чего бы им укрываться? С вершины Лысицы наверняка уже видно большую часть армии, маскировка с помощью магии — пустая трата сил. Они ведь уверены, что войдут в долину после первой атаки и просто соберут добычу.

Вархенн спросил, не успев остановиться:

— Откуда вы, мастер, знаете, что они уверены?

— Потому что они поют. — Чародей пожал плечами. — Я их слышу. Не знаю слов, но это веселые, боевые песни, те, что звучат на победоносной войне. — Глаза его потемнели. — Когда человек слышит такое пение из уст вражеской армии, он знает, что его страна гибнет. Они идут сюда ради добычи и убийства.

Никто ничего не сказал. Возражать не было смысла.

* * *

— Меняемся!

Очередная пробежка закончилась, когда они оставили за спиной длинный кусок прямой дороги: проложенной согласно лучшим имперским традициям, твердой и ровной, словно стол, с дающими тень деревьями, высаженными на одинаковом расстоянии. Собственно, это был не бег даже, просто приятная прогулка.

Кеннет несколькими нетерпеливыми жестами приказал людям занять свои места. Те даже во время бега старались подгадать, чтобы оказаться поближе к Велергорфу.

— И когда вы увидели первых се-кохладийцев? — спросил он, наведя порядок в отряде.

— Еще до ночи…

* * *

Они появились внезапно, темное пятно отлепилось от маячащего на горизонте леса и потекло к главной дороге. Несколько ударов сердца никто не реагировал — а может, просто ничего не замечал. Солдаты и стражники, сгрудившись у окопанных повозок, были заняты главным образом попыткой управиться с огромным затором при въезде: тот возник, когда две группы беженцев попытались войти одновременно. Дошло до драки с палками и кулаками, и все прекратилось, лишь когда из толпы выдернули несколько самых горячих голов. Уже казалось, что въезд разблокирован, когда от колонны беглецов донесся отчаянный женский крик. Потом раздалось еще несколько, и внезапно группа человек в триста кинулась вперед. Проход в линии повозок был шириной шагов в десять, толпа закупорила его, словно соринка песочные часы. Селянам, еще миг назад занятым дракой, внезапно пришлось сражаться за жизнь. Солдаты силой протаскивали людей, не глядя, тянут ли они за одежду или рвут за руки. Какая-то женщина кричала о своем ребенке.

Вархенн не смотрел на нее. Он стоял на повозке рядом с Черным Капитаном и глядел на юг. Солнце едва касалось горизонта, и ночь еще не успела милосердно покрыть все своим плащом. Темное пятно возникло меньше чем в миле от их линии, а несколько ударов сердца спустя распалось на отдельных всадников. Около сотни, если зрение не подводило вестового. Они умело разошлись полукругом и поглотили часть ближайших повозок из каравана, что устремлялись к входу в долину. Подробностей было не разглядеть, но миг назад возы катили вперед, окруженные десятком-другим людей, и вот два из них уже съехали на обочину и уткнулись в канаву, потом остановились еще четыре. Отряд же бросил повозки и помчался вперед. Беженцы на телегах были уже мертвы. Вокруг возов остались тела, с такого расстояния казавшиеся лишь темными, комковатыми тюками.

На дороге вспыхнула паника. Около тысячи человек кинулись к спасительной долине. Скот разбегался во все стороны, беглецы бросали на землю мешки, оставляли одолевшие много миль телеги и стремглав неслись вперед. Вот возница махал кнутом, стараясь заставить измученных животных напрячься в последний раз, а потом соскочил с козел и неловко побежал вперед. Другой потерял контроль над упряжкой и перевернул воз, загромождая дорогу; в него сразу же ударила следующая повозка, потом еще одна. В воздухе повисло ржание раненых лошадей.

А в этом хаосе безумствовали всадники. Свистели стрелы, взблескивали сабли, длинные дротики впивались в спины и пригвождали лежащих к земле. Единственной целью начавшейся резни было вызвать ужас и смятение.

Сами же атакующие оставались вне досягаемости.

Рядом с капитаном появилось несколько арбалетчиков. Командовавший ими крепкий десятник коротко отсалютовал и снял со спины оружие.

— У нас, господин капитан, приказ держать их так далеко, на сколько сумеем.

— А на сколько сумеете?

Командир Горной Стражи ткнул в тяжелый арбалет, натягиваемый зубчатой передачей.

— Для этой игрушки норма — четверть мили, господин капитан.

Вархенн понимающе кивнул. Стража пользовалась легкими арбалетами, что натягивались с помощью крюка на поясе или простым приспособлением, называемым «козьей ножкой». Были они легкими, не давали сбоев, и заряжать их получалось куда быстрее, чем тот, с которым нынче морочился десятник. При минимуме умений их можно было взвести даже лежа, а в горах не существовало ничего, с чем они не сумели бы без проблем совладать. А вот оружие, которое нынче держал в руках пехотинец, обычно применяли при обороне городов или в борьбе с тяжелой конницей.

Щелкнули храповики, стрелы легли в выемки. Десять солдат подняли оружие и уперли его в борта повозок. Младший офицер некоторое время изучал поле, после чего коротко рявкнул:

— Влево. Восемь всадников. Двое в плащах. Посредине.

Арбалеты синхронизировали движение и замерли, нацеленные в одну сторону.

— Давай!

Брякнули тетивы. Два-три удара сердца группа всадников продолжала мчаться вперед. Внезапно две лошади сбились с ритма, споткнулись, одна из них не сумела восстановить равновесия и зарылась мордой в землю, сбрасывая всадника. Отряд рассыпался, развернувшись едва ли не на месте, и зарысил в сторону леса.

— Было больше четверти мили.

— Это идея нашего лейтенанта, господин капитан. В них, — десятник снял арбалет с борта и снова принялся накручивать рукоять, — чаще всего используют два вида стрел: легкие, которыми бьют шагов на триста и которые служат для ранения и замешательства противника, и… уфф, и тяжелые, на короткие дистанции, чтобы пробить доспех. Потому наш лейтенант приказал оружейнику в гарнизоне изготовить немного таких вот стрел — они почти вполовину легче обычных. Летят значительно дальше, и хотя на четверти мили не пробивают нормального панциря, но прекрасно ранят лошадей и людей… уфф.

Он положил стрелу в выемку и поднял арбалет к плечу.

Вархенн нашел взглядом обстрелянную минуту назад группу. Осталось в ней только шесть коней. И одно животное отставало, явственно прихрамывая. Прочие кочевники пока не сообразили, что уже находятся на дистанции выстрела.

— Вправо. Рядом с зеленой повозкой. Десятеро. Мчатся в сторону баб и детишек. В середину.

Тянулись мгновения, всадники сократили расстояние до беженцев до одной трети.

— Залп!

Эффект оказался еще более зрелищным. Двоих первых всадников попросту смело с седел, конь третьего споткнулся и опрокинулся, подбивая двух следующих. Из десяти кочевников осталась половина. Уцелевшие тут же осадили коней, и через мгновение стали видны лишь конские крупы и спины всадников.

На повозки взбирались новые солдаты. В несколько секунд арбалетчики заняли всю протянувшуюся на сто пятьдесят ярдов линию обороны. Скрипели тетивы, пощелкивали храповики. В равные промежутки времени баррикада посылала стрелы в сторону всадников. Вскоре у въезда в долину образовался широкий, шагов в пятьсот, пояс ничейной земли. Те из беженцев, кто не успел в нем укрыться, были уже мертвы.

Остальные продолжали бежать: кочевники не отказались от резни. С их стороны тоже начали свистеть стрелы. Крики беглецов были ужасны. Сжимая кулаки, Вархенн смотрел, как в группе бегущих женщин и детей, которую чуть ранее спас точный залп, гибнут новые и новые люди. Какая-то девушка упала на землю, хватаясь за пробитое стрелой горло, одна из женщин пронзительно вскрикнула, сделала несколько неуверенных шагов и упала на колени, некоторое время еще пытаясь ползти на четвереньках. Из спины ее торчало три древка. Потом раненая медленно опустилась на землю, словно желая ее обнять, прижаться, спрятаться в ней, — и стала неподвижна.

Но вскоре кровавый спектакль завершился. Луки се-кохландийцев били ярдов на двести ближе, чем тяжелые арбалеты имперской пехоты, а беженцы на самом деле быстро отступали. Через минуту кочевникам уже не осталось в кого стрелять.

— Это только а’кеер разведки. — Капитан произнес это медленно, цедя каждое слово сквозь зубы. — Остальные наши гости наверняка прибудут завтра.

— Вы правы, капитан. — Полковник вырос рядом, словно из-под земли. — А нас ждет целая ночь тяжелой работы. Хорошая стрельба, Камень.

— Спасибо, господин полковник. — Десятник арбалетчиков не прекратил целиться в поле. — Эти новые стрелы прекрасно бьют.

— Я знал. Могут ли ваши люди оседлать эти вершины, капитан? — Командир Семнадцатого указал на скальные столпы, обнимающие вход в долину. — Я знаю, что взобраться туда сложно, но возможно.

— Я уже выслал туда нескольких разведчиков. Мы об этом позаботимся. А что с этой всенощной?

— Благодарю. Это, — пехотинец стукнул в борт повозки, — первая линия обороны. Но она слишком широка и растянута. Должна лишь замедлить их. А в самом проходе мы построим вторую, в потом и третью, вогнутую. Хочу также окопаться у подножия Лысицы, чтобы защитить уходящих наверх.

Черный Капитан посмотрел на него как на безумца. Потом приблизил лицо к полковнику и прошипел:

— У тебя восемь сотен измученных людей, а завтра там встанет тридцатитысячная армия, с колдунами, с Наездниками Бури и боги знают с чем еще. Ты и вправду думаешь, что сумеешь их сдержать, а потом отступить?

Некоторое время лицо другого офицера ничего не выражало. Потом он слегка улыбнулся. При виде этой гримасы желудок Вархенна наполнился льдом.

— У меня восемь сотен людей и никакой магической поддержки, это правда, капитан. Мы измучены, как никогда ранее. Это тоже правда. Завтра против нас встанут тридцать тысяч варваров, привыкших к победам, и об этом я тоже не забыл. Но у меня нет другого выхода. Я могу уничтожить механизмы, сжечь фургоны и пробиться на гору силой. И тогда эта долина захлебнется кровью. Наверняка ни один из нас не доживет до следующей ночи, и об этом знаю и я, и мои люди. Но мы — сраная пехота, которая должна сражаться за граждан империи.

— Значит, это граждане империи? Меекханцы?

— Верно, капитан. Это меекханцы.

— Я не советовал бы произносить такие слова слишком громко, потому что тогда придется сражаться на два фронта.

Полковник улыбнулся еще шире:

— Увидим. Камень!

— Так точно!

— Оставляю здесь пятьдесят человек под твоим руководством. Держите их на дистанции. Остальных забираю на рытье.

— Слушаюсь!

Командир пехоты отвернулся и спрыгнул с повозки. Капитан некоторое время смотрел ему в спину.

— Дурень, — наконец пробормотал он. — Вархенн!

— Слушаюсь, господин капитан.

— Передашь приказы…

* * *

— А когда прибыла остальная армия?

Они остановились на передышку у ручья. Солдаты наполняли фляги, грызли сухари и сушеное мясо, отдыхали. Понятное дело, большая часть их сгрудилась вокруг Велергорфа.

— На рассвете, господин лейтенант. Раньше, чем мы ожидали, пехота едва начала строить третью баррикаду, и тут раздался сигнал тревоги и появились кочевники. А когда они начали выезжать из леса, то казалось, что никогда не остановятся. Выезжали и выезжали, ряд за рядом, под рев труб и дудок, под удары барабанов. Встали по всему горизонту, везде одновременно. Это была охренительная, страшная демонстрация силы и мощи, спектакль с целью нас напугать и отбить желание сражаться. И почти сразу же они атаковали.

* * *

Начали с правого фланга. От стены кочевников оторвался один а’кеер, потом второй, третий и четвертый. Около пятисот всадников двинулись рысью, затем галопом, чтобы у границы досягаемости арбалетов перейти в карьер. Остальная часть армии кочевников издала оглушительный воинский крик, затрясла оружием, забряцала саблями о щиты. Волна звука ударила в скалу, захлестнула баррикаду и ворвалась в долину. Толпа, сгрудившаяся под горой, заклубилась, словно муравейник, облитый кипятком, и откликнулась криками ужаса.

Мчащийся отряд несся по ничейной земле напрямую, с каждым шагом приближаясь к баррикаде. А та молчала. Полоса проверченных дырок, кольев и заостренных осей растягивалась не дальше чем на сотню шагов от повозок, а до этой границы у конницы была свобода маневра. В первой атаке командиры се-кохландийской армии собирались, скорее всего, проверить расстояние до ловушек и реакцию защитников. Ярдах в ста пятидесяти от повозок кочевники натянули луки и выпустили тучу стрел. Те взлетели в небо по высоким дугам, почти исчезнув с глаз следящих за ними солдат. Прежде чем они достигли высшей точки и обрушились вниз, конники выстрелили снова. До того же, как стрелы смертоносным градом ударили в поднятые щиты и защитные козырьки, в небо ушел третий залп.

Вархенн стоял на одной из скалистых стен, обнимающих долину, и смотрел. Чуть ранее раздался приказ капитана, гласящий, что Стража не должна выдавать своего присутствия, если не окажется замеченной. Высота скал в нижней их части превышала сто футов, а обрывались они — словно кто ножом ударил. Теоретически их можно было штурмовать, у Горной Стражи с этим не возникло ни малейших проблем, но для такого требовались веревки, крючья, ледорубы, а прежде всего опыт в скалолазании. Оба командира решили, что, пока кочевники не попытаются взойти или пока ситуация не станет отчаянной, горцы продолжат сидеть в засаде.

Обе вершины, как и склоны горы, поросли соснами. Между ними можно было легко спрятаться и затаиться, хотя бездеятельное ожидание и противно природе солдат-горцев, особенно когда враг находится от них на расстоянии выстрела.

— Чего они ждут? — Командующий третьей ротой лейтенант Гирвен высунулся из-за ствола и оглядел равнину. — Ты уверен насчет приказа? Сидеть и не высовываться?

— Да, господин лейтенант. Не высовываться.

— Понятно. Но здесь бы пригодилась каждая стрела.

На это у парня ответа не нашлось. С высоты было заметно, что армия кочевников — огромная. Гигантская. Воистину казалась она конско-человеческим морем. Каждый кочевник вел с собой трех-четырех заводных лошадей, чтобы и в битве, и во время бегства всегда иметь под рукой свежее животное. А потому тридцатитысячная армия пришла с более чем сотней тысяч коней. И вся эта силища теперь полукольцом окружала вход в долину и баррикаду, должную ее защитить — вроде бы невыносимо слабую. Это была демонстрация силы защитникам. Казалось, хватит и того, что армия просто двинется вперед — и захлестнет баррикады, словно морская волна песчаный замок. Что атакующим даже не придется доставать оружие: одной своей массой, одним напором сровняют с землей все на своем пути.

Вестовой взглянул на укрепления. Первая линия обороны полукругом выдавалась из выхода в долину, вторая, самая короткая, блокировала вход внутрь каменных врат. Третья, все еще не завершенная, была зеркальным отражением внешних рубежей. Если кому и удастся форсировать первую и вторую линию, они окажутся под перекрестным обстрелом в котле, созданном последней баррикадой.

При условии, правда, что еще хватит защитников, чтобы там встать.

За последними шанцами установили всю полковую артиллерию. Командовавший ею капитан утверждал, что сумеет вести огонь над всеми тремя линиями укреплений, не вредя собственным солдатам. Оставалось верить ему на слово.

У скорпионов и онагров роились артиллеристы в черных панцирях, с кожаными масками на лицах. Они накручивали коловороты и осторожно клали в ковши катапульт глиняные кувшины с шейками, обвязанными тряпьем. Рядом в железных корзинах горел огонь.

Тем временем атакующие, не переставая обстреливать баррикаду, оказались ровно напротив входа. По некоему незаметному сверху знаку укрывшиеся за повозками арбалетчики высунулись из-под защитных козырьков и заняли позицию для выстрела. Прицелились, раздалась команда, они дали дружный, словно на учениях, залп и спрятались снова. Всё — за время не дольше пяти ударов сердца, в миг, когда один град стрел уже пробарабанил по баррикаде, а второй только достиг вершины дуги.

Вархенн перевел взгляд на атакующий отряд. Тот был на расстоянии каких-то ста двадцати ярдов, когда получил залп во фланг. Стреляла половина роты, около сотни арбалетчиков, но результат оказался ужасен. Не понять, только ли из-за везения, хотя после вчерашней демонстрации Вархенн был готов поспорить, что — отнюдь нет, но стрелы ударили в голову едущей в тесном строю колонны. «Наверняка били тяжелыми стрелами», — подумал он. Первые шесть-семь коней просто кувыркнулись, будто животным внезапно подрезали сухожилия. Те, что неслись за ними, не имели и шанса избежать столкновения. Мигом, в два-три удара сердца, напротив входа в долину возник затор, наполненный брыкающими копытами и бьющимися в корчах конскими и человеческими телами.

Колонна мгновенно раздалась в две стороны, обходя опасность и забывая дать очередной залп. И этого хватило. Раздалась команда, остальная часть роты арбалетчиков заняла позицию, сто арбалетов щелкнули единым голосом.

На этот раз солдаты послали залп вдоль колонны. Визг и ржание раненых и умирающих лошадей, прерывистые человеческие вскрики, падающие с седел всадники, опрокидывающиеся животные, валящиеся на землю тела. Для того, кто вчера бессильно наблюдал за резней беженцев, не могло существовать более прекрасного зрелища.

Но это было не все, что сумела сказать пехота. Где-то сзади, из-за третьей линии обороны раздались металлические щелчки, и четыре онагра выбросили рычаги вперед. Были они не большими осадными машинами, но всего лишь полевой артиллерией, а потому кувшины, которые находились в ложках, имели объем не больше полутора галлонов. Однако наполняла их смесь смолы, серы, селитры и горного масла. Волоча за собой огненные хвосты, заряды перелетели над баррикадами и ударили точно в середину отряда врага. Теперь сделалось понятным, зачем всю ночь напролет артиллеристы отмеряли расстояния, выставляли свои игрушки и давали пробные залпы. Благодаря этому они теперь могли поддерживать защитников, даже не видя врага.

Кувшины взорвались огнем, а через миг клубы черного дыма заслонили всё. Звуки, доносящиеся снизу, на миг перестали напоминать хоть что-то, могущее вырваться из горла живого существа. Когда дым рассеялся, на обожженном, окровавленном поле боя лежали тела нескольких десятков людей и лошадей. Остальной отряд стремглав убегал, стараясь оказаться вне зоны обстрела.

Начало дня осталось за Семнадцатым полком.

* * *

— Самым странным… нет, зараза, не странным. Самым необычным было то, что эти проклятые пехотинцы стояли тихо. — Велергорф оперся спиной на изогнутый ствол дуба и прикрыл глаза, будто снова вглядываясь в те картины, о которых только что рассказывал. — Не били мечами в щиты, не издавали воинственных криков, не пытались поднять свой дух, понося врага. Стояли на баррикаде из сомкнутых купеческих повозок, такой малой, что размахнись кто — и брошенный камень без труда перелетел бы от одного края линии обороны до другого, а напротив них громоздились несколько десятков тысяч диких воителей, и, куда ни взгляни, видны были только шеренги врага, — и молчали. Я бы на их месте вопил во все горло, чтобы не обосраться от страха.

Он скривил татуированное лицо в горькой усмешке.

— А мы всю первую половину дня сидели наверху и смотрели, как они сражаются. Атаки шли одна за другой, почти без перерыва, потому что стоящие напротив входа кочевники видели дорогу на Лысицу и путь, забитый людьми. Видели, как сбегает их добыча. А потому — спешили…

* * *

Пробные атаки продолжались все утро. Одиночные а’кееры отрывались от сомкнутой стены всадников, зачастую в нескольких местах одновременно, и галопом мчались к баррикаде, осыпая ее стрелами. Командовавший армией Сын Войны прощупывал реакцию защитников, расположение ловушек, искал слабые точки в укреплениях. Сперва град стрел сыпался, когда атакующие приближались на расстояние двухсот ярдов от сомкнутой линии повозок. Трупы людей и лошадей постепенно окружали баррикаду кровавым полукругом. Позже защитники изменили тактику, увеличив радиус обстрела сперва до двухсот пятидесяти, а потом и до трехсот пятидесяти ярдов.

— Пристреливаются, — пробормотал Черный Капитан.

Они сидели на корточках подле кривого ствола горной сосны, которая каким-то чудом сумела укорениться на скалах. Кавер Монель использовал минутку передышки, чтобы присоединиться к отряду, занимавшему высоту, и бросить взгляд на поле битвы. Лицо его было серьезным. Пока что Стража ничем не выдала своего присутствия, а се-кохландийцы, похоже, не планировали попыток обойти баррикаду с фланга. И это было неудивительно. Кочевники не сомневались, что они пробьются первой же серьезной атакой.

И она случилась через два часа после рассвета. Под звуки дудок и барабанов во вражеской армии напротив баррикады началось движение. Ряды, что ранее стояли беспорядочно, выровнялись, разделясь на четко различимые отряды. Если кто до сей поры еще сомневался, что в атакующей армии — опытные, дисциплинированные, вышколенные воины, то, увидав происходящее, сомнений бы он лишился. Неслучайно же империя вот уже третий год проигрывала битву за битвой.

Они двинулись одновременно — пять широких и глубоких колонн, по тысяче лошадей в каждой. Одна в лоб, еще две — по сторонам от нее, две последние — на флангах, почти вдоль скальной стены. Сначала ехали медленно, шагом, ровнехонько, словно гвардия, дефилирующая перед императором. Потом ускорились, перешли в рысь, затем в галоп. Даже притаившиеся в ста футах выше стражники чувствовали дрожание скалы, передающей удары тысяч копыт. Атакующие на флангах отряды первыми ринулись вскачь, засыпая баррикаду градом стрел. Теперь между залпами не было перерывов, дождь стрел равномерно и беспрерывно ударял в повозки, острия втыкались в доски, в защитные козырьки, в щиты тяжелой пехоты, стоящей чуть позади в тесном строю.

Баррикада молчала. Атакующие приближались, будто идущая с пяти направлений серо-бурая лавина, а линия повозок выглядела покинутой. Сверху было видно, как пехота с невозмутимым спокойствием принимает стрелы на щиты, как арбалетчики стоят с оружием, готовым к стрельбе, как дрожат напряженные до предела плечи онагров и скорпионов. И все ждут.

А чего ждут, сделалось ясным, когда нападающие перешли магическую до сей поры линию в сто ярдов. Первые четыре лошади в атакующей колонне слева с диким ржанием покатились по земле, попав в замаскированные дыры, проверченные солдатами. Было поздно останавливаться, да и, сказать по правде, вовсе не выглядело, чтобы кочевники имели такое намерение. Сто ярдов, отделяющие их от баррикад, стоили отряду несколько десятков лошадей, но атакующие, скорее всего, ожидали таких подвохов и были готовы к потерям. Видимо, не впервые они сражались с меекханской пехотой.

Обтекая упавших коней, затаптывая собственных товарищей, конница ринулась на баррикады.

А баррикада ожила. Арбалетчики заняли позицию и дали слаженный залп. А потом второй, прорежая атакующих. Но больше не успевали ничего, поскольку одна рота арбалетчиков — это около двухсот человек, двести стрел, пусть даже каждая с легкостью пробивает полный доспех; да только и зарядка оружия даже у хорошо вышколенного солдата занимала как минимум полминуты.

Два залпа, данные в упор, собрали кровавый урожай, но, пока арбалетчики горбились, терпеливо накручивая рукояти, атакующие оказались у баррикад. Свистнули веревки, на ощерившиеся в сторону кочевников заостренные колья, установленные перед повозками, набросили петли — и дернули. Удалось не со всеми, меекханцы умели вкапывать дерево в землю, не один конь завалился назад, не один всадник вылетел из седла. Но многие из поспешно приспособленных для обороны дышел и кое-как отесанных деревяшек поддались. В еже, защищающем баррикаду от нападения, появились первые дыры.

Все это продолжалось буквально несколько мгновений, за которые арбалетчики успели сойти с повозок, уступая место пехоте. Тяжелые дротики полетели в сторону всадников, сбивая их с седел и раня лошадей. Одновременно щелкнули спуски машин, и несколько горящих снарядов упали на поле битвы. Обе атакующие с флангов колонны оторвались от баррикады, рассыпаясь в стороны и уступая место главным силам.

* * *

— Они приготовились к потерям, говорю вам, это было видно по тому, как идут в атаку. Собранные, сжавшиеся в седлах, с поднятыми над головой щитами. Уже не пели, шли в бой не на жизнь, а на смерть. Проклятие: сверху это выглядело глупо — конница, штурмующая окопавшиеся повозки — ничего более безумного и придумать невозможно. Но тогда мы еще не знали, что се-кохландийцы учились брать такие укрепления во времена войн с верданно в восточных степях. Прекрасно знали слабые стороны таких баррикад, особенно когда их строят не из специально предназначенных для этого боевых фургонов, а лишь из простых купеческих повозок.

Лейтенант оглядел собравшихся солдат. Почти весь отряд сидел поблизости. Даже Хавен наконец-то отыскал в ручье камень для кургана при спуске и присоединился к слушающим. Шпиона посадили поблизости и привязали к дереву. Кеннет подумывал было, не скомандовать ли выступление, однако это явно был нелучший момент. Кроме того, они взяли действительно неплохой темп, а потому могли еще немного послушать.

Велергорф продолжил:

— Эти сукины дети умели захватывать усиленные фургоны, еще как умели…

* * *

Атакующие колонны разделились, охватывая укрепления по всему фронту. Всадники выдержали град дротиков, приняли на себя очередной залп из арбалетов, не отступили перед огнем. Не оставались в долгу и сами, стреляя из луков и метая с малой дистанции короткие копьеца. Прижали пехоту, оттянули на себя внимание. И тогда появилась еще одна группа нападающих.

У этих были тяжелые, массивно скроенные кони, напоминавшие рыцарских скакунов. Они молниеносно подъехали под самые повозки и забросили на борта веревки с крюками, по три-четыре на каждый воз. Развернули животных и пустили их галопом. Все случилось так быстро, что лишь несколько всадников получили дротик или стрелу. Внезапно всю баррикаду сильно встряхнуло. Колеса повозок, хотя и вкопанные по оси, взлетели в воздух, закрутились беспомощно. Скрипели выламываемые доски, трещало дерево. Через миг, когда оборвалось большинство веревок либо сломалась часть бортов, повозки тяжело опали назад. Но не все. Две, зацепленные особенно крепко, накренились вовне, да так и остались. Повисли, наклонясь, опираясь только на колеса с внешней стороны баррикады.

Молодой вестовой видел, как в одном месте трое солдат отчаянно рубят веревки мечами, пока повозка наконец медленно, словно раздумывая, опадает на четыре колеса, занимая место в строю. А вот на другой оказался лишь один пехотинец. Повозка накренилась так сильно, что борта ее уже не защищали от стрел. Солдат обрубил ближайшую веревку, метнулся к следующей, и тогда стрела ударила его в загривок, сразу над слишком низко опущенным щитом. Он присел, тряхнул головой, словно раненый зверь, и с широкого замаха отрубил второй крюк. Получил еще одну стрелу, в бок, пошатнулся, сделал три неуверенных шага, потом отшвырнул щит и, подхватив меч двумя руками, прыгнул к двум последним веревкам. Рубанул первую, когда брошенный дротик зазвенел о его шлем, — сделал это слишком сильно, клинок меча вгрызся в дерево сразу подле крюка. Он выпустил рукоять и схватился за стилет.

Три стрелы ударили его в грудь, одна за другой, пробивая кольчугу и кожаный доспех под ней. Солдат упал на колени и тут же вцепился окровавленными пальцами в дерево борта, подтянулся вверх, чирканул стилетом по последней веревке. Казалось, что острие лишь скользнуло по волокнам, но те лопнули со звуком, что перекрыл даже шум битвы. Повозка опустилась на свое место. В нее сразу же вцепились другие пехотинцы, в сторону кочевников полетели дротики, мелькнули стрелы, артиллерийские машины послали над головами очередную порцию кувшинов с зажигательной смесью.

Еще несколько мгновений длился обмен выстрелами, после чего по неслышному вверху сигналу всадники развернулись и галопом помчались назад. Поле перед повозками было усеяно телами людей и лошадей, древками стрел — от лука и арбалета — и дротиками, лужицами догорающего масла. Защитники тоже понесли потери, как минимум с десяток солдат были мертвы или умирали. И — в два раза больше раненых. Вархенн смотрел, как с несчастной повозки снимают нашпигованное стрелами тело, и руки его, стиснутые на древке топора, сводило от боли.

Капитан поглядел на него проницательно:

— Ты хотел бы там оказаться, верно? Хотел бы уже смочить свое железо в крови. Не переживай, парень, еще получишь такую возможность. Уверяю тебя, — холодно улыбнулся он. — А теперь беги к полковнику и скажи этому проклятущему пехотинцу, что ему придется сдать первую баррикаду. Это глупо. Она слишком длинна. Еще один такой фокус с веревками — и они выворотят все повозки.

— Слушаюсь!

Дарвена-лав-Гласдерна он нашел у машин. Полковник негромко разговаривал о чем-то с командиром артиллерии, но при виде вестового прервался и вопросительно приподнял бровь.

— Капитан просил, чтобы я передал, что он не думает, будто вам удастся удерживать первую линию.

— Понимаю. А что произнес на самом деле? — Выслушав, офицер слегка улыбнулся и проговорил негромко: — Передай командиру, что какой-то там горец не станет учить меня обороняться. Ясное дело, нам придется отступить. Пусть он лучше начнет подгонять беженцев: те плетутся, будто пьяные улитки. И при следующей атаке он, коли хватит отваги, может не стесняться присоединиться к потехе.

— Слушаюсь!

Черный Капитан продолжал стоять у скрюченной сосны.

— Что он сказал?

— Господин полковник благодарит за ваше мнение. Он и сам намеревался отступить. Просит, чтобы вы попытались ускорить эвакуацию и помогли при следующей атаке.

— А дословно?

Вархенн сжал зубы и, не глядя командиру в глаза, повторил.

— А яйца у него есть. Клянусь ледяными сиськами Ан-дайи, есть у него яйца. Эвакуацией руководит Девен Ка-вацр, а ему я доверяю, как себе. Если придется гнать людей бичами, он сделает и это. Дай знать остальным, что все с арбалетами должны находиться наверху. Устроим нашим гостям неожиданность.

* * *

Десятник прервался, вглядываясь в даль, потер седую щетину, пробивающуюся на татуированных щеках.

— Во время второй серьезной атаки он позволил нам стрелять. Всего у нас было чуть больше двухсот арбалетов, и каждый оказался наверху. Мы не сомневались, что еще одной атаки баррикада не выдержит, этому фокусу с веревками они должны были научиться у демонов с самого дна Мрака. Но я все равно видел, что солдаты готовятся отражать следующую атаку. Поспешно подновляли разорванные веревки между повозками, прибивали доски к сломанным бортам. Другие приносили и устанавливали на первой линии обороны какие-то кувшины и меха. Заваливали пространство позади возов вязанками дерева и фашинами.

Он усмехнулся собственным воспоминаниям.

— Я тогда был слишком молод и глуп. Не понимал до конца, в чем там дело…

* * *

Вторая атака случилась через час после первой. Что не значило, будто секохландийцы дали защитникам целый час передышки. Небольшие, по нескольку десятков человек, отряды ярились на предполье, засыпая солдат стрелами и то и дело изображая начало атаки. Самые отважные подбирались на расстояние броска дротиком, хотя такое-то им редко сходило с рук. Арбалетчики имперской пехоты не зевали.

В главной же армии шла перетасовка. Отряды делились, маневрировали, разъезжались. Две огромные, по нескольку тысяч лошадей, группы заводных отправились в тыл, значительно уменьшая головные силы. Но и так силища, что осталась, пробуждала страх. Вархенн почти завидовал пехоте, которая, стоя на баррикаде, не видела всей армии противника. Потому что в той было куда больше тридцати тысяч воинов. Тридцать пять, может даже сорок, как оценил капитан. Только это не имело значения — тридцать тысяч их или триста. Следующая атака неминуемо пробьет оборону.

— Не стану приказывать вам вести огонь залпами или целиться, — сказал им Черный Капитан перед самым штурмом. — Попросту перезаряжайте так быстро, как сумеете, и стреляйте вниз. Вам нужно просто попасть в целую проклятущую армию.

А целая проклятущая армия как раз шла в атаку.

На этот раз было всего три колонны. Две с боков и одна по центру, зато, на глазок, насчитывала шесть-семь тысяч лошадей, идущих тремя глубокими линиями. В первой легкая конница, во главе второй — несколько сотен всадников на массивных скакунах, с крюками и веревками, третья трепетала лесом копий, сверкала кольчугами и стальными шлемами.

— Наездники Бури… — Капитан нахмурился, явно шокированный. — Бросают лучшие отряды уже во вторую атаку. Лети к полковнику и сообщи ему об этом.

Вархенн соскользнул по веревке, чуть не ободрав себе ладони, и помчался к артиллеристам.

— Где полковник?!

— На первой баррикаде. — Голос из-за черной маски был глухим. — Двигай отсюда, парень. Зажигай!

Подожгли шейки кувшинов, уложенных на ковши машин. Мотки пропитанных смолой тряпок задымились и зашипели, плюясь искрами. Артиллерист взглянул вверх, на возносящуюся над входом скалу, где маленькая фигурка как раз размахивала двумя цветными флажками.

— Триста ярдов! Прямо! Залп!!

Удар ковшом о поперечную балку заставил онагр дернуть задом, вся конструкция вздрогнула, подпрыгивая. Горящий снаряд пролетел над баррикадой, набирая высоту.

— Выставляй! Ровняй! Натягивай!

Заскрипели канаты.

Вархенн уже бежал в сторону следующих укреплений. В средней баррикаде оставили проход не шире одной повозки, приготовившись тут же его закрыть. Где-то впереди зажигательные снаряды ударили в стену напирающей конницы. Ржание — нет, не ржание — вой раненых лошадей слышен был по всей долине.

Перед средней линией обороны заостренные колья вбили в землю на полосе в сорок футов. И все еще добавляли новые. Оставляли между ними лишь узкую тропку: в несколько футов, с двумя поворотами. К бортам нескольких десятков повозок баррикады продолжали приколачивать новые доски, подпирая их спереди десятками балок. Меекханцы умели учиться на собственных ошибках. Эти повозки уж наверняка не вывернут несколько всадников.

Полковник стоял на первой баррикаде и наблюдал за приближающейся колонной.

— Медленно едут, будто ждут чего-то, — сказал он стоящему рядом лейтенанту.

— Капитан просил передать, что позади — Наездники Бури. — Вестовой произнес это на одном дыхании и замер. Оба офицера повернулись и внимательно взглянули на него. Дарвен-лав-Гласдерн слегка улыбнулся.

— А тихо крадутся эти горцы, верно?

— Истинная правда, господин полковник.

— Ладно, поглядим. Мы и так намеревались покинуть эту баррикаду. — Полковник пнул в один из висящих на борту мехов. — По крайней мере то, что от нее останется.

Сзади рычаги онагров снова грохнули о поперечины, и четыре огненных заряда мелькнули над головами солдат. Попали в середину колонны, живописно плеснув огнем. Визг лошадей перекрыл топот тысяч копыт, но на несколько минут все милостиво заволок дым. Когда он развеялся, колонна стояла, раздавшись в две стороны. В образовавшемся посредине проходе мелькало несколько пеших. Потом к ним подвели коней. Неоседланных, без узды.

— Жереберы… — Лейтенант сглотнул и крикнул: — Быстро! Двигайтесь! Больше дерева!!!

— Слишком далеко, шестьсот ярдов… Надеюсь, что Главеб хорошо промерил расстояние. У него будет не больше двух выстрелов. — Полковник уже не улыбался. — Ну, парень, давай к своему капитану. Скажи ему…

— Приближаются…

С обоих флангов нарастал топот копыт. С места неторопливо сдвинулся и главный отряд, но Вархенн не отрывал взгляда от восьми людей в сером, стоявших посредине. Самый высокий из них подошел к одному из коней, прижал лицо к его шее, погладил по ноздрям. Вдруг мужчина хлопнул животное по крупу, и конь рванулся с места. С каждым мигом он разгонялся: шаг, рысь, галоп. Обогнал голову колонны и вытянулся в диком карьере над землей. А через миг это уже был даже не карьер, но что-то большее — словно конь понес, оседланный стаей демонов. Задрал вверх хвост, вытаращил глаза, выдал неземное, безумное ржание. Топот копыт его заглушил все остальное; казалось, что и целый мир замолчал, а медленно приближающиеся отряды исчезли.

Мужчина же, пославший коня вперед, застыл в странной позе, с руками, вытянутыми вперед, и с полураскрытыми ладонями, словно пустив меж пальцами длинные нити. Внезапно он сжал кулаки и потянул их на себя. Шея коня выгнулась под прямым углом, треснули позвонки, он зарылся головой в землю и перевернулся, мертвый в тот миг уже, когда шаман выполнил свой жест. Рухнул в каких-то двухстах ярдах от баррикады.

Только вот топот не смолк. Наоборот — нарастал, делался сильнее, громче. Вархенн вытаращился, видя тучу пыли, вздымавшуюся над землей там, куда били призрачные копыта. Душа, дух коня, убитого миг назад чарами шамана, продолжала мчаться вперед, прямиком на баррикаду. Прямо на повозку, стоящую рядом…

— Береги-и-ись!!!

Несколько солдат в последний момент отпрыгнули в сторону. Колья, вбитые перед укреплением, брызнули во все стороны, словно пики, рассаженные конской грудью, а в следующий миг что-то грянуло в укрепления. С оглушительным треском тяжелый купеческий фургон, сколоченный так, чтобы перевозить по любой дороге тысячи фунтов товара, взлетел в воздух, вырванный из шеренги. Веревки и цепи, связывавшие его с остальной баррикадой, рвались, словно льняные нити, а доски, гвозди, куски дерева летели во все стороны. Фургон несколько раз перевернулся в воздухе и грохнулся о землю. Остановился только перед линией частокола, защищающего вторую баррикаду.

«Сто футов, — промелькнуло в голове вестового. — Он пролетел больше ста футов… Великая и Милосердная Госпожа!»

В возникшем проломе могло встать шестеро едущих стремя в стремя всадников.

— Еще один!

Второй конь как раз опередил наступающий отряд и вырвался вперед в безумном карьере. В ста ярдах позади него очередной шаман пропускал сквозь пальцы невидимый шнур. Конь летел прямо на повозку, на которой стояли Вархенн и два офицера.

За ними что-то брякнуло, и над баррикадой мелькнула стрела размером с крупный дротик. Ярко окрашенная, прекрасно видная на фоне неба. Где-то в половине расстояния между повозками и громадой армии она достигла вершины дуги и начала снижаться. Одного из бронированных всадников, что как раз проезжал мимо жереберов, словно сдуло с седла.

— Им нужно взять поправку. И лучше, чтобы не промахнулись.

А через мгновение одиннадцать скорпионов выстрелили залпом. Снаряды длиной в пять футов рванули в сторону шаманов. Тот, что держал на невидимой упряжи рвущегося вперед коня, внезапно сложился пополам, прижал руки к животу, упал, дергаясь. Стоящий подле него чародей схватился за бедро, в которое воткнулась тяжелая стрела. В двух из пяти приготовленных в жертву коней тоже попали, один встал на дыбы, затанцевал на задних ногах и свалился на землю, второй рухнул меж всадников, множа хаос и замешательство. Самый высокий из жереберов, тот, кто первым принес коня в жертву, взмахнул руками, отдав какие-то приказы. Ряды тяжелой конницы сомкнулись перед чародеями, заслоняя их собственными телами. Поднялись щиты.

— Ну, жереберов пока что — вон из головы. — Полковник отряхнул какой-то мусор с плаща, поправил щит на ремне. — Остались прочие.

А прочие как раз рванулись в атаку. Сперва с флангов налетела легкая конница, засыпав все стрелами. Вархенн скорчился за бортом, слыша стук снарядов, впивающихся в дерево. Часть из них шла почти вертикально вверх, чтобы потом упасть прямо на солдат. Две стрелы, одна за другой, воткнулись совсем рядом. Еще одна отрикошетила от шлема и скользнула по кольчуге. Вархенн готов был заползти под повозку, если б сумел.

Внезапно кто-то встал над его головой: полковник упер край щита в борт, создавая временную защиту. Второй офицер присоединился к нему. Оказывается, внизу они прятались втроем. По повозкам загромыхали тяжелые сапоги, и через мгновение вся баррикада была облеплена солдатами. Пехота упирала тяжелые щиты точно так же, как ее командир, арбалетчики сидели на корточках подле солдат или прятались под козырьками. Град стрел словно бы стих.

— Арбалетчики! Сейчас!

Двести стрелков выглянули из-за заслонов в миг, когда к баррикаде приближалась лава всадников, чтобы вывернуть повозки. Солдаты дали залп почти в упор, в конскую грудь, целясь именно в лошадей. Несколько десятков скакунов взвизгнули единым голосом и упали, стрелы из тяжелых арбалетов, предназначенные пробивать полный доспех, порой входили в конские тела полностью. После залпа арбалетчики подхватили оружие и бросились в сторону второй баррикады. В битву вступила пехота.

На баррикаде одновременно могло встать не больше роты. Вторая стояла позади, помогая обороняющимся ливнем дротиков. Тяжелые снаряды летели в нападающих, убивая или раня животных и людей. Однако солдатам не удалось сдержать всех атакующих, десятки крюков стукнули о борта, десятки веревок натянулись и мощно рванули. Несколько повозок, ослабленных предыдущей атакой, вывернулись наружу, пехотинцы, которые не успели соскочить, были вырезаны в мгновение ока. В баррикаде образовалось несколько очередных проломов.

Вархенн в этот момент уже отступал вместе с полковником в сторону второй баррикады и мог убедиться в умениях имперской пехоты вблизи. По знаку командира грянул горн, и почти половина солдат покинули баррикаду, бегом бросившись в сторону прохода в частоколе. Рота за ними сомкнулась, выставляя щиты. Горн заиграл снова, и остальные солдаты соскочили с повозок и бросились назад. Стоявшая рота пропустила их и снова сомкнула ряды. Вестовой встал подле полковника, сразу за тройным рядом пехоты. Вторая рота замерла впереди. «Отчего они не отступают?» — успел еще подумать Вархенн в миг, когда внутри появились первые всадники. Длинные копья они держали высоко, по нескольку человек въезжая в проломы. Были на них кольчуги, шлемы и щиты с начертанным знаком тройной молнии, а кони их носили тяжелые, укрепленные металлом кожаные доспехи. Имперская армия уже знала, что знак молнии принадлежит элите кочевников, Наездникам Бури, ближней гвардии Отца Войны всех секохландийских племен. Единственные отряды всадников, которые решались атаковать меекханскую пехоту и разбивали ее во фронт.

Без раздумий всадники бросились на стену щитов. Град дротиков нескольких смел из седел, ранил пару коней, но в следующий миг копья ударили в ростовые щиты. Древки их почти всегда ломались, но сила удара опрокидывала солдат, заставляла отступать, сбивая строй. В возникающие дыры въезжали кони, расталкивая пехоту своим весом, а тяжелые сабли и топоры на длинных рукоятях звенели о шлемы и щиты. Солдатам не хватало пик, копий, рогатин и гизарм, что позволило бы держать всадников на расстоянии. Коротких мечей — для схваток в тесном строю, когда от противника отделяет лишь дыхание, — было недостаточно. Казалось, что пехоту вот-вот припрут к заостренным кольям и вырежут. В пролом баррикады ворвались уже более двухсот всадников и продолжали въезжать все новые.

Полковник сохранял спокойствие. Несколькими экономными движениями он послал вперед с десяток солдат, подперших дрогнувшую было шеренгу. Потом отмахнул в сторону второй баррикады. Брякнули арбалеты. Сотня горящих стрел ударила в повозки покинутой оборонительной линии, куда перед атакой подвесили кувшины или меха. Все они уже были разбиты или продырявлены отступающей пехотой. Сложенные перед повозками купы дерева и сухих веток полыхнули едва ли не мгновенно. Лошади, въезжающие в проломы, ржали, становились на дыбы и отступали перед жаром.

Арбалеты щелкнули снова, и несколько десятков всадников, пойманных внутри горящего полукруга, повалились с седел.

— Щиты! Крыша!

Щиты пехотинцев, стоявших сразу перед лошадьми, пошли вверх. Нападавшие, которые уже должны были думать, что пробились сквозь пехоту, внезапно оказались в ситуации человека, чей конь по брюхо проваливается в зыбучие пески. Щиты пехоты создали ровную поверхность без дыр, куда можно было бы вбить острие, а удары саблей или топором не имели ни шанса проломить преграду. Несколько мгновений Наездники Бури отчаянно лупили в нее, а потом внезапно один, другой, третий конь заржали и свалились на землю. На глазах Вархенна под защитную крышу скользнули двое солдат, держащие вперехват, словно тяжелое копье, дротики. Молниеносно просочились между товарищами, добрались до лошади и нанесли двойной укол, снизу, ниже клепаной брони. Животное захрипело, словно от удивления, фыркнуло красными брызгами, ручей яркой крови заструился из его ноздрей и рта — и пало на землю. Всадник был убит, прежде чем сумел подняться на ноги. Меньше чем в полминуты все кочевники, что успели проломить строй, оказались мертвы. Как и их кони.

— Стена!

Шеренга выровнялась. Солдаты сомкнулись так, что между щитами не вошло бы и острие ножа. Мечи плашмя ударили в толстую оковку верхнего края щита, и более чем из трехсот глоток исторгся яростный вопль, вызов. Семнадцатый полк насчитывал двести лет боевой традиции, был гордостью Восьмого пехотного соединения, и никакие проклятые канальи не смогут считать их мясом, о которое тупят мечи.

Наездники Бури оказались в безвыходной ловушке и, как видно, поняли это. С баррикады их непрерывно осыпали стрелами, метя с расстояния в десяток шагов в явственные на фоне огня силуэты. Сверху, со скал, возносящихся над входом, также обрушивался град снарядов. Каждый миг кто-то из всадников валился на землю — сам или вместе с конем. Отгороженные кольцом полыхающих повозок, они таяли на глазах. Несколько десятков оставшихся наездников метались, пытаясь выскользнуть из ловушки. Проломы в баррикаде были в пару-тройку ярдов шириной, однако перед каждым из них оказались навалены кучи досок и веток, пылавших теперь не хуже повозок. Только там, где первую баррикаду атаковали магией, дерева не было, его сдуло вместе с фургоном. И именно там уцелевшие всадники искали спасения.

Но Дарвен-дав-Гласдерн не намеревался им этого позволить.

— Рота! Вперед! Бегущий град!

Стоящие в первой линии ряды расступились, пропуская вторую роту. Солдаты умело сформировали разомкнутый строй и двинулись в атаку. Первый ряд метнул свои дротики и встал. Второй миновал его, дал залп и также остановился, третий, четвертый и пятый повторили атаку. В миг, когда последняя линия метала дротики, солдаты первой сомкнули щиты и вытащили мечи…

* * *

— Клянусь яйцами Дикого Быка! Не смогу описать этого лучше. Первая линия метает дротики и останавливается, их минует вторая линия, метает и останавливается, их минует третья, метает и останавливается… И так до последнего солдата. «Бегущий град» — так они это называют, и я лишь единожды видел эту штуку собственными глазами, именно у входа в долину Варес. Если хорошо выполнить такой фокус, то последний дротик бросается в миг, когда первый еще летит, и, пока противник успеет встряхнуться и сомкнуть строй, рота сплачивает ряды и ударяет во врага изо всех сил. Так было и там, в день, когда мы показали секохландийцам, что и сами можем быть такими же жестокими и беспощадными, как они…

Кеннет спросил:

— И ты принимал участие в той атаке?

Десятник широко усмехнулся.

— А как же. Шел вперед вместе с полковником: тот командовал второй ротой, прикрывавшей атаку. И ничто не смогло бы меня тогда удержать…

* * *

Солдаты прижали Молний к пролому. На этот раз ситуация перевернулась зеркально, и уже кочевникам было некуда отступать, дорогу закрывала стена огня с единственным узким разрывом, через который они могли отходить лишь по одному, потому что жар, бьющий от пылающих повозок, сужал дорогу буквально до нескольких футов. Град дротиков возымел страшные последствия, всадники и лошади падали, громоздясь путаницей тел, бьющихся в крови и грязи. Из двухсот Наездников Бури осталось едва ли шестьдесят, прочие были мертвы или умирали, но те, что оказались между горящими повозками и стеной из щитов и мечей имперской пехоты, перестали искать пути бегства. Развернули коней и встали напротив атакующих меекханцев. Длинные копья склонились в сторону врага. Солдаты же расталкивали их щитами и подбирались поближе к лошадям.

— Щиты! Крыша!

Щиты взметнулись над головами. Объезженные для битвы кони пытались кусаться или подниматься на дыбы, бить копытами — безрезультатно. Пехотинцы в первой шеренге все силы клали просто на то, чтобы удерживать щиты на нужной высоте, а вторая шеренга тем временем ринулась в атаку. Солдаты шли под щитами товарищей и, добираясь до лошадей, вбивали копья и мечи им в грудь либо подрезали задние ноги. Клепаные доспехи не уберегали от достаточно сильного укола, нанесенного в упор, а кожаные ленты, обернутые вокруг лошадиных ног, не служили преградой для клинков. Ржание и визг коней наверняка можно было слышать и на вершине Лысицы.

В несколько минут весь первый ряд пал на землю, а пехота двинулась вперед, на ходу добивая лошадей и всадников. Вархенн держался позади, зная, что в тесноте и толчее схватки его топор будет лишним. Внезапно все смешалось: пехотинцы, кочевники, животные. Часть всадников, кони которых были ранены, соскочили на землю, чтобы сражаться с противником пешими. Но в схватке, ведомой в толпе и тесноте, меекханская пехота не знала себе равных. Тяжелый щит заслонял пехотинца почти полностью, а из-за него, в молниеносных выпадах, выскакивали клинки мечей. Пехотинцы старались сомкнуть ряды, сократить дистанцию, чтобы невозможно было размахнуться тяжелой длинной саблей или топором. Били щитами, опрокидывая противника или ломая ему кости. Убивали быстро и умело, как могут только профессиональные солдаты. В несколько минут все было кончено.

— Назад! — крикнул лейтенант.

Пехота отступила с поля боя, оставив на окровавленной земле более двух сотен мертвых кочевников. И, насколько можно разобрать, ранеными — в непосредственной стычке — оказалось всего лишь несколько пехотинцев. Когда меекханцам удавалось навязать врагу собственные условия битвы, их подготовка и вооружение превращали всякий отряд в машину для убийства.

Приближался полдень, и пока что победа оставалась за Семнадцатым.

* * *

— Значит, на самом деле ты не сражался?

— В тот раз — нет, господин лейтенант. Просто стоял позади и сжимал топор, как последний дурак. Как я и говорил, скорее мешал бы им, пытаясь войти в толпу и ища место для замаха топором. Впрочем, я и был-то лишь вестовым, а вестовой не лезет в первый ряд. Но, — Велергорф кисло усмехнулся, — я надеялся, что, возможно, представится случай или еще что…

— Кочевники обычно используют своих шаманов.

— Мы тоже об этом задумывались тогда. Каждую минуту ожидали огненного дождя или орды демонов, призванных из-за Мрака. Но теперь-то я уже знаю, отчего они экономили их силы.

— И отчего?

— Жеребер — не просто чародей, это некто вроде нашего великого боевого мага, вроде Венриса Окелана или Йовеля-лес-Креаба. Правильно применяемые в битве, они стоят тысячи тяжеловооруженных воинов. Но потеря любого из них — серьезный удар для армии. А та армия, когда встала на битву против Семнадцатого и Двадцать третьего, имела, говорят, одиннадцать жереберов. Потеряли троих. Потом, в короткой стычке у баррикады, еще двух. Пока у нас оставались скорпионы, а то и вероятный чародей в резерве, се-кохландийский командир не желал их подставлять. Для него меньшей потерей были триста Молний, чем один жеребер.

Десятник потянулся так сильно, что в спине его что-то хрустнуло, и вопросительно глянул на Кеннета.

— Да-да, знаю, Вархенн. Подъем! Выходим через минуту!

Отряд поднялся и встал свободным строем. Пленника поместили во главе группы. Лейтенант оглядел его. Несмотря на без малого получасовой отдых, шпион не выглядел вполне пришедшим в себя.

— Начнем помаленьку. Бегом до Перепутья, — решил лейтенант.

Их ждали три мили пути. Солдаты моментально окружили Велергорфа.

* * *

— Хорошо управились.

Черный Капитан сидел там же, где Вархенн его оставил, отправившись выполнять приказы. В руках он все еще сжимал арбалет.

— Лучше, чем я ожидал, — сказал вестовому. — Станут защищать вторую баррикаду?

— Так сказал полковник. И просил передать, что будет благодарен за каждую стрелу, которую мы пошлем. А еще, по его мнению, беженцы все еще слишком медленно поднимаются наверх.

— А дословно?

Вархенн, смущенный, опустил взгляд.

— Сказал: «Передай своему капитану, чтобы стреляли всем, что у него есть, даже если придется использовать собственные черепушки. Ага, и скажи ему, что те, на дороге, сделали, похоже, перерыв на обед», — процитировал вестовой.

— Хорошо. — Короткая, холодная усмешка искривила губы капитана. — Я послал на Лысицу всех людей, у которых нет арбалетов на руках. Подгоним их. Ступай-ка сюда.

Вархенн подошел к краю скалы.

— Смотри.

Первая баррикада медленно догорала. Вокруг нее громоздились кучи трупов, взрытая копытами земля выглядела как свежевспаханное поле, на котором как раз взошел странный урожай: стрелы луков и арбалетов и дротики. По внутренней стороне огненного полукруга несколько десятков солдат поспешно снимали сей урожай, вырывая наконечники из земли и тел. В меекханской армии каждый снаряд использовался столько раз, сколько это было возможно.

— Не туда. На них.

Вархенн оторвал взгляд от суеты солдат и глянул дальше. Кочевники готовились к очередной атаке. И на этот раз было понятно, что они подходят к делу со всей серьезностью. Разделялись на четкие отряды, на глаз человек по тысяче, между которыми то и дело сновали гонцы. Как минимум три группы по нескольку сотен человек направлялись в сторону ближайшего леса; посредине армии, внутри пустого пространства, что-то обсуждали около двадцати всадников.

— Сын Войны, несколько его советников и, если меня не подводит зрение, жереберы. Уже знают, что не возьмут врата долины с ходу, а потому готовятся к битве всерьез. Если полагаешь, что предыдущая атака была сильной, то посмотришь, что здесь будет твориться через час.

— Зачем они это делают? В смысле, господин капитан, зачем они вообще сюда лезут? У них ведь вся провинция в руках…

Кавер Монель сплюнул сквозь зубы:

— Дерьмо у них в руках. Я тут поговорил с парой старост и бургомистров. Те пожары, которые мы видели, — это не кочевники. Их зажгли мы. Приказ губернатора: отступая, оставлять им руины и пепелища. Беженцы уничтожили все, что не смогли унести с собой.

Свезли в эту долину все свое добро, золото, серебро, драгоценности и ткани, привели лучшие свои племенные стада. Наверняка за нашей спиной нынче больше богатств, чем в императорской сокровищнице. А они, — кивнул он в сторону готовящейся к битве армии, — прекрасно об этом знают. И видят, как все это утекает от них за Малый хребет. Им необходимо еще до темноты захватить долину.

— Не захватят.

Взгляд командира скользнул по лицу парня.

— Ты был внизу и охвачен теперь горячкой боя, да? Ты пережил первую стычку без царапины, и тебе кажется, что так будет вечно? Кое-что скажу тебе, парень. Эти солдаты внизу сперва маршировали всю ночь и весь день, чтобы сюда добраться, следующую ночь окапывались без минутки отдыха, а нынче с самого утра сражаются. Они уже смертельно устали, а к вечеру будут мертвы. Се-кохландийцы не простят им, станут атаковать раз за разом, пока пехота от усталости не сможет поднять мечи и щиты. И тогда, возможно, ты таки окропишь железо кровью. А теперь — лети к полковнику и скажи ему, что с этого момента у него не будет ни минуты передышки. А потом отыщи лейтенанта Кавацра и вели ему поторопиться. Даже если придется погонять людей кнутом. И отыщи того чародея, пусть проверит, как идет резня скота. Проклятие… Мне бы еще с пару вестовых, а есть только ты. Здесь каждый арбалет, а у входа в долину — каждая пара рук — просто необходимы… Ну ничего, пока что хватит. Бегом!

— Так точно!

* * *

Десятник замолчал, но как-то никто и не думал его подгонять. Некоторое время они маршировали в молчании.

— Резня, — пробормотал он наконец. — Резня, которая шла у входа в долину, была ничто по сравнению с тем, что происходило в ее глубине. Весь скот согнали в одно место, и около ста человек с топорами и тяжелыми ножами шагали по щиколотки в липкой от крови грязи, убивая животных одно за другим. Перерезали горла, разрубали головы и шли дальше, оставляя на земле еще подрагивающие трупы. Эти люди… у них были мертвые лица. Не думаю, чтобы хоть кто-то из них хорошо спал несколько следующих месяцев. А овцы, коровы и козы, вместо того чтобы разбегаться во все стороны, стояли, ошеломленные, и гадили под себя от страха. И пусть никто, не видевший этого, не улыбается глупо. Животные словно онемели от ужаса, как если бы круг крови и тел, который припирал их к скальной стене, обладал какими-то магическими свойствами и делал бегство невозможным. А впрочем, может, так оно и было? Всем заправлял чародей, и его небесного цвета одеяния были почти по пояс забрызганы кровью. Увидев меня, он лишь махнул рукою и приказал убираться прочь. Если хоть когда-нибудь увидите такое выражение глаз у чародея, то поймете: с ним невозможно спорить. Мне казалось, что воздух вокруг него танцует и вихрится. Смрад крови, желчи и дерьма почти не давал дышать… Я сбежал оттуда так быстро, как сумел.

Кеннет осмотрелся. Через какие-то полмили были Перепутья, где отходила дорога на восток. Оттуда до Белендена было совсем близко.

— Тем временем продолжался подъем. — Вархенн усмехнулся одними губами. — Ну не совсем. На узкую, идущую откосами дорогу всходили несколько десятков тысяч человек. Селяне, купцы, ремесленники, дворяне. Наверное, впервые в жизни все были равны в правах и обязанностях. Имели лишь одно право: идти вверх — и одну обязанность: идти вверх. Откосы были завалены тюками и мешками, что оказались слишком тяжелы, чтобы их нести. Люди ругались, плакали, бормотали себе под нос, но восходили — друг за другом. А толчея и теснота… Доныне рассказывают легенды о некоем купце, который умер по дороге, но, мол, теснота была столь велика, что он не упал, а оказался вынесен человеческой рекой на самую вершину и только там рухнул на землю. С той поры, как люди избавились от повозок, скорость их возросла вдвое, но все равно добрая половина беженцев все еще толпилась у подножия Лысицы. Я даже не попытался передать приказ капитана. Сам император не заставил бы их взбираться быстрее…

Десятник поправил пояс с топором, глаза его потемнели, а на покрытом сине-черными татуировками лбу появились морщины.

— И, пока я был у горы, началась очередная атака. Та, которая обещала стать серьезной…

* * *

Рычаги онагров ударили в поперечные балки, и четыре горящих кувшина мелькнули над баррикадой. Сразу же после брякнули скорпионы. Машины подпрыгнули на своих позициях, и тут же их обступили артиллеристы. Заскрипели натягиваемые веревки. С первого же взгляда становилось понятно, что их обслуга ничем не уступает в умении пехоте: ни один взмах, ни одно движение, жест не были бессмысленными, все находились на своих местах и действовали как слаженный механизм.

По крайней мере так это выглядело для молодого вестового Горной Стражи.

Прежде чем он успел преодолеть треть обратной дороги, машины дали следующий залп. Когда отыскал командира Семнадцатого — третий. Все с точностью до удара сердца. Полковник обронил несколько фраз и отослал мальчишку наверх. Роль вестового оказывалась адски мучительной.

Он ухватился за веревку и начал подъем, раздумывая, сколько еще раз сегодня ему придется подниматься и спускаться этой дорогой.

Наверху его встретил град стрел. Кочевники сориентировались, что на скалах подле входа засели некие стрелки. Если кто и рассчитывал, что сто футов высоты сохранят солдат от стрел, то композитные тугие луки всадников развеяли эти надежды. Стрелы летели в небо так высоко, что почти исчезали с глаз. На миг повисали неподвижно, после чего неторопливо поворачивали и падали к земле, наращивая скорость. Десятки стрел с десятков луков каждую секунду. Стражники искали укрытия под рахитичными деревьями, между скалами, вползали в любую щель. Те, у кого были щиты, могли считать себя счастливчиками.

Но Горная Стража продолжала сражаться. Арбалеты регулярно натягивались, что ни миг, то несколько, а то и с десяток солдат высовывались из укрытий и стреляли. Визг и ржание лошадей свидетельствовали, что — вполне точно.

Капитан лежал у самого края скальной стены и наблюдал за битвой, совершенно игнорируя падающие вокруг стрелы. Вархенн коротко отрапортовал.

— Я так и думал. Что в точности сказал тот пехотинец?

— Передай своему командиру, что я знаю, и пусть меня не учит. И что, когда проломят вторую баррикаду, он должен отступить, это приказ.

— Когда проломят, да? Нет — если проломят. И он начинает отдавать мне приказы… Он и вправду уже ступил на Дорогу Сна. Как видно, отсюда и его отвага. Гляди.

Вестовой лег рядом, хотя все в нем вопило, что лежа он увеличивает вероятность попадания стрелы. Но позабыл о том, едва глянув вниз.

Легкая кавалерия сгруппировались на флангах, главным образом обстреливая Стражу на скалах. Тем временем в центре продолжались приготовления. Кочевники совершенно игнорировали выстрелы машин — просто время от времени кувшины взрывались огнем или залп из скорпионов прошивал их ряды. Они же стояли на месте твердо, словно лучшие отряды империи.

— А они хороши. — Капитан кивнул, неохотно признавая правду. — Пара-другая машин их не испугает.

Внезапно в центре заклокотало, и во главе се-кохландийской армии появились сотни пеших, несущих перед собой вязанки фашин. Потом побежали вперед.

— Будут атаковать пешим строем. И они уже установили граничную дистанцию.

— Чего?

— «Чего, господин капитан?», стражник. Не забывай о формальностях. Дистанцию выстрела из скорпиона. Все они стреляют полого, к тому же — над двумя баррикадами. Это значит, что снаряды их не могут упасть дальше трехсот — четырехсот ярдов. Минимальное же расстояние для онагров — сто пятьдесят ярдов, разве что рискнут попасть в собственных солдат. Когда эти дикари приблизятся на такую дистанцию, нам останутся только арбалеты.

Атакующие пешим ходом кочевники двигались быстро и, по мере того как приближались к остаткам первой баррикады, смыкали строй. Когда были ярдах в трехстах от укреплений, получили залп из тяжелых арбалетов. Без видимого результата.

— Рано, проклятие, рано. Готов поспорить, что эти, в первом ряду, одеты в два-три кожаных доспеха поверх кольчуги. Даже если стрела пройдет сквозь фашины, ей не хватит сил, чтобы пробить такой панцирь. Они три года сражаются с имперской пехотой и кое-чему успели научиться.

Наступающие одолели еще сотню ярдов. Теперь шли спокойно, плечом к плечу. Четыре пылающих кувшина взорвались в колонне, собирая свой урожай, но пролом заполнился в несколько мгновений. Сто пятьдесят ярдов.

Очередной залп ударил в стену связанных вместе веток. На этот раз несколько атакующих споткнулись, упустили вязанки, опрокинулись. Тут же их заменили другие, и по неслышному наверху сигналу вся колонна бегом бросилась вперед. В миг, когда одолели линию первой сожженной баррикады, получили последний залп, но это уже не имело значения. Около тысячи кочевников кинулись в сторону прохода, из тысяч глоток исторгся дикий рев. В несколько ударов сердца они оказались у второй линии обороны и, прикрываясь фашинами, принялись рубить и выворачивать колья. За первой линией атакующих появились лучники, лупящие с расстояния нескольких десятков шагов прямо по баррикаде. Всякий солдат, что выставил бы из-за защиты голову, потерял бы ее. На несколько минут напор атакующих отобрал у меекханских солдат инициативу.

Среди защитников началось движение, арбалетчики покинули позиции, уступая место пехоте. Эта баррикада была самой важной, она имела всего шагов семьдесят длины, потому на повозках заняла позицию лишь половина роты. Более двухсот пятидесяти остальных пехотинцев встали в тылу. Сверху линия их казалась жалко тонкой по сравнению с клубящейся по ту сторону толпой.

Двинулась вторая волна кочевников, вооруженная примитивными лестницами. Эти, поскольку обстрел с баррикады несколько утих, даже не несли щитов, чем весьма облегчили задачу стрелкам из Горной Стражи. Их стрелы валили одного се-кохландийца за другим, но на месте всякого убитого появлялись двое других. Вархенн посмотрел вдаль и тихонько вздохнул. Гигантская армия, что стояла перед долиной, казалась совершенно неубывающей.

— Три тысячи, не более, — бормотал капитан. — Столько они отправили в атаку. Наверняка у них в резерве множество всадников, которые, едва баррикада падет, двинутся вперед, чтобы ворваться в долину и отрезать дорогу наверх. Стоят и ждут, чтобы начать захватывать добычу. Вот проклятие! Арбалеты слишком медленны. Руку бы отдал за три сотни хороших лучников!

Вторая линия кочевников добралась до баррикады и подперла атакующих. Большинство кольев были уже вырваны или выкорчеваны, и через миг штук тридцать лестниц стукнули о борта повозок. И это словно стало сигналом — молчащая до той поры баррикада ожила. Стоящие в резерве пехотинцы послали поверх нее тучу дротиков, потом вторую и третью. С такого расстояния тяжелые снаряды пробивали кожаный доспех се-кохландийцев навылет. Толпа атакующих заклубилась, вскипела, рыкнула единым звуком. Солдаты, стоявшие на повозках, высунулись из-за бортов и метнули дротики — прямо в лица нападающим. Почти все взбиравшиеся на лестницы враги были сметены вниз. Лучники, поддерживавшие атаку, даже не успели выстрелить во врага.

В тот самый миг щелкнули замки онагра, и горящий снаряд, медленно, лениво проплыл, вычерчивая низкую дугу, в воздухе и, едва не задев за верх баррикады, разбился в десятке шагов от нее. Огонь поглотил как мертвых, так и живых.

Этого оказалось слишком — атакующие сломались. Се-кохландийцы отскочили от связанных повозок и, преследуемые стрелами, бросились наутек. Сразу за ними отступила и обстреливающая скалы легкая кавалерия. Они получили минуту передышки.

— Неплохой выстрел… — Кавер Монель встал, небрежным движением отряхнул штаны. — Накрутили машины в треть силы. Хорошая шутка, но, как я и говорил, отчаянная. На три выстрела как минимум один наверняка попадет в баррикаду, поскольку не удастся хорошенько прицелиться. Слишком уж рисковали эти проклятущие артиллеристы. Скажи полковнику, что раненых он может отправить наверх вне очереди.

* * *

Они миновали Перепутья трусцой, вызвав интерес у нескольких едущих телегами селян. Кеннет красноречивым жестом указал на свой плащ, обрезая их желание задавать вопросы. Приближался вечер. До Белендена отсюда был неполный час марша, и лейтенант решил, что неплохо будет войти в город после заката, чтобы к их пленнику не присматривалось слишком много любопытных глаз.

— Ша-а-агом!

Они пошли медленнее. Отряд моментально собрался подле Велергорфа.

— А что было дальше? Я слышал от отца, что ни один из Семнадцатого не поднялся на перевал… — Волк позволил себе по-неуставному опустить чин.

— Потому что ни один и не поднялся. — Велергорф смотрел куда-то вдаль, лицо его сделалось хмурым. — У них тогда было уже с полсотни раненых, главным образом от стрел и дротиков, но все твердо стояли на том, что могут еще сражаться. Что-то в них тогда вошло, говорю вам: я смотрел им в глаза и видел там только спокойствие. Не страх, не отчаяние и не проклятущую, глупую и высокомерную отвагу, но спокойствие и волю. Они знали, что погибнут, и знали, что смертью своей купят время остальным, и приняли это без размышлений. Я видел, как те, кто не встал на баррикаде, смеются и шутят, как делают вдох-другой, пьют, едят, поправляют оружие и доспехи. И я знал, что о них разобьется и следующая атака, потому что те, кто против них стоял, хоть и были прекрасными воинами, не обладали и каплей такой обреченности. Кочевники шли за добычей и пленниками, но, чтобы насладиться тем и другим, им пришлось бы пережить битву. И тогда я понял, что это значит — быть жителем империи, и как южанам удалось ее выстроить. С того момента я никогда никому не разбивал головы, если называли меня меекханцем. Самое большее — расквашивал нос.

Он усмехнулся насмешливо, но сразу же сделался серьезен.

— Это была первая серьезная атака, но за ней пошли и следующие. И я был прав: откатывались ни с чем одна за другой. Я никогда не видел и наверняка никогда уже не увижу ничего подобного: эти проклятые пехотинцы стояли, словно скала, и рубили, резали, кололи без передышки. Баррикаду они выстроили исключительно крепкую, со всех сторон присыпали повозки землей, подперли балками. Когда у них закончились дротики, метали камни. Когда один из отчаянных натисков все же прорвался сквозь баррикаду, они пошли в контратаку, отбили ее и встали там снова. Полдня сражались, словно стая демонов, а мы могли только стоять и смотреть, потому что Дарвен-лас-Тласдерн, тот их проклятущий полковник, не соглашался, чтобы мы сошли вниз, хотя стрелы у нас закончились уже довольно давно и мы могли лишь метать камни.

Кеннет усмехнулся.

— Черный Капитан был недоволен, верно?

— Хватит и того, что скажу: большую часть времени он скалился. Был готов послать в бой всех имевшихся у него людей, потому что ряды Семнадцатого таяли на глазах. Ко второй половине дня из тяжелой пехоты на ногах осталось только двести солдат. Арбалетчиков — чуть больше сотни, но это значения не имело, потому что стрелы закончились и у них. Даже артиллеристы потеряли пару десятков человек. Пространство на двести шагов перед баррикадой было так нашпиговано стрелами, что люди ходили по ним словно по жнивью. А у нас, в четырех ротах, оставалось едва ли с десяток лучников, от которых все равно не было никакого толку, поскольку от постоянной стрельбы пальцы у них кровоточили.

Десятник тяжело вздохнул и замолчал. На этот раз его никто не подгонял.

— А беженцы все еще продолжали подниматься. Всю половину дня, без минутки отдыха, шагали и шагали. Я разговаривал потом со многими людьми, которые шли той дорогой. Говорили, что сверху все было прекрасно видно. Баррикады, солдат, неисчислимую армию у врат долины. И штурмы, один за другим. Ветер доносил отзвуки битвы до самой вершины горы, и те, кто уже взошел на Лысицу, останавливались и смотрели, и даже солдаты не могли заставить их уйти, сдвигали их с места только очередные группы беженцев. И на самой дороге тишина была — словно в похоронной процессии. Никто не стонал, никто не жаловался. За полдень, когда у подножия горы осталось всего несколько тысяч человек, когда закончилась резня скота, се-кохландийцы наконец-то захватили баррикаду. Захватили ее так же, как мы избавились от первой. Огнем.

* * *

Эта атака отличалась от предыдущих, что было заметно уже по тому, как они в нее отправлялись. Не заслонялись ни щитами, ни фашинами, потому что вот уже долгое время баррикада не приветствовала их губительными залпами из арбалетов, да и стоящие позади машины стреляли реже, явно пытаясь беречь заряды. Пешие появились едва ли не вдоль всех порядков атакующей армии, но всего лишь в трех шеренгах. Только лучники. Приблизились к баррикаде на сто шагов и встали, сплотив ряды. Три ровных, отделенных друг от друга несколькими шагами полукруга. Между ними заняли место несколько десятков человек с горящими факелами.

— Огонь, — пробормотал Кавер Монель. — Наконец-то до них дошло.

Огненная линия пробежала вдоль рядов, натянулись луки. Три светящиеся волны полетели в сторону баррикады.

Горящая стрела в полете издает звук, какого не услышишь больше нигде в мире. Когда же летят тысячи таких стрел, кажется, что дракон вздыхает, втягивая воздух пастью, в которой уже горит неугасимый пламень. Вархенн считал драконов созданиями из легенд, из мрачных времен Войн Богов — но именно так ему тогда и казалось. Чудовище готовится испепелить мир.

Наконечники ударили в дерево, раздалось шипение и треск пламени. В несколько минут вся внешняя сторона баррикады загорелась. Стояли в ней купеческие фургоны из толстых, хорошо высушенных и просмоленных досок, которые должны были защитить от дождя и снега. Огонь любит такое дерево сильнее всего в мире.

Кочевники не довольствовались одним залпом, продолжали стрелять в баррикаду и над ней, словно хотели спалить все окрест. Через миг загорелись древки стрел, воткнувшихся в землю, заполыхали и повозки в последней, все еще не законченной баррикаде, а несколько стрел долетели даже до машин. Щиты стоявшей в резерве пехоты украсились горящими древками. А потом солдаты после неслышного наверху приказа принялись отступать в сторону прохода в последнем укреплении. Те, что стояли на средней баррикаде, выждали еще минутку и отправились следом. Стены их укрепления пылали, словно внутри печки, а вся конструкция шипела и тряслась под ногами. Они уже не могли ничего поделать.

— Спускаемся. — Черный Капитан широко, от уха до уха, осклабился. — Кажется, парень, ты еще сегодня успеешь омыть железо в крови.

Он встал.

— Вниз! Все вниз!!!

Почти двести стражников бросились к веревкам. Съезжали по ним так быстро, как только и умела Горная Стража. Меньше чем в пять минут обе роты встали за внутренней баррикадой. Кавер Монель отыскал стоящего к нему спиной полковника.

— Она будет гореть с полчаса, — начал он без экивоков, — потому, полагаю…

Командир Семнадцатого повернулся, и капитан замолчал на полуслове. Вархенн тихо застонал. Левая глазница Дарвена-лав-Гласдерна пугала пустотой, должно быть, горящая стрела ударила чуть пониже края шлема, когда он поворачивал голову вправо. Сломала кость у глазницы, пробила глаз и наверняка полетела дальше. Кожа на левой половине лица почернела и покрылась пузырями.

Заметив их, полковник скривился в жуткой полуусмешке.

— Наверняка это уменьшит выбор невест до тех, кто слеп от рождения, — прохрипел он. — Но, по крайней мере, мне не придется слишком уж капризничать.

Черный Капитан стоял неподвижно, а потом — молодой вестовой заморгал от удивления — вытянулся в струнку и отдал честь.

— Капитан Кавер Монель готов принять командование, — сказал он тихо.

Гримаса пехотинца сделалась резче, правый глаз блеснул издевкой.

— Я должен отдать моих солдат какому-то полудикому горцу? Тебе сперва придется меня убить.

Целое мгновение казалось, что капитан начнет спорить. Но он только пожал плечами.

— Мне пришлось бы занимать место в слишком длинной очереди. Что теперь? Полагаю, нам стоило бы присоединиться к веселью здесь, внизу…

Полковник вздохнул.

— А как вы, капитан, думаете, почему я до этого времени приказывал вам оставаться подальше? Потому что нам нужны будут солдаты, что удержат дорогу наверх. Когда мы все уже дадим себя здесь поубивать, се-кохландийцы могут захватить Лысицу. А это значит, что все провинции между Малым и Большим хребтами окажутся открыты для них. Мы потеряем весь Север, с шахтами, плавильнями и ремесленниками. А там производят половину стали империи и две трети ее доспехов. Это будет конец войны. Поэтому я хочу, чтобы вы и ваши люди прикрыли дорогу. Четыреста солдат удержат ее без труда.

— Еще не все взошли наверх, осталось несколько тысяч. Два-три часа и…

Полковник прервал его, вскинув ладонь.

— Мы дадим вам эти два часа. Два — наверняка, больше не смогу обещать, оттого, господин капитан, вам стоит поторопить оставшихся. Те, кто останутся, могут винить только себя. Приступить!

* * *

— Ты шутишь. — Кеннет широко ощерился. — А Черный, что же, развернулся и приступил?

Вархенн Велергорф не ответил на усмешку.

— Да, господин лейтенант. Развернулся и приступил. И я вместе с ним. Как и обе наши роты. Такова была роль Горной Стражи в обороне долины Варес — немного пострелять из арбалетов и загнать шестьдесят тысяч людей на Лысицу. А потом развернуться и уйти, потому что тот проклятущий пехотинец был прав. Если бы мы дали себя поубивать там, то кочевники могли бы взойти на перевал. Толпа перепуганных купцов, селян и горсточка дворян наверняка бы его не защитили. И, боги, ведь мы после даже молились, чтобы они попытались туда взойти. Когда уже все закончилось, мы встали на дороге, на заторах из перевернутых повозок и стволов деревьев, и молились Реагвиру, Сетрену и прочим ублюдкам, которые именуют себя Господами Битв, чтобы они отобрали у кочевников разум и бросили их в атаку. Но они…

— Торопишься. Рассказывай обо всем по порядку.

— Хорошо, господин лейтенант. То, что они готовятся к смерти, я понял, только когда увидел, как артиллеристы принимаются рубить свои машины, обливать их остатками зажигательной смеси и поджигать. А потом — берут щиты и мечи у мертвых и встают в строй. Всего, считая с остатками роты арбалетчиков, осталось их человек триста. И, пожалуй, ни один из них не вышел из схватки без ран. Я видел их вблизи: прорванные кольчуги, гнутые шлемы, кое-как затянутая перевязь, пропитанные красным повязки, кровь, сочащаяся из ран. Они не обращали на это внимания. Щиты их были так утыканы наконечниками стрел, что наверняка весили вдвое больше обычного. Но и это им совершенно не мешало. Когда становились напротив прогорающей баррикады, в глазах их вспыхивали пламя и гордость. Можете смеяться, но именно так подсказывает мне память. Пламя и гордость. Гора мертвых по ту сторону догорающих повозок достигала в вышину роста высокого мужчины, предполье же так густо усевали тела людей и лошадей, что можно было бы пройти по трупам ярдов двести, прежде чем человек ступил бы на землю. В углублениях и канавах вдоль дороги кровь стояла по щиколотку. Земля уже не желала ее пить. И все это — была их работа. Они защитили вход в долину, выстояв против атак целой армии, — и дали всем время. Никто на их месте не сумел бы сделать большего.

Он замолчал, словно не зная, что еще сказать.

— Нам бы это наверняка не удалось, — тихо произнес он наконец. — Даже будь там целый полк в полном составе, тысяча людей, — он не удержал бы позиции почти целый день. Не такому нас учили. А если вы думаете, что солдаты показали уже все, что могли, то ошибаетесь.

* * *

У подножия горы находилось еще около двух тысяч гражданских. Остатки той армии беженцев, что стояла в долине еще вчера. Лейтенант Аннавер Гирвен, командующий третьей ротой, сделал все что мог. Вот уже некоторое время он не позволял брать с собой наверх ничего, кроме небольшого узелка и малого запаса воды и пищи. Не церемонясь, приказывал бросать на землю тюки, если считал, что тяжесть их замедлит движение. Выжимал из людей все силы, любыми способами, разве что не колол отстающих мечом.

Командира он приветствовал коротким кивком.

— Через два часа взойдут последние беженцы. Нужно ли нам готовиться к обороне прохода?

— У тебя час, чтобы их туда загнать. — Черный Капитан огляделся вокруг. — Потом втащите на дорогу столько пустых повозок, сколько сумеете, и на каждом повороте выстроите из них баррикаду. Начиная с третьего сверху. Остальные повозки мы подтянем сюда и подожжем. Где чародей?

Барен-кла-Вердонелл вышел из толпы. Одежды его по пояс были пропитаны подсыхающей кровью, лицо напоминало маску. Он даже не моргнул при их появлении.

— Остальные к нам не присоединятся, верно?

— Откуда…

— Слышу. Они напевают «Светлую дорогу», это старая песня, с юга империи, солдаты поют ее, когда идут на смерть. Будут сражаться до конца.

— То есть довольно недолго, — безразлично пробормотал капитан, а Вархенн почти возненавидел его в тот миг. — Они обещали мне два часа, и было бы лучше, сдержи этот сукин сын свое слово. Вы ведь до сих пор не использовали свою силу, мастер, я прав?

Это «мастер» прозвучало почти оскорбительно.

— Правы.

— Мы бы хотели создать запорный вал из огня, чтобы конница не наседала нам на пятки, но разгореться он должен быстро.

Чародей кивнул:

— Я помогу.

Обе роты принялись стягивать поближе брошенные повозки. Те, на которых лежали легковоспламеняющиеся вещи вроде мебели или одежды, притаскивали вместе с грузом. Остальные опорожняли, при случае уничтожая все, что могло представлять для всадников хоть какую-то ценность. В пыль били бесценные зеркала, стекло, фарфор, выливали бочки вина, разбивали любую мелочь, которую владельцы не решались уничтожить. Согласно приказу, се-кохландийцы должны были получить долину, наполненную трупами и золой. Менее чем за полчаса у подножия громоздилось около сотни повозок.

— Баррикада догорает, — сказал чародей. — Сейчас начнется последняя атака.

— Кто идет?

— Бряцанье кольчуг, много железа. Конские копыта. Молнии. Хотят прорваться одним ударом.

Капитан прищурился, пытаясь хоть что-то различить. Дым догорающей баррикады и пылающих машин заслонял вид.

— Вархенн! Наверх! Может, оттуда лучше получится разглядеть. Дашь мне знать, когда они проломят оборону. Сразу же.

Вестовой стремглав ринулся взбираться на скалу. Здесь было не слишком отвесно, потому он довольно быстро достиг уровня третьего поворота. Повернулся. Легкий ветерок, союзник всех наблюдателей, как раз повеял к выходу из долины, разгоняя дым, а потому Вархенн отчетливо увидел первое столкновение. Около тысячи тяжеловооруженных всадников, сформировав мощный клин, перелились через остатки первой баррикады, почти перелетели пепелище, оставшееся на месте баррикады второй, и — склонив копья — ударили в узкий строй пехоты.

Шеренга выгнулась, центр ее оказался прорван, такая масса всадников — это было чересчур для солдат, которые сражались день напролет. Еще мгновение, доля секунды — и обороняющиеся распадутся на малые группы и будут вырезаны до последнего человека. И тогда — Велергорф запомнил эту картину до конца дней — клин остановился. Навершие его завязло, словно клинок, воткнутый в смоляную голову. Задние ряды напирали, но это создавало лишь толчею и замешательство. Меекханская пехота стояла под напором невообразимой массы, ее кололи и рубили, но она не отступала ни на шаг. Пролом в центре строя затянуло, шеренга сомкнулась, напряглась. А потом… Раздавшийся рык было слышно даже на перевале. И оба крыла узкой линии пехоты вдруг двинулись вперед, сцепились с остановившимся клином, и началась резня. Они контратаковали, охваченные неожиданной яростью, убивая как людей, так и лошадей, а кочевники, которые надеялись уже на легкую победу, начали нести потери.

Внутри клина было так тесно, что наездники не могли использовать свои любимые копья, им остались только сабли и топоры. А в сражении на короткой дистанции с меекханской пехотой никто не мог сравниться. Несколько минут заблокированный отряд толокся на месте, сражаясь и умирая в борьбе с врагом, который смерти не боялся, и вдруг… задние ряды задрожали, по ним прошла странная волна, и они бросились наутек. Бежали, отрываясь целыми группами, бросив раненых и погибающих товарищей, неспособные сопротивляться безумцам. Только последний отряд, тонкая шеренга коней и наездников, не имела и шанса: его строй внезапно перемешался с атакующей пехотой, животные и люди валились на окровавленную землю, нескольких последних всадников стянули с седел и убили.

И установилась тишина.

Вархенн протер глаза, не в силах поверить, сколь немного солдат все еще остается на ногах. Сто, может — сто двадцать. Потом еще несколько их поднялось, шатаясь, с земли и присоединилось к истончившейся шеренге. Они выровнялись и сомкнули щиты. Перед ними разгромленный отряд Наездников Бури гнал скакунов в сторону своих главных сил. Остатки Семнадцатого заняли позицию у входа в долину и закрыли ее стеной ростовых щитов. Стеной толщиной в одного человека. Ни малейшего шанса выстоять в следующей атаке у них не было.

А следующая атака уже начиналась. Большая часть Наездников Бури поворотила коней и ехала теперь назад. В конце концов, это ведь была гвардия Отца Войны, и у нее тоже имелась своя гордость. Несколько сотен конных обрушились на остатки меекханской пехоты.

И внезапно, подчиняясь негласному приказу, защитный строй свернулся на флангах, и прежде, чем конница приблизилась на расстояние нескольких десятков ярдов, на входе стоял защитный круг. Около шести десятков тяжеловооруженных — снаружи, остальные — внутри. Бронированный круг. Конница, воя, бросилась на меек-ханцев и сомкнулась вокруг их построения. Копья ударяли в поисках щели в стене щитов, сабли и топоры били в шлемы, кони брыкались, пытаясь вторгнуться внутрь. Через минуту пепел и сажа, вознесшиеся с земли, заслонили всю картину. Вархенн не стал ждать очередного порыва ветра и стремглав сбежал к капитану.

— Сколько еще? — спросил Черный, но ему хватило просто увидеть лицо вестового. — Конец! Они пробились! Все наверх!

Последние из беженцев побежали на дорогу, и вся их колонна ускорилась — что еще миг назад казалось невозможным. Стражники готовили оружие.

А звон стали о сталь, рычание людей, визг лошадей не затихали ни на миг.

Солдаты замерли, напряженно вглядываясь в тучу пыли, что скрыла вход в долину. В любой миг ожидали увидеть вырывающийся из нее лес се-кохландийских копий. У подножия уже выстроили огромный завал из повозок, мебели, одежд — всего, что беженцы не могли забрать с собой наверх. Несколько солдат ожидали там с факелами в руках. Подожженный, завал должен был дать им еще немного времени, отгородив от погони.

А звон стали о сталь не стихал, и от входа в долину вместо радостных криков победителей неслись стоны, неясные вопли, терзающее уши ржание коней.

Вархенн оглянулся. Конец колонны уже добрался до поворота. За беженцами шагали несколько солдат, чьим заданием было поддерживать необходимую скорость беглецов.

А звон стали о сталь, казалось, усилился, становился все яростней, пока не слился в протяжный звук, заглушивший все: крики людей, визг животных, топот копыт.

И внезапно его перекрыл крик страха, смешанный с яростью и гневом. А потом звон железа стих, заглушенный сотнями бьющих в землю копыт.

Но из тучи пыли не выехали шеренги всадников.

Прошло некоторое время, пока кто-то не произнес:

— Отбросили их. — В голосе чародея было слышно нечто большее, чем удивление. — Милостивая Госпожа, Защитница Страждущих, Молнии бегут. Кто такие эти солдаты?

— Проклятущие дурни, — прохрипел Черный Капитан и сплюнул. — Никто более.

Солдаты зашевелились, будто с них сняли заклятие. Несколько глянули на своего командира, скривившись. Стояла тишина.

— Заткнулись бы вы, господин капитан, — оборвал ее Вархенн, удивляясь собственному спокойствию, удивляясь отваге и тому, что руки на рукояти топора уже не дрожат. — Они остались там, а мы — стоим здесь, они мертвы, а мы — живы, и тут больше нечего говорить. И когда падет последний из них, мы подожжем завал и поднимемся наверх.

* * *

— В это не поверю.

— Во что, господин лейтенант?

Кеннет чуть улыбнулся, осматриваясь. Они приближались к Белендену, через несколько минут должны были миновать спуск с Лысицы и несколько гигантских курганов, насыпанных у ее подножия. Хавен Рицв уже некоторое время подбрасывал в ладони найденный в ручье камень. Шпион выглядел смирившимся с судьбой, шел быстро, с головой, опущенной так, чтобы волосы заслоняли ему лицо. Молчал.

— Ну ладно, я поверю, что они выстояли большую часть дня, поверю, что восемьсот человек задержали тридцати-, а то и сорокатысячную армию, поверю, что вы загнали на гору шестьдесят тысяч беженцев, и поверю даже в то, что солдаты сумели отразить две атаки Молний, просто стоя за стеной щитов, понимаешь?

Велергорф смерил его взглядом.

— Потому что все это истинная правда.

— Разумеется. Но в то, что ты приказал заткнуться Черному Капитану и выжил, я не поверю ни при каких обстоятельствах.

Ближайшие стражники закивали.

— Ха, я был в ту пору молод, — десятник иронично ухмыльнулся, — и не научился еще врать офицерам.

— Хе-хе, хорошо сказано. И что было дальше?

— Дальше не было ничего, господин лейтенант. — Усмешка его внезапно исчезла. — Их расстреляли. Несколько сотен конных лучников окружили наконец пехоту и начали лупить из луков, пока не пал последний солдат. А потом двинулись к подножию. Но конец колонны уже прошел второй поворот, а мы заканчивали ставить баррикаду на первом. Когда кочевники приблизились к дороге, мы подожгли собранные там повозки. Чародей справился, призвал ветер, и тот в несколько минут раздул пожар так, что пламя встало футов на тридцать. Всадники даже не думали атаковать. И это был конец битвы при долине Варес. Как я уже и говорил, се-кохландийцы не попытались взойти на гору, хоть мы и молились, чтобы боги отобрали у них разум. Они не получили там ничего: ни единого пленника, ни единого животного, ничего из богатств, которые намеревались награбить. А у входа в долину оставили три тысячи мертвых и в два раза больше раненых. До времен битвы за Великие Врата они не несли на севере такого поражения.

— А при Великих Вратах ты тоже был?

— Да, господин лейтенант. Но это совсем другая история.

Велергорф отвернулся к молодому стражнику, который как раз укладывал свой окатыш в ближайший курган.

— Хавен, поспеши с этим, мы не станем ждать всю ночь. Вы спрашивали, отчего Волк считает себя меекхан-цем? Мы все считаем себя ими, в меньшей или большей степени. Не мягкими, разнеженными южанами, — улыбнулся он с ласковой насмешкой, — но гражданами империи. Когда восстанавливали Семнадцатый пехотный полк, в него вступили почти одни вессирцы. Мы знаем, как платить долги. Еще вы спрашивали, откуда эта традиция. Полагаю, эта идея принадлежала лейтенанту Кавацру, тому самому, что получил приказ подсчитать беженцев. У него не было времени заниматься этим наверху, дорога выплевывала на перевал все новых и новых людей, а потому он приказал, чтобы каждый взял с собой камень и оставил его по ту сторону хребта, когда сойдет с горы. Потом собирались подсчитать их количество. Это старый, проверенный способ. И, говорят, один селянин, из Маавах или Ка-лесса, был с женой на сносях, а потому опустил на курган три камня, за себя, жену и нерожденное дитя, громко поклявшись, что и за каждого следующего ребенка положит по одному ради памяти о солдатах Семнадцатого. И людям это пришлось по нраву. Многие из тех, кто перешел тогда через Лысицу, уже не вернулись на юг. Было некуда. Остались здесь, создали семьи, воспитали детей, а теперь и внуков. И все так же приходят и добавляют камень во имя тех, кто родился, поскольку восемь сотен солдат, вместо того чтобы взойти на гору, остались защищать долину. Впрочем, как я слыхал, и те, кто вернулся за Малый хребет, также приходят сюда с камнями, на которых пишут имя новорожденного ребенка. А коли не могут сами — платят какой-то грошик едущим сюда купцам, чтобы такой камень те оставили здесь. Вот и вся наша традиция — куча камней вместо памятника.

Кеннет покивал:

— И память, Вархенн. И память.

— Верно, господин лейтенант. И память.

Перед ними в вечерних тенях проступили стены города.

* * *

Шпиона отправили в подвалы сразу после рапорта командира Шестой роты. Закрыли его в одиночке с узкими нарами, единственным трехногим табуретом и ведром с нечистотами. Узники могли рассчитывать на подобную роскошь до допроса. Мужчина, войдя в камеру, сел на табурет, склонил голову, сделался недвижим. Он ждал.

Заскрежетал засов. Пришел высокий, худой, иссушенный мужчина. Кожа его белела, словно хорошо выделанное полотно.

— Ну и дела, — начал он с порога. — Гончая в клетке. Пойманная там, где ее не должно быть, из-за глупости и невнимательности.

— И из-за нервного мула, добавь. — Пленник поднял голову и послал пришедшему издевательскую ухмылку. — Хотя я должен признать, Гельргорф, что эти солдаты сумели меня удивить. Девять из десяти помогли бы собрать карты и с благословением послали бы меня в дальнейшую дорогу.

— А тебе повезло напороться на соображающего офицера?

— Но благодаря этому я узнал, какие в Вессире царят настроения, что, хе-хе, несколько подняло настроение мне.

— Что ты делал в границах империи?

Мужчина пожал плечами:

— Шпионил, что же еще?

— Вы, Гончие, должны разнюхивать вне дома. Тут бдим мы.

— Разумеется. И в этом наша всегдашняя проблема, Крыса. Вы бдите дом, мы — его округу, но никто не стережет самих границ… Мне удалось пробраться к слугам его святейшества Ксагенна Лавеннера и получить информацию о нескольких его агентах в империи. Я должен был установить с ними контакт и, — он повысил голос, — полагаю, что еще ничего не потеряно.

— Лавеннер? Хенверийцы? О том, что у них есть здесь шпионы, мы знаем, но…

— Нет.

— Что «нет»?

— Я не отдам тебе их имен. Три года понадобилось, чтобы он доверился мне настолько, чтобы поручить эту простенькую миссию. Если ты получишь их имена, они раньше или позже попадут в камеры, а это будет мой конец как шпиона. Я должен сам добраться до них и передать соответствующий пароль. А потом смогу вернуться к Лавеннеру.

Худощавый склонил голову к плечу.

— И как ты себе это представляешь? Твое лицо видело множество людей.

— Только эти солдаты. Я специально шел так медленно, как только мог, чтобы они добрались до города в сумерках. Со склоненной головой, согбенный и жалкий. Если этот отряд на некоторое время исчезнет из провинции, то не будет никого, кто узнает во мне шпиона, схваченного в трактире. Используй свои связи, чтобы отослать их куда-то, где они не сумеют со мной повстречаться. Этого должно хватить.

— А зачем, собственно, — улыбка допрашивающего была острой, словно бритва, — я должен буду оказывать тебе эту услугу?

— Потому что мы оба служим империи, Крыса. К тому же я тогда скажу тебе, что за весточку должен был передать хенверийским шпионам.

— А она наверняка будет сногсшибательной?

Пленник взглянул на него так, что усмешка человека испарилась.

— Разведка Лавеннера ищет молодую девушку. Пятнадцать-шестнадцать лет, черные волосы, голубые глаза. Вокруг нее должны происходить странные вещи. Воистину странные. — Шпион взглянул серьезно. — Ты побледнел, Крыса. Значит, правда, что и вы ее ищете. А потому развяжи меня и позволь действовать. Будем ругаться — ее найдет кто-то другой.

Бывший узник поднялся с табурета.

— Рад был с тобой встретиться, Гельргорф.

БАГРЯНЕЦ НА ПЛАЩЕ

Дарвен-кан-Лаверр натянул поводья и осадил коня. Животное недовольно фыркнуло. Боевой скакун почти месяц провел в конюшне и был полон энергии, наверняка жаждал махнуть галопом по вьющейся широкими петлями горной дороге. Но владелец его прекрасно знал, что в этой скачке ему бы сопутствовали еще несколько всадников. А приятного в таком немного.

Ну и, конечно, оставалась проблема людей, вышедших из лесу шагах в ста впереди. Все вооружены до зубов, он заметил даже несколько арбалетов, к счастью пока что небрежно заброшенных за спины. Остановил колонну, подняв руку:

— Капитан!

Двое конных тут же выехали вперед, прикрыв его от подозрительной группки. Третий остановился рядом.

— Это они?

— Должны же ждать нас в Арбердене. Не представляю, что они могут делать здесь, господин граф.

— Наверняка ищут нас. Впрочем, сейчас разберемся: один как раз приближается.

Три тяжелых фургона и едущая в конце каравана мощная телега остановились, скрипнув осями. Десяток-другой кавалеристов окружили их железным кордоном, возницы же и их помощники, храня притворное спокойствие, потянулись за спрятанным под козлами оружием.

Глядя на эти приготовления, Дарвен-кан-Лаверр позволил себе иронично усмехнуться. «Мы в империи, а ведем себя словно едем по землям врага, — подумал он. — И к тому же не имеем права взять должный эскорт, поскольку могли бы оскорбить его высочество Аэрисса Клависса, а поэтому при виде такой вот банды вооруженных людей формируем охранный круг и готовимся к битве».

Приближавшийся мужчина был молод, с короткими рыжими волосами и подстриженной рыжей бородой. Если отпустил ее, чтобы добавить себе солидности, то получилось не очень. Он все еще выглядел не старше чем на двадцать пять. Серый, а некогда белый плащ он носил накинутым на кольчугу, стянутую солидным поясом. Округлый щит, заброшенный за спину, скорее подошел бы тому, кто служит в панцирной сотне, — как, впрочем, и длинный прямой меч. Спереди на плаще был узор в виде песьей головы, а над ним — две шестерки.

Дарвен окинул взглядом красный кант.

— Приветствую, господин лейтенант, — кивнул он. — Мы не ждали вас так рано.

— А мы вас — так поздно, господин… — Молодой офицер сделал паузу, пристально оглядывая всадника.

— Граф Дарвен-кан-Лаверр, императорский посол к его высочеству, Сыну Топора, Аэриссу Клависсу.

— Приветствую, господин граф.

Голос у лейтенанта был молодым, тихим, спокойным и ледяным. И все же граф не сомневался, что офицер в ярости.

Граф подождал мгновение-другое и улыбнулся — на этот раз широко. И очень, очень холодно.

— Я слышал, что в Горной Страже дисциплина — понятие относительное и что служат там те, кого в нормальную армию не приняли бы, даже если б они ежемесячно сами платили императору свое жалованье, вместо того чтобы его получать. Однако представляться тем, кого ты повстречал на дороге, — дело очевидное даже для горцев.

Молодой офицер слегка покраснел.

— Прошу прощения. Лейтенант Кеннет-лив-Даравит, Шестая рота Шестого полка Горной Стражи. Прошу вас за мной, господин граф.

Отвернулся и зашагал к своим людям. Аристократ после короткого колебания направился следом, приказав остальной части малого каравана оставаться на месте. Стражник некоторое время шагал молча, подождав, пока конный его догонит.

— Когда стала известна дата этого визита, э-э-э, — поколебался он, — господин граф?

— С полгода шли доверительные переговоры.

— Полгода — это немалый срок. Кто об этом знал?

— Я, моя жена, которая едет вместе со мной, несколько человек из дипломатического корпуса. А в чем, собственно, проблема, господин лейтенант? Что вы делаете на дороге, если должны ждать нас в Арбердене? Что значит все это представление?

— Ваш отряд должен был добраться в Арберден еще вчера вечером, верно?

— Да, но на венском пути сошла лавина. Нам пришлось искать другую дорогу. В результате мы ночевали в каком-то селе, кажется, оно называлось Клацвен.

— Клахен, я о нем слышал. Чтобы перейти к сути, господин граф: моя рота получила приказ добраться до долины Гевенах и встретиться с вами в Арбердене. Уже вчера вечером все в городе сидели, словно на угольях, а бургомистр бегал туда-сюда, будто кто ему бешеного кота в порты зашил. В сумерках он уже готов был посылать вестовых на все окрестные заставы с приказом начинать розыски. Я едва его отговорил.

— Весьма рассудительно.

Лейтенант слегка пожал плечами.

— Ночью поиски в любом случае ничего бы не дали.

Они приблизились к стоящей при дороге группе. Граф поглядел на солдат. Всякий носил непохожий на другого доспех и разное оружие, многие вытатуировали себе на коже всякие чудны́е знаки, хотя всех перещеголял высокий седой десятник, выглядевший так, словно он родился с черно-синим лицом. Его тяжелый топор, должно быть, являлся в кошмарах каждому бандиту в радиусе многих миль. Все они походили на шайку разбойников, разве что оружие имели получше, да грязно-белые плащи создавали вид униформы.

Внезапно конь фыркнул и вызывающе ударил копытом в землю. Посол взглянул туда, где должно было находиться нечто, обеспокоившее боевого скакуна. Там лежали в траве несколько псов темного окраса. При виде огромного, словно рига, коня они только лениво оскалились.

— Не стоит опасаться, они не голодны. — Сидящий при псах солдат произнес это совершенно серьезно и почесал ближайшего за ухом. И только быстрота реакции спасла его от утраты руки.

Дарвену пришлось признать, что рассказы о Горной Страже не преувеличивали. В Класс-Дев, столице крупнейшей северной провинции и резиденции великого губернатора, много лет распространяли цветистые сплетни об этих солдатах. Город лежал милях в ста от Малого хребта, а потому Горная Стража, редко заходившая в долины за хребтом, была там наполовину мифом. Истории о битвах с дикими племенами или с ордами темных порождений, приходящими с севера, распаляли воображение и вызывали удивление. Эти же, здесь, выглядели именно так, словно убивают чудищ пару раз на день — и исключительно для развлечения.

— Туда. — Молодой офицер направил графского коня глубже в лес. Запах крови мешался с влажным, сладковатым ароматом гниющих растений, а на растоптанных, покрытых темнеющими уже пятнами папоротниках лежало шесть тел. Бороздки в подлеске указывали, что трупы стянули сюда из нескольких мест. Кан-Леверр осмотрел один, с головой, разрубленной ровнехонько напополам. Ему вспомнился топор сержанта.

Боевой скакун фыркнул, почуяв кровь, и склонил голову, словно готовясь к схватке. Посол успокаивающе похлопал его по шее.

— Кто это?

Он старался задать вопрос настолько равнодушно, насколько может тот, кто десяток лет провел на службе в имперском дипломатическом корпусе. Прозвучало так, словно он на приеме спрашивал об именах пришедших гостей.

Лейтенант присел подле трупа и распахнул одежду на его груди. Красная татуировка в виде двойного топора с остриями, стилизованными под бычьи рога, украшала грудь убитого.

— Я думал, что виндерцы уже не играют в такое. — Офицер поднял голову и взглянул на сидящего в седле графа. — Полагал, что боевой культ Сетрена закончился вместе со смертью Оннала Ог’Каля. А тут — такая неожиданность. Мы выходим из Арбердена до рассвета, надеясь, что вы поедете этой дорогой, — и вдруг натыкаемся в лесу на них. Если бы не псы, мы бы прошли мимо, даже не догадавшись, что к чему. Короткая схватка — и теперь двое наших легко ранены, а здесь — шесть трупов воителей с татуировками Быка. И арбалеты, стрелы к которым смазаны чем-то черным и вонючим. Не знаю, что это такое, но псы бегут от него, словно ошпаренные, а из пастей их течет пена, едва лишь подсунешь его им под нос. Я готов спорить: нам повезло, что их оружие оказалось невзведенным.

Лейтенант встал и вытер руки о плащ.

— Вот поэтому я и спросил, когда стала известна дата посольства.

Граф медленно, глубоко вздохнул. Старался сохранять каменное выражение, но, наверное, ему это не до конца удалось, поскольку на лице офицера появилось нечто вроде понимания.

— Вы не предполагали чего-то подобного, верно? Не на землях империи.

— Нет. Не тайных убийц с отравленными стрелами.

— А чего?

На этот раз подготовка его не подвела.

— Мне не думается, что я должен выдавать дипломатические секреты простому офицеру эскорта, которому нужно меня охранять. Вы прекрасно справились, и я рассчитываю, что и дальше останетесь настолько же умелы. Вы готовы к нам присоединиться?

Лицо лейтенанта не выражало никаких эмоций.

— Конечно же.

Он коротко отсалютовал и отошел к своим людям.

* * *

Арберден был крупнейшим, впрочем, и единственным городом в Гевенах. Эта долина, называемая также Рогом, вот уже четверть века превращалась во все более серьезную проблему для империи. Было в ней миль сорок с лишним длины, но всего несколько миль ширины. Входила она клином в территорию Винде’канна, перерезая пару важных торговых путей, в том числе и тот главный, который вел прямо в столицу королевства. Это неудачное расположение имело истоки в старой политике империи, проводимой согласно правилу «разделяй и властвуй». Еще тридцать лет назад к югу от Гевенах лежали независимые королевства Лаверд и Конелас. По мысли меекханских дипломатов, долина должна была служить зоной, отделяющей две эти воинственные страны от расположенного на севере Винде’канна. К тому же она позволяла контролировать торговлю между ними. Такая политика окупалась лучше, чем вооруженное вторжение.

Во время нашествия кочевых племен с востока, когда Меекхан оказался на грани гибели, в южных королевствах к власти пришел культ Сетрена-Воителя во главе с молодым жрецом Онналом Ог’Калем. Пронизанный темными аспектами, кровавый и безжалостный культ провозглашал возрождение славы Сетрена, поражение империи, эпоху крови и топора. Иначе говоря — пытался вернуть время лет на триста назад, до того момента, когда меекханские полки в клочья разнесли святую армию Быка, а самого Сетрена включили в пантеон империи.

Культ становился сильнее — тем сильнее, чем больше поражений несла меекханская армия в схватках с се-кохландийскими а’кеерами. Он обрел популярность даже в Винде’канне и других северных странах, что не удивляло никого, поскольку религия, воздающая честь Сетрену-Быку, именно из этих мест и происходила. В Лаверде и Коне-ласе фанатики под знаком Рогатого Топора начали свое правление с резни среди местной аристократии, что дало им полноту власти, а когда им показалось, что Меекхан падет, Оннал Ог’Каль повел своих воителей на восток, нарушив подписанный несколькими годами ранее мирный договор. Он вошел в незащищенную страну, поскольку большую часть войск отвели в центральные провинции, находившиеся под ударом, занял несколько замков, ограбил с пару десятков городов и местечек, а бойня, которую устраивали его означенные татуировками рогатого топора воины, пугала людей еще много лет после. Но империя совладала с се-кохландийцами в великой битве за Меекхан, а потом на запад отправились полки из приграничных земель. Те самые, чьи семьи сажали на колья, сжигали на кострах и колесовали. Одновременно в действие была приведена и дипломатическая машина, убедившая молодого владыку Винде’канна, что культ угрожает ему даже в большей степени, чем империи, и искусившая обещанием земель Лаверда, которые можно было бы занять.

Две армии вошли на территорию охваченных религиозным безумием княжеств одновременно. И ни одна не знала милосердия. Каждое село, в котором отыскивали хотя бы малейший след культа Сетрена-Воителя, ровняли с землей; деревья сгибались от висельников. На перекрестках дорог не хватало места под распятия и колья. Вороны и во́роны наполнили небо немолчным граем, а стаи их заслоняли солнце. Это была самая кровавая ответная акция, какую империя проводила за несколько последних веков. За нарушение договора, за предательский удар в спину, за убийства женщин и детей.

В три месяца оба королевства исчезли с карт, местная аристократия там уже почти не существовала, население оказалось изрядно прорежено, а земли их поглотил Винде’канн. Меекхан не был заинтересован в опустошенной стране. И тогда оказалось, что долина Гевенах торчит, будто терние, воткнутое в середину чужой страны. Виндерским купцам приходилось платить мыто, чтобы проехать всего несколько миль, — или накидывать крюк во много дней дороги. В свою очередь, для империи удержание долины и обеспечение ее безопасности оказались чрезмерно сложны. Любимым методом различнейших банд стала быстрая атака насквозь — вход с севера, грабеж сельца или каравана и скорое бегство на юг. Или же рейд в противоположном направлении. Удержание плотной границы длиной в восемьдесят миль требовало бы несколько — а то и с десяток — тысяч человек. Больше, чем в трех крупных провинциях, вместе взятых.

К тому же, как объяснял граф, в последнее время изрядная часть местных головорезов объединилась в одну большую банду, которой предводительствовал Навер Та’Клав, племянник самого Аэрисса Клависса. Молодой бандит открыто симпатизировал так до конца и не искорененному культу Сетрена-Воителя и почти откровенно насмехался над меекханской армией. Банда его разрослась настолько, что сумела бы встать против двух полных рот Горной Стражи. Ситуация весьма деликатная: они теперь направлялись на переговоры с властителем, ближайшего кровного родственника которого схватили бы и убили, застань его на территории империи. До Кеннета уже доходили слухи об этом, но до сего времени Горная Стража не получала никаких специальных приказов относительно той банды.

Бургомистр Арбердена приветствовал их на площади перед ратушей, сгибаясь в поклонах, а его вздохи облегчения слышались за добрую милю. Империя редко отправляла послов на север, потому это было важное событие в истории Гевенах. Если бы с делегацией что-то произошло, как высшее должностное лицо в долине он отвечал бы за это лично. Появление фургонов с эскортом сбросило с его плеч добрый десяток лет.

— Ваше достоинство! Ваша милость! Господин граф! Это честь! Это счастье! Это…

— Довольно. — Граф соскочил с коня и отдал узду конюху. — Мы задержимся на короткое время и отправимся в Лав-Дерен. Согласно плану, мы должны добраться туда еще сегодня вечером, потому не можем ждать. Только сменим лошадей в фургонах. Дорога по ту сторону границы открыта? Какие-нибудь обвалы, лавины?

— Нет, ваше достоинство. — Бургомистр почесал растущую плешь. — Обвалов нету, а все лавины сошли в срок. Не то что здесь. Старый Вол в Траурном проходе решил, видать, додержать снег до следующей зимы. Пара купцов там уже проехали, но каждый говорил после, что никогда раньше не молился Ледяной Госпоже так истово. Коли снег с него не сойдет — с сумой отправимся по миру.

— К счастью, мы-то идем в другую сторону, — проворчал граф, легко потянувшись. — Лейтенант, у нас есть полчаса, ваши люди могут отдохнуть и пополнить запасы. Выходим в полдень.

— Понял. — Военное «так точно» никак не хотело протискиваться у Кеннета сквозь глотку. — Десятники!

Велергорф, Андан и Берф подошли к лейтенанту.

— Берф, проверь, у всех ли псов есть ошейники, видные издалека. Не хочу, чтобы по ту сторону границы кто-то пристрелил мне животинку, а потом объяснял, что-де примерещился ему волк.

— Пусть только попытается.

— Затем я и отдал приказ, чтобы не могли пытаться. Андан, все — повторяю, все — обязаны носить плащи. Мы идем как Горная Стража, и лучше, чтобы это заметно было издалека. Вархен, мы заглянем в корчму. Не улыбайся так — проверим, что местные говорят о том Навере. Да и вообще, что тут так попахивает.

Все десятники хмуро оскалились.

— Вы это тоже чуете, господин лейтенант?

— Да, Берф. Дипломат с титулом графа, едущий конно, как заправский кавалерист, засада из воинов с татуировкой Сетрена-Воителя, поспешность, с которой мы идем на север. Это не обычные переговоры. Нужно осмотреться.

В чистой и просторной корчме пахло дымом, деревянные полы тихонько поскрипывали, когда стражники шли в сторону стойки. В зале народу оказалось немного, что, даже приняв во внимание раннюю пору, было странно.

Владелец вышел из-за завесы, отделяющей внутренние покои, и широко усмехнулся.

— Приветствую, господин лейтенант. Десятник. — Он легонько им поклонился. — Наконец-то наши молитвы услышаны. Пива?

— Нет, служба. А вы истосковались по Страже?

— А отчего же нет? С год уже шлем просьбы, чтобы к нам прислали несколько рот — ну или хотя бы одну для начала. Только вы с ними и справитесь.

— Что, этот ваш Навер залил вам сала за шкуру, а?

— Хуже, чем зазубренная стрела в кишках. Люди боятся, купцы начинают нас обходить, а есть уж и такие, кто предпочел упаковать вещички и выехать.

— Настолько плохо? — Кеннет оперся о стол и спокойно оглядел зал. И вправду был он слишком чистым и опрятным, словно вот уже некоторое время дела шли нелучшим образом.

— Ежели кто найдет в своих дверях воткнутое такое вот, — маленький предмет зазвенел по стойке, — то крыша над его головой вскоре запылает. В долине уже почти все хутора покинуты. А села побольше окружили себя частоколом и постоянно сидят наготове. Здесь на стенах тоже — факелы без конца, местные гридни стоят на страже от заката до рассвета.

Лейтенант взглянул на прилавок. Маленький топорик размером с ладонь, с двойным острием и навершием, по-дурацки выгнутым кверху. Игрушка. Видел нечто похожее нынче поутру, вытатуированное на телах неудачливых убийц.

— Та’Клав так сильно обнаглел?

Корчмарь хмуро кивнул:

— Говорит, что еще год, и долина будет принадлежать Винде’канну. А коли нет, то и камня на камне здесь не оставит. Люди боятся и ждут, что будет… — улыбнулся он понуро. — Мы знаем, что, ежели вспыхнет война, империя наверняка не отправит целую армию, чтобы нас оборонить. В тех послах, что приехали, наша последняя надежда.

Лейтенант кивнул:

— Они кажутся рассудительными. Особенно граф. Мы станем их охранять.

Корчмарь спал с лица.

— Значит, вы не остаетесь?

— С четырьмя десятками? Нет. Но после возвращения я дам знать командиру полка, что здесь происходит. Пойдем, Вархенн.

Снаружи их приветствовало солнышко, пробившееся наконец сквозь тучи. Велергорф подставил под него лицо, прикрыл глаза.

— Ждет нас хорошая погодка, господин лейтенант, — проворчал он с удовольствием.

— Наконец-то. Весна, похоже, вспомнила о нас.

Из ближайшего переулка послышался звук удара и тихий вскрик. Они переглянулись.

Был там слепой заулок, образованный корчмой, стеной соседнего дома и кучей кое-как сваленных в глубине ящиков. Смертельная ловушка для кого-то, кого загнали в такое место. Особенно если этому кому-то лет тринадцать-четырнадцать, а трое нападающих — как минимум на голову выше и фунтов на сорок, как на глаз, тяжелее. Носили они шерстяные красные штаны и рубахи с широкими рукавами. Неместные.

Стояли они спиной к выходу из заулка. Двое прижимали паренька к высокой стене, а третий как раз готовился ударить.

Велергорф первым приметил, над кем они издеваются. Громко фыркнул, но ни один из бьющих даже не обернулся.

— Вы не отсюда, парни, верно? — бросил он, вынимая из-за пояса топор.

— Пошел вон, — не поворачиваясь, рявкнул тот, кто собирался ударить. — Потому что, когда закончу с этим дурачком, примусь за тебя, старикан.

Тяжелый топор описал короткую дугу и, на волос разминувшись с головой одного из помощников, ударил в ближайший ящик. Ударил с такой силой, что разбил его в щепки и воткнулся в следующий. Трое нападающих отскочили от паренька и повернулись к выходу, вылупив зенки. Велергорф с сосредоточенным выражением лица оплетал ладони куском ремня. Сжал кулаки так, что ремень заскрипел: татуированное лицо расплылось в блаженной улыбке.

— Десятник Вархен Велергорф, Шестая рота Шестого полка Горной Стражи, — проворчал он неторопливо. — А это мой лейтенант, который, скорее всего, не примет участия в развлечении, поскольку, во-первых, ранг ему не позволяет, а во-вторых, он знает, что сержантам тоже надлежит в этой жизни хоть как-то развлекаться. Ну, пареньки, вас все еще трое на одного. За дело.

Он склонил голову и, не раздумывая, ринулся вперед.

Кеннет чуть отступил, игнорируя шум, который воцарился в заулке, оглядел ближайшие дома, оценил положение солнца на небосклоне. До полудня оставалось с четверть часа. Маленькие облачка давали надежду, что хорошая погода удержится долго.

Паренька, которого пытались обидеть… коснулась Эйфра — Госпожа Судьбы. Так говорили вессирцы о людях, которые родились со странностями. Плоское лицо, маленький подбородок, легко косящие глаза. В империи их хранило суеверие, гласившее, что с Госпожой Судьбы лучше не задираться, к тому же такие люди якобы приносили удачу тем, кто проявлял к ним доброту. Эти, напавшие на паренька, явно были неместные. Верно, помощники какого-то виндерского купца, решившие поразвлечься. Офицер усмехнулся. Видать, в вере, что за обиду, нанесенную Детям Судьбы, быстро воздается, и вправду что-то есть. Ведь только принялись его мутузить — повстречали Вархенна Велергорфа из Горной Стражи. А тот очень серьезно относился к таким вещам.

Кеннет сосчитал до десяти и вернулся в заулок. Двое нападавших уже лежали, оба без сознания, третьему десятник упирался в спину, пытаясь утопить того в мелкой лужице. И дело шло у него неплохо. Лейтенант оперся о стену.

— Как перестанет двигаться, — сказал он, — дай ему времени еще на десять ударов сердца — и отпусти. Я не хочу оставлять трупы.

Велергорф грязно выругался и отошел от своей жертвы.

— Эх, зря я напрягался. Они даже драться нормально не научились. — Он подошел к перепуганному мальчишке, подал ему руку. — Вставай, парнишка, отведем тебя домой.

Вырвал топор из ящика и, приобняв паренька за плечи, вывел его наружу. Тот, хотя они его и спасли, выглядел так, словно готов был расплакаться.

— Вы… солдаты? — спросил наконец мальчик вполне разборчиво.

— Так нас тоже называют, но не верь этой брехне. — Сержант был в прекрасном настроении. — Мы — Горная Стража.

Паренек затрясся от макушки до пят:

— Х-х-х-холодно мне.

Велергорф снял плащ и набросил ему на плечи:

— Держи.

Спасенный поглядел на него с восторгом. Весь его испуг куда-то улетучился.

— Я могу его оставить? Правда? И буду солдатом? Настоящим?

Кеннет глянул на выражение лица Велергорфа и приподнял брови. Подарить что-то Ребенку Судьбы, а затем отнять — было бы жестоко.

— У тебя есть запасной? — спросил он.

— Так точно, господин лейтенант, тот мой старый. Могу оставить ему этот?

— Твой плащ. Только спори знаки различия. И отведи мальчишку в корчму, пусть там им займутся. Мы выступаем.

— Так точно.

* * *

Пир, устроенный в честь посольства, обещал быть солидным. Кеннет стоял у окна и смотрел на съезжающихся гостей. Пестрые стяги развевались над каждой группой конных, вступавшей во врата замка, а разноцветные одежды позволяли сразу понять, кто едет, из какого клана происходит и смертельный ли он враг — или такой, с чьим убийством можно чуть погодить. Стража на воротах у каждого отбирала оружие и тщательно обыскивала все повозки. Только эскорту меекханской делегации позволили оставить вооружение. Но дипломатия управляется собственными законами.

Прибывшим из Меекхана отвели целое крыло, в него вело четыре входа. По крайней мере столько им удалось отыскать и прикрыть стражниками. Графа с супругой сперва разместили в центральных палатах. Туда можно было попасть с любой стороны: снизу, с первого этажа, сверху — с этажа третьего, и из соседних помещений. После бурного спора Кеннет и командир отряда всадников, капитан Бенельт-авд-Понб, заставили супругов перебраться в помещения, расположенные несколько в глубине крыла. Две из четырех стен там были внешними, с окнами, выходящими прямо на пропасть глубиной в пару сотен локтей, а соседние комнаты занимал эскорт. Было там холоднее, а за стенами гулял ветер, зато солдатам теперь приходилось прикрывать куда меньше входов.

Но Кеннет все равно чувствовал себя с каждой минутой все хуже.

Граф вызвал его, едва они успели распаковаться, и известил, что лейтенант вместе с капитаном и всеми младшими офицерами примет участие в пире. Без права отказа. Дело усложнялось тем, что старый Клависс зачем-то пригласил в замок вождей большинства окрестных кланов, потому делегация империи не могла состоять лишь из посла с супругой. То, чему должно бы стать разговором с глазу на глаз, напоминало теперь демонстрацию силы. Вот только у них было лишь неполных шесть десятков солдат, а осознание, что империя в будущем отомстит за своего посла, как-то не вдохновляло. Вожди здешних кланов столетиями нарабатывали репутацию людей, редко думающих на пару дней вперед. Даже странно, что Винде’канн обозначался на картах как соединенное королевство. А граф только усугубил настроение лейтенанта.

— Они будут стараться вас спровоцировать, — сказал он, когда они встретились перед пиром. — Скорее всего, ничего серьезного, легкий толчок, кубок вина, словно бы случайно вылитый на одежду, какое-нибудь глупое бахвальство или вызывающий взгляд. Вам нужно это игнорировать, вам и вашим людям. Многие из вождей захотят проверить, насколько прочно старый Клависс сидит на троне. И многие захотят сорвать переговоры, поскольку в пограничных наездах и грабежах проще иметь развязанные руки. И они готовы пожертвовать каким-нибудь молодым родичем с горячей головой, чтобы получить возможность покинуть этот зал и известить, что послы империи и во время переговоров проливают кровь истинных виндерцев. Я бы охотно приказал вам прийти невооруженным, но это было бы признаком слабости. Во время пира только родственники короля и почетнейшие из гостей могут носить оружие, потому отложить его — означало бы, что мы не считаемся достойными такой чести. С другой стороны, вынуть меч в присутствии тахга без его разрешения — карается смертью. Потому, если я увижу, что у кого-то из вас свербят руки…

Ему не было нужды заканчивать, взгляд порой оказывается достаточно красноречив.

— Потому, даже если они станут говорить грязные вещи о ваших матерях, бабках, сестрах или любимых лошадях, вам нужно улыбаться и делать вид, что вы глуховаты. Если выльют на вас кубок вина, вы поблагодарите и попросите еще один, говоря, что это хорошо для кожи, а если вас зацепят и толкнут, вы скажете, что и у нас в империи есть схожее развлечение. И, конечно же, вы оденетесь должным образом.

Именно в этом и заключалась проблема.

Они прибыли сюда как эскорт посольства, а не как посланники императора. Запасные вещи, которые взял каждый из них, были теплыми и сухими, а не модными и элегантными. Проклятие, это же военный поход. В конце концов они остановили выбор на вычищенных до блеска кольчугах, свежесмазанных кожаных доспехах и сапогах, а также — чистых штанах. Шлемы не надевали, поскольку ничто не говорило о столь серьезной опасности. Велергорф подстриг усы, Андан расчесал бороду, а Берф заплел волосы в несколько опрятных косичек. Кеннет устроил быстрый смотр и кивнул, удовлетворенный. Империи не будет за них стыдно.

Когда они встали перед посольской парой, жена графа, Исава-кан-Лаверр, заломила руки:

— Вы не можете пойти вот так.

— Я боюсь, госпожа графиня, что мы отправимся или так, или голышом.

— Но… но вы выглядите так, словно собрались на войну.

Граф откашлялся:

— Ничего другого у них нет, а кроме того, большинство мужчин на пиру будут в доспехах, а кое-кто — даже в шлемах. Таковы уж местные обычаи. Хотя хорошо все же, господин лейтенант, что вы не прихватили щиты.

— Если у стульев будут спинки, господин граф, это доставит неудобство. Кроме того, острым навершием мы могли бы нанести вред кому-то из гостей. Конечно, не желая того.

Графиня переводила взгляд с мужа на стражника.

— Хоть бы один улыбнулся, — проворчала она через мгновение. — Хотя бы скривился. Вы и вправду не учились дипломатии, лейтенант?

— Увы, нет, отсутствие врожденных умений помешало мне в этом.

Побрякивая кольчугой, вошел Бенельт-авд-Понб.

— И вы, капитан? Может, в таком случае и для меня найдется какой-нибудь панцирь? Или хотя бы маленькая кольчужка, а? Все же будут на нас таращиться.

— Не на нас, моя дорогая. — Граф улыбнулся широко и с гордостью. — И отправься мы туда даже с бандой уличных музыкантов, всё равно все станут смотреть только на тебя. И корчиться от зависти.

— Правда? — Исава скромно потупилась. — Ну, знаешь, мы выезжали так внезапно, что я прихватила только то, что нашлось под рукою.

Она сделала легкий реверанс.

Кеннет сдержал улыбку. Выезд после полугодичного ожидания и вправду мог оказаться внезапным. Для некоторых. А темно-вишневое атласное платье, покрытое чуть более темной вышивкой, шелестящее шелком, украшенное снежно-белыми кружевными манжетами и воротником-стоечкой, наверняка вызовет у большинства местных дам приступ истерического желания заиметь точно такой же наряд. Ничего странного, что Дарвен-кан-Лаверр желал, чтобы его жена вошла в зал в окружении мужчин, облаченных в доспехи, и с оружием у пояса.

— Ну что ж, пойдемте.

* * *

Главный зал был и вправду велик, но, что удивительно, крышу не поддерживала ни одна колонна. Кеннет мельком взглянул на потолок. Дугообразный свод частично объяснял этот феномен. Хотя — сказалась солдатская выучка — в случае осады несколько точно пущенных из тяжелых катапульт камней развалили бы все это, словно замок из песка.

Приход императорской делегации был встречен тишиной. Человек двадцать из собравшихся прервали ведшиеся шепотом споры и повернулись к входу. Атмосферу можно было резать ножом, паковать в тюки и продавать, назвав «тишиной перед бурей».

Вдоль трех стен установили несколько десятков столов. Пока что — все пустые, большинство гостей беседовали в центре, собравшись в малые группки. Границы между «своими», «почти своими», «почти врагами» и «врагами» были так отчетливы, словно их начертили на каменном полу цветными красками. Вот только группку меекханцев окружила бы линия цвета свежепролитой крови, означающая «врагов смертельных». Платье графини прекрасно бы с такой линией гармонировало.

Они неторопливо шли в сторону помоста под противоположной стеной: там, приподнятый на три ступени, стоял одинокий стол, а за ним на изукрашенном резьбой троне сидел Аэрисс Клависс, высший тахг кланов. Кеннет шел справа, рядом с капитаном кавалеристов, чуть позади графского семейства, а потому не видел своих сержантов, но был готов поставить любую сумму, что вся троица дерзко осматривается, держа ладони на рукоятях мечей. Трудно ожидать иного от профессиональных солдат, которых встречают враждебной тишиной. Впрочем, биться об заклад было бы несколько нечестно: он хорошо видел лица тех, кто стоял впереди, их краснеющие щеки, хмурящиеся лбы, злобные взгляды, которые они бросали за его спину. «Но ведь, — мелькнуло у него в голове, — граф говорил, что мы должны не дать спровоцировать себя, и ни слова не сказал о провокациях с нашей стороны». Кеннет мысленно улыбнулся.

Тахг приветственно встал и шагнул им навстречу, вызвав волну оскорбленных шепотков. Был он статным, широким в плечах мужчиной со снежно-белой бородой патриарха, сплетенной в две косы. Зеленая рубаха из тонкотканого полотна и темные штаны такого же зеленого оттенка представляли собой его единственную одежду. Согласно местному обычаю, тагх был одиночкой, принадлежал не к одному клану, но ко всем сразу, а потому не мог носить родовых расцветок; зелень же — цвет, которым обладал лишь он, и ни один другой клан не мог использовать такой же. Кеннет знал, что владыка недавно разменял седьмой десяток, но местные хвастались, будто он все еще может ударом кулака свалить вола. В определенном смысле это говорило и о местной шкале приоритетов.

Делегация приблизилась к помосту в абсолютной тишине, а все, мимо кого они проходили, отступали на пару шагов, словно их окружал некий магический барьер. Остановились они сразу перед помостом и обменялись, согласно установленному протоколу, приветствиями — сперва военные, отсалютовав, а после посольская пара, исполнив два церемониальных, полных достоинства поклона. На поклон графа никто не обратил внимания, зато поклон графини… Ее реверанс длился, казалось, вечность, маленькая женщина словно тонула в волнах материи, кончиками пальцев растягивая изукрашенное платье, пока наконец не поднялась, благодарно, но гордо вскинув голову. Тем временем в шепотках появились нотки зависти и вожделения. Зависти — особенно в голосах женщин. Лейтенант успел увидеть, что считалось местной модой: простые платья, темные блузы и широкие кожаные пояса. Вдобавок — скромные платки клановых расцветок. Императорская бабочка только что раскрыла крылышки в стае скромных мотыльков. И оставался риск, что крылья эти попробуют оборвать.

Аэрисс сошел к ним, широко раскинув руки. Заключил в крепкие объятия сперва графа, потом графиню, а когда зловещий шум набрал силу, отступил на возвышение и прогудел:

— Тахг говорит! Се — наши гости и друзья кланов. — Морщинистое лицо его прорезала широкая улыбка. — А если кому-то это не по нраву, пусть он скажет о том здесь и сейчас!

Шум медленно стих. Никто не возразил. Аэрисс вытащил из рукава несколько зеленых лент и церемониально повязал их на запястьях графской пары.

— Пока они пребывают на нашей земле, они — члены дома сет’тахг. И все их спутники тоже.

Кеннет не сумел оценить значение этого жеста, но при виде хмурого удивления в глазах графа почувствовал озноб. Скорее всего, эти зеленые ленты были чем-то большим, чем обычная вежливость. Тем более что и атмосфера в зале сделалась ледяной.

— Садитесь, друзья.

За прямоугольным столом было одиннадцать мест: одно во главе и по пять с каждой длинной стороны. Они сели, графская пара одесную тахга, потом капитан, лейтенант и Велергорф. Берф и Андан заняли место по другую сторону, оставив три стула слева от владыки пустыми.

Кеннет выпрямился и окинул зал внимательным взглядом. Как и обещал граф, большинство местных мужчин прибыли облаченными словно на битву. Доспехи, которые они носили, зависели, видимо, от богатства и положения конкретного человека. Можно было заметить определенное правило. В центре всякой группы виднелись самые лучшие, самые дорогие доспехи: стальные кирасы или столь популярные на юге ламелярные доспехи, хотя подобного рода вооружение можно было сосчитать на пальцах одной руки. Преобладали бриганты и неплохие кольчуги. И чем дальше от центра группы, тем проще становилась броня, на флангах каждого клана преобладали кожаные панцири, стеганые куртки и даже — он готов был в том поклясться — нагрудники из лакированного дерева. Шлемов он не заметил вовсе, зато большинство мужчин носили характерные ремешки, придерживавшие волосы, — чаще всего, как он полагал, в расцветке клана. Женщин было много: одетых достаточно скромно, почти неброско, хотя, судя по взглядам, какими они посматривали на графиню, над Винде’канном занималась заря новой моды.

— У нас проблемы. — Капитан авд-Понб прервал его размышления, склоняясь с широкой, фальшивой, как добродетель маркитантки, улыбкой. — Я только что узнал, что не тахг созвал кланы. А поскольку все на нас таращатся, лейтенант, притворитесь-ка, что мы болтаем о погоде, хорошо?

Кеннет кивнул и ответил похожей гримасой.

— Тогда кто же их пригласил?

— Племянник нашего уважаемого хозяина, Навер Та’Клав. Тахг как раз сообщил об этом графу. Навер сейчас объявится, поэтому не вскакивайте при его виде и не хватайтесь за оружие. Это приказ.

— Конечно. Что-то еще?

— Молитесь, если у вас есть любимые боги. Хотя Рогатого я бы на вашем месте призывать не стал.

Им оставалось только широко улыбаться и делать вид, что развлекаются от души. Кеннет немного жалел, что не ознакомился подробно с местными легендами и историей. Лишь одно он знал наверняка: империя никогда не пыталась подчинить эти земли. Возможно, в здешних горах не было ничего, что могло бы подтолкнуть меекханцев к походу на северо-запад, а возможно, торговые привилегии, которыми местная старшина охотно одаривала имперских купцов, оказались куда привлекательней, чем вооруженная борьба, и потому сдержали экспансию. Он не знал точно. Пятьсот лет назад меекханцы вышли из лежащих в нескольких сотнях миль к югу гор, яростно сражаясь со всяким воинственным культом, из безумствовавших в те времена между Кремневыми горами и вершинами Ансар Киррех. Они разрушили храм Реагвира, подчинили земли, покорные жрецам Лааль Сероволосой, а последователей ее сестры, Кан’ны, вырезали под корень. С этими последними вышло у них проще, поскольку ранее культ Сетрена-Быка серьезно обескровил этот храм в шедших несколько десятилетий войнах: затем лишь, чтобы и самому отступить перед мощью новой империи.

Меекханцы оказали милость храму Сетрена, повелев всем его жрецам поклониться пред лицом Великой Матери и введя Рогатого в официальный пантеон империи. Культ Быка разделился. Часть земель его последователей уже были захвачены империей, остальные же распались на незначительные княжества и королевства, а иерархи пришли к выводу, что признание и место среди официальных имперских религий будет вполне приемлемым. Молниеносно были найдены древние свитки, утверждавшие, будто Сетрен принадлежал к Великой Семье и что в Войнах Богов он всегда сражался на верной стороне. И этого хватило.

Но не всем. В странах, где культ был некогда силен, время от времени возрождалось его воинственное воплощение, согласно которому Сетрен являлся совершенно независимым богом, опекуном народов севера, сражавшимся с Нежеланными лишь оттого, что так ему велели гордость и честь. И во имя тех гордости и чести воины, украшенные татуировками топора с изогнутыми, словно бычьи рога, концами, несли смерть и огонь своим родичам — и на земли империи. Последняя такая вспышка почти удвоила территорию Винде’канна.

Перед меекханцами что-то происходило. Неторопливо, но едва ли соблюдая правила приличия, группы кланов сдвигались теперь к входным дверям, устроив толчею в противоположном конце зала. Кеннет прикинул, что находится там не меньше двух десятков кланов. Те же, что никак не могли сделать выбор, заняли теперь весь центр, внимательно поглядывая вправо-влево, оценивая силы и зоны влияния, и только четыре рода оставались у трона — хотя и среди них встречались воины, особенно молодые, которые демонстративно поворачивались спинами к тахгу и его меекханским гостям.

Он искренне жалел, что клановые цвета очень немного ему говорят, точный расклад сил в зале оставался для офицера Горной Стражи тайной. Если бы еще от расклада этого не зависела жизнь делегации, солдат и его собственная… С другой стороны, криво усмехнулся он сам себе, знай он, что означают эти перемещения по залу, наверняка бы уже обоссался от страха. Порой неведение благословенно…

Двери бесшумно отворились, в коридоре огни не горели, потому какое-то время все слепо вглядывались в темноту проема. Внезапно рыкнули трубы, и появилась процессия.

Предводительствовал ею высокий мужчина в маске быка. Выгнутые вперед, абсурдно большие рога цвета королевского пурпура бодали воздух. Танцор, умащенный жиром, нагой, если не считать набедренной повязки и заткнутого за нее хвоста, бросался головой вперед и в стороны, рыл ногою пол, горбатил спину, сопел и фыркал. Крутился вокруг оси, прыгал влево-вправо, бил рогами тени. Гости порскали перед ним во все стороны, спотыкались, падали на спины, никто не желал становиться у твари на пути.

За человеком-быком вошла группка вооруженных людей. Шестеро. Один впереди, остальная пятерка несколько сзади, в охранном порядке. Вошли они тихо, пользуясь тем, что внимание всех сосредоточилось на танцоре. Встали у входа. Кеннет приметил их первым, руководствуясь, верно, солдатским инстинктом, что приказывает обращать внимание на всякого вооруженного чужака. Тот впереди… Было заметно его сходство с тахгом: те же черты лица, та же фигура, та же посадка головы. Навер Та’Клав выглядел как урожденный сын, а не племянник владыки. Только борода — короче, пусть и на пару пальцев, а длинные волосы заплетены в несколько косичек, спадавших по сторонам его лица и на спину. Одет он был в кожаную броню с набитыми узорами, подпоясан широким ремнем из стальных бляшек, на котором висела пара тяжелых топоров. Спину его покрывал длинный, в пол, плащ цвета сочной зелени. Стоял он в дверях, внимательно взирая на танец и переводя взгляд с одного клана на другой. Потом остановил глаза на дяде.

Меекханскую делегацию он совершенно проигнорировал.

Вооруженные люди за его спиной были при полном доспехе, словно готовились к битве: железные бляхи до колен, стальные шлемы, продолговатые миндалевидные щиты, наголенники, в руках — обнаженные мечи. Лейтенанту пришлось признать, что для здешних мест были они охренительно хорошо вооружены. Доспехи, как у них, дороги, и обычно такие носили лишь дружины владык.

Кеннет отвел взгляд от прибывших, когда средь собравшихся гостей вспыхнуло замешательство. Танцор-бык впал в неистовство, принялся взаправду бросаться на людей и атаковать их рогами. Вся искусная клановая конструкция, всё разделение на «своих» и «чужих» разрушились, гости перемешались друг с другом, пытаясь сбежать от чудовища. Мужчины и женщины прыгали в стороны, сталкиваясь, опрокидывались. Бык не отступал, склонял голову, пригвождая упавших к земле, бил кулаками. Судя по болезненным крикам, там мало осталось от шутки и забавы.

Но стук мечей, ударяющих в щиты, отвлек его внимание. Бык оставил одного из атакованных мужчин и огляделся в поисках источника шума. Навер стоял перед своими соратниками, в руках держал топоры. Склонил голову. Смотрел. Танцор выпрямился, качнулись рога, босая стопа ударила в пол. Переодетый мужчина издал рык: глубокий, протяжный, полный печали и страдания. И — метнулся вперед.

Племянник тахга вывернулся, обернувшись вокруг оси и уходя с линии атаки, прокрутился на пятке и, когда человек-бык проскочил мимо, ударил топором в маску, сразу за рогами.

Это не был притворный удар, голова мужчины дернулась, а Кеннету почудилось, что он слышит треск ломаемых позвонков. Но это всего лишь распалась — напополам — маска, рога полетели в разные стороны, а танцор упал на колени и укрыл лицо в ладонях. Тело его сотряслось от рыданий. Навер подошел к нему и широким церемониальным жестом набросил плащ на голые плечи. Помог мужчине подняться, прижал его к груди. Из темной ямы коридора донесся рык труб, и некий голос произнес:

— Случилось! Лавондерх!

На миг установилась тишина — и внезапно зал наполнили крики радости, женские визги, удары мечами в щиты и раскрытыми ладонями в доспех. Молодой бандит стоял у входа и усмехался, словно кот, что сумел наконец-то своровать со стола кусок ветчины и знал при этом, что он не только не будет наказан, но и получит еще что-то вкусненькое. Танцор куда-то исчез, но на него уже никто не обращал внимания. В центре теперь оказался Навер. Несколько человек — судя по праздничным панцирям, предводители кланов — уже подходили к нему, поздравляли и благодарили, другие холодно кивали — но кивали первыми, получая взамен лишь легкий наклон головы, и уже как минимум пара кланов из тех, что стояли в центре, успели раствориться в толпе у дверей. Кем бы ни был племянник тахга, он знал, как привлечь к себе людей.

Внезапно по невидимому знаку мечи его соратников снова ударили в щиты, и Навер двинулся в сторону трона. Шел он медленно, не спеша, поглядывая по сторонам, словно выискивая кого-то в толпе или желая запомнить лица собравшихся. Задержался в том самом месте, что и делегация, и исполнил дерзкий, претенциозный поклон на грани оскорбления. Широко улыбнулся:

— Дядюшка.

Только это «дядюшка». Почти без интонации или скрытого смысла. Могло такое значить как «любимый родственник», так и «ты, старый пердун, слезай-ка с трона».

— Навер. — Голос Аэрисса был нейтрален. — Тебе следовало предупредить меня, что придешь.

— Даже я не знаю, когда воля Сетрена забросит меня на родную сторонку. Но я прослышал, что ты сегодня принимаешь важных гостей, потому решил прибыть, чтобы согреть свое сердце простака в свете имперской славы.

Акустика в зале была прекрасной, и, хотя Навер говорил негромко, толпа, стоявшая под дверью, отреагировала смехом. Тахг заставил их замолчать, приподняв ладонь.

— Наши гости чувствуют себя задетыми таким приветствием.

— Отчего же? Или дело, по которому они пришли, не касается нас всех? Разве не привезли они прекрасную новость, что империя в милости своей решила дать нашим купцам специальные торговые привилегии? Разве не смогут те пересекать долину Гевенах без оплаты мыта? Разве то, за что ты безрезультатно боролся последние двадцать лет, не оказалось пожертвованным ныне в жесте доброй воли? — Он возвысил голос и широко раскинул руки, оборачиваясь в сторону зала: — Утешимся! Возрадуемся! Наши купцы смогут въезжать в землю отцов как в свою!

Кеннет рискнул чуть склониться и бросить взгляд на графскую пару. Дарвен-кан-Лаверр сидел в кресле бледный, будто узрев собственную смерть. Графиня же прикрыла глаза и всматривалась во что-то на столе. И ресницы ее слегка подрагивали.

Теперь лейтенант и вправду начал бояться.

Племянник тахга повернулся к трону:

— Сей дар со стороны Меекхана для нас бесценен, дядюшка, потому я решил, что все должны ему радоваться. И я первым назову клеветником всякого, кто осмелится сказать, будто империя ничего не дает даром, верно же, граф?

Посол взглянул молодому бандиту прямо в глаза. Миг-другой они мерились взглядами.

— Империя всегда ценит своих союзников и всегда расплачивается за предательство и нарушение договоров. — Граф произнес это негромко, не спуская взгляда с Навера. Тот только шире ухмыльнулся.

— Именно. Союзники и предатели. Мясо и хлеб для первых, железо и огонь для вторых. Мы еще вернемся к теме предателей, господин граф. Как вам понравилось наше маленькое представление? Госпожа графиня?

— Очень… — женщина лишнее мгновение искала соответствующие слова, — очень архаично по форме.

— Знаю. Я слышал, что в Меекхане фальшивые жрецы Сетрена не танцуют в маске быка, чтоб рассказать миру историю освобождения, а лишь читают ее верным в храмах. Это как если бы вместо питья вина слушать о правилах его приготовления. Возьми кувшин пустивших сок виноградин и кувшин воды, выжми ягоды, смешай с водой, добавь дрожжи. Ммм, я почти чувствую этот аромат… — От дверей раздался иронический смешок. — Ничего странного, что Сетрен в нынешние времена редко бывает доволен.

— Правда? — Графиня отвела взгляд от стола и лучисто улыбнулась. — Я не знала, что бог произнес откровение. Неужели появился некий авендери? Или Сетрен ступил между своими сторонниками?

Молодой вождь бандитов выглядел так, словно ожидал этого вопроса.

— Нет, — повысил он голос. — Конечно же нет! Нет среди нас никого достойного, чтобы Сетрен прикоснулся к нему своим рогом. Уже столетия не было никого подобного. Но разве мы не разумные люди? Или бог должен явиться нам телесно, чтобы мы поняли: он недоволен нами? Сколько времени миновало с момента, как дикие наездники промчались сквозь всю империю и стоптали луга, которыми Непобедимый ступал в телах своих авендери? Со времен, когда Сетрен привел нас в эту землю, наши побратимы никогда не терпели такого поражения. Разве я неправ?

Ворчание за его спиной сменился хором согласных голосов.

— Так и было: банда диких варваров разбила непобедимую имперскую армию и пасла своих лошадей на изумрудной траве плодородных долин. Нынче же Меекхан вновь шлет свои полки на восток, чтобы укрепить тамошнюю границу, иначе в любой момент мы опять можем увидеть се-кохландийских лошадей, пьющих воду из наших ручьев. Именно поэтому и кажется мне, что я прав, говоря, что Сетрен недоволен, госпожа графиня.

Он прервался, широко улыбаясь, в то время как по щекам Исавы-кан-Лаверр разливалась мертвенная бледность. Кеннет поймал себя на том, что он так и сидит, наклонившись вперед, наблюдая за словесным поединком. А скорее, за экзекуцией при помощи слов. Навер раскрыл, что послы империи принесли в дар новый торговый договор, и тахг уже не мог огласить это как результат своего триумфа. Потом он напомнил о поражениях, которые Меекхан потерпел в войне с кочевниками тридцать лет назад, и мимоходом объявил, что империя ожидает очередного нападения, раз стягивает войска на восток. Лейтенант взглянул в глубь зала и на десятках лиц приметил волчий голод. Граница вспыхнет, понял он с ледяной дрожью, ползущей по спине. Сотни молодых воинов, которые до сей поры держат себя в узде, сорвутся с цепи. Банды, подобные ватаге Навера, появятся, словно грибы после дождя, и примутся кусать империю. А первой жертвой будет Рог. Долину не удастся защитить, и через год там останутся лишь развалины и пепелища. А через два-три года Навер встанет во главе десятков тысяч воинов — и культа Сетрена-Воителя. И тогда снова вступит в этот зал, разыграет сцену с быком, а после подойдет к трону и перережет дядюшке горло. Уловив взгляды, которыми обменялись тахг и молодой бандит, Кеннет знал, что именно так все и произойдет.

Посольство утратило смысл еще до того, как переговоры начались.

Навер поднял руку, и в зале установилась тишина. Была у него в этот миг власть бо́льшая, нежели у его дяди.

— Но мы ведь прибыли сюда не для того, чтобы горевать! — рявкнул он. — Так возрадуемся же. Тахг приготовил для нас пир!

Все взглянули на владыку. Аэрисс Клависс медленно кивнул и хлопнул в ладоши. Отворились двери, внесли блюда, подносы с жарки́м, кувшины вина. Зал наполнился ароматом печеного мяса, пахучих соусов и свежего хлеба. Перед Кеннетом возникли тарелки с куропатками и какими-то другими птицами, ломти темного мяса, маленькие хлебцы с золотистой корочкой, несколько кувшинов вместе с чашами разного размера, а еще серебряная тарелка размером с небольшой щит. Лейтенант сглотнул. Он не сумел бы съесть сейчас ничего, даже будь это последний пир в его жизни.

Приглашенные гости двинулись к столам, занимая места согласно непонятной ему иерархии. Навер бесцеремонно уселся слева от тахга.

— Хороший пир, дядюшка. А мать говорила, что у тебя в голове лишь сражения да охоты.

Аэрисс потянулся к подносу с птицей, положил себе двух жареных куропаток и спокойно, без усилия, разодрал одну напополам. Равнодушный, он и усмехался равнодушно.

— Ванира не думала обо мне хорошо с момента, как пришла на свет, хотя я управлял родовыми землями еще до того, как она научилась ходить. Всегда твердила, что это ей должно бы стать главой клана и тахгом всех родов. И кажется мне, что она наконец-то нашла способ.

Навер принял обвинение без эмоций.

— Ха, получается, я лишь пес, ходящий на поводке амбиций своей матери? И не больше?

Тахг, не торопясь, поднес ко рту половину куропатки, откусил, вытер пальцы о скатерть и сделал изрядный глоток вина.

— Серп может воображать, что это он срезает колосья, а молоток — что это он вбивает гвоздь. Но и тот и другой — лишь инструменты. Я готов биться об заклад, что сам бы ты не додумался до этой идеи с представлением вместо приветствия. И я готов поспорить на свой резной трон: кто-то подбросил тебе мысль, что неплохо, дескать, прийти в тахгской зелени, но сделать это так, чтобы я не смог спустить тебя с лестницы за то, что ты ее натянул, — поскольку во время исполнения Лавондерха именно зелень является знаком первого авендери. Твои бандиты извлекли оружие, но это также лишь часть церемонии, оттого они не кончат, повиснув на стенах. И вся эта речь… Еще год назад ты умел лишь рычать «больше пива» и «давайте ее сюда, пока шевелится». Ты недурно разбиваешь головы, парень, но, когда ты входил, я видел нити, которые тянутся за тобой и исчезают за дверьми. Скажи-ка ему, чтобы он к нам подошел.

Навер покраснел:

— Войдет, когда решит, что это необходимо.

— Ну конечно. Но ты и не заметишь… А вот он и вошел, верно, жрец?

Кеннет моргнул, а мужчина уже стоял подле стола. Простая магия, фокусы со светом и отводом глаз, но она всегда производила впечатление. Был он среднего роста, в бурых, свободных одеждах, подпоясанных простым шнуром. На гладковыбритых щеках его темнела татуировка — вьющиеся, извилистые линии, взбирающиеся под самые глаза и стекающие вниз, на шею. Он усмехнулся.

— Разве ты не обрадован нашим представлением, тахг? Лавондерх. Освобождение. День, когда сошел к нам Сетрен. Нет большего праздника для истинных сынов Винде’канн. А в твоем замке его проводят хорошо если раз в два года, а то и реже, как я слышал.

— Сплетни. — Аэрисс указал жрецу место рядом с Навером. — Сплетни и наговоры. Как всегда. Долго научались этому выходу?

— Всего раз, Навер Та’Клавв — прирожденный освободитель. Впрочем, все ведь видели, верно? И все знают, зачем прибыли наши гости, с чем прибыли и почему прибыли. Империя, коя более полагается на переговоры и дипломатию, а не на силу оружия, се скорлупа пустая, дуб прогнивший, труп, раздутый газами. Кажется, именно так писал один из ваших императоров едва сто лет назад, верно, господин граф? Как было его имя? — Жрец сделал паузу, усмехаясь к послу.

— Кальвер-дас-Сеувер. Написал трактат «Об упадке стран». — Дипломат налил себе вина, наполнил чашу жены и только потом поднял взгляд на жреца. — Вторым его знаменитым трактатом был «Несколько слов об охоте». Особенно запал мне в память раздел о травле молодыми собаками медведя. Не помню подробностей, но речь там шла о том, чтобы не поступать так, ежели охотник не уверен, что зверь смертельно ранен. Поскольку в противном случае медведь может задрать псов и наброситься на охотника.

Жрец даже не скривился, хотя Кеннет ожидал хотя бы холодной, вызывающей усмешки.

— Ох, слова, слова и слова. И ничего, кроме слов. Слова же посла обладают тем большей силой, чем многочисленней стоящие за ними мечи. Это тот же император, верно? Но отчего вы не спросите о смысле нашего маленького представления? О его истоках. Разве мы так мало стоим в ваших глазах, что вы не интересуетесь нашими обычаями и верой?

Акустика снова сыграла дурную шутку, и голос жреца разнесся по всему залу. Гробовая тишина наполнила ее до предела. Кеннету не было нужды оглядываться, чтобы увидеть, что уставились на них все. Внезапно пахнуло железом и кровью.

Тахг иронично фыркнул, выпил махом кубок вина, закусил половиной куропатки. Было что-то без малого гипнотическое в том, чтобы наблюдать, как владыка Вин-де’канна насыщается. Так мог бы пожирать жертву горный медведь.

— Жреческий треп, — сказал он, сглотнув. — Ты знаешь меекханцев. Они выстроили прекрасные храмы и следят, чтобы боги из них не вышли. И многие из них выбрали себе Сетрена патроном и служат ему не хуже, чем мы. Разве что не поклоняются ему как Владыке Войны. И никакому иному богу — тоже, поскольку полагают, что мир и так слишком долго купался в крови по желанию Бессмертных, чтобы прославлять сей титул. Они уважают богов, но выигрывают войны, не пытаясь спрятаться за божескую спину. И умеют выигрывать, даже когда все остальные готовы уже копать им могилу.

Раздался звон нескольких кубков, и словно по этому знаку тишина поджала хвост и выскочила из зала. Шум, бормотание, смешки наполнили пространство. Кеннет, однако, не дал себя обмануть: внимание всех все равно сосредотачивалось на главном столе.

— И если я еще раз услышу этот фокус с голосом, — Аэрисс разодрал вторую куропатку, — то сделаю из твоей шкуры ножны для меча.

Седоволосый тахг улыбнулся, извиняясь, Исаве.

— Простите, госпожа графиня, наш простецкий язык. Жрецы Сетрена называют сие Фырканьем Быка, жрецы Реагвира — Шепотом Битвы, наверняка в каждом храме есть свое именование для этого фокуса. Его назначение — чтобы в битве все солдаты слышали голос командира, несмотря на крики, рык и лязг оружия. Увы, поскольку одновременно слышат его и солдаты противника, сперва необходимо оговорить всякие сложные пароли и обучить им армию. Но это умение полезно и во время богослужений. И, чтобы уж мы оставили эту тему, се наш гость, Йавен Одеренн. Официально — жрец Сетрена, духовник моей сестры и, возможно, ее любовник. Неофициально — слуга Сетрена-Воителя, присвоивший себе титул Красного Рога или же боевого жреца культа. Однако призвать силу бога в чьем-то доме без согласия хозяина — это просьба о поцелуе земли.

Исава несмело улыбнулась:

— Поцелуй земли?

— Таково наше традиционное наказание. Мы кладем приговоренного лицом к земле, накрываем доской и возлагаем на нее камни. Пока тот не задохнется… ох, вы побледнели. Может, еще вина?

— Да, прошу вас. — Графиня пододвинула тахгу свой кубок. — Еще немного, еще… хватит.

Отпила глоточек.

— Я уже говорила, что оно — прекрасно? — послала она тахгу сладкую улыбку.

— Виноградники южного Лодентрея. Добро, которое мы можем получить лишь с помощью торговли и обмена, как и шелк, хорошую сталь, фарфор, стекло и другие вещи, каких сами мы не производим, но которыми охотно торгует империя. Только отдельные глупцы все еще морочат себе голову военной славой и силой Сетрена-Воителя. С севера у нас горы и племена аг’хеери, которых меекханцы называют ахерами. На юге — Савехде, и его князь обещал превратить наши дома в хлева для своих свиней. На западе над морем растут несборские поселения, поскольку там слишком много островов и фьордов, чтобы мы сумели проконтролировать побережья. С четверть века единственная спокойная граница у нас — на востоке, и вот некий молодой глупец решил разжечь вдоль нее огонь.

— Я…

— Молчи, парень, пока сидишь за моим столом. Знает ли госпожа графиня, что представляет собой та церемония? Та, в которой принимал участие Навер?

— Нет. — Исава-кан-Лаверр скромно потупила взгляд. — Я не поклоняюсь Сетрену.

— Конечно, Сетрена в империи в качестве патрона чаще выбирают воины, он ведь, говорят, некогда соревновался с Реагвиром за титул Владыки Битв. Тогда, возможно, вы, граф, или кто-нибудь из ваших солдат?

Кеннет взглянул на посла, потом на капитана и двух сидящих напротив десятников. Из них явно никто не имел желания подать голос. Почувствовал движение справа.

— Конец третьего дня третьей попытки. Освобождение и объятие первого авендери.

Тахг широко улыбнулся.

— Освобождение, высвобождение — называют его по-разному. Я знал, что кому-то из Бергена будет известна эта история. Расскажете ее нам, десятник?

Велергорф вопросительно взглянул на лейтенанта. Кеннет кивнул. Младший офицер потянулся за кубком, отпил глоток вина, глядя в пространство. За столом установилась тишина.

— Легенды говорят, что было это во времена до нашествия Нежеланных, до темных веков. Боги не ходили тогда в мире в образе авендери, и рассказывают, что именно Сетрен первым решил сойти к людям, дабы лучше их опекать, дабы приблизиться к ним. Сперва он показался жрецам, хотя тогда не было жрецов, как нынче, только шаманы, что стояли одной ногой в царстве духов, а другой — в мире людей, и приказал, дабы приготовили ему сосуд, в который он мог бы сойти. И ему, сказал, следует быть соответствующе сильным и прочным.

При словах о шаманах жрец гневно заворчал, но ворчание оборвал треск очередной разодранной куропатки. Тахг широко усмехнулся, Велергорф продолжил:

— В первый день привели большого серого волка, такого огромного, что тот сумел бы одним щелчком челюстей отхватить человеку ногу. Искалечил или убил он десятерых охотников, прежде чем его схватили в лесах Хавеннек. Бог взглянул на тварь и сошел в ее тело. Говорят, что глаза волка вспыхнули, словно факелы, шерсть встала дыбом, а… — Десятник замолчал и — Кеннет едва не свалился с кресла — покраснел. — А… ну…

— Да? — Графиня некоторое время всматривалась в младшего офицера и еще сильнее склонилась к нему с искренним интересом в глазах: — Что еще произошло?

Она знает, понял внезапно лейтенант, прекрасно знает этот рассказ, потому что она — жена посла, что в дипломатическом корпусе империи означало, что — и сама посол. Должна знать каждую из местных легенд, все обычаи, а клановые цвета различает лучше самого тахга. Но она — женщина и, видимо, от души развлекается.

— Тот… ну, некий орган у него набух кровью, значит… настолько, что напоминал еще одну ногу…

Голубые глаза графини сделались еще больше:

— Какой орган?

— Неважно, моя дорогая. — Граф, похоже, ощутил необходимость прийти на помощь солдату. — Это всего лишь старая легенда.

— Легенда, — проворковала она низким голосом. — Третья нога? Ах! Отчего в тебя никогда не вступал ни один бог? — добавила тихо графиня.

Тахг рыкнул смехом — так, что по залу пошло эхо. Шум разговоров смолк, как обрезанный ножом, а все головы повернулись в их сторону. Кеннет закусил губу и прикрыл глаза, чтобы не видеть давящихся от смеха десятников, капитан авд-Понб дышал так, словно его душили, а Навер выпучил глаза и присоединился к дяде. Через миг смеялись и все остальные, даже жрец Сетрена позволил себе коротко фыркнуть. Исава сидела с устремленным в тарелку взглядом, очаровательно зарумянившись.

Аэрисс, все еще гогоча, вытер рукавом слезящиеся глаза.

— Прекрасно, графиня, прекрасно, ха-ха-ха, но… ха-ха-ха, позволим же десятнику закончить.

Велергорф поблагодарил, кивнув, и продолжил:

— Тело волка, даже гигантского волка с северного Ха-веннека, не смогло вместить мощь бога и через миг загорелось ярким светом, превратясь в горсточку пепла. Сетрен ушел, приказав привести более сильное существо. Через пять дней в кругу призыва стояла клетка с горным медведем. Тварь была настолько велика, что, стоя на задних лапах, превышала ростом двух взрослых мужей, и, пока ее отловили, она убила или искалечила тридцать охотников. Когда медведь очнулся и принялся биться о стены клетки, прутья ее, толщиной в палец, гнулись, словно деревянные. Сетрен посмотрел на тварь, оценил ее силу, размер — и объял ее своим духом. — Велергорф покрутил кубком, который все еще держал в руках, заглянул внутрь. — Медведь рыкнул так, что треснули стены, а на расстоянии ста миль горы сбросили снежные покровы, засыпав лавинами пути. Жрецы в кругу призыва пали на землю без сознания, а клетка распалась в щепки от одного удара лапы зверя. И Сетрен в образе медведя встал среди них. Но, прежде чем успел сделать три шага, владыка гор также уступил, не в силах удержать силу Бессмертного. Зверь свалился, начал корчиться и уменьшаться, будто тело его высыхало в ледяной пещере. И, прежде чем кто-либо успел что-то рассмотреть, на месте чудовища осталась кучка костей и несколько клочков меха. Потом подул ветер, и все распалось в пыль.

— Я так понимаю, что третьей попыткой был бык.

— Верно, госпожа графиня. Но, прежде чем привели быка, жрецы долго странствовали тропами снов и советовались с духами предков. — Младший офицер презрел раздраженное фырканье Йавена. — Те ведать не ведали, кто может оказаться сильнее горного медведя, но одному из них наконец явилось во сне огромное рогатое создание, кое никогда не видали в тех краях. Темно-коричневое, выше взрослого мужчины в холке, с рогами белыми, словно полированная кость. Тур из лесов полудня, объявили мудрецы, когда им описали зверя. Три года прошло, пока короля лесов привели в горы. Тысячу мехов серебристых лисиц, тысячу стальных мечей и тысячу бочек меда передали живущим на юге племенам взамен права забрать одного из вожаков их стад. Сто охотников заплатили ранами или жизнью, прежде чем удалось взнуздать зверя. Но, когда тот наконец встал в кругу призыва, все согласились, что за исключением сказочных, огромных, словно серые скалы, бестий далекого Полудня, нет на свете более величественного животного. От носа до крестца в туре было пятнадцать футов, семь футов в холке и — два длинных, в четыре фута, рога. Когда Сетрен явился средь людей, даже он почтил красоту и силу зверя. Приказал снять с быка путы, а когда исполнили поручение, то бог предстал перед ним в вихре сверкающих снежинок. Зверь не убегал и не впадал в бешенство, минуту они мерились взглядом — бык и Бессмертный, а потом… потом…

Десятник заколебался, поглядел с вызовом на жреца и закончил:

— Потом Сетрен поклонился быку, низко, приложив ладонь к сердцу, и замер так на миг. А когда выпрямился, бык склонил голову столь низко, что рога ударили в землю. Так открылся первый из Законов Объятия: объятое существо должно согласиться, чтобы бог в него вступил. Иначе тело не выдержит столкновения душ и окажется уничтоженным. И Сетрен сошел в тело быка. Надолго — почти на три дня. Однако что-то пошло не так, потому что внезапно, в миг, когда все уже начали его славить, бык вскочил и прянул, топча каждого, кто вставал у него на дороге. Начались три страшных дня, во время которых бык безумствовал в горах, нападая на все и всех. Уничтожал дома, валил городские стены, разрушал родовые замки. Рога его сделались красны, а ноги по самое брюхо изгваздались кровью. Каждый, кто оказывался в поле его зрения, погибал, и никто не сумел бы сдержать кровопролития. Смерть пришла в горы и долины. И ни один из жрецов, шаманов и мудрецов не знал, от чего так случилось, почему Сетрен, найдя наконец сосуд, способный вместить в себя его великий дух, принялся уничтожать свой народ. Некоторые были готовы бросить родные земли и бежать, отправившись в чужое место, поклониться иным богам. Отчаяние поселилось в умах, сомнение охватило душу. Черные мысли и горькие слова наполнили ядом сердца.

Десятник замолчал, отпил из кубка, снова заглянул внутрь. За столом стояла тишина.

— Третьего дня, под вечер, когда пало множество горьких, полных отчаяния слов, в круг мудрецов и племенных старейшин вступил молодой воитель. Нынче все роды утверждают, что происходил он от их крови, но на самом деле так и неизвестно, кому он был родич. Сказал, что не Сетрен уничтожает и рушит горы, но бык, который не может уяснить размеров своей новой мощи. Дух зверя мог согласиться на объятие и уступить место душе бога, но разум его, разум дикого зверя, умеющего лишь есть, пить, сражаться с конкурентами за самок, не может уразуметь, что происходит. Он видит теперь мир по-другому, чувствами Бессмертного, и это ввергает его в ярость. А Сетрен почему-то не может освободиться. Так открыт был второй из Законов Объятия: бог может войти в чье-то тело, но не сумеет покинуть его, если разум и душа владельца не согласны на это. А бык не только не мог выразить такое согласие, но и вообще не в силах был уразуметь, что вокруг него происходит. «Приуготовили мы недолжный сосуд», — сказал молодой воитель и вышел, оставив удивленных старейшин. Взял плащ — незнамо какого цвета, — солдат взглянул на Навера, — топор и отправился навстречу чудовищу. Ему не пришлось искать: бык, словно ведомый голосом предназначения, отыскал его, едва юноша успел покинуть старейшин. Они встали друг напротив друга, человек и чудовище, первый из героев и ополоумевший бог, первый из авендери и тот, кто должен был его объять. Рассказывают, что бык так распух от переполнявшей его силы, что вырос еще на фут, а рога его обрели оттенок глубокого багрянца и сделались полупрозрачными, будто вырезанными из хрусталя. Глаза его были черны, как и шерсть, ноги же казались стволами деревьев. Юноша взглянул на быка, поклонился ему и сказал: «Господин, сосуд не может быть менее ценен, чем то, что его наполняет, а размер и сила не имеют значения для души. Я стану твоим сосудом». И вроде бы на старом языке «быть сосудом» произносилось ав’деери. Отсюда, собственно, по миру и разнеслось это название для тех, кого обнимали боги. Бык лишь зарычал и бросился в атаку, но воин отскочил в сторону и ударил его топором в лоб. Наши мудрецы говорят, что Сетрен изъял свою силу из тела зверя, отобрал у него атрибуты божьего сосуда, и топор расщепил голову чудовища надвое. И в миг, когда сердце быка перестало биться, дух Сетрена покинул тело зверя и объял тело новое. Это объятие было коротким, продолжалось едва несколько часов, поскольку человек, даже если наполняет его крепкий и храбрый дух, не в состоянии вместить всей силы бога. Выгорает он изнутри, словно льняная тряпочка, обернутая вокруг раскаленного добела камня. Так узнали третий из Законов Объятия: бог не может сойти в одного человека надолго, поскольку дух его слишком силен. Бог, который желает ходить меж людей, требует много сосудов. И чем он сильнее — тем больше. Говорят, во времена войн Богов Сетрен ходил меж людьми в облике восьми, а порой и десяти авендери. Однако из-за этого его разделенная мощь слабела, ведь хоть отдельный авендери и получал силу ста величайших магов тех времен, но не оставался непобедим. А если погибал, когда вблизи не было никого, готового принять объятие, то и сам бог получал огромный ущерб. Так говорят наши мудрецы в Бергене… — тихо закончил десятник.

Опорожнил кубок единым глотком и с лязгом поставил его на стол. Некоторое время все молчали.

— Прекрасная история. — Графиня жемчужно рассмеялась и захлопала. — Прекрасная, мудрая и такая правдивая. Я полагаю, здешняя версия несколько отличается от той, из Бергена?

Обратилась она прямо к жрецу. Йавен Одеренн кашлянул, устраиваясь в кресле, и миг-другой выглядел так, словно желал проигнорировать графиню. Тахг потянулся к блюду с птицами и положил себе новую порцию.

— Вот и мне интересно, — проворчал он. — Сколько себя помню, жрецы всегда спорили о подробностях: пал ли бык от одного удара или от трех, был ли он восьми футов в холке или восьми с половиной, были ли рога красными как свежая кровь или же — как кровь наполовину свернувшаяся, и всякие такие глупости. Какова официальная позиция культа?

— Один удар, но после него тело быка исчезло, а на его месте появился прекрасный юноша, Сетрен собственной персоной. Это был первый и единственный раз, когда Бессмертный явил людям свое непосредственное присутствие. Награда за отвагу и веру избранного, святого воителя. Воин этот был потом живьем вознесен во владения Сетрена, чтобы вовеки сидеть подле него.

Аэрисс саркастически хмыкнул:

— Хм, то есть вы соблазняете тех молодых глупцов, которые татуируют себе рогатый топор на теле, тем, что и всегда, — жизнью подле бога. Бессмертием и вечным счастьем. Меня поражает: отчего все эти святые мужи, мутящие молокососам головы, сами не отправляются вслед за ними? Или, сказать вернее, отчего не идут во главе их, а?

Навер покраснел:

— Дядя!

— Сиди, мальчик, спокойно и не повышай на меня голоса. — Очередная куропатка оказалась разорвана на кусочки. — Ты отыграл свою роль, получил пышный выход и похлопывания по спине, но сейчас мы разговариваем с истинным предводителем этой банды. Что будет потом, Одеренн? Подожжете границу? Начнете грабительские рейды в глубь империи? Провозгласите священную войну? Даже если Меекхан оттянет все войска на восток, у него все равно хватит сил, чтобы вас раздавить. Горная Стража в приграничных провинциях — это почти шесть тысяч человек. Полагаете, что она позволит вам безнаказанно грабить и убивать?

— Ну не знаю. — Жрец усмехнулся холодно, удобно устроившись в кресле. — Мне и самому интересно, как славные отряды горных воителей поступят в подобной ситуации. Станут ли снова проливать кровь за интересы захватчиков с юга? Что ты об этом думаешь, лейтенант? Правда, ты ведь на четверть меекханец, но это не должно иметь значения. Соблюдут ли вессирцы верность империи? Прольют ли кровь за чужое дело? А может, возьмутся за ум и увидят свое будущее в свете славы Сетрена-Воителя? Пришельцы с юга достаточно долго правили в этих горах.

Кеннет внезапно оказался в центре внимания, даже посольская пара устремила на него взгляд. А жрец смотрел и ухмылялся. Лейтенант не любил ни таких взглядов, ни таких ухмылок.

— Могу я ответить одной историей? — спросил он.

— Ох, нынче день историй! — Исава казалась абсолютно счастливой. — Просим.

— Года три назад к нам в горы приехал барон Кенвгез-Лаваар, далекий родственник князя бес-Хана. Хотел положить у себя перед камином шкуру горного медведя, ибо, как рассказывают, нет на свете зверя сильнейшего, чем те, что живут в наших лесах. Нанял он трех местных проводников, которые обязались выследить добычу, и отправился на охоту. Месяц бродил он по лесам. Все зря. Осерчавший барон не только не заплатил после возвращения проводникам, но приказал всыпать им палок, обвиняя, что они специально водили его неправильными тропами. Он не покинул гор. На перевале его свита была окружена солдатами Горной Стражи, а сам он после ареста провел три месяца в яме, прежде чем родственники выплатили серьезную пеню обиженным следопытам и выкупили его. Приговор барону вынес Дарвел Мавонк, местный судья, а подтвердил его Банель-лад-Верит, императорский управляющий провинцией.

— Помню. — Графиня послала сидящим еще одну лучистую улыбку. — Ренейр-бес-Хана ярился весь следующий год, слал письма даже императору, но ничего не добился.

— Именно. Потому, жрец, скажу тебе так: пока наши судьи могут сажать меекханских аристократов в ямы, до тех пор вессирийцы будут считать себя частью империи. Нарушьте границу и убедитесь в этом.

Навер вскочил:

— Рог должен вернуться к нам!

— Долина Гевенах не была спорной территорией, пока Винде’канн не занял земель к югу от него, — вмешался граф. — А заняли вы их, выступив против боевого культа Сетрена, если мне не изменяет память.

— Не мы, но лишь я, — скривился гневно тахг. — И все еще есть те, кто охотно уложил бы меня за это в могилу. Но многие из местных помнят, как возрожденный культ вел себя в Лаверде и Конеласе, сколько кланов было истреблено до последнего человека, потому что не желали поклониться Рогатому Топору. Я повел войска на юг, чтобы скрутить шею мелкой твари до того, как она подрастет. И я не думал, что возродится она тернием в моем боку, да еще и от родной крови.

— Так скрути ему шею снова, тахг… — Жрец приподнял брови, иронично улыбаясь. — Кликни дружину и прикажи бросить Навера в узилище. Пусть твоя стража ударит в его людей, их-то едва триста, это и не сила вовсе. Один приказ — и дело сделано.

Аэрисс чуть приподнялся, упер кулаки в стол, покраснел:

— Не дразни меня, козий выпердыш. Вы спрятались за этим молодым дураком, словно за щитом, поскольку знаете, что я обещал его матери, что стану заботиться о нем, как о родном. Но не проверяй, удастся ли натянуть этот лук еще сильнее, потому что тот сломается в твоих руках. Я…

Графиня протянула руку и деликатно прикоснулась к пальцам тахга:

— Полагаю, господин, что мне с мужем не должно быть свидетелем сего разговора. Мы пойдем познакомиться с важнейшими из представителей кланов, которых твой племянник пригласил сюда специально для нас. Надеюсь, На-вер Та’Клав, ты не откажешься нас представить?

Смотрела она так, что и камень бы не отказал.

Навер замер и неуверенно улыбнулся, поглядывая на жреца. Исава не дала ему и шанса: прошелестев юбкой, уже стояла рядом, затем доверительно взяла его под руку и, жемчужно рассмеявшись чему-то, что сама произнесла, потянула юношу в сторону зала. Граф вскочил и направился за ними следом.

За столом установилась глубокая тишина.

— Стоило б ежедневно пороть его, начиная с трех годков. Может, выучился бы тогда слушаться старших. — Тахг уселся, налил себе вина и выпил одним махом. — У-ух, тут, на севере, не сыскать плодов под такой напиток. Скажи мне, жрец, насколько далеко намеревается зайти культ? И зачем?

— Сетрен требует надлежащего ему места. И мы не прекратим, пока он его не получит.

— Ты говорил с ним? Встал меж Изогнутыми Рогами и услышал голос Бессмертного? Говорят, жрец моего отца, старый Гарес, когда уже овладел должной силой, умел ходить тропами духа на встречи со своим богом. Запирался тогда в комнате, а когда выходил из нее, слуги видели на полу кусочки мха, грязь, листья с деревьев, что не растут так далеко на севере, влажную и пахнущую темными пущами землю. Сетрен впервые добровольно связал себя с телом рогатого тура и, должно быть, полюбил эту форму. Ты бывал в его царстве, жрец? Топтал чернозем, на который никогда не ступала нога человека? Смотрел в глаза бога?

Йавен Одеренн молчал, глядя, прищурившись, на властителя. Потом опустил глаза.

— Нет, не бывал, — ответил он наконец. — Ни я и никто из моих собратьев. Тропы духа — дороги для тех, кто уже стоит одной ногой на пути в Дом Сна. А у меня еще осталось здесь немало дел.

— Например, организация тайных убийств?

Аэрисс некоторое время всматривался в окаменевшего жреца.

— Ничего не скажешь? — фыркнул презрительно. — Ты ведь не слишком хорош в этой игре, верно? Захоти ты морочить мне голову, пришлось бы тебе взорваться возмущением или изобразить удивление и спросить, о чем речь. И делать это сразу же. Ты ведь полагал, что твои головорезы не нашли посольство или отказались от нападения. И представить не мог, что они повстречают на своем пути Горную Стражу. На будущее, если ты жаждешь создать при культе орден фанатичных убийц, не позволяй им татуировать топор на своей груди. Такое в случае неудачи затрудняет возможность отрицать свою причастность.

Жрец молчал, и мысли легко отражались на его лице. Кеннет знал, что он ответит, прежде чем тот раскрыл рот.

— Я ничего не знал о покушении. Виновные будут наказаны, даю тебе слово, тахг.

— Правда?

— Да, клянусь. Убийство послов, да еще на территории империи, ничего бы мне не дало. Куда лучше оставить все так, как есть, — ибо нынче они прибыли сюда и оказались публично унижены.

— Я не говорил, что это было на землях империи.

После этих слов тахга установилась ледяная тишина. Прервал ее лишь внезапный взрыв смеха в зале. Кеннет обернулся: графиня вместе с мужем и Навером остановилась у одного из столов и, должно быть, произнесла нечто, развеселившее до слез большинство там сидящих. Сама она, благодарно опираясь о плечо мужа, улыбалась лучисто и искренне. Потом повлекла своих спутников дальше.

Тахг не сводил с нее глаз:

— Такая женщина. Каких сыновей могла бы она мне дать!

Все за столом одновременно взглянули на него. Бен-нельт-авд-Полб открыл рот.

— Нет, капитан, я имею в виду совершенно не это. Сей сластолюбивый варварский старикашка вовсе не возжаждал прекрасный меекханский цветок. — Тахг улыбнулся легко, почти иронично и продолжил, не отрывая взгляда от ходящей по залу графини: — Тупой крепыш — так говорили обо мне в молодости. Но, тем не менее, я тридцать пять лет сижу на резном троне и держу в узде самую отчаянную, мстительную и упрямую банду кланов из тех, что когда-либо обитали в этих горах. Предотвращаю резню, разрешаю споры, веду войны, но все равно единственное, что обо мне говорят, — что могу убить человека ударом кулака. И, может, именно потому, что видят во мне обычного простеца, я все еще здесь сижу. Ибо кажусь менее опасным, чем кто-то умный и сообразительный. Порой лучше изображать более глупого и менее опасного, чем ты есть на самом деле, верно?

Одеренн уже сумел овладеть собой и поглядывал на тахга куда как внимательно.

— И какое отношение это имеет к нашей прекрасной графине?

— «Прекрасная графиня». — Владыка Винде’канна негромко фыркнул. — Звучит почти так же, как «тупой крепыш». Неопасно, верно? Выходит, что и вы — и господин капитан, и солдаты доблестной Горной Стражи — так и не поняли, кто на самом деле главный посол. Верно? Все из-за того, что на меекхе не существует слова для женщины-дипломата. И в письмах, которыми я обменивался с великим губернатором, говорилось о посольской паре или о дипломате первого класса и сопровождающем его дипломате четвертого класса. И твои шпионы, жрец, читавшие письма, решили, что дипломат первого класса — это граф, а жена его — просто украшение, не более чем брошь на рубахе, с церемониальным титулом дипломата четвертого класса.

Капитан всадников забарабанил пальцами о стол.

— Это невозможно. Дипломат первого класса является Голосом империи.

— Именно. Тот самый, который имеет право заключать союзы, подписывать договоры и даже объявлять войны, как если бы он был императором. Его слово — окончательно, и даже император не может самовольно изменить решение дипломата первого уровня. Для этого необходима воля владыки и Совета Первых. Говорят, что во всем дипломатическом корпусе империи есть лишь семеро людей с этим титулом. И его не присваивают за происхождение или богатство. Говорят, что если любого из этой семерки связать и бросить в яму с ядовитыми змеями, то через час он убедит оных, чтоб те распутали его и сплели из своих тел лестницу, по которой он смог бы выйти на поверхность. А потому, жрец, устраивайся поудобней и смотри, как успокаивают змеиный клубок.

Кеннет отвел глаза от Аэрисса Клависса и глянул в зал. На первый взгляд, ничего не менялось, посольская пара переходила от стола к столу, от клана к клану, задерживаясь и обмениваясь фразой-другой — главным образом с вождями. Кто-то смеялся, кто-то отвечал — но слова тонули в общем шуме огромного зала. Не происходило ничего особенного.

И только через минуту-другую он заметил, как действуют чары графини. Люди, к которым она подходила, гордые и высокомерные, таяли, словно воск. Уходило суровое выражение лица, с нахмуренных лбов исчезали морщины, атмосфера теплела на глазах. А женщины… Графиня как раз подошла к самому многочисленному клану, сидевшему под стеной слева, и после короткого приветствия завела разговор с сидящей посредине матроной, не обращая внимания на сопутствующего ей старого мужчину в начищенном доспехе. Легкая улыбка, обмен фразой-другой, деликатное прикосновение к клановому платку. Внезапно женщина, до того момента серьезная и хмурая, широко улыбнулась и что-то произнесла сидящему рядом старику. Вся группа взорвалась громким хохотом, в котором выделялся прозрачный, жемчужный смех графини. Зал утих, пытаясь понять, что так развеселило остальных. Через миг Исава наклонилась к женщине и несколько ударов сердца шептала ей что-то на ушко.

— Хе-хе, а она прекрасно знает, кто правит у Хег’лан-нов, — пробормотал тахг. — Теперь глядите.

Графиня в сопровождении мужа неуверенно улыбнулась Наверу, отошла от все еще веселящейся компании и направилась к противоположной стене. При этом осталась как минимум пара кланов, которые Исава миновала.

— Видите? А’нелы и те скотокрады старого Каннера остались ни с чем. — Аэрисс говорил тихо, не отводя взгляда от плывущей по залу женщины. — Они два года сговаривались с Хег’ланнами и несколькими другими западными кланами, а теперь сидят в уголке и размышляют: то, что императорский посол их проигнорировала, — намеренное оскорбление и так оно и запланировано империей, или же дипломатка не обратила на них внимания случайно. И прикидывают, отчего Цебалла Хег’ланн смеялась над шутками графини и о чем эта чужая женщина так долго нашептывала ей на ушко. И вся паутина интриг, которую они соткали на западе, — разорвана. Теперь следующий год станут вцепляться друг другу в глотки и обвинять в измене, поскольку доверяют друг другу не больше, чем рыба — выдре. Если бы я мог, нанял бы ее у императора на полгода. Одними только улыбками она устроила бы так, что люди бы под корень вырезали твой дурацкий культ, жрец.

Йавен Одеренн уже не улыбался. Не спуская глаз с графини, он прищурился и поджал губы. Тахг обратил к нему широкое лицо.

— Тебе непросто понять, как это действует, верно? Ты, кого уже считают Сыном Топора, пусть и не обладаешь еще необходимой отвагой, чтоб официально принять сей титул, все еще не в силах проникнуть в души здешних горцев. Для большинства из них существует только клан. За всю свою жизнь девять из десяти встреченных ими людей принадлежат к нему, а тот десятый — лишь противник на поле битвы. Рождаются, женятся, воспитывают детей и умирают в одном, максимум двух днях пути от главного дома, и большинство их никогда не уйдут дальше. Лишь род для них опора, только клану они доверяют. Порой группы, живущие друг от друга в двадцати — тридцати милях, говорят на столь отличных наречиях, что для ведения торговли требуется толмач. Они объединяются, лишь когда укажешь им общего врага.

— Империя — вот враг.

— Нет. Не для них. Большинство из присутствующих здесь впервые видят чистокровного меекханца собственными глазами. Настоящего, с далекого юга, из сердца империи. Ведь для них сто миль — уже конец мира. А за границей у них перво-наперво вессирцы — пусть уже и тесно сроднившиеся с меекханскими поселенцами, но, по сути, это свои чужаки. Я скажу тебе, чего они ожидали еще полчаса назад. Были уверены, что имперские послы после такого вот представления и раскрытия тайны переговоров окажутся сбиты с толку и напуганы, что от страха не посмеют взглянуть им в глаза. Что проведут весь пир, уступая всем дорогу и делая вид, что сами они — лишь пустое место. А между тем видят нас, как мы смеемся во все горло, шутим и пьем. Та шутка о третьей ноге, помнишь? Даже меня она ею поймала врасплох. А потом посол с женой, в обществе Навера, ходят меж людьми и ведут себя так, как если бы ничего не случилось. Словно раскрытые секреты — пустячны. Графиня улыбается и лучится, муж ее — спокоен и владеет собой. И никоим образом не заметно, что они переживают из-за того, что произошло. А значит, вдруг слух об отводе войск на восток — лишь слух? Может, врут насчет того, что Меекхан ожидает очередное вторжение? Один-другой отважится спросить, и что услышит в ответ? Что это лишь обычные маневры войск, которым невмоготу долго сидеть на одном месте, ибо сие быстро надоедает. К тому же через пару-тройку месяцев случится большой смотр приграничных полков, а значит, к тому времени они наверняка вернутся. Граф спросит одного-двух вождей, не заинтересованы ли те в покупке зерна, ибо, мол, позже станет говорить об этом и со мной. Причем предложит настолько низкую цену, что те сразу же согласятся. Конечно, необязательно речь пойдет о зерне, это может оказаться солонина, фасоль или горох — или вино. Неважно… Ты слушаешь, жрец? Вот так ведут политику. Не лупят молотом между глаз, но умащивают тропку медом, чтобы зверь сам пришел, куда нам нужно. После такого часть кланов придет к выводу, что империя не чувствует себя в опасности, коли вместо того, чтобы копить провиант в замках и твердынях, делать запасы в городах — готова продавать его за бесценок. Те, к кому посольская пара не подошла, почувствуют себя обманутыми и будут готовы вцепиться в горло тем, кто может что-то получить от таких переговоров. Кому-то мимоходом предложат закупить прекрасное оружие по хорошей цене, а соседи сразу же примутся глядеть на него волком. Не будет коалиций родов, готовых сражаться с врагом под знаменем Сетрена. А когда в следующий раз мой племянник захочет созвать кланы, откликнутся разве что самые упорные. Впрочем, смотри сам, жрец.

В самом начале пира места за столами подле возвышения пустовали. Представление Навера вымело большинство нейтральных кланов под противоположную стену. Теперь — Кеннет даже не успел заметить, когда это случилось, — лавки близ стола имперских гостей начали заполняться. Чаще всего восседали за ними мужчины в богатых доспехах и женщины в платьях из дорогих материалов. Иначе говоря, родовая старшина. Едва ли не каждый клан, к которому подходила посольская пара, отсылал нескольких своих людей поближе к тахгу. Казалось, что в Винде’канне политическая расстановка меняется молниеносно.

Клависс снова следил за графиней.

— Эта женщина в три месяца сумела бы отобрать у меня трон. Захоти она родить мне ребенка, я б заплатил за него десятикратный вес в золоте.

Капитан засопел, огорошенный.

— Ничего запретного, капитан. — Кеннет жестом остановил офицера, не дав ему вскочить на ноги. — Это общепринятый обычай. Мужчина, который желает иметь законное потомство, но не хочет жены, может заключить с женщиной соответствующий контракт. Согласно ему, та родит ребенка, после чего исчезнет из его жизни. Мужчина обязан жить с ней и содержать ее во время беременности и полгода после. Она, ясное дело, должна быть ему верна. Некоторые молодые женщины собирают так приданое. Владыки же, которые желают продолжить свой род, но по причинам политическим не хотят заключать брак, пользуются их услугами. Хотя нынче к этому обычаю прибегают не слишком часто.

— Почему? — Кавалерист рухнул на стул.

— Потому что женщины неохотно расстаются с детьми, а кроме того, коли живешь с бабой под одной крышей пару лет, то решаешь, что лучше демон известный, чем чужой, — и потому в конце концов женишься, — пояснил Вархенн с кривой усмешкой. — Моя мать так заполучила отца… Вы, капитан, даже не представляете, насколько милыми они могут быть, пока не затягивают на шее мужчины супружескую петлю. Чисто мёд. А потом… э-эх…

У вас, капитан, есть жена? — Тахг решил сменить тему разговора.

— Невеста… Это прекраснейшая из девушек, каких я встречал в жизни. — Кавалерист обвел всех вызывающим взглядом.

— Конечно. — Клависс со значением подмигнул им.

Все кисло усмехнулись.

— О чем вы говорите? — Графиня внезапно объявилась у главного стола, все еще разрумянившаяся и с улыбкой на устах. — Об отекающих ногах или о женщинах?

Владыка Винде’канна протянул руку и помог ей сесть.

— Откуда такие мысли, госпожа графиня?

— Мужчины кривятся, словно от зубной боли, лишь когда разговаривают о хворях или о женщинах. Настоящих женщинах, конечно же, а не о постельных игрушках. — Она оглядела каждого из них, породив волну беспокойства. — И это никогда не изменится. А где наш жрец?

Кеннет глянул на кресло, где — голову бы отдал на отсечение — только что сидел Йавен Одеренн.

— А где мой племянник? — Тахг не выглядел удивленным.

— Оставил нас минуту назад и испарился. Мне показалось, что он чувствует себя сконфуженным теплым приемом, что приготовили нам некоторые из твоих подданных, господин. Полагаю, какой бы договор мы ни подписали, в выигрыше останутся обе наши страны.

— Не сомневаюсь, моя дорогая. — У Аэрисса Клависса все еще было такое выражение лица, словно он всерьез подумывал предложить графине контракт на ребенка. Конечно, если империя согласится одолжить ему своего дипломата первого класса для подобных целей почти на пару лет. Лейтенант же задумался, приняла бы сама женщина такое предложение. И не стал бы давать голову на отсечение, что — нет.

Он внутренне усмехнулся. Несмотря ни на что, не казалось, будто дипломатическая миссия завершится фиаско. Он мог теперь расслабиться.

— Шпион!!! — Голос наполнил зал силой грома, раздавшегося под чашей колокола. — Шпион в замке! Предательство!!!

Кеннет замер, Берф едва не выронил кубок с вином. Андан и Вархенн одновременно взглянули в сторону дверей и вскочили, хватаясь за оружие.

— Сидеть! — Лейтенант пролаял приказ, прежде чем их ладони коснулись рукоятей, одновременно с тем, как такой же приказ прозвучал из уст графини. Даже интонации и акцент были одинаковы. Десятники замерли, после чего медленно, словно невидимая ладонь вжимала их в стулья, уселись снова.

— Приказы моим солдатам я отдаю лично, графиня. — Кеннет не повернулся в сторону дверей, игнорируя нарастающий шум в зале. — И прошу не помогать мне с этим.

Он взглянул ей в глаза.

— Хорошо, господин лейтенант. — Графиня уже не улыбалась, куда-то исчезла лучащаяся радостью, щебечущая красавица. Перед ними сидел профессиональный дипломат, та, для кого жизнь и смерть — две стороны одной монеты. Сомнения мигом слетели с него. Потребуй этого интересы империи, она сделалась бы любовницей Аэрисса, родив ему хоть дюжину детей. — Только контролируйте их. Прошу вас.

Он не дал себя обмануть, это «прошу» на самом деле было приказом.

— Госпожа…

Шепот сей раздался из уст Велергорфа, десятник побледнел, руки его тряслись. Кеннет неторопливо обернулся через плечо и взглянул на середину зала, на фигуру, которую волокли по полу двое приспешников Навера. В первый миг он подумал, что это один из его людей, грязно-белая ткань тянулась за узником, словно мантия. Он заморгал, отгоняя видение. Ни за одним из его стражников одежда так вот не волоклась бы, в пойманном было не больше пяти футов роста. Заметил он светлый чуб и уже знал, что скрытое за волосами лицо будет плоским лицом ребенка, которого Вархенн спас в смердящем заулке в Арбердене.

Пленника волокли неторопливо, чтобы все могли рассмотреть ткань и вышитый на ней знак. Шум рос в зале вплоть до момента, когда человеческий тюк бросили на пол перед столом меекханских гостей. Тогда установилась тишина.

— Послы! — Голос снова наполнил зал. — Делегаты! С миссией мира и выгодным договором! И пока мы чтим их пиром, шпионы империи крутятся вокруг замка, ищут слабые места в стенах, высматривают тропки наверх! Изменой пропитаны их разговоры, и измену принесли сюда послы! Ядом отравлены их речи и лесть!

Йавен Одеренн показался из-за дверей, идя сбоку от Навера. Скверно усмехался, не переставая говорить.

— Куда подевалась мудрость нашего тахга?! Где славная его предусмотрительность?! Отчего он кормит змей собственной кровью, когда должен растоптать им головы, прежде чем вползут в его дом?!

Аэрисс поднялся, и при виде его лица улыбка исчезла с губ жреца. Будь они в зале одни, Кеннет не поставил бы за его жизнь и козьего катышка. Но — не были, и потому через мгновение Одеренн продолжил. Уже тише:

— Этого шпиона поймали, когда он крутился у стен замка, тахг. Схватили в момент, когда он прокрался под ворота. Скажи нам, почему империя шлет послов, если за ними идут шпионы? Спроси своих гостей, сколько таких, как сей, вертится еще вокруг и не сопровождает ли их армия, которая одним ударом могла бы отсечь голову нашему королевству? Разве для империи убийство всей родовой старшины не было бы прекрасным началом для покорения?

Шум поднялся снова. Лейтенанту показалось, что каждый кричал на каждого, а размахивание руками и угрозы кулаками были настолько же важны, как и обычные слова. Некоторые уже вскакивали с мест, готовые вцепиться в глотки соседям. Когда бы не запрет на оружие, пол наверняка бы покраснел от крови.

— Тихо!!!

Все замерли. Некоторые в довольно странных позах, склоненные вперед, с воздетыми руками.

— Все на места!!!

Лавки заполнились, но тишина, которая повисла в зале, не обещала ничего хорошего. Тахг перенес тяжелый взгляд на жреца.

— Откуда ты взял этого несчастного?

Вместо Одеренна ответил Навер:

— Мои люди схватили его, когда он крутился подле ворот… И я не знаю, нет ли там еще и других, — добавил он через мгновение.

— Откуда нам знать, что ты не дал по голове одному из посольских стражников, что вышел по нужде? — раздалось из зала. Несколько человек даже засмеялись.

— Потому что все из Горной Стражи — здесь. — Навер поднял ладонь. — Разве что их предводитель о ком-то позабыл.

Кеннет мог только смотреть, как в зал входят его солдаты. «Их вводят» — было бы более точным. По двое, по трое вталкивали в двери, большинство без доспехов, но все с оружием и в плащах. Две шестерки, вышитые на груди тех плащей, выглядели как немое обвинение. Приветствовали их ледяными взглядами.

Лейтенант встал, притягивая внимание всех присутствующих, и обратился к стражнику, стоявшему ближе всех:

— Кейв, как вас сюда завлекли?

— Сказали, что господин лейтенант дал приказ: надеть плащи, взять оружие и пойти в зал. Тот, что доставил эти слова, был одет как один из людей тахга. — Волк хмуро оглядел зал, держа ладонь на рукояти меча.

Офицер кивнул. В этом не было их вины, он не предвидел такой возможности.

— Построиться по десяткам!

Отряд в несколько ударов сердца создал четыре идеально ровные шеренги. Несмотря ни на что, были они частью армии империи.

— Это все твои люди, лейтенант? — ядовито усмехнулся жрец.

— Да.

— А этот? — Палец обвиняющее уткнулся в сторону лежащего тела.

— Этот не мой.

— Но тогда — чей? И почему он носит знак твоей роты? И зачем прокрадывается к воротам, в ночи, чтобы никто его не увидел? И где остальные «не твои» люди?

Каждая фраза источала иронию. Кеннет взглянул в глаза Йавена и увидел в них… ожидание. «Теперь твой ход, — говорил, казалось, этот взгляд, — я проиграл с графиней, но теперь мой противник — ты». Лейтенант спокойно сошел с возвышения, присел над лежащим, совершенно игнорируя растущий шум. Аккуратно перевернул его на спину, проверил пульс. Мальчик был жив, и казалось, что, кроме большой шишки на лбу, он совершенно не пострадал. Кеннет поднялся и обратился к залу:

— Горная Стража кроме номеров носит на плащах собственный символ, — сказал он, дотрагиваясь до знака на груди — стилизованной собачьей головы. — Вышить себе номер может всякий, но за фальсификацию символа отряда Стражи — пойдет под топор.

Ему не пришлось прибавлять, что на плаще пленника такого знака нету. Шум стих, и лейтенант понял, что он оказался в центре внимания всех в зале. Откашлялся.

— Этот плащ принадлежал моему десятнику и как подарок был отдан в руки некоему ребенку, которого коснулись боги. — Он склонился и взял лежащего на руки. — В империи не принимают в армию целованных Госпожой Удачи.

Он двинулся вдоль зала, от лавки к лавке. Паренек был легким, слишком легким для своего возраста, голова его бессильно свешивалась. Плоское лицо, легко скошенные глаза, маленький подбородок были слишком хорошо видны. Никто в здравом уме не мог бы продолжать думать, что это — шпион. Люди кивали, успокаивались, большинство переводили повеселевший взгляд на Йарвена и Навера. Становилось понятным, что эти двое сваляли дурака.

Кеннет обошел зал и встал перед жрецом. Тот взглянул ему в глаза и широко улыбнулся. Улыбнулся!

— Хорошо, лейтенант. Это проясняет наше небольшое недоразумение, — махнул рукою жрец, и двое подручных Навера подошли и отобрали у Кеннета паренька. — Однако мы до сих пор не знаем, что с ним делать: ведь, в конце концов, он прокрался через границу и крутился подле замка. Такие вещи даже идиоту нельзя спускать.

— Лейтенант, — позвала его графиня от стола. — Прошу вас подойти ко мне.

Что-то в ее голосе приказало ему сразу же повиноваться. Она смотрела напряженно, с лицом неподвижным, будто маска. Кокетливая, щебечущая девушка исчезла бесследно. Прошептала:

— Лейтенант, здешние люди не признают, — поколебалась она, — таких, как этот мальчик, теми, кого коснулась Госпожа Удачи. Не считают, что они приносят счастье. В некоторых наиболее древних разновидностях культа Сетрена их даже считают теми, кого коснулась тьма. Есть селения, где после рождения такого ребенка его и мать закапывают живьем в землю. Вы понимаете?

Он не понимал. Покачал головой.

— Никто и ничто его здесь не охраняет. А если кто-то из ваших солдат вытащит оружие, мы не выйдем отсюда живыми. Я видела вооруженных людей в дверях, и это не была стража тахга.

Кеннет перевел взгляд на младших офицеров и едва заметно указал им на все еще стоящих в идеальных шеренгах стражников. Те поняли. Встали и пошли к своим десяткам. Заняли места в строю.

— Что теперь? — Лейтенант обратил вопрос непосредственно к графине.

— Теперь, — опустила она взгляд и сразу же вскинула его. — Теперь они его убьют.

Поймала его врасплох, но, скорее всего, говорила серьезно.

— Нет… Тахг…

— Нет, стражник, не могу. — Владыка Винде’канна не взглянул на него, только сжал кулаки. — Это пленник Навера, и даже у меня нет права его отобрать. Это дело не между ним и мною, но — между ним и тобой.

— И он примет вызов?

Слова эти у него вырвались, будто вообще миновав часть мозга, отвечавшую за мышление.

— Я запрещаю! — Шепот графини скрежетнул железом. — Офицер империи не скрестит меч с племянником тахга! Если проиграешь — он все равно его убьет. Если выиграешь и прольешь здесь кровь кого-то из рода Сына Топора, мы получим войну. Ничего нельзя поделать. Ничего!

Кеннет повернулся в сторону зала, где продолжались приготовления к забаве.

Парнишка стоял, поддерживаемый под руки двумя головорезами Навера. Голова его еще свешивалась на грудь, грязный плащ волочился по земле. Племянник тахга взглянул на лейтенанта и усмехнулся. Махнул рукою, кто-то брызнул в лицо пленнику водой. Рывок, сдавленный крик, руки в железе сильнее сжали плечи. Кеннет не видел лица парнишки, но движения мышц спины, то, как он замер, панические подергивания головой говорили слишком о многом. Боль, шок, дезориентация. Растерянность.

— Ты знаешь, где находишься?

Голос Навера был тих и ласков. Мальчишка не ответил, голова его все двигалась из стороны в сторону, будто он что-то искал. Небрежно, наотмашь, бандит ударил его по лицу. Голова пленника дернулась назад, вперед и сделалась неподвижной.

— Я задал тебе вопрос. Ты знаешь, где находишься?

Тишина. И потом:

— Нет, господин. Не знаю.

— Хорошо, умеешь говорить. А слушать?

— Не… не знаю, господин.

— Давай так: я скажу, где ты находишься, а ты ответишь, кто ты такой. — Навер улыбнулся еще шире и снова взглянул на Кеннета. Пояс с мечом, как показалось лейтенанту, внезапно отяжелел, ладони прошила дрожь.

— Ты в замке Лав-Дерен, в столице свободного королевства Винде’канн. Ты прокрался под ворота, и там мы тебя схватили. Ты шпион?

Снова тишина, будто пареньку приходилось обдумывать даже такой простой вопрос.

— Я не знаю, господин.

— Не знаешь? — Навер схватил паренька за волосы. — Как это — не знаешь?

— Не знаю… не знаю, что такое шпион, господин.

Кто-то в зале фыркнул смехом: коротким, нервным и одновременно сдавленным.

— Это некто без чести и достоинства. Знаешь ли ты, что такое честь, парень?

Навер спокойно ждал ответа.

— Не врать, господин… И быть добрым к другим…

— Хорошо. Не врать. Скажешь ли мне, что ты здесь делал?

Формулировку ответа пленник подыскивал несколько ударов сердца. Какое-то время выглядело так, словно он пытается вырваться из рук людей Навера, потом он просто мотнул головой в сторону вышитых на плаще двух шестерок.

— Я теперь солдат, господин… Мой отряд шел к вам, ну и я следом.

Шум и сразу тишина, несколько солдат Горной Стражи шевельнулись. Кеннет лишь взглянул на десятников — и рота снова вытянулась, словно на параде.

— Солдатом? — Племянник тахга улыбнулся поощряюще. — И тебе приказали сюда прийти?

— Нет, господин. Я сам пришел.

— А знаешь ли ты, что за то, что ты скрывался у замка, за осмотр стен наказание — смерть?

Мальчишка дернулся, замер снова.

— Нет, господин… я…

— Тихо! Если носишь плащ имперской армии и скрываешься в ночи под замком в чужой стране, то твои выкрутасы тебе не помогут. Наказание за такое — замуровывание живьем в подземелье: тебя оставляют там, пока не помрешь с голода. Это суровое наказание, но справедливое. Шпион — самый отвратительный злодей. Кто-то, кто крадется в ночи, чтобы воткнуть тебе нож в спину. Понимаешь, парень?

Мальчишка рассудительно кивнул.

— Это как разбойник, господин?

На этот раз смех раздался в нескольких местах зала.

Кеннет глядел, не понимая. Мальчишке, даже если местные обычаи и не охраняли его, собравшиеся симпатизировали с каждым словом все сильнее. Пробуждал он, самое большее, снисходительность, а не гнев. Лейтенант перевел взгляд на стоящего в стороне жреца: тот кивал, довольный, будто все шло по его замыслу. И к чему все велось?

Он понял, когда Навер отозвался снова:

— Я тебе верю. — Он похлопал паренька по щеке жестом, каким похлопал бы по голове умного пса. — Верю и потому постараюсь, чтобы ты не был наказан, — и даже прикажу проводить тебя домой. Но ты должен доказать мне, что говоришь правду, что никто не приказывал тебе сюда прийти и что этот плащ — просто маскарад. Сними его, наплюй на него и нассы, чтобы мы видели — ты не шпион.

Стоящие в строю стражники дернулись, ломая линию, несколько потянулись за оружием.

— Рота!!! Смирно!!! — Кеннет успел прорычать это, прежде чем дошло до трагедии. — Стоять!

Они послушались, хотя некоторые из них — с промедлением: вернулись на места, выровнялись. Кеннет сперва взглянул на Навера, потом — на широко ухмыляющегося жреца и, пересилив себя, перевел взгляд на графиню. Не сомневался, кто здесь нынче командует. Сглотнул, почти просительным жестом прикоснулся к рукояти меча. На миг ему показалось, что видит в ее глазах сочувствие. Потом она покачала головой. Нет.

Нет.

Он повернулся к ней спиной.

Двадцать лет назад Восьмая рота Четвертого полка Горной Стражи утратила два плаща в схватке с бандой веклавских разбойников. Двое солдат — так уж случилось — потеряли заплечные сумы. Кто-то из бандитов, должно быть, их нашел. Когда банду наконец выследили, оказалось, что головорезы бросили плащи в выгребную яму. Роту сперва отдали под суд, всю, а затем — распустили, а солдат перевели в другие отряды, где долгое время их воспринимали как отщепенцев. С того времени в Четвертом полку не было роты под номером восемь. К некоторым вещам в Горной Страже относились предельно серьезно. Кеннет знал: сделай парнишка то, к чему его подговаривал Навер, рота перестанет существовать. В таких делах не было смягчающих обстоятельств.

Когда он вступал в Стражу, командовавший ротой офицер набросил ему на плечи кусок материи — тогда еще белый — и сказал: «Носи его с честью, заботься, штопай и никогда не позволяй, чтобы кто-нибудь его оскорбил. Он делает тебя стражником». И он все еще помнил эту сцену. Солдаты могли не надевать плащи, иной раз демонстративно, порой — ради выгоды, но для Горной Стражи этот кусок груботканой белой материи был знаком статуса, символом принадлежности к воинственным, упорным отрядам горной пехоты, о которой рассказывали, что она не слишком уступает в битве самой имперской гвардии. Была это единственная регламентированная часть их обмундирования, знак и опознавательный символ. Вместо штандартов и знамен, вместо лардосса — деревянного древка с символом полка, размещенным на верхушке, — Горная Стража носила свои плащи. Кеннет никогда не слышал, чтобы хоть кто-то из стражников продал свой плащ или бросил его на поле битвы добычей для врага. Правом владеть им они обладали с момента вступления в Стражу и до самой смерти, когда их обертывали плащом перед погребением. И не имело значения, что плащ был подарен кому-то вне отряда. На нем все еще был номер роты, две вышитые черным шестерки. Они не должны были позволить, чтобы кто-то его оскорбил, и при этом ничего не могли поделать.

Жрец смотрел ему в глаза и улыбался. Навер продолжал:

— Ну, парень. Я твой друг и вправду хочу помочь. Только покажи мне, что это всего лишь тряпка, которую ты накинул на себя, чтобы уберечься от холода. Не переживай, получишь новый плащ, лучше и теплее. Только сними этот, наплюй и нассы на него, чтобы я знал: ты не шпион.

Пленник дернулся, плаксиво скривился. Молчал. Наконец медленно покачал головой.

Пощечина прозвучала так, словно кто-то бросил кусок мяса на доску. На этот раз бандит бил раскрытой ладонью: болезненно и унизительно.

— Я не стану ждать до утра! — рявкнул он. — Покажи мне, что ты не шпион, или умрешь. Давай! Отпустите его.

Присные отступили, мальчишка покачнулся, мгновение казалось, что опрокинется. Кеннет сделал шаг в его сторону.

— Лейтенант… — Шепот — нет, шипение — графини воткнулось в основание черепа, словно острие.

Он знал, что поставлено на кон, знал о горящей границе, уничтоженных городах, сровненных с землей селах, о крови, мертвых, слезах. На кон поставлено именно это. Если его сумеют спровоцировать, если он вытянет оружие, бандиты Навера ворвутся в зал, и начнется резня. Переговоры бесповоротно провалятся. Сам тахг, возможно, заплатит жизнью, а его племянник воссядет на трон. И потом боевой культ Сетрена-Быка сожмет здешние кланы в железном кулаке и двинет на восток. Именно поэтому жрец не спускает с него взгляда. Здесь решается кое-что большее, чем судьба одной роты. Но ему-то легче не было.

Он посмотрел на своих солдат. Они стояли чуть в глубине зала, вокруг них было пусто. Неполных сорок стражников, не облаченных в доспехи, бледные лица, сжатые кулаки, ладони на рукоятях мечей, сабель и топоров. И взгляды, которые они бросали на него, пристальные, гневные, ожидающие приказа. В шаге от выхода из повиновения.

Он двинулся вперед, вниз, по ступеням, в их сторону. Когда делал первый шаг, лицо жреца стало радостным, а рот распахнулся, готовясь к крику. Графиня вскочила, перевернув стул. Он проигнорировал это. Прошагал мимо застигнутого врасплох Навера и, не оглядываясь на паренька, подошел к солдатам. Занял место впереди, в первой десятке.

— Господин лейтенант… — Стражник справа от него не двинулся с места, но голос его был таким, словно его душили. — Что делаем?

— Стоим, Варм. Приказ посольства.

— Но…

— Стоим, — процедил он сквозь зубы. — И не шевелимся.

Очередной удар отшвырнул пленника назад. Навер подскочил и схватил его за волосы, не позволяя упасть. Наклонил его голову вниз и сильным ударом колена в лицо послал на пол. Кровь хлынула изо рта и носа пленника, пятная застиранную белизну плаща. Паренек крикнул, подавившись всхлипом. Пинок в живот выбил из него дыхание.

— У меня нет целой ночи, вонючка. И мне неохота стоять здесь и заставлять тебя говорить правду. Я должен быть уверен. — Навер легко наклонился, наступив на запястье лежащего. В тишине, которая стояла в зале, отчетливо послышался хруст костей. — А ты не выказываешь мне уважения. Нехорошо. Мне придется тебя проучить.

Он кивнул одному из подручных, и тот подал ему тяжелые боевые перчатки из кольчужной сетки, усиленные по ребру ладони и костяшкам стальными пластинами. Мальчишка, словно загипнотизированный, глядел, как Навер надевает их, как затягивает ремешки, как шевелит пальцами. Пленник на миг прикрыл глаза, а когда открыл их снова, взгляд его впервые пал на стоящих в ровных рядах солдат. Он открыл рот…

— Нет. — Молодой бандит схватил его за грудки и одним рывком поставил на ноги. — Они тебе не помогут. Они не твои друзья. Не считают тебя солдатом — лишь дурачком, которому из милосердия подарили старый плащ. Смотри на меня! Ты понимаешь? Ты для них никто! Сбрось эту тряпку и плюнь на нее — и тогда поверю, что ты всего лишь дурень, который оказался в недолжном месте. Давай!

Сунул мальчишке под нос сжатый кулак. Кеннету уже доводилось видеть, что делает с лицом удар такой рукавицей. Он отвернулся.

Удар прозвучал отвратительно, мясисто и мокро. И сразу после раздался отзвук падающего тела и глухой, звериный не то стон, не то всхлип. Стук шагов, пинок, звук рвущейся материи и два — нет, три — быстрых удара, гулкие и глубокие, от каких остаются сломанные ребра. Всхлип, прерванный очередным ударом, что-то, что могло быть пренебрежительной, почти презрительной оплеухой, но — нанесенной рукой в кольчужной рукавице: сдирающей кожу с лица, превращающей его в кровавую отбивную. Крик, короткий крик и страшный, булькающий отголосок, который издает тот, чье горло стиснуто стальной хваткой. Звук подтягиваемого тела. Удар. Падение. Всхлип. Пинок.

Кеннет закрыл глаза, мир его скорчился, сжался до точки, когда главным чувством становится слух. Он жалел, что не может закрыть уши, заткнуть их пальцами, отсечь себя от зала и того, что в нем происходило.

Он был солдатом. Сражался и убивал. Видывал приводимые в исполнение наказания и казни, более того, сам не единожды ловил и приводил к суду разбойников, которых позже четвертовали, вешали на крюках или которым отрубали голову. Но здесь… он мгновение-другое старался найти необходимое слово… здесь творилось сущее изуверство.

— Ну хватит… — наконец произнес Навер, тяжело дыша. — Ну хватит, парень… сделай это… сними его и наплюй… и ничего, что кровью. Просто наплюй — и пойдешь домой… Ну хватит…

Кеннет открыл глаза. Повел взглядом по залу: все сидели, словно парализованные, таращась на кровавое представление. Какая-то женщина прижималась к плечу мужа, кто-то сделался настолько бледен, словно готовился сблевать. На большинстве лиц написаны были неудовольствие и отвращение. Даже если знали, каковы ставки в этой игре, и к тому же недолюбливали меекханцев, вооруженный бандит, издевающийся над мальчишкой, не пробуждал их симпатии. Потом раздался очередной мясистый удар.

Он почувствовал движение сзади и по сторонам. Еще миг — и его люди бросятся вперед.

— Рота! — рявкнул он так, что подскочила вжимавшаяся в мужа женщина. — Смирно!!!

Не смотрел на них, но ощутил колебание, неуверенность, первый шаг к бунту.

— Рота! К отдаче чести! Готовьсь!

Шеренга выровнялась, встала смирно.

— Рота! Ровняйсь! Честь отдать!

Он ударил правой рукой в грудь и нашел взглядом паренька. Хотел посмотреть ему в глаза, хотел… извиниться, но кровавая каша, в которую превратилось лицо пленника, вообще не напоминала уже человеческое лицо.

Несмотря ни на что, мальчишка, должно быть, его услышал. Он внезапным, диким рывком высвободился из хватки Навера и встал почти прямо. Его правая рука, сжавшись в кулак, дотронулась до окровавленного плаща.

Он отдавал честь. Есть вещи, которые ломают даже самых суровых солдат.

В следующий миг раздался скрежет выхватываемого острия, и парнишка сложился пополам с кинжалом, воткнутым в живот. Он крикнул коротко, страшно — и медленно опустился на колени, соскальзывая с клинка. Навер Та’Клав вызывающе повел взглядом по залу и неторопливым, театральным движением вытер оружие о рубаху пленника. Склонился и сплюнул на вышитые впереди плаща две шестерки, а потом одним движением сорвал его — плащ — с мальчишки и легкомысленно забросил себе на плечо.

— У моего коня будет хорошая попона на зимнюю ночь. — Он выпрямился с искусственной улыбкой, глядя на лейтенанта. — А он, похоже, и вправду думал, что — солдат. А я ведь просил…

Его прервал звук отодвигаемого стула.

— Навер Та’Клав. — Голос тахга разносился по залу, хотя, казалось, владыка всего лишь шептал. — Ты вынул оружие в моем присутствии без должного к тому повода. Заберешь своих людей, и вы покинете замок до восхода солнца. Не возьмете ничего, кроме того, что принесли сюда, и не вернетесь в течение года, независимо от того, какую судьбу повстречаете на своем пути. Под угрозой смерти. Сейчас же.

Молодой бандит изобразил насмешливый поклон в сторону тахга:

— Конечно, дядюшка. Мне и так нужно было уезжать. Через три дня в Гавен’ле должна состояться ярмарка с пирами, танцами, играми. Там будет веселее, чем здесь, где малость крови на полу вызывает кое у кого обморок. — Он скривился на этот раз без притворства: паскудной, жестокой усмешкой. — Надеюсь, что некоторых из вас еще повстречаю однажды… В горах.

Он двинулся к выходу, волоча по земле плащ — и не спуская взгляда с солдат. Его заплечники двинулись следом. Вышли в совершеннейшей тишине. Жрец, по своему обыкновению, исчез раньше.

Кеннет подошел к пареньку первым. За ним — остальная рота. Сразу было понятно, что рана смертельна. Острие вошло ниже пупка и распороло живот почти до подвздошья. И все же он еще жил, короткими, судорожными глотками втягивая воздух. Лейтенант встал рядом на колени. «Боги, простите меня, — подумал Кеннет, — но я даже не знаю, как его зовут».

— Ты был храбрецом, — прошептал он наконец.

Вокруг стояли его люди. Он почти их не видел. Легонько прикоснулся к лицу умирающего, кто-то снял свой плащ и дал ему в руки. Кеннет сунул свернутый материал мальчишке под голову.

— Ты настоящий солдат, мало́й. Самый настоящий стражник.

Он встал, протолкался меж солдатами и взошел на возвышение. Остановился у стола тахга.

— Прошу сказать мне, графиня, будет ли заключен мир?

— Да, лейтенант. Мы подпишем необходимый договор, — наконец-то она смогла взглянуть ему в лицо — и удивить. Он не ожидал слез.

— Это хорошо. Тахг, получит ли посольство соответствующий эскорт на обратный путь?

— Конечно. Вы уже хотите вернуться?

— У меня был приказ доставить делегацию сюда. Я его исполнил. Одного из моих людей… моих солдат необходимо в ближайшее время похоронить дома. По крайней мере столько я ему должен наверняка. По крайней мере столько ему должна империя.

Он поворачивался, когда графиня пошевелилась.

— Лейтенант, я… Напишу рапорт, в котором подробно освещу все случившееся, — прошептала она, сглотнула и добавила громче: — Все… обстоятельства. Это не должно завершиться худо. Ваша рота…

— Моя рота — это мое дело, графиня. Он запытал того мальчишку, а потом наплевал на наш плащ и вышел отсюда живым, забрав плащ с собой. Что бы ты сделал, тахг, не будь он твоим племянником?

— Оторвал бы ему голову, стражник. За позор, который он навлек на мой дом. — Они встретились взглядами. Кеннет не ожидал обнаружить на лице владыки Вин-де’канна мрачной, глубинной жажды справедливости. — Я обещал его матери… — прошептал тот.

— Встанет ли его кровь между нами?

Удивление. Глаза Аэрисса сделались чрезвычайно холодны.

— Я обещал, что не выступлю против него, а не что стану хранить его на каждом шагу. Особенно если он пытается выхватить у меня из-под зада трон… У него триста человек, — добавил он через мгновение.

— Я знаю. — Лейтенант кивнул и сошел к своим солдатам. Им нужно было спешить.

* * *

Собрались они в казарме. Тело мальчишки взяли с собой, и никто не пытался их остановить. Когда выходили из главного зала, сопровождала их тишина. И чувство стыда. Символ роты был обесчещен, а человек, который это сделал, жил и прекрасно себя чувствовал. После возвращения домой они будут осуждены и распущены. Шестая рота перестанет существовать.

Кеннет стоял посредине наибольшего из помещений и смотрел, как его люди собираются. Сносили оружие, надевали доспехи, паковали запасы в дорогу. Никто не смотрел ему в глаза. И вообще никто на него не смотрел. Трус. Это слово висело в воздухе, липло к стенам, заполоняло пространство. Никто не произносил его вслух, но… Он сжал кулаки и тут же почувствовал движение со стороны. Андан. Коренастый десятник приближался к нему неторопливо, не тянулся к оружию, но в том не было нужды. Хватило бы, скажи он то, о чем большинство думает.

— Господин лейтенант… — Бахрейн подошел к нему первым. — Мы знаем.

— Что вы знаете, десятник? — прохрипел он.

— Что иначе не вышло бы. Что этот бандит хотел нас… вас спровоцировать, а если бы мы вынули оружие — пролилась бы кровь. Они этого ждали, те, за дверьми. Вышла бы война, а никто не желает войны на западной границе. Не сейчас. И мы знаем, что именно вам придется платить за то, что случилось, сильнее прочих. Вы недооцениваете нас, а этого делать не следует. Но и легче от такого не становится, — закончил он тихо.

Когда офицер начал говорить, большинство солдат встали неподвижно. А через минуту начали двигаться быстрее, а Кеннет поймал на себе несколько осторожных взглядов. Проклятущий Велергорф, все, значит, знали, да? Десятник стоил своего веса в золоте.

— Ладно! — рявкнул он. — А теперь стоять и слушать, что лейтенант должен вам сказать!

Когда закончил и задал свой вопрос, тридцать девять мужчин встали по стойке «смирно» и отсалютовали как один человек.

* * *

Они бежали быстрой рысцой, в затылок, тропкой столь узкой, что и двое не сумели бы на ней разойтись. Старый путь контрабандистов и бандитов сокращал им дорогу на целый день. Прошлогодний снег скрипел под ногами, вцепившиеся в скалы деревья клонились над несущимся, словно стая духов, отрядом. Не было слышно никаких звуков, кроме ритмичного дыхания и тихого побрякивания амуниции. Увидь их некто издали, не понял бы, кого повстречал — призраков или живых людей.

Горная Стража старалась разузнавать обо всех дорогах в горах — и не только на территории империи, но и о лежащих по ту сторону границы. Это пригождалось всегда. Сейчас им было необходимо добраться до Гевенах раньше банды Навера, а он именно туда и направлялся. Он сам пообещал, что через три дня прибудет на ярмарку в Гавен’ле, в городе, лежащем к югу от Рога. По прямой от Гавен’ла их отделяло едва сорок миль, но в горах, даже для вышколенного, отдохнувшего отряда, это — два дня интенсивного марша.

Банда должна была прийти в долину Гевенах, скорее всего, по ведущему прямиком на юг Траурному проходу. Он был единственной дорогой, пригодной для столь большого отряда. Остальные пути напоминали тот, по которому как раз и бежали стражники, — узкие, врезавшиеся в скалу тропки, какими бандиты шли бы несколько дней. Особенно если учитывать, что двигались они с лошадьми и десятком повозок, о чем Кеннет узнал, заплатив несколько монеток конюху. Имея три сотни людей и зная, что в долине не может быть больших отрядов, Навер Та’Клав мог не опасаться вооруженного сопротивления. Пересечь же сам Рог заняло бы у него не больше пары часов: может, успел бы по дороге поджечь пару изб или же, сопутствуй ему фортуна, ограбить каких-нибудь неудачливых купцов. Так он и выстраивал свою легенду, что увеличивала число его приверженцев и притягивала добровольцев в банду. А как же: молодой аристократ-изгнанник бросает в замке тахга вызов Горной Страже, а когда трусливые прислужники империи не отвечают, пересекает оружно ее границу, грабит, жжет, а сразу после того празднует на большой ярмарке. Такую историю люди Навера принесут в Гавен’л, и так она и уйдет в мир. Не будет там ни слова ни о бедном ребенке, замученном насмерть, ни об обещании дяди, хранящем жизнь бандита.

Кеннет оглянулся через плечо, на носилки, на которых лежало тело, обернутое в военный плащ. Его они забрали с собой. Некоторые дела — важнее прочих.

* * *

Бургомистра Арбердена пробудил стук в дверь. Он тут же вскочил с постели. В такое время стук — недобрый знак. Если слуга будит его за пару часов до рассвета — значит, что-то наверняка стряслось.

— Войдите.

Слуга скользнул в спальню на цыпочках.

— Господин, прибыл офицер.

— Какой офицер?

— Стражник. Из той роты, что пошла в Винде’канн…

Под бургомистром подогнулись ноги. Посольство. Неудачные переговоры. Война.

— Веди его! Сейчас же! И пошли кого-нибудь за советниками. Разбудить и прислать ко мне.

Слуга исчез за дверью, едва не столкнувшись с поднимающимся по лестнице солдатом. Помнил его: рыжий, с короткой бородой. Неразговорчивый.

— Что с послами? — спросил бургомистр, прежде чем стражник переступил порог.

— Целы и невредимы. — В голосе пришельца была слышна безбрежная усталость. — Будет мир и торговля. Не война. По крайней мере это готовилось, когда мы в полночь покидали замок.

Некоторое время он пытался уразуметь последнюю фразу. В полночь? Четыре часа назад? Прошли двадцать миль ночью, горами — за четыре часа? Кто такие эти солдаты? И что их так гнало?

Открыл рот, чтобы спросить.

— Сюда идет Навер Та’Клав. Со всей своей бандой, — опередил его офицер.

Когда он это произносил, в голосе его появилась некая странная нотка. Что-то вроде мрачной решимости. Служащий взглянул ему в глаза. Милостивая Госпожа! Нынче наверняка кто-то умрет.

— Скажи мне, — лейтенант опустил уважительное обращение, но бургомистр ни за что на свете не стал бы возражать, — Старый Вол уже рычал?

— На Траурном проходе? Да где там. Путь все еще опасен, потому я послал за чаровником, чтобы его встряхнуть, пусть и пришлось оплатить золотом. Без купцов с юга мы слишком много потеряем…

— Где ваши трембиты?

— В подвале. Господин лейтенант, вы думаете, мы не пытались сами? Стоит — и не шелохнется.

— А пытались сделать это на рассвете? — Офицер скривил губы в странной гримасе. — И еще одно: где живет парнишка, которого коснулась Госпожа Удачи? Светлые волосы, на глаз лет тринадцать?

— Дурачок Носах? С ним одни хлопоты, пропал вчера и…

Скрежет острия и внезапное давление на шею. Клинок меча, видный с подобной перспективы, показался бесконечно длинным. Взгляд бургомистра двинулся вдоль острия — и в конце его встретил взгляд солдата. На горле словно сжалась ледяная петля.

— Я не спрашивал о твоем мнении, бургомистр, — только о том, где живет его мать. А когда мне ответишь — огласишь тревогу и удвоишь стражу на стенах. И выдашь мне все трембиты, кроме одной. А потом сделаешь что я тебе скажу. Поспеши.

Бургомистр сглотнул и согласно склонил голову.

* * *

Приметили их перед самым рассветом. Солнце уже окрасило горизонт, на востоке вершины темными клыками вгрызались в светлеющее небо. Было холодно, люди и звери выдыхали пар. Ждали, укрывшись на западном конце перевала, перед ними открывался отчетливый вид на Траурный проход.

Кеннет знал, откуда взялось это название. Никакой другой перевал в горах не поглотил столько жертв. Нынче через него шла — ярдах в трехстах — имперская дорога, тракт шириной в двадцать футов из гладких, ровно отесанных камней. Дорогу уже очистили от снега, это было признаком того, что купцы начали свои рискованные путешествия в таящуюся на Старом Воле опасность. Что ж, тот, кто рисковал отправиться в путь при таких обстоятельствах, мог потом требовать любую цену за свой товар. Хотя, чтобы выйти нынче на дорогу, нужно быть безумцем или отчаянным человеком.

Восточная сторона перевала, с широкими и высокими склонами, была создана для лавин. Сперва поднималась полого, чтобы потом резко вздернуться вверх, закончившись отвесной стеной, по форме напоминающей бычью башку. Именно поэтому скалу называли Старый Вол. Здешние говорили, что, когда Старый Вол зарычит — то есть когда сбросит с лавиной зимние покровы — дорога на юг сделается свободна. Однако Вол часто запаздывал с рыком, и тогда купцы, особенно те, кто вез скоропортящиеся товары — масло или рыбу, — решались на риск. И многих из них обнаруживали, лишь когда сходил снег.

Порой лавину пытались сбить, дудя в трембиты — длинные, в пятнадцать — двадцать футов трубы, которые в горах использовали, чтобы передавать простые сообщения на далекие расстояния. Когда же и это не помогало, заинтересованным купцам оставалось только нанять чародея, кого-нибудь владеющего Тропой Земли, Воды или Льда, чтобы тот заставил Вола зареветь. Открытие торгового пути стоило любых денег. Хотя порой казалось, что природа специально смеется над людьми, устраивая невозможные фокусы. Нынче также было неясно, каким чудом многолоктевой слой снега, нагромождавшийся всю зиму, удерживается на скале.

Лейтенант глядел на близящуюся колонну. Триста людей, может и больше, как минимум тридцать конных, на сильных, выносливых горных лошадках, а еще десяток легких повозок. Знал, что они его не видят: обернутый в серый плащ, скрытый в тени, он не выделялся на фоне скал, как и прочие из шестой роты. Взглянул на север: там, откуда шла банда, предрассветную темноту рассеивало зарево пары пожаров. Не слишком больших. Может, наткнулись на пастуший шалаш или хуторок. Как видно, Навер не сумел сдержаться и не заявить о своем присутствии.

Кеннет перевел взгляд вправо, где, укрытые в расщелинах, замаскированные ветками, лежали трембиты. Он долго советовался с десятниками, куда какую направить и когда начать гудеть. От этого зависела их жизнь. И, ясное дело, от того, сойдет ли лавина так, как они планировали, чуть по откосу, ударив в разлом, по которому шла дорога, а не покатив снежный вал прямо. Однако не было другого места, откуда удалось бы загудеть в трембиты как нужно, а потому приходилось рассчитывать на удачу.

Он взглянул на восток, где вот-вот должно было показаться солнце. Это тот самый миг, время, когда горы чаще всего и сбрасывали лежащий на склонах снег. Час грома, как некогда называли первый час после рассвета, хотя мало кто в те поры думал о лавинах. Время, когда температура воздуха поднималась каждую минуту, когда мороз, часто сопутствующий весенним ночам, едва ли не за несколько мгновений бежал от теплых лучей солнца. Зеркала льда, сковавшего лужи, таяли на глазах, промерзшая земля превращалась в грязь. А еще подтаивал толстый, в несколько футов, слой снега на горных вершинах. В свое время Кеннету это показал один капитан, с которым ему довелось служить. Отвел его на склон и приказал смотреть. Слой снега там обрывался, как обрезанный ножом, а в месте, откуда недавно оторвалась и сошла часть снежных покровов, виднелась голая земля — промерзшая и покрытая пожелтевшей травой, схваченной изморозью. И внезапно, через четверть часа после того, как солнце встало, земля принялась таять, иней исчез, а из-под слежавшегося снега потекли струйки воды.

— Он начинает подтаивать снизу из-за своей тяжести, — шепотом пояснил капитан. — Но всю ночь вода не могла течь, ее схватывал мороз. А теперь она потекла, и весь склон сейчас стал скользким, словно кто его маслом смазал. Хватит пернуть погромче — и все сойдет. Через час солнце подсушит землю, а большинство плененной под снегом воды уйдет — и тогда станет безопасней. По крайней мере до следующего утра. Помни: никогда не проводи своих людей такими местами, когда солнце встает после морозной ночи. А если не уверен — следи за псами. Они всегда знают.

Лейтенант улыбнулся, услышав тихий скулеж. Псы знали. Чувствовали, что место — опасное. Это было хорошее время для засады.

Кони бандитов тоже что-то чувствовали. Когда отряд приблизился к перевалу, те, что шли впереди, запрядали ушами, принялись фыркать и идти боком. Отряд остановился. Кеннет ждал: внезапно над долиной раздался глубокий, гудящий звук. Сигнал трембиты, играющей тревогу. Бургомистр сделал, что должен. Лейтенант взглянул в сторону города, как и большинство людей Навера. Солнце как раз взошло, и Арберден, хотя и лежащий в четырех милях, был виден как на ладони. Кеннет рассмотрел движение на стенах, открывающиеся ворота и выходящих людей. Бургомистр наверняка поставил на ноги большинство городских гридней и половину горожан, но выходящая из ворот колонна выглядела внушительно. Офицер смотрел, ожидая последней детали представления. Как он и приказал, в голове выходящего из ворот отряда появилось древко с красным флажком. Он хмуро усмехнулся. Все дело в дальнем расстоянии, фокусах и уверенности Навера в своей важности.

Лардосс с красным медведем, стоящим на задних лапах, — символ Пятого пехотного полка; молодому бандиту должно показаться, что империя поставила на него ловушку, которой он избежал, обойдя город, но быстро марширующая тяжелая пехота в течение часа могла бы настигнуть его на перевале. С этого расстояния он не мог заметить, что все войско — лишь толпа перепуганных купчишек и ремесленников, а лардосс — просто кусок окрашенного красным дерева.

Возникло замешательство, стоящая в свободном строю колонна заволновалась, несколько человек попытались вырваться вперед. Порядок быстро и грубо восстановили, ударяя паникеров плашмя мечами и загоняя их на место. Лейтенант на миг подивился умелости главаря бандитов. Людей успокоили, коням завязали глаза, с повозок начали выбрасывать груз — скорее всего, чтобы ехать быстрее. В несколько минут вся группа была готова взойти на перевал. Это был пример хорошей работы, какой не постыдилась бы любая рота Горной Стражи. Ничего удивительного, что Навер Та’Клав так долго водил всех за нос. Обычную банду он превратил в дисциплинированный, умелый отряд.

И этот отряд только что отправился навстречу смерти.

Бандиты въехали на перевал в абсолютной тишине. Неестественной тишине, решил через мгновение Кеннет. С такого расстояния стражники должны по крайней мере слышать стук конских копыт по камням, лязг железа, скрипенье осей повозок. Он отыскал взглядом десятников. Берф первым поднял правую руку и со значением пошевелил пальцами. Магия. Скорее всего, с бандой — жрец, а в замке он уже показал, что любит фокусы со звуком. Однако нынче это не слишком-то пригодится.

Они намеревались подождать, пока колонна окажется на середине перевала, но прежде, чем она одолела третью часть дороги, псы стражников пришли в неистовство. Скулили и ворчали, с поджатыми хвостами пытались вырываться от своих проводников и сбежать. Еще минута, и замешательство на западном склоне привлечет внимание тех, на дороге. Кеннет встал и вскинул ладонь. Моментально шестнадцать людей вскочили с земли и подхватили инструменты. По двое на каждую трембиту, один спереди, второй сзади. Эти последние вдохнули — и над перевалом раздался мощный, глубокий, словно у ошалевшего от желания быка, рев. Так и надо было, тут необходим звук с силой грома, могущий обрушить к подножью весь горный склон. Псы перестали скулить и сперва залаяли в полный голос, а потом, один за другим, принялись выть.

Колонна на дороге сразу же остановилась. На несколько ударов сердца все застыло в неподвижности, будто бандиты не поверили собственным ушам и глазам. Потом до всех дошло, что происходит, поскольку всадники внезапно дали лошадкам шенкелей и помчались навстречу стражникам. Кеннет спокойно поднял к глазам арбалет, прицелился. Всадникам нужно одолеть триста ярдов по неровной, каменистой, идущей вверх поверхности. Пока что было неясно, они стараются быстрее дойти до врага — или убраться с опасного места. Впрочем, оставшиеся на дороге тоже не стали дожидаться конца схватки. Пешие бросились в сторону долины, возницы после нескольких неудачных попыток развернуть телеги соскочили с козел и помчались следом за остальными.

Играющие на трембитах дунули вновь, и в хребет Старого Вола ударила еще одна звуковая волна. Лейтенант сильнее прижал приклад к щеке. «Ну давай, — просил он немо. — Катись, сукин ты сын». Он нажал на спуск. Стрела ударила ближайшего коня в грудь, животное взвизгнуло, споткнулось и упало, будто кто-то подрубил ему передние ноги. Кувыркнулось, придавив ездока, и, что было совершенно невероятно, поднялось. Бандит, выбитый из седла, лежал неподвижно, а конь вскинул голову и издал самое пронзительное, полное боли и обиды ржание, какое Кеннету когда-либо приходилось слышать. И, возможно, именно этот звук разжалобил наконец Старого Вола.

В землю словно ударила стопа великана. Так это все ощутили: сильное сотрясение, а потом — мгновение тишины, аж зазвенело в ушах. Мчащиеся кони встали, а потом словно ошалели, поднимаясь на дыбы и пытаясь кусать собственных всадников. Псы припали к земле, поджав хвосты под брюхо. Звук труб оборвался. Уже не был нужен.

Вол затрясся.

Высоко, едва ли не на вершине, по белому покрову пробежала темная линия, щель, расширяющаяся с каждым ударом сердца. Одновременно раздался звук, словно раздирали гигантский кусок полотна. И вдруг, не успели они и глазом моргнуть, вся огромная, дотоле ровная снежная поверхность сморщилась, пошла волнами и обрушилась вниз. Не летела ровно, в ней появлялись волны, вздутия, воронки, вверх и в стороны брызгали снежные и ледяные фонтаны, местами виделась чернь захваченных неудержимым потоком камней. Снежное чудовище перло вниз, жаждая жертв.

Эти, на дороге, не имели ни шанса: даже если ехали конно, даже если бы в миг схода лавины мчались они в сторону спасительного выхода на наилучших скакунах из конюшен самого императора. Достигнув уровня тракта, лавина была в высоту футов пятнадцати и летела со скоростью выпущенной стрелы. Дорога шла узким проломом между двумя поднимающимися склонами, и сужение это, словно в горной реке, придавало массе снега направление и увеличивало ее скорость. Брошенные повозки подхватило, словно те были детскими игрушками, а разгоняющееся чудище обрушилось на бегущих. Все — под рык разгневанного божества. Мелкие фигурки, отчаянно устремляющиеся вперед или пытающиеся в последний миг отойти в сторону, были просто проглочены, чтобы через миг появиться среди снежной кипени, а потом исчезнуть там навсегда. Се было так, как если бы кто из Бессмертных, сама Андайя, Госпожа Льда, протянула руку и стерла в пыль все, что оказалось у нее на дороге. Триста людей за время меньшее, чем тридцать ударов сердца. Когда лавина вырвалась с перевала, рыгнула снежным туманом, все закончилось. Никто не выжил.

Тишина наступила так внезапно, что Кеннету показалось, будто он утратил слух. Действовал, ведомый рефлексами, многолетней тренировкой. Упер арбалет в землю, склонился, натянул, наложил стрелу. Люди его делали то же самое. Никто не позабыл о всадниках, которым удалось уйти с дороги белой смерти. Первый залп положил десяток, паникующие лошадки и неровный склон убрали еще нескольких. Последняя дюжина как раз приходила в себя, справляясь с ужасом, парализующим члены и не дающим думать трезво. Лейтенант поднял глаза на ближайших из них: знал, что пленных не будет. Вот и славно. Нашел взглядом одного, в зеленом плаще. У Навера все еще было нечто ему не принадлежащее.

* * *

Полковник Акерес Геванр откинулся на стуле и забарабанил пальцами по краю стола. Перед ним лежало два документа: рапорт, составленный командиром Шестой роты, и просьба того же офицера, направленная ему как непосредственному командиру. Рапорт… Проклятие. «Пытались нас спровоцировать…», «приказ, отданный дипломатом первого уровня…», «плащ с номером роты…». И это было еще ничего, поскольку потом стояло: «…быстрым ночным маршем мы перешли на перевал, называемый Траурным проходом… через четверть часа после восхода солнца, играя на трембитах… остатки банды пытались сбежать… все погибли… без потерь в роте». И подпись. Все на одном листе, заполненном ровным, аккуратным почерком. Геванр поднял глаза на вытянувшегося в струнку лейтенанта, по-уставному вертящего взглядом дырку в стене, где-то слева от его головы.

— Навер Та’Клав? — спросил он тихо.

— Ранен из арбалета, добит мечом.

— Племянник Сына Топора? Владыки Винде’канна?

— Именно.

Полковник вздохнул поглубже, задержал воздух, медленно выпустил.

— Лейтенант лив-Даравит, новости добрались сюда вчера вечером, привезли их купцы, возвращающиеся из Рога. Банда Навера уничтожена. Не разбита, не прорежена, но уничтожена, стерта с поверхности земли, выбита до последнего человека одной ротой Горной Стражи. Вернее, четырьмя десятками. И якобы бандитов было пять сотен?

— Не больше трех с половиной, господин полковник.

— Неважно. Весть уже разнеслась. Прежде чем купцы доставят ее в соседние провинции, бандитов будет тысяча, а вас — дюжина. И якобы ты лично отрубил голову Наверу Та’Клаву, поскольку тот плюнул на плащ Стражи. Знаешь, что я должен теперь сделать? — Полковник Акерес Геванр нервничал и не обращал внимания на вежливость обращения.

— Не знаю, господин полковник. — Взгляд офицера не сдвинулся ни на палец.

— За уничтожение банды, что вот уже второй год торчала тернием в нашем боку, надо бы представить тебя к награде и повышению. Но за уничтожение члена властвующего рода даже не слишком-то мирного королевства… Наши дипломаты и большинство высших офицеров — аристократы. Существует что-то вроде, — полковник заколебался, — чувства принадлежности к общей касте. И они не глянут с благодарностью на простых солдат, убивающих кого-то княжеской крови. Охотней всего они видели бы тебя лишенным звания, низведенным до простого стражника и высланным в самую холодную дыру. Ты понимаешь?

— Да, господин полковник.

— С другой стороны, через месяц весь север примется рассказывать легенды об этом бое… — Полковник с видимым усилием успокоился. Если бы этот сукин сын выказал хотя бы тень эмоции, скривился бы или сглотнул. — Так что я не могу вас понизить даже на половину звания, потому что это подорвет мораль во всей Горной Страже. К тому же вместе с купцами пришло письмо, адресованное непосредственно мне. Его автор — графиня Исава-кан-Лаверр, а печать на письме — та, кою не сумел бы проигнорировать даже император. Вы получили серьезную поддержку, лейтенант, либо же она полагает, что у нее — большой долг, поскольку просит представить вас к полному капитану. Что, ясное дело, не может произойти, но в силах обрушить на меня гнев всего имперского дипломатического корпуса. И что мне делать?

Лейтенант наконец-то сдвинулся, опустил взгляд и посмотрел ему прямо в глаза. Командир Шестого полка Горной Стражи удивленно заморгал. Ожидал чего угодно, но только не спокойствия и абсолютного контроля.

— Я надеюсь, что вы удовлетворите просьбу шестой роты. Мои солдаты таким образом желали бы кое-кого почтить.

— Это был бы первый случай в истории, чтобы столь недолго существующая рота получила право на подобного рода отличие. Собственный символ…

— Вместо повышения, — лейтенант прервал его с извиняющейся улыбкой, — или разжалования — только эту мелочь. Это будет награда для роты, не для меня, а потому не станет угрожать вам стычкой с аристократией. — Он произнес последнее слово медленно, будто пережевывая. — И никто не скажет, что рота не была отмечена. Все окажутся довольны, господин полковник…

«Все? И ты тоже?» — подумал Акерес Геванр. Однако не произнес этого вслух. Кивнул, приложил печать и подписал документ.

Едва молодой офицер вышел, его командир встал у окна и глянул на собравшихся на плацу солдат. Шестая рота, четыре десятка стражников, дюжина псов. Его люди… Мысль эту прервал скрип двери в спальню.

— Значит, он и вправду обрушил на них лавину?

— Я полагал, что Крысы обо всем узнают первыми. — Полковник не повернулся: слишком хорошо знал этого высокого, худого мужчину, который уже много дней отравлял ему жизнь.

— Знаем, но всегда стараемся подтверждать информацию разными источниками. Эх, этот лейтенант — необыкновенный молодой человек. Когда б он пожелал, мог бы еще сегодня стать капитаном.

— Он выбрал наилучший для всех выход. И, по-моему, не слишком об этом жалеет.

Тихий смешок за спиной был единственным ответом.

— Подумать только, они должны были всего лишь убраться из этой провинции.

— Вы нашли что искали?

— Нет. Но если оно где-то здесь, мы его найдем.

Полковник Акерес Геванр пожал плечами. Это было не его делом. Смотрел, как Кеннет-лив-Даравит выходит из дома и идет к своим людям. Проклятие, видя, как те встают при виде Кеннета, знал уже, что теперь они — «его люди». Лейтенант кивнул, и солдаты, все как один, надели плащи. На каждом номер роты, две шестерки, одна чуть выше другой, были вышиты кроваво-красной нитью.

Горная Стража не забывает своих.

КРОВЬ НАШИХ ОТЦОВ

Существо двигалось, словно огромная ящерица, темный силуэт, изгибающийся по-змеиному, едва не прижимаясь брюхом к земле. Увидь его кто сверху, именно такой и была б его первая мысль: гигантский гад, обитатель прокаленного солнцем Юга, который по капризу судьбы или по шутке некоего божества попал в заснеженные горы. Только хвоста ему не хватало, да и шея была коротковата. Широко разведенные по бокам лапы несли его вперед, придавая телу достаточно большую скорость, особенно приняв во внимание, что двигалось оно по местности, где не далее как вчера выпал свежий снег.

Кроме того, было оно ранено. Отмечало дорогу не только странными следами, но и, прежде всего, пятнами багрянца, почти черного в свете заходящего солнца: они дымились на безукоризненной белизне полонины. Если бы некто следил за ним, то наверняка сумел бы заметить, что движения его вовсе не настолько уж плавны и точны, как могло бы показаться на первый взгляд. Оно то и дело спотыкалось, левая сторона его веретенообразного тела, похоже, не слишком-то его слушалась, двигалась медленнее правой, и каждые несколько шагов существу приходилось корректировать направление, а каждый десяток-другой оно, не удержавшись, тыкалось башкой в мягкий снег. Путь его напоминал след пьяного — неровный, отмеченный историей печальных падений. Если бы не кровь, это могло бы показаться смешным.

Существо добралось наконец до своей цели. Отвесная ледяная стена высотой в сто футов тянулась с востока на запад. Тварь задержалась, на несколько мгновений свернулась клубком, перевела дух. Потом без предупреждения прянула вверх, цепляясь за невидимые щели, приклеилась к леднику и медленно поползла на его хребет. В месте, где она набиралась сил, осталась красная дымящаяся лужа.

Подъем на вершину занял у нее пару десятков ударов сердца, она скользнула за край и сделалась неподвижна. Паника, которая гнала существо вперед добрых полдня, медленно отступала, преследователи не сумеют взобраться на ледяную стену настолько быстро, оно получило свою передышку. Могло не торопиться.

Ледник в этом месте шел складками, ярился безумием окаменевшей реки. Горбы, подъемы, полупрозрачные и подсвеченные багрецом, неподвижные волны, застывшие водовороты и рассевшиеся щели. Недавно здесь случилась битва, тут взывали к силам, что вспахивали как скалы и лед, так и пространство со временем. В битве лед — тело недвижимое — на несколько мгновений возвращал себе пластичность, становясь текущей рекой и разделяя сошедшиеся армии, чтобы спустя миг снова мгновенно отвердеть. Те, кто не успел сбежать, оказались поглощены ледником. На глубине в несколько — или несколько десятков — футов все еще виднелись застывшие в самых разнообразных позах тела. Большинство жертв были местными, но существо различало также и своих воинов. Смерть уравнивала всех.

Тогда казалось, что это — отчаянный шаг местного бога: у тех из его людей, что остались на северной стороне вспаханного колдовством ледника, не было и шанса. Они погибли все до одного. Казалось, туземцы не сумели сдержать гнева Каха’леех, порождения их отчаяния и боли. Они отдали ледник и отступили к югу. Отвечавший за битву га’руулее погнался за ними, горя жаждой мести, не понимая, что вся эта победа была лишь ловушкой. Это оказалось чем-то, что его хозяева не сумели уяснить, не веря, что можно жертвовать Верными, что можно обрекать их на смерть, чтобы добиться собственных целей. Из армии, посланной за ледник, уцелел один он — га’нааэх, только это и осталось от га’руулее, и лишь в его возвращении в леех сохранялась надежда, что единство удастся уберечь. Они уже знали, кого надлежит уничтожить, чтобы разбить содружество. Нынче он старался изо всех сил, горы за ним все еще дымились и текли потоками лавы, где три из семи частей местного бога бросились в битву. Когда б оказалось их больше, когда бы Сетрен прибыл в полноте своей силы… А ведь шпионы утверждали, что он сражается на востоке… Здесь должен был оказаться лишь один из авендери. Сильный мужчина с черными волосами.

Существо поднялось на две ноги. Медленно сбрасывало с себя слои калхх, инстинкты отступали, замещаемые интеллектом. Теперь оно нуждалось не в скорости, а в осторожности и рассудительности. Поверхность ледника напоминала полосу препятствий для самоубийцы, а подо льдом продолжала безумствовать плененная река. Один неосторожный шаг — и смерть становилась неминуема.

Оно выпрямилось, выравнивая дыхание. Существо исчезло, превратившись в личность. Собственно, та напоминала человека: худого, темноволосого, с длинноватыми руками и суставами, находящимися в неестественных местах. Он раскатал рукава и подол свободных одежд, закрывая конечности. Толстые белые перчатки умело прятали неестественную форму рук. Если бы не странное, слишком плоское лицо, всякий мог бы сейчас спутать его с человеком. Впрочем, даже лицо почти соответствовало здешним расам. Только глаза и рот были великоваты, а нос — слишком мал. Мелочь. Трудно поверить, что это существо еще несколько минут назад передвигалось полониной, словно ящерица-переросток.

Он вынул из-под одежды небольшой узелок и быстро перевязал рану на своем боку. Он и так уже потерял слишком много крови. Глубоко вздохнул и двинулся вперед, осторожно выбирая дорогу. Пространство здесь все еще звенело от Силы. Он не мог, не посмел бы прибегнуть нынче к собственным возможностям, лед под его ногами все еще трясся от внутреннего напряжения. Открыть себя гуон было бы сущим безумием. Но надежда, подобно подснежнику, уже несмело пробивалась из-подо льда. Едва только он сойдет с ледника — окажется в безопасности. Применит новую тактику и стратегию. Выиграет эту схватку.

Он шагал мягко, проверяя поверхность перед собой. В большинстве углублений уже лежал слой снега, и он не мог понять, стоит ли на твердой почве или на наполненном воздухом пузыре, скрытом сверху слоем замерзшей воды в несколько пальцев толщиной. Он внимательно осматривался, следя за местностью и стараясь по форме ледяных волн угадать, что кроется в глубине. Не мог нынче позволить себе ошибиться.

Небо из розового, пройдя сквозь красноту, налилось багрецом старого вина. Через несколько минут должна была наступить ночь.

И тогда в последних лучах заходящего солнца что-то блеснуло и с глухим стуком воткнулось в лед не далее чем в футе перед идущим. Дротик с железным древком, увешанный перьями и кусочками костей, к которым привязаны были духи. Оружие аг’хеери.

Он прыгнул вперед за миг до того, как сквозь место, где он только что стоял, пролетело еще два копья. Сжал ладони в перчатках и сразу же выпрямил пальцы. Первые калхх, внешние слои, объяли его, словно вторая кожа. Личность слегка отступила перед существом.

Чувства обострились, контуры всех вещей проступили резкими кромками, шум ветра бежал перед звуками шагов. Четверо. Он легко локализовал их, да те и не пытались уже скрываться. Невысокие, темнокожие, с длинными, до плеч, черными, словно ночь, волосами. Заходящие за верхние губы клыки окрашены красным, в знаки войны. Сила, которой они пользовались, окутала их темно-багровыми лентами, меж которыми вились духи. Их доспехи, дротики, метательные топоры с остриями из бронзы и тяжелые ножи казались сделанными из добела раскаленного металла. В них кипело колдовство. Шаманы.

Он бросился вперед, к северу, еще не как ящерица, но огромными прыжками. Теперь смысл был не в осторожности, но исключительно в скорости. Все еще оставался шанс, они не могли двигаться по льду так же быстро, как тот, движениями которого управляло существо. У него был шанс, был…

Он резко остановился, увидев с десяток людей, которые вышли из-за огромной, с дом размером, ледяной глыбы — под предводительством кряжистого, черноволосого мужчины средних лет. Шансов не было, поняла та часть его личности, которая еще могла мыслить логически. С того самого мига, с той секунды, как он взошел на ледник, не имел он и шанса. Даже тот дротик метнули затем лишь, чтобы заставить его побежать в нужном направлении. Они ждали здесь.

Существо, скрытое под единственным слоем калхх, заметалось, словно обезумев, безголосо пытаясь натянуть на себя еще слои. Сражаться, сражаться, сражаться, выло оно немо. С немалым трудом личность овладела им, выпрямилась с достоинством, будучи теперь выше, чем стоящий посредине группы мужчина. Сложила руки на груди, пряча ладони в рукавах.

Шум сзади подсказал ему, что четверо шаманов захлопнули ловушку. Если бы здесь были лишь они, она могла бы попытаться сразиться, но тот человек, бог, скрывающийся в нем… Личность с уважением поклонилась.

— Слава победителям.

Говоря это, она не отводила взгляда от оружия, которое держал черноволосый. Мощный топор с двумя остриями в глазах большинства смертных наверняка выглядел как обычное оружие. Она же видела его словно бриллиант, сияющий светом взорвавшейся звезды. Человек, державший оружие, заполонял, казалось, все пространство и, несмотря на то что в отряде его было несколько более высоких и куда мощнее сложенных воинов, притягивал взгляд, засасывал все внимание. Остальные служили лишь фоном для него. Волосы почти настолько же черные, как и у шаманов аг’хеери, но кожа — белая, словно снег. Как если бы в нем пылал внутренний свет. Он украсил кожу татуировками, которые связывали силу бога в теле смертного, но этого едва хватало, чтобы суметь ее взнуздать. Сетрен был силен, а его авендери считались опаснейшими в мире.

Услышав приветствие пойманного в ловушку пришельца, мужчина лишь усмехнулся.

— Га’нааех, — проворчал он. — Все, что осталось. Га’руулее распался. Хотя и хорошо сражался. А теперь мы завершим войну в этих горах. Я прав?

Из-под слоев калхх он впервые взглянул в глаза мужчине. Человек, простой человек: бог, если и был там, не спешил показываться. Создание обернулось еще в несколько слоев калхх. Однако топор авендери по-прежнему пылал в руках воина. Взывал к осторожности.

— Если Каха’леех распадется, ты и представить не можешь, что возникнет после.

В миг, когда он произнес это, с трудом подбирая чужие слова, почувствовал стыд. Это звучало почти как попытка выторговать жизнь. Мужчина, должно быть, так это и воспринял, потому что покачал головой.

— Я не дам тебе существовать. Три тысячи моих людей погибли за ледником, чтобы заманить га’руулее в ловушку. Пять тысяч погибли в битве. И столько же аг’хеери. Вы, ахеры, должны уйти. И если для этого необходимо будет уничтожить вашего владыку…

Он оборвал мужчину гневным фырканьем, обозленный на эту мимолетную слабость.

— Ахеры? Ты даже не знаешь, каково наше истинное имя, дикарь. Каха’леех — это не владыка, и его невозможно уничтожить. Что бы ты ни сделал со мной — он возродится.

— Мы уверимся в этом позже. До того же, как он возродится, мы вышвырнем вас из этого закоулка Всевещности. А теперь… — Он махнул рукою.

Оставшиеся слои калхх обернулись вокруг него, прежде чем авендери закончил движение. Личность мигом исчезла, появилось существо. Оно отпрыгнуло назад, разворачиваясь в воздухе мордой к шаманам. С мужчиной шанса оно не имело, с ними — хотя бы небольшой. Без колебания потянулось оно за гуон, открылось ему, перековало на оружие. Если Сила, плененная в леднике, взорвется — тем лучше.

Из обеих рук — лап — высунулись темно-синие, почти черные по краю острия. Он взмахнул ими горизонтально, с силой, достаточной, чтобы разрубить напополам аг’хеери, стоявшего ближе прочих. Чернь соприкоснулась с раскаленным до белизны клинком ножа, плененные в оружии духи завыли, перековывая родную Силу в нечто, чего гуон разрубить не могло. Остальные шаманы освободили своих духов, и те ринулись на него, словно снежная буря. Он почувствовал удары, рывки и царапанье, нечто подсекло ему ноги. Будь он в сей момент личностью — упал бы. Существо же лишь прыгнуло, избегая атак, и потянулось за большим.

И в этот момент на него обрушилась Сила бога.

Словно на свечу подул вихрь. Оно моргнуло — и не осталось ничего, утратило контакт с гуон, не могло вздохнуть, тело охватила обездвиживающая усталость. Оно упало на лед. С величайшим усилием оглянулось на человека. Тот словно и выглядел все так же, но одновременно был совершенно иным. Нынче казался он истинным авендери — объятым Бессмертным. Товарищи его почти исчезли на фоне внезапно объявившей себя Силы. Га’нааех, даже такой умелый, как он, не имел и малейшего шанса.

Мужчина шагнул к нему, поднимая топор. Бог не мог отказать себе в удовольствии лично завершить этот бой.

И тогда ледник, все еще гудящий от Силы, все еще шипящий и булькающий в своей утробе, показал, что в мире есть нечто сокрушающее даже божественные планы. Раздался треск, и все пространство вокруг легко колыхнулось. Лежащий на льду пришелец почувствовал, как поверхность под ним распадается на мельчайшие осколки. На миг он ощутил чудесную легкость, а потом обрушился вниз.

Ледяная вода сомкнулась над ним, выжимая из легких воздух. Существо, все еще контролировавшее тело, обезумело. Оно снова потянулось за гуон, готовое разнести все в клочья, — и вдруг упала тьма.

Наверху воцарилось замешательство. Шаманы аг’хеери первыми поняли, что лед начал трескаться: в конце концов, они жили в горах дольше людей. Их служебные духи бросились назад, к своим владельцам, окружили их, подняли вверх. Товарищам авендери повезло меньше, распадающийся на куски ледник поглотил нескольких из них, прежде чем Сетрен успел вмешаться. Он объял всех собственной силой, даже тех, гибнущих, вырвал из пасти смерти и притянул к себе. Успокоил почву, сдержал танцующие глыбы льда. Прежде чем вода, заполняющая пробитые в леднике пещеры, сомкнулась над чужаком, он уже стоял на краю дыры и глядел вниз. В миг, когда га’нааэх потянулся к гуон, бог простер руку — и все замерло. Все пространство пещеры заполнил лед.

На несколько мгновений установилась тишина.

— Хватит ли этого?

Вопрос раздался из уст самого высокого из шаманов, одетого в меха серебристых лисиц. Рисунки на его лице превращали его в подобие черепа.

— А что говорят духи? — ответил вопросом на вопрос авендери. Теперь он снова был человеком, хотя продолжал притягивать внимание сильнее прочих мужчин из своего отряда. Внушительность, тень присутствия бога все еще танцевала в глубине его глаз.

Аг’хеери хмуро усмехнулся:

— Этот ледник и сам — наполовину дух. Ты пробудил его, открыв здесь такое количество Силы, потому он отгоняет моих слуг, не впуская их вглубь. Умер ли он?

— А ты не слышишь? Обрати слух на север, шаман. Внемли ветру.

Некоторое время аг’хеери, казалось, прислушиваются.

— Стенания, — произнес наконец татуированный.

— Стенания, — согласился авендери. — Каха’леех распадается. Единство гибнет. Теперь они не могут удержаться на этой стороне. Мы только что завершили войну на севере.

Четверка шаманов улыбнулась, взблескивая красными клыками. Одетый в лисьи шкуры сделался серьезен раньше остальных.

— И что теперь, Сетрен? Уйдешь на юг? Хочешь помочь Сероволосой?

— Лааль сама была среди тех, кто начал войну, потому пусть сама ее и закончит. У меня хватит работы и здесь. А вы?

— Мы? Как ты и сказал, у нас хватит работы. Селения ждут, пока их отстроят, проклятые места должно очистить, много лет пройдет, пока мы приведем горы в порядок.

Авендери серьезно кивнул, а потом глубоко поклонился. Как и его товарищи.

— Мы не забудем, — уверил он. — Никогда не забудем общей битвы и совместно пролитой крови. Если бы Народ Гор встал на другую сторону, мы бы не победили захватчиков.

Высший из шаманов иронически усмехнулся.

— Моя мать говорила, что лишь одна штука короче дружка ее мужа — человеческая память. А у него и вправду было маленькое естество. Так утверждают все мои тетушки со стороны матери, хе-хе. Потому пусть между нами просто пребудет мир. И пусть наши духи всегда помнят, что один день мира достоин ста лет войны.

— Так и будет, шаман, пока нас связывает общая память.

* * *

— Лейтенант лав-Даравит, вы можете войти.

Кеннет встал, поправил пояс с мечом, одернул стеганую куртку и вошел внутрь.

— Приветствую, господин лейтенант. — Полковник стоял подле окна и смотрел куда-то вдаль. — Вы можете не напрягаться так.

Кеннет встал по стойке «вольно».

Старший офицер повернулся и шагнул к столу. Невысокий, щуплый и темноволосый, он не выглядел военным, командиром полка Горной Стражи. Он выглядел… лейтенант всякий раз пытался найти нужные слова. Лесорубом, ремесленником, арендатором, пытающимся содержать жену и шестерых детей, обрабатывая участок каменистой земли. Трудно было решить, почему возникают именно такие сравнения, хотя вот уже некоторое время Кеннету казалось, что он понимает. Дело тут было даже не в том, что полковник не двигался и не вел себя как военный. Скорее, в глаза бросалось отсутствие соответствующей… хм… ауры. В любом человеке, привыкшем к пролитию чужой и собственной крови, через какое-то время появляется твердость, внутренний, стальной стержень, предупреждающий остальных: с ним не стоит задираться. Полковник ничем таким не обладал — или же прятал это очень глубоко, словно наиценнейшее сокровище.

— У Шестой роты был хороший год, лейтенант.

— Если командование так считает…

— Я так считаю. Сперва облава на шадори, переход ледника и уничтожение банды, потом поимка шпиона. Уж не говоря о деле с посольством в Винде’канне и уничтожении отряда Навера Та’Клава два месяца назад. Люди говорят, что вы благословлены Госпожой Судьбы. Что вы умеете оказываться в нужном месте в нужное время.

— Такая служба, господин полковник.

Командир впервые с начала разговора взглянул ему в глаза. Не улыбался.

— Служба, да? Я умею отличить умелого офицера от обычного карьериста, который ищет лишь теплого местечка и твердого жалованья.

— Я не думал, что такие попадают в Стражу, господин полковник, — вырвалось у него раньше, чем он успел прикусить себе язык. Это была одна из главных проблем командира Шестого полка. Его невоенный образ жизни и его облик приводили к тому, что люди — и особенно младшие офицеры — забывались и говорили то, чего никогда не осмелились бы сказать другому полковнику. Или даже капитану или старшему лейтенанту.

— Нет, не попадают. — Акерес Геванр даже не скривился, хотя должен был отчитать его за наглость. — А если даже такое и случается, они быстро просят о переводе. Часть вашей роты должна была пару дней назад выйти в патрулирование. Я их задержал. Вы наверняка задумываетесь, по какой причине.

Конечно, он задумывался, как и другие. И переживал. Изменение в ежедневной рутине всегда обещало проблемы.

— Да, господин полковник.

— Вы слышали о Бирте?

— Нет, господин полковник. А я должен?

Он снова забылся и задал на один вопрос больше, чем нужно. Даже в Горной Страже лейтенанты не спрашивают полковников. На этот раз командир выждал момент, глядя Кеннету в глаза. Не пришлось ему ничего говорить.

— Это сельцо над озером Дорант. Тем самым, в которое упирается Старый Гвихрен. Голов на триста, одни рыбаки. В Бирте мало что случается, потому и мы почти никогда не поглядываем в ту сторону. Озеро слишком велико и глубоко, чтобы через него удалось переправиться, к тому же оно — естественное продолжение ледника.

— Но лодки по нему плавают.

— Только рыбачьи. Это спокойная окраина.

Командир замолчал. Ждал.

— Тогда… — Кеннет наконец понял, что пришло время для вопросов, — почему я должен был слышать об этом сельце?

— Потому что восемь дней назад там убили шестерых человек. Якобы разорвали в клочья. Новости добрались до нас позавчера, еще до того, как вы вернулись из патруля. Мы знаем лишь, что это, скорее всего, не было нападением бандитов, соседскими разборками или случайностью. Человек, который принес весть, один из купцов, он как раз пребывал в селении, покупал там сушеную рыбу, и рассказал обо всем после возвращения в Ленхерр. Он не видел случившегося собственными глазами, но видел тела. Согласно его описанию, они были разорваны в клочья. Шесть взрослых мужчин.

Кеннет кивнул:

— Я понимаю, господин полковник.

— Сперва я хотел отправить туда только две десятки из вашей роты, которые отдыхали здесь последние дни. Но потом решил: пусть на месте оглядится офицер, а не простой десятник. Вы разберетесь, что там произошло, найдете виновных и представите их суду. Я знаю, что вы только вернулись из патруля и что вам следует отдохнуть, но, как вам известно, такова уж служба. Когда вернетесь с задания, у всей роты будет десять дней в казармах.

Лейтенант отдал честь:

— Так точно!

Задание как задание, сказал Велергорф, когда Кеннет отдал приказы десятникам. Люди Андана и Берфа в любом случае должны были отправиться в путь, а ежели будут их сопровождать остальные две десятки — тем лучше.

Едва они покинули казармы, лейтенант кивнул десятникам.

— Совещание, — бросил он коротко.

Берф пришел первым, Андан — следующим, в конце — Велергорф. Очередность была получше, чем полгода назад, когда Андан всегда подходил последним, с демонстративной медлительностью. Теперь его люди носили плащи с красными шестерками с чем-то вроде гордости.

— Первый вопрос, — Кеннет не намеревался терять время. — Что вы слышали о Бирте?

— Дыра, каких мало, господин лейтенант, — сказал Берф. — Я был там пару раз, когда еще служил в Двенадцатом. Лет пять назад. Это, собственно, и не село, а лишь, как сказал тогда капитан Маддерг, грязь, выброшенная на берег. Местные — странные. Упорные, хмурые, мстительные, говорят мало и смердят рыбой…

— Совсем как мой дядюшка.

— Как скажешь, Вархенн, — усмехнулся Берф. — Их так называемое село — всего лишь ряд халуп, примостившихся над озером. Так его выстроили. Каждая семья оккупирует часть берега — шагов в шестьдесят шириной. А поскольку живет там семей пятьдесят, а во всем Бирте каких-то полмили длины, сражаются они за каждый клочок своей земли, и один другому не спускает ничего. Кроме того, они самостоятельны. Сами ремонтируют лодки, сами делают сети, сами ловят и сушат рыбу. На чужаков поглядывают волком, но чтобы случались у них какие-то серьезные проблемы с законом — я о таком не слыхивал. Рыбу обменивают на муку, соль, шерсть, мясо и так далее. Село выстроили как раз напротив места, где Старый Гвихрен впадает в озеро, а потому все халупы стоят на столпах.

— По причине?

— Волны, господин лейтенант. Дорант в том месте где-то в милю шириной. И только потом оно уходит к западу. С Гвихрена, особенно летом, любят отрываться ледяные глыбы, некоторые — размером больше, чем жилище в несколько этажей. Волна, когда достигает противоположного берега, бывает фута три в высоту. Я видел такое собственными глазами. И это все, что я знаю.

— Какие-то банды в окрестностях?

— Не было их в то время, и я не думаю, чтобы они появились теперь. Кроме Бирта, в радиусе десяти миль там нет никакого человеческого жилья. Ни дорог, ни сел. Это яловые земли, только скалы и лед.

— А по другую сторону?

— Еще хуже, господин лейтенант. Весь северный берег — одна большая отвесная стена, а сразу за ней начинается Большой хребет. Вроде бы живет там несколько племен ахеров, но они не любят большой воды, а потому избегают озера. Если что-то и вправду разорвало тех людей в клочья, то пришло оно с нашей стороны.

— В таком случае, — Велергорф ощерился на все татуированное лицо, — мы найдем это не пойми что, дадим ему по голове и поставим перед судом.

Кеннет кивнул:

— Хорошо бы. По крайней мере у меня есть доброволец, если придется выставить кого-то в качестве приманки… — Он хлопнул старейшего десятника по плечу.

Ухмылка того сделалась только шире.

— Всегда верны Страже, господин лейтенант.

* * *

Вода была холодна, словно лед. Он чувствовал это, несмотря на слои шкур и мехов. Выполненный из кости и кусков дерева, обтянутый шкурой скелет маленькой лодочки казался стократ более хрупким здесь, посредине озера, нежели на суше. Что-то было в том, что народ его не любил открытой воды: широкие реки, большие озера, полусказочное море — вещи, которые пугали их до глубины души. Но, несмотря ни на что, они научились строить легкие лодочки — из того, что было под рукою. Они взяли это знание от своих кузенов за Большим хребтом, которые строили укрытия из снега и охотились на морских созданий. Эта ветвь его народа отделилась от главного ствола аг’хеери так давно, что нелюбовь к воде у них исчезла, выдавленная смертельной необходимостью. В стране ледяных островов и вечного снега было лишь два выхода: либо научиться плавать, либо умереть. А теперь он использовал знание далеких родственников, чтобы исполнить данную неисчислимые поколения назад клятву.

Некоторое время он пробовал эту мысль, крутил ее в голове. Так он сказал вождям, когда те спросили, отчего он желает переплыть озеро. Это они сумели понять: клятва, данный обет — такие вещи были очевидными и простыми. Впрочем, он повторял их сам себе так долго, что почти поверил этим словам, и если внезапная волна теперь перевернет его лоханку, то он, идя на дно, может делать вид, что погиб за правое дело.

Он широко улыбнулся.

Вот уже три дня он интенсивно жевал смесь трав и нескольких размолотых в пыль минералов. Теперь не только зубы, но и его язык с деснами были красны, словно артериальная кровь. Он склонился и поглядел на свое отражение. Лицо покрыто цветной татуировкой, нижние зубы, выступающие изо рта, словно из свежей раны, глаза глубоко под надбровными дугами. Можно испугаться. Он ощерился снова, клацнул зубами. Война — это война.

Впервые он почувствовал его дней десять назад. Дрожание троп духов. Он не шел ими тогда, охотился, но все же ощутил, словно кто-то привязал к его хребту несколько струн и заиграл на них. Сила выгнулась, Мрак… загремел, да, именно загремел, вторя стонам Силы. Духи, ходящие под ним и сквозь него, ринулись во все стороны, сбегая из места, где объявилось это Нечто. А потом… Он все еще помнил, что увидел, когда наконец ступил на тропу духов. Темнота, хаос и голод.

Он помнил такие чувства. Это не были его воспоминания, но он помнил их как собственные, как вспоминается порой, сразу после пробуждения, воспоминание воспоминаний других шаманов, иной раз — лишь бледных духов, которых он некогда встречал, идя тропами тех, кто не избрал Дом Сна. Воспоминание чужих воспоминаний — и все же лишь последний глупец не обратил бы внимания на такого рода предупреждение. Что бы ни пробудилось, его нужно было остановить, пока не наделало лиха.

Но, несмотря ни на что, когда он строил лодку, когда просил вождя рода, который обитал ближе прочих к озеру, помочь доставить ее к воде, и даже теперь, когда плыл, не торопясь, загребая так, чтобы не тревожить гладкого зеркала вод, не в силах уже отступить, — он все еще сомневался. Это не была его клятва и его воспоминания. Те шаманы жили и сражались во времена до того, как люди решили уничтожить Народ Гор. До того, как молодая империя сплела свою историю из домыслов, мифов и сказок, в которых аг’хеери могли играть роль лишь созданий хаоса и тьмы.

И все же определенные дела надлежало закончить, прежде чем придет время для всего остального.

* * *

Хотя Кеннет и знал его из описаний Берфа, но не думал, что этот край будет настолько бесплодным. Два последних часа на дороге к озеру им не попалось даже махонького кустика — только скалы и скрытые в их тени проплешины снега, оставшегося с предыдущей зимы. Как будто лето решило не заморачивать голову оживлением этих мест. Или будто самый мощный из горных ледников навсегда назначил эти окрестности своим владением. Тот факт, что здесь выросло человеческое поселение, уже походил на чудо.

Когда они наконец добрались до берега, Кеннета потрясло величие пейзажа. Озеро — цвета глубокой синевы, в водах его отражались встающие к северу вершины предгорий Большого хребта. Покрытые вечным снегом горы всматривались в его глубины неисчислимые тысячелетия. Ныне и малейшее дыхание ветерка не морщило зеркало вод. Все выглядело так, как оно предстало глазам первых людей, когда те сюда прибыли. Ничего не стоило подпасть под очарование этого места, суровой мощи, которой до человеческого присутствия было столько же дела, как сходящей лавине — до муравейника, попавшегося ей на дороге. «Если кто-то хочет познать, что такое горы Ансар Кир-рех, ему необходимо навестить это место», — думал лейтенант, стоя над берегом озера.

Кеннет знал, что Дорант тянется шестнадцать миль на запад, давая начало реке Кевинелл: ревущей, пенной и дикой. Гвихрен впадал в озеро с северо-восточной стороны, и именно он насыщал воды Доранта. Южный берег озера представлял собой каменистый пляж, заваленный галькой. Шагалось по ней легко, почти как по имперской дороге. Они двигались быстрым маршем в направлении сельца, чтобы успеть до сумерек.

Прежде чем увидели его, почувствовали запах. Вонь рыбы, водорослей, гниющих остатков и мусора пропитывала горный воздух. Прежде чем они приблизились к первому дому, вода наполнилась нечистотами, разлагающиеся останки рыб мешались с чешуей, обрывками старых сетей, чем-то, что выглядело как тряпье, и коричневой жижей, о происхождении которой лучше было не спрашивать. Кеннет понял, что Берф имел в виду, когда говорил, что Бирт похож на кусок грязи, выброшенной на берег озера.

Он остановил отряд, вскинув ладонь, и внимательно взглянул на селение. Как и рассказывал десятник, Бирт представлял собой пояс домов, чрезвычайно похожих друг на друга, во всей деревне было с полмили длины. Дома, длинные и узкие, стояли на столпах в добрых пяти футах над землею, торцом к озеру, отделенные от соседей деревянными палисадами высотой с рослого мужчину; палисады уходили на несколько ярдов в глубину озера. Берег здесь изгибался легкой дугою, а потому было хорошо видно, что все селение выстроено таким вот образом. Палисад, дом, палисад, дом, палисад… Похоже, местные не слишком-то дружили с соседями.

Почти в каждом из искусственных заливов, образованных заходящими в воду палисадами, колыхались лодочки — знак, что рыбалка нынче уже завершилась. Над большинством домиков вились ленты дыма. Тишина и спокойствие.

— Как-то не кажется оно мне селом, в котором пару дней назад нечто разорвало шестерых человек. Берф!

— Так точно, господин лейтенант.

— В последний раз оно тоже так выглядело? Тишина и покой? Лодки, стоящие у берега? Ты что-то вспоминал о волнах.

— Они привязывают лодки на довольно длинных веревках. Сам берег выложен притопленными вязанками соломы, а потому, даже если волны бросают на него лодку, та не разбивается. По крайней мере так нам это объясняли. Только зимой и закрывают свои лодки в сараях.

— И нынче наверняка должны готовить ужин, правда?

— Полагаю, что так, господин лейтенант.

— Ладно, построиться по десяткам, плащи на плечи, псов — к ноге. Идем как отряд имперской армии. — Кеннет поправил плащ, расправляя эмблему. — И те, кто сможет, пусть улыбаются. Ты — нет, Вархенн. Вперед.

* * *

Андерелл-кле-Варрех выругался себе под нос, видя приближающихся к селу людей. В первый момент посчитал их бандой, группкой разбойников, что ищут ночлега и, возможно, оказии легкой поживы. Но вид белых плащей развеял его надежду. К тому же — еще и псы. Только один отряд в этих про́клятых богами горах использовал животных таким вот образом. Хренова Горная Стража.

Он знал, что его не увидят и не услышат, а животные не почувствуют никакого запаха. Покровец умел сплетать маскирующие чары как никакой другой известный ему чародей. Делал это так хорошо, что местные вот уже трое суток не могли понять, что они уже не одни. И все же он ощущал беспокойство. О Горной Страже говорили всякое. Например, что служащие в ней солдаты умеют выследить форель в ручье и орла в воздухе. Хорошо ли они замели все следы? Минует ли внимание стражников то, что они находятся подле села? Есть ли в этом отряде военный маг? А если есть — то насколько хороший? Все внезапно усложнилось. А ведь сельцо стоит на отшибе.

Гендерц начал медленно подползать к нему. Это было одно из ограничений заклинания Покровца — чтобы оно продолжало работать, человеку следовало двигаться так, словно он плавал в густом сиропе. Также нельзя было издавать никаких громких звуков. Андрелл ощутил движение справа, Уэла тоже выглядела взволнованной. Он лишь надеялся, что дружина Онера, что контролировала сельцо с противоположной стороны, сохранит спокойствие.

Улыбнулся при этой мысли. Если бы внезапно разодрался Мрак и вышли из него орды демонов, Онер совершенно спокойно закончил бы жевать полоску вяленого мяса, сглотнул бы, отер губы и только тогда бросился бы в бой. А вид полуроты, как на глазок, Горной Стражи не мог вызвать у него каких-либо резких реакций.

Гендерц добрался до него минуты через три. А Бигрон и Уэла чуть изменили свое положение, чтобы иметь лучшее пространство для стрельбы. Оба они прижимали щеки к своим обвязанным тряпицами арбалетам, ведя ими за группой солдат. Уже какое-то время ему казалось, что воин и убийца соревнуются между собой в количестве трупов. Лучше б они сняли комнатку в какой-нибудь корчме и разрешили бы нарастающее между ними напряжение каким-нибудь другим способом.

— Вспугнут его. — Второй маг в дружине несколько перебрал с драматическим шепотом, из-за чего Андрелл услышал только: «угнут го».

— Спокойно. Сейчас они поговорят со старшим в селе и вернутся в свои казармы, чтобы отрапортовать, что здесь все в порядке. А это как минимум три-четыре дня дороги в одну сторону.

— Откуда…

— Ты видишь номер на плащах?

— Нет, слишком далеко.

— Я тоже нет, но вижу цвет. Красный. Шестая рота Шестого полка. Я о них слышал. Казармы в Белендене. Только — яйца Быка — не представляю, как они узнали так быстро.

Он повернулся к двум другим, что были с ними, и медленно, не совершая резких движений, сделал несколько жестов. Ждать. Оружие отложить. Сохранять внимание.

Бигрон и Уэла послушались с явной неохотой, зло зыркая друг на друга. Воздух между ними аж искрился. Андрелл тихо вздохнул. Как только они закончат здесь работу, ему придется самому оплатить им день в корчме. Или несколько дней.

* * *

Следов было множество. Легчайших и куда более заметных. Что-то многие месяцы — а то и годы — дырявило пространство у человеческих жилищ. Искривляло Силу, гнуло ее, дергало, смешивало аспекты. Изменения невеликие, он и сам частенько вызывал куда большие, но в рыбацкой деревушке, которая и чародея-то своего не имела, они выглядели странно. Бросались в глаза. Его духи, привязанные к телу, беспокоились. Он не отпускал всех, не должен был, но даже те, что оставались сонными, давали понять, что им здесь не по нраву. Часть шрамов его свербели, словно едва затянувшиеся раны.

Он вытащил лодку на берег и спрятал ее между скалами. Нашел место, заслоненное от ветра, сел, закутался в меха. Положил перед собой плоский камень, склонился и взял его в ладони. Несколько ударов сердца — и влажность с гальки испарилась, а еще пару мгновений спустя легко хрустнуло. Камень треснул напополам, раскаленно шипя. Это было лучше, чем разводить костер. Он вынул щепотку зелий и посыпал на обе половинки. Они исчезли буквально на глазах, в воздух поднялась струйка дыма. Он вдохнул его, задержал дыхание. Духи принялись вертеться и жаловаться, но сразу же замолчали. Он распахнул чувства во всю ширь: теперь слышал бормотание ледника, продолжающего ползти вперед, а мрачное потрескивание и стоны в его брюхе подсказывали, что вскоре оторвется очередной его кусок.

Окружающие озеро скалистые взгорья не были настолько мертвы, как могло бы показаться. Он слышал семейство неких грызунов, роющих свою нору, в нескольких шагах от них притаился маленький хищник, удары его сердца были тихими, спокойными. Зверьки находились в полумиле, если считать по-человечески. Сам же он никуда не торопился: продолжал прислушиваться. Сельцо было милях в двух, но все же он слышал людей, тихий гомон разговоров, стук столовых приборов, потрескивание огня, где готовили обед. Он старательно очистил разум, концентрируясь только на поселении. Что было не так? Кто-то кричал — нет, шипел, голосом, наполненным яростью и страхом, выталкивал из себя короткие фразы. Женщина, решил он через мгновение. В голосе ее прорезался страх, она растягивала гласные, сбивала дыхание. Он почти мог ощутить это на вкус. Скорее всего, она боялась того, с кем разговаривала. Он мог уловить лишь отдельные слова: уедем… убьют… дурак… дети… дурак.

Он медленно выбросил из восприятия и эти звуки, сосредоточился на прочих. Кто-то тихо плакал — а еще в одном месте, несмотря на нервное шевеление, не раздавалось ни слова. Что-то происходило, обитатели, даже если не ходили тропами духов и не могли черпать Силу из аспектированных источников, ощущали угрозу. Потом он притронулся к одному из домов и зашипел. Смерть, много насильственных смертей, вырванные из тел души, испуг и шок. И холодный, словно лед, след убийцы. Никаких эмоций, спокойствие и ощущение силы. Ничего странного, что местные боялись: этот не пойми кто убивал уже в селе. Вот только отчего они до сих пор не бросили свои дома?

* * *

В поселении, как объяснял Берф, не было ничего подобного корчме, оно не лежало на торговых путях, а купцы, сюда заезжавшие, обычно ставили бивак на околице. Местные не привечали чужих под собственной крышей.

Однако зрелище отряда, видного над палисадами, как-то не вызвало и чрезмерного замешательства. Правда, палисады были повыше человеческого роста, но вряд ли никто не заметил сорока обвешанных оружием солдат. И это тоже оказалось неожиданным.

Каждый двор в селе не только отделялся дощатой стеной от соседей — такой стеной обносилось все подворье. В результате рота шагала вдоль длинного — в полмили — забора, над которым выступали лишь крыши домов. Каждые несколько десятков шагов в заборе были узкие калитки. Если бы не Берф, который помнил, где обитает староста села, им бы пришлось спрашивать дорогу.

Староста оказался низким, жилистым мужчиной лет за пятьдесят с роскошной седой шевелюрой. Они застали его внутри избы, в самой большой комнате, где он ужинал. Дом был обычным: беленые стены, стол, лавки под стенами, сундук. Маленькие окна уже не впускали света, потому на столе горела пара лампадок, от которых разносился густой запах рыбьего жира. Довольно вкусный запах, надо сказать. При виде входящих внутрь солдат хозяин не смешался, не испугался, только смерил их взглядом, встал из-за стола и шагнул вперед с вытянутой для приветствия рукой. Сеточка морщинок — куриные лапки — в уголках глаз углубились, когда он широко улыбнулся.

— Горная Стража пожаловала на наш скромный порог. Та самая, — он бросил взгляд на плащи, — шестая рота. Прославленные Красные Шестерки. Приветствую вас!

Не дожидаясь ответа, он принялся трясти их протянутыми ладонями.

Кеннет откашлялся.

— Лейтенант Кеннет-лив-Даравит, десятник Вархенн Велергорф, десятник Берф Мавс, — представил он. — Еще один мой младший офицер остался с людьми снаружи.

— Ясное дело, ясное дело, — седой не переставал улыбаться. — Порядок должен быть. Я — Гаван Алевец, староста села, но вы-то наверняка это, господа офицеры, знаете. Я как раз ужинаю, а вы — с дороги. Съедите ушицы?

Они переглянулись. Кеннет едва не вздохнул, поскольку уха пахла соблазнительно.

— Увы, староста, офицер Стражи не ест, когда его люди голодны.

Мужчина состроил озабоченную гримасу.

— Ну да, ну да… — почесал за ухом и широко улыбнулся. — Знаю, мы с утра наварим для всех. Потому что нынче уже вечер, а вы ведь останетесь до утра, верно?

— Да. Придется заняться расследованием.

Староста заморгал.

— Расследованием?

— Кое-кто здесь погиб, как мы слышали.

Хозяин выглядел растерянным.

— Ах, это! Но все уже разъяснилось, господин офицер, — наконец произнес он неторопливо.

— Так быстро?

— Полгода прошло.

— Как это — полгода?

— Ну, старик Зиран, он же весной вышел на лед, хотя все мы говорили, что тот уже тонкий, чтобы с него ловить… Лед сломался, и мужик пропал. Зиран жил в одиночестве, и его сыновья поссорились насчет наследства, а потому нам пришлось вызывать судью, чтоб разделить имущество. Ха, тоже мне имущество: дырявая лодка, старая халупа, один горшок, одна ложка и чуток прелых сетей. Но уж как-то они сумели договориться, хотя судья, старый скряга, приказал за совет заплатить ему пять оргов. Пять, господин лейтенант, за это можно и половину коровы купить, и…

Кеннету показалось, что беседа дрейфует в странную сторону, потому он прервал жестом разошедшегося старосту:

— Мы получили известие, что в селе убито шесть человек. Каких-то двенадцать дней назад. Купец, который у вас побывал, сообщил об этом в Ленхерр.

На несколько ударов сердца лицо хозяина выражало искреннее удивление. Потом он покраснел до корней волос, глаза его взблеснули, а сам он фыркнул. Отступил назад, опершись о стол, и минуту давился, пытаясь, похоже, справиться с приступом смеха. Наконец взорвался:

— Ха-ха-ха… уф, ше… шесть человек… ха-ха-ха, вот ведь… вот ведь Цивер удивится, уф, но… ха-ха-ха, шуточка удалась, похоже, но… ха-ха-ха, будет что… что рассказать, а этот хрен зер-Галенцец выставил себя полным дурнем… Ха-ха-ха…

Продолжалось это с минуту, и Кеннет с десятниками лишь обменивались удивленными взглядами. Не такой реакции ожидали. Случалось — и не единожды, — что местные горцы всякие дела, включая кражи, насилие и убийства, предпочитали разрешать в своем кругу, считая, что появление представителей закона нарушит естественный порядок вещей, поэтому обычно все, включая семьи жертв, горячо отрицали, что какое-либо преступление имело место. Однако здесь староста села, как видно, считал, что случилось нечто безмерно забавное.

Старик наконец-то прервался, с явным трудом подавив взрыв веселья. Разогнулся, вытер слезящиеся глаза и улыбнулся, извиняясь:

— Простите, господа стражники, но, если бы я знал, хорошенько бы надрал парням уши. Ива! И-ива-а!

Из соседней комнаты вышла женщина чуть моложе хозяина, одетая опрятно, в чистом фартуке.

— Моя жена Ива.

Та кивнула солдатам и взглянула на мужа.

— Пошли кого-нибудь за Ливенсом, пусть придет с сыновьями. Только быстро. А вы, — обратился он к стражникам, — прошу вас, присядьте там, на лавке, отдохните. Я расскажу, как было, — пока Ливенс придет.

Кеннет подошел к стоящей под стеной лавке, чувствуя, что услышанное совершенно ему не понравится. Он сел и сосредоточился на лице старосты. Тот наконец успокоился и сделался серьезен.

— Простите еще раз, но я этого не ожидал. Хм, с чего бы мне начать? А, знаю. Пару раз в год нас навещает Клавен-зер-Таленцец, купец. Мы торгуем с ним, главным образом, вяленой и соленой рыбой, когда приходит сезон нереста лосося — то и икрой, да еще клеем из рыбьей кожи, тем, что для луков нужен, ну и всякими такими вещами. Хрен он все же, каких мало, каждый орг по шесть раз пересчитывает, а коль мог бы, то пообрезал бы так, что и на полногтя б в монете не осталось. Не единожды уже нас нагревал, потому что только он, да еще один купец сюда и заезжают, а значит, приходится иной раз продавать за ту цену, что они просят. Ну и поэтому его у нас не любят: он ведь каждую рыбину обнюхает, икринку всякую перечтет, да и вообще — хмурый мужик, ни тебе выпить, ни повеселиться. Ну парни, собственно, кто помоложе и поглупее, как эти обормоты, частенько ему козни строят. То лошадям хвосты свяжут, то рыбьим жиром козлы вымажут — ну глупости всякие, я ж говорю.

В сенях хлопнула дверь, простучали подошвы нескольких башмаков.

— А вот и они. — Хозяин повернулся к Кеннету да подмигнул ему. — Войдите!

В комнату сперва шагнул старший, чернобородый мужичина — довольно хмурый детина, а за ним — пара мальчишек, на глаз лет десяти — тринадцати. Едва только увидали солдат, побледнели и придвинулись к папаше.

— Господа солдаты рассказывают, — начал староста, — что купец зер-Галенцец признал под присягой, что на его глазах убили каких-то там людей. Вот господа солдаты и пришли всем отрядом, чтобы вас теперь арестовать и поставить пред судом в Белендене как больших преступников. Сегодня и выходите.

Пока он говорил, старший и бровью не повел. Зато парни побледнели еще сильнее и попытались дать деру в сени.

— Снаружи дожидаются стражники. Не ухудшайте своей ситуации.

Несколько мгновений стояла тишина, потом раздалось вдруг хлюпанье носом. Младшенький не выдержал напряжения.

— Ну будет. — Кеннет решил, что не стоит так продолжать. — Рассказывайте, как оно было на самом деле.

Парни ткнули пальцами друг в дружку.

— Его была идея! — произнесли они одновременно.

— Сразу видать — братья… — Велергорф ухмыльнулся широко, встал, потянулся, аж хрустнуло в спине. — Говорите, да побыстрее, — рявкнул внезапно, положив ладонь на рукоять топора. — Как все было?

— Так ведь, так ведь, господа хорошие… — Старший из парней не мог оторвать взгляда от грозного оружия десятника и явно завис с ответом. — Так ведь, так ведь… Так ведь оно…

— Ох, перестань, — махнул рукою младший офицер. — Ты говори, младший.

Младший, казалось, успел взять себя в руки.

— Мы его только напугать хотели, господин, купца, напугать хотели, потому что обещал он нам, что привезет на продажу ножи, какие в городе бывают, с поясами и ножнами, а потом сказал, что забыл, и повелел нам убираться. Ну Цивер и придумал, что, как будет назад ехать, нагоним на него страху…

— Не я! — Старший отвесил ему подзатыльник.

— Ты.

— Нет!

— Да ты, ты!

Велергорф поднял руку.

— Тихо! Теперь оно неважно. Дальше говори.

— Ну так… ну мы взяли одежку у отца старую, рубахи и штаны, набили ее травою и облили рыбьей кровью и кишками. Да и сами перемазались, и, когда купец в обратную-то дорогу отправился и был уже за селом, выскочили мы на него, крича о помощи: мол, какая-то тварь вышла из озера и тятю убила, а нас покромсала, мол, заберите нас с собой, потому что она уже сюда идет… — Парень вывалил весь рассказ единым духом.

— А купец что?

— Ну он… он… — старший пришел на помощь брату, — ну он коней батогом ударил, рванул галопом — и только мы его и видели.

Всхлипнул.

Кеннет закрыл глаза и вдохнул поглубже.

— Я так понимаю, отец и мать надрали вам уши за испорченную одежду? — спросил.

— Да, — отозвался хмуро взрослый детина, голосом тяжелым, словно тысячефунтовый камень. — Всю зиму будут сети править, и лучше бы, чтобы хорошо это делали, потому как я проверю. А за работу сядут, едва жопы заживут. Это ж надо: праздничную одежду рыбьими кишками измазать, эх…

Замахнулся на пареньков большой, словно пекарская лопата, ладонью, но сразу же взял себя в руки.

— Простите, до сих пор как вспомню, — так аж злость берет. Возьмете их сразу или с матерью могут попрощаться?

Мальчишки сжались еще сильнее.

— Нет, полагаю, что нет, сети и вправду будут худшей карой, нежели темница, потому, думаю, мы оставим их здесь. — Кеннет широко усмехнулся. — Но на следующий год мы вернемся и проверим, хорошо ли они справились. А теперь можете идти.

Чернобородый кивнул и сурово хлопнул старшего сына по плечу — так, что парень едва не уселся на землю.

— Поклонитесь господину офицеру и скажите ему спасибо. И давайте-ка домой!

Он вышел, увлекая обоих шутников, кивнул на прощание всем присутствующим. Мальчишки выглядели как одно большое несчастье.

Велергорф щерился от уха до уха.

— Ну, выходит, мы сделали крюк совершенно зазря, господин лейтенант. Надо было в казармах оставаться, кольчуги от ржавчины отчищать.

— Не жалуйся на приятную прогулку, Вархенн. Теперь полковник должен нам десять дней отдыха. Переночуем, а завтра — возвращаемся.

Староста сельца откашлялся, извиняясь:

— Прошу прощения, господин лейтенант, но у ребят не будет же проблем, правда? Потому что отец, хотя и хмурый парняга, немного, кажись, переживает. В конце концов, из-за их глупости целый отряд Стражи маршировал сюда через половину провинции.

— Если у кого и будут проблемы, так только у купца. Потому как он — дурень. Но и это — ежели зацепим его на обратной дороге через Ленхерр. А теперь мне нужно еще до темноты найти ночлег для людей. Есть тут какое-нибудь удобное место окрест?

Хозяин явственно смутился:

— Ну с этим будет проблема, господин офицер. У нас тут нет достаточно большого сарая, чтобы вас там разместить, а погода влажная и холодная…

— Горная Стража привыкла спать на улице. Это поддерживает в людях хорошее здоровье. Отойдем чуток от озера и разобьем там лагерь. Покажете нам годное место?

— Хм… Ну по той дороге, вы по ней пришли, в какой-то полумиле стоят три больших камня, а за ними — тропинка, а четвертью мили дальше — такая котловинка, прикрытая скалами. Ветер туда не задувает, и от воды не тянет. Только с топливом в округе непросто, потому, если позволите, могу вам дать дровишек, чтобы не пришлось вам в холоде и темноте ночевать.

— А дрова мы примем с благодарностью. И на уху поутру напросимся. — Кеннет широко усмехнулся. — А теперь, хозяин, уж позвольте нам отправиться, прежде чем наступит ночь.

Они вышли, коротко попрощавшись, староста указал им место, откуда набрать дров, и сразу отправились к месту ночлега. Когда они миновали последнюю постройку, Велергорф процедил сквозь стиснутые зубы:

— Я уже могу перестать улыбаться, господин лейтенант?

— Можешь.

Много раз им приходилось посещать такие деревеньки, лежащие на отшибе, в местах, где заканчивались торговые пути. Люди, которые в них обитали, чаще всего воспринимали империю как не то проклятие, не то миф, поддерживая контакты с миром лишь через посредничество иногда наезжающих купцов и сборщиков налогов — когда те иной раз захаживали туда, сопровождаемые вооруженным эскортом. Обычно там солдат Горной Стражи встречали хмурыми лицами и враждебными взглядами, со значением потрясая вилами и топорами и, похоже, мало понимая, чем Стража отличается от банды разбойников. Но такое-то поведение и означало, что в деревне все в порядке. Подобный образ подходил бы к рассказам Берфа. Сельцо, населенное молчаливыми, хмурыми, враждебными и своенравными горцами.

А вот если местные сердечно улыбались, зазывая на ночлег и угощение, уверяя одновременно «господина офицера», что «никаких разбойников здеся ни слуху ни духу» и что «усё в порядочку», тогда Кеннет улыбался настолько же широко, отговаривался обязанностями и отступал с ладонью на рукояти меча, чувствуя нехороший свербеж между лопатками. Как нынче, например. Именно посещая такие вот места, он и приобрел привычку носить щит за спиной.

Тут с самого начала что-то было не так. Староста деревеньки не слишком-то удивился, увидав их, и, вместо того чтобы состроить хмурую физиономию и ворчать сквозь зубы, вел себя так, словно повстречал давно потерянных сыновей. Мальчишки появились с отцом чуть ли не сразу, как за ними послали, с рассказом настолько справным и складным, что было и не прицепиться. Ну, может, кроме того, что тяжелый купеческий воз, до краев наполненный бочками с сушеной и вяленой рыбой, уж никак не мог «рвануть галопом». Особенно если ехал он по тому, что в сей местности считалось дорогой. Скорее, оси бы себе поломал. А теперь для ночлега им указали место почти в миле от села. Наверняка в каменном котле, откуда ничего не будет ни слышно, ни видно.

— Андан!

Десятник подскочил, побрякивая доспехами.

— Ты осмотрелся по селу, как я приказывал?

— Конечно, господин лейтенант. В семнадцати домах не видать дыма над трубами. В окнах темно, никакого движения. Еще не ночь, но ребятни во дворах нету. Мы заглянули в пару дворов, будто воды искали. Не увидели ни одного. Тишина и спокойствие.

— Все подворья выглядят как и у старосты?

— Да. Пустой двор, посредине дом на нескольких столпах, футах в пяти над землею, все засыпано галькой. С трех сторон забор, открытый на озеро, — и ничего кроме.

— Хорошо. Как быстро тот чернявый горец с мальчишками отправился домой?

— Почти бегом, только кивнул — и нету его. Живет рядышком.

Минуту они шагали молча. Кеннет глянул на десятника, ладони младшего офицера лежали на рукояти оружия.

— Они боятся, верно?

— Я бы так и сказал, господин лейтенант. Сбились вместе, детей из домов не выпускают, некоторые окна затворены ставнями и закрыты, словно на улице зима. Боятся — и сильно. Что сказал староста?

Кеннет в нескольких предложениях изложил ему, что услышал.

— Глупая шутка, да? Им бы нужно придумать что получше. Впрочем, псов они в любом случае не обманули бы.

Лейтенант и сам обратил на это внимание. С того времени, как они вошли в село, псы шагали на полусогнутых, непрерывно нюхали воздух, шерсть на их хребтах шла волнами. Чувствовали они смерть и кровь — и, похоже, вовсе не рыбьи.

— Дойдем туда, куда нас направили, и осмотримся. Сегодня — двойные дозоры, Андан. Не хочу, чтобы среди ночи нам кто-нибудь горла перерезал.

— Так точно, господин лейтенант!

* * *

Когда горные стражники покинули селение, Андрелл вздохнул с облегчением. Староста был мудр, отослал их туда, где никому не будут мешать. Некоторое время Андрелл раздумывал, куда б тот отправил его отряд, узнай он об их присутствии. Наверняка на дно озера, с камнем у ног в качестве прощального привета.

Они четвертый день ждали, пока убийца не объявится снова. Со времени смерти, свидетелем которой стал купец, погибли еще десятеро жителей. Именно столько Гендерц-аэс-Фурон сумел прочесть из воздуха, скал и воды. Шестнадцать душ были грубо вырваны из тел и отправлены в Дом Сна. То, что купец к ним не присоединился, говорило лишь о хаосе, воцарившемся после первых убийств, и о скорости, с которой тот покинул село.

То первое убийство было словно камень, брошенный в спокойный пруд. Сдвинуло аспектированные Источники, изменило их тон, искривило. Но здесь, на Севере, вблизи земель, заселенных ахерами и их шаманами, случалось и не такое. И так уж сложилось, что его отряд как раз оказался поблизости, а оба мага сразу ощутили, что появилось нечто очень странное. Такие вещи не оставляют невыясненными, а потому теперь они ждали убийцу. Собирались схватить его или убить, поскольку растущая Сила все сильнее отражалась в аспектированных Источниках. Покровец утверждал, что это словно уголком глаза следить ночью за тенью или за тучей, ползущей по звездному небу. Удается что-то заметить, поскольку часть реальности вдруг исчезает, размывается, будто из нее изъяли некие звуки, цвета и запахи. Типичный магический бред.

Это, однако, не отменяло факта, что именно чародеи беспокоились все больше. Здешний убийца был странен, оба мага утверждали, что он пользуется Силой, что не происходит ни из одного известного аспекта. Также это не были и шаманские чары ахеров: они не обнаружили ни малейшего следа служебных духов. Сила его оставалась одновременно чужой и могущественной. Андрелл полагал, что им еще повезло, что селение лежит на отшибе, иначе неминуемо привлекло бы внимание нескольких магических гильдий и большей части храмов. Стало бы здесь тесно, подумал он кисло. А теперь и им придется немного подождать, пока Горная Стража покинет село, и полагаться при этом на удачу.

* * *

Идти в этих местах было просто. Камни, скалы, скопища валунов, принесенных ледником в те времена, когда у того было еще достаточно сил, чтобы перевалить через озеро. Он любил такие места, они напоминали ему о родной стороне. В своей серо-бурой одежке, с наброшенным на голову капюшоном, он мог присесть, сделаться неподвижным, а человек прошел бы в шаге от него, не ведая об угрозе. Духи тихо пели о крови и битвах.

Он приближался к селу с юга, когда ощутил чары. Человеческие, смердящие аспектом Ночной Тени. Усмехнулся: было очевидно, что не он один ощутил появившееся нечто. В трехстах шагах впереди, на краю селения, между несколькими валунами воздух подрагивал — легко, словно во время жары. Не слишком-то они и хороши, если он ощутил их с такого расстояния. Внутри могло скрываться не больше нескольких человек. Отыскал чародея, главным образом, потому, что к нему вела цепь, сотканная из тени, на конце которой извивалась черная тварь. Это не была магия аспектов — кто-то развлекался вызовом демонов. Сила всегда искушает глупцов, даже если и нарушает человеческие кодексы.

И тогда он его ощутил. В страну духов, в мир, наложенный на мир, в аспектные Источники, даже в самый Мрак воткнулась ледяная колонна. Он тут же сосредоточился именно на ней. Тот чародей должен быть умелым, если эти все еще не отыскали его. Он локализовал источник магии в миле от села.

* * *

Котловина была именно такой, какую Кеннет и ожидал. Почти круглая и плоская, со всех сторон окруженная высокими скалами, с единственным узким входом.

— Хорошее местечко, верно?

— Да, господин лейтенант. — Андан шагнул вперед, осмотрелся, сплюнул на землю. — Двадцать лучников на тех скалах, чуть выше — ив полминуты не останется от нас и следа.

Велергорф глянул и широко ощерился:

— Ага. И даже дров нам дали, чтобы мы разожгли костер. Чтоб было лучше целиться.

— Может… — Кеннет пожал плечами. — Но помни: они боятся ночи. Кто бы сюда за нами ни пришел, не думаю, чтобы это были рыбаки. Давайте найдем лучшее место.

Он свернул налево, на лысое, будто яйцо, взгорье, где беспрепятственно шалели ветра, но откуда открывался вид на все стороны.

Местность была и вправду скверной: ни дерева, ни кустика, ни даже мха. Куда ни глянь — голая скала и камни. Собравшиеся вокруг командира солдаты кутались в плащи и пытались найти место поудобней. Не казалось, что те, кому выпала первая стража, завидовали остальным. И конечно, и речи не было о том, чтобы разжечь огонь.

«Как кто-то мог хотеть здесь поселиться?» — подумалось лейтенанту, присевшему подле валуна. Хотя, с другой стороны, видывал он села и обиталища, расположенные в куда более негостеприимных местах. Так оно частенько бывало в горах: многие оставались там, куда забросила их злая судьба или случайность. Сущность вессирских горцев запрещала им уступать, сомневаться, повелевала вцепляться ногтями в любой кусок земли — и держаться. Это упорство, эта стойкость, передаваемые из поколения в поколение, воспитали твердый и упрямый народ, который вжился в эти горы, врос в них, нес их, как говаривали, в костях и сердце. Наверняка именно это и удерживало здесь местных рыбаков. Упорство.

И упорство это могло оказаться для Стражи наибольшим препятствием. Если староста будет и дальше утверждать, что причина проблем лишь глупая шутка, а остальные обитатели его поддержат, шестая рота вернется в Беленден ни с чем. Слишком много времени прошло с момента убийства, а неожиданного гостеприимства, поведения жителей и беспокойства псов маловато, чтобы перевернуть село вверх ногами.

Вроде бы он мог с чистой совестью — вернее, с ее видимостью — возвращаться в казармы, в конце концов, староста села отрицал все и представил свидетелей, но…

Вот именно: «но». Пустые дома, затворенные окна и двери. Рыбаки боялись, да так, что некоторые перебрались к соседям или вообще покинули селение. Не выпускали из домов детей, в сумерках запирались на все засовы. А это значило, что они боялись ночи. Кеннет глянул в темнеющее небо. Нет, убийца или убийцы — если они вообще были поблизости — не ударили прямо в село. А это значило, что не набросятся и на сорок солдат. «Надеюсь», — усмехнулся он. С другой стороны, нынче он и сам мог сделать очень немного — только переждать эту ночь и вернуться в село, чтобы поговорить еще с парой жителей. Иначе чувствовал бы, что всю дорогу он одолел зря.

* * *

Удивительно, какое впечатление может произвести крик в ночи. Особенно такой, что взрывается за твоей спиной, в месте, где никого не должно быть.

Они уже слышали его в прошлую ночь и в предыдущую тоже, но никогда — так близко. Только многолетние тренировки удержали его от того, чтобы вскочить на ноги, целясь себе за спину. Маскирующие чары перестали бы действовать. Гендерц тоже не изменил позиции, Уэла едва вздрогнула, а Бигрон лежал, словно камень. Андерелл усмехнулся во тьму. Это был хороший отряд, лучший, с каким он служил.

Жестами, медленными движениями он указал ассасинам и магу, что те должны глаз не спускать с селения, и, избегая резких движений, перекатился на спину. Проклятое заклятие, подумал он и улыбнулся еще шире — игре слов. Вопль прошил пространство вновь. Казалось невозможным, чтобы тот вырвался из человеческой глотки. Он слегка приподнял голову, всматриваясь в темноту. Нечто было там — бесформенное пятно в скольких-то шагах позади, сгущение тени во мраке. Теперь он понял, что имел в виду Покровец. Если бы не крик, они бы никогда не догадались, что это не скала или валун. Вопль был… настолько переполнен отчаянием, что прошивал дрожью. Не было в нем вызова, гнева или ярости — только боль и страдание.

Андрелл медленно поднял арбалет, целясь в неясный образ. Древко стрелы, лежащей в канавке, было покрыто знаками, которые для любого одаренного талантом пылали бы во тьме, а большинство жрецов от одного их вида сошли бы с ума. Великий Кодекс Великим Кодексом, но кое-какие вещи просто нельзя использовать. Наконечник был смочен смесью трех наисильнейших ядов, про которые он слыхал: аведра, красного мии и вытяжкой из желез одного из морских слизней, который даже не имел собственного названия. Притронься он случайно к нему голой рукою, подох бы через минуту.

Андрелл считался мудрым и рассудительным, впрочем, оттого-то он и оставался до сих пор живым. Приказы гласили: схватить или убить, что на его личном языке означало застрелить, отравить, разрубить и утопить, а останки запаковать в мешки и доставить для исследования. Он не желал рисковать и сражаться среди ночи с чем-то, что рвало взрослых мужчин в клочья. Прижал щеку к ложу арбалета.

Создание внезапно оттолкнулось и прыгнуло. Рука на спуске дрогнула, и стрела ушла во тьму, но в тот самый миг таинственный убийца совершил гигантский, невероятный, тридцатиярдовый, по крайней мере, скачок, перенесший его над их укрытием. Темный силуэт мелькнул на фоне неба — полоса тени, заслонившая звезды, — и приземлился между охотниками и селением. Два арбалета щелкнули одновременно, Андрелл не успел еще повернуться, не видел, что случилось, но приглушенное, полное ярости рычание Уэлы рассказало ему все. Промазали оба, убийца и лучший из воинов, какого он знал, не попали в цель размером с человека с расстояния меньшего, нежели десяток шагов. Прежде чем он перевернулся на брюхо, пришельца уже не было.

* * *

Вопль донесся со стороны селения. Он непроизвольно освободил нескольких духов, те проявились рядом, сплетая Силу в охранительные шнуры. Он отступил, пока они сплели сеть. Чужак кричал в доброй четверти мили от него. Он чувствовал его, как чувствуют воткнувшуюся в тело занозу, дыру в свете, тьму на тропах духов, движущуюся быстрее нападающего медведя. Но в крике не было ярости атакующей твари. Печаль, жалость, ожидание. Даже в пятне чуждости эмоции ощущались отчетливо. Ты ищешь, верно? Ищешь своих, чужак в чужом месте, лишенный контакта с остальными, а разум, который некогда был частью тебя, уже не существует. И что ты сделаешь, когда ответ не придет?

Легкое дрожание земли принесло весть о новой порции льда, что рухнула в озеро. Пара ударов сердца — и он услышал плеск, потом шум идущей волны. Проигнорировал это.

Один из служебных духов возвратился с северо-запада. Втянулся и передал образ. Остальные ответили возбуждением и яростным бормотанием. Он успокоил их одной мыслью и двинулся вперед.

Место, куда его вел образ, было небольшой щелью в скале. Собственно, попасть туда можно было лишь сверху. Десяток шагов длиной, пару — шириной. Трудно сказать, насколько она глубока. Вели к ней многочисленные тропки маленьких падальщиков, притянутых запахом. Он видел их на голой скале: царапинки от коготков, следы коротких схваток, когда некоторые пытались захватить все сокровище для себя. Он сел на краю щели и отпустил духов. Разлом почти до краев был наполнен снегом, представлял собой естественный ледник, а внутри… Тела. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать. Тем, что на самом дне, было много месяцев, а может, и лет. Главным образом молодые люди, дети. Сломанные кости, расколотые черепа, раны от ножей, топоров, вертелов, следы от огня. Они не умерли легко. Он раскрыл посильнее чувства, ступил на тропу духов. Нет, все решили уйти, ни одна душа не цеплялась за тело. Ничего больше он не узнает.

Ветер донес следующий вопль. Он вздрогнул. Кто-то только что умер.

* * *

Они услышали крик, как наверняка и все на расстоянии трех миль. Вокруг не было деревьев или высоких скал, звук разносился беспрепятственно и, несмотря на то что был далек, словно вгрызался в душу. Печаль, одиночество, опустошенность. Кеннет сглотнул и вложил наполовину вынутый меч в ножны. Звук шел со стороны селения — полмили, не ближе, а значит, пока что им ничто не угрожало. Интересно, как староста объяснится завтра.

Большинство солдат уже вскочили на ноги, но, подобно ему самому, теперь убирали оружие. Далеко. Слишком далеко, а этот крик не нес обещания опасности. Лейтенант позвал Берфа:

— Ты заметил движение?

— Нет, господин лейтенант. Ни мышей, ни дождевых червяков.

— А как псы?

— Не спят. Неспокойны и нервны. Завтра с ними будут проблемы.

— Держи их на коротком поводке. Сразу после рассвета движемся в селение, старосте придется объяснять, зачем он указал нам место для ночлега, в котором мы не должны были услышать этот крик. И…

Приглушенный, подобный раскату грома звук наполнил воздух. После раздался громкий плеск и шум — нарастающий, все быстрее приближающийся.

— Что это?

Кеннет не заметил, кто спросил, но Берф знал ответ.

— Ледник, от него как раз отломился большой кусок. Я видел это, когда был здесь в прошлый раз. Едва ли не до середины озера дно довольно мелкое, потому, когда от ледника идет волна, она разгоняется по поверхности, становится выше. У берега без проблем валит с ног человека. Порой может вторгнуться на сушу ярдов на сорок — пятьдесят. Послушайте.

Словно в подтверждение его слов, раздался отзвук ударяющих в берег волн. Потом на время установилась тишина, слышался лишь ветер.

Визг, вновь разорвавший тишину, был другим. Ярость и гнев. Ненависть. И приглушенный, словно оборванный, человеческий крик. Прежде чем он отзвучал, стражники уже стояли, держа сабли, мечи и топоры наготове, чтобы отразить угрозу. Псы повернулись в сторону селения, порыкивали, шерсть шла волнами, а хвосты они прятали меж ногами. Застыли между испугом и приступом ярости. Плохой знак.

— Десятники, ко мне.

Ему не пришлось повышать голос: в тишине, что установилась после разнесшегося крика, даже шепот слышался отчетливо.

— Не думаю, чтобы нынче кто-то сумел заснуть, а до рассвета у нас — еще часа три, — начал он отдавать приказания. — Берф, псов на поводок, не хочу, чтобы они бросились в драку сами. Андан, людей в десятки, в каждую — как минимум пару псов, пока не встанет солнце, они будут нашими глазами и ушами. Надеть плащи. И не готовить арбалетов, в такой-то темноте цель увидим лишь в паре шагов от себя. Велергорф, возьмешь Волка и Гавера, подберите себе еще троих следопытов. Свою десятку передашь заместителю.

— Жерди?

— Справится. На рассвете внимательно обследуете окрестности селения, едва мы проверим, что так верещало и кто погиб. Выйдем, хм… часа через два, хочу быть там, прежде чем взойдет солнце, а местные укроют все следы.

Он заскрежетал зубами.

— Нужно будет поговорить со старостой, и лучше бы ему суметь складно ответить на мои вопросы.

* * *

Тело они нашли во дворе, у дома. Мужчина неопределенного возраста, одетый в полотняные штаны и рубаху. Что-то раздавило и порвало ему глотку. Лежал на спине, в луже черной уже крови, с широко открытыми глазами, отражающими светлеющее небо. Псы остановились в нескольких шагах, тихонько повизгивая и нюхая воздух. Были хорошо выдрессированы, не пытались подбежать к телу, лизать свернувшуюся кровь, не затаптывали следов. Для псов, служащих в Горной Страже, труп не был чем-то необычным.

Мужчину они нашли у избы на первом же подворье селения. Как и остальные, было оно огорожено забором, и лишь маленькая калитка позволяла попасть внутрь. Сам двор покрывали голыши, такие же, как и на всем берегу, хотя здесь кто-то выложил — поперек двора — четыре ряда больших камней. Наверное, чтобы вода не размывала грунт.

Кеннет остановил отряд.

— Вторая снаружи, третья — в тыл, четвертая — вход, окна, двери, — бросил он. — Первая — обыскать дом. Волк!

— Так точно.

— Осмотри его. — Кеннет кивнул на труп. — Может, остались какие-то следы.

Худощавый горец перестал целиться в окно, отпустил тетиву и подошел к телу. Подворье покрывала такая же галька, как на берегу озера, потому обычный наблюдатель не прочел бы по ней ничего. Кейв Кальн же медленно обошел останки на расстоянии в несколько футов, аккуратно ставя ноги. Склонился, присел в одном, потом в другом месте, перевернул несколько камней, осмотрелся вокруг. Оценил расстояние до забора и избы, взглянул на крытую дранкой крышу дома. Наконец подошел к мертвому мужчине, внимательно осмотрел его сапоги, приподнял руку, потом ногу, поглядел на рану на шее. Потом слегка прикоснулся к пятну крови, взял в руки кусочек черного как смола струпа, понюхал. Сплюнул в ладонь, растер в ней кровь, понюхал снова. Покивал.

Внезапно он встал и несколькими большими шагами преодолел расстояние от трупа до лестницы. Присел и внимательно осмотрел каждую ступеньку, отошел, не упуская из виду крышу. Взглянул на тело и зашагал прямо к забору.

— Изба пуста, господин лейтенант, — раздалось изнутри дома.

— Хорошо. — Кеннет не отрывал взгляда от Волка. — Поищите еще следы драки или чего-то в этом роде. Кейв?

Стражник двигался вдоль забора, удаляясь от озера. Задержался на углу подворья и снова кивнул.

— Кейв? — Лейтенант слегка подогнал его. — Наверняка сейчас появятся гости.

Следопыт что-то считал на пальцах. Наконец он тяжело вздохнул, покачал головой и еще раз взглянул на крышу.

— Что-то я не сложу до кучи, — проворчал он.

В калитку заглянул один из стражников:

— Господин лейтенант, идут. Впустить?

— Сколько?

— Трое.

Он задумался на миг:

— Волк, ты уже разобрался?

— Думаю, да. Говорить?

— Погоди. Впусти их. Остальные — оружие на виду, следите за соседними крышами и за озером.

В калитке как раз появилось трое мужчин. Кеннет повернулся к ним, красноречивым жестом поправил плащ, чтобы знак Горной Стражи блеснул в лучах восходящего солнца. Чтобы не было сомнений. Он выступал как императорский офицер.

— Приветствую, староста. Хозяин, — кивнул он чернобородому, — полагаю, что сыновья уже ремонтируют сети. А этот третий — кто?

Третий из прибывших при виде нескольких десятков солдат постарался спрятаться за спину старосты.

— Впрочем, неважно. — Кеннет широко усмехнулся. — Я так понимаю, что вы чуть свет мчитесь на озеро, чтобы наловить рыбки для ухи, которую вы нам вчера обещали. При оказии вы бы, несомненно, прибрали этот непорядок, чтобы не подпортить гостям аппетит. Я не вижу, чтобы ты соглашался, староста, а стало быть, я ошибаюсь, хотя и не знаю — касательно рыбок или уборки.

Ответил ему хмурый взгляд. Благодушный, радостный хозяин из вчерашнего вечера куда-то делся.

— У меня, однако, есть несколько вопросов. Этот вот, что валяется на спине, погиб каких-то три часа назад. А умирал он громко, с криками, даже мы их слышали. Тогда почему все село не прибежало сюда с факелами, чтобы его спасать? Или хотя бы мстить. А где его семья? Не в одиночестве же он обитает в такой большой избе. И что орало среди ночи, да так, что мои псы рвались с поводков и мочились под себя от страха? Ответишь?

Вместе со словами лейтенанта выражение лица старосты менялось. Замешательство, беспокойство, страх. В конце — осталось только упрямство.

— Не ваше дело, господа солдаты, — процедил он. — Мы сами управимся, а вам лучше бы ступать себе и доложить командиру, что обитатели Бирт не нуждаются в помощи.

— Правду сказать, я подумывал об этом, но, видишь ли, староста, может случиться и так, что я вернусь сюда со своей ротой через год-другой — и застану только пустые избы, затопленные лодки и груды костей. И до конца жизни стану сомневаться, моя в том вина или нет. — Кеннету казалось, что при этих словах чернобородый вздрогнул и приоткрыл рот. — А потому — сделаем иначе. Сперва послушаем одного из моих следопытов, а потом я решу, что и к чему. Нет! Ни слова, староста, при виде трупа у меня и моих людей руки чешутся схватиться за мечи, так что лучше было б, чтобы ничего нас не расстраивало, пока станем слушать. Говори, Волк.

Солдат медленно вышел вперед.

— Стало быть, вот как, господин лейтенант, — начал он. — Тот вон, наш труп, выбежал из дверей дома нынче в ночи, каких-то три часа назад, перепрыгивая через две ступени. Потом остановился и обернулся в сторону дома. — Волк быстрым шагом подошел к телу и встал рядом. — Глянул вверх, и тогда что-то прыгнуло на него с крыши. Я знаю, тут почти двадцать футов, но это — не невозможно, потому что это что-то прыгало с высоты трех мужиков и, возможно, взяло разбег.

Кеннет кивнул.

— Я сказал, чтобы ты молчал, староста! — рявкнул он, видя, что седой открывает рот. — Ты, Волк, говоришь, что это невозможно для человека, но…

Следопыт кивнул:

— Необязательно. Я знавал нескольких, кто сумел бы провернуть такую штуку. Но потом, — он присел у тела, — это нечто убило его одним ударом, и я не имею в виду разодранное горло, потому что он умер еще до того, как упал. Убийца ударил его в шею с такой силой, что разбил гортань и сломал позвоночник, а после, эх… Ну здесь у меня — небольшая проблема, потому что сперва он оттолкнулся от трупа и прыгнул в сторону забора, а это — уже почти тридцать футов. По крайней мере я не вижу, чтобы он хоть где-то касался земли, а ведь ежели он не летал, то иначе быть не могло.

Волк двинулся к забору и через миг дотронулся до его верха.

— Приземлился он здесь. Вцепился в забор руками и подтянулся вверх. Посмотрите.

Кеннет подошел поближе. На заборе, почти невидимые на фоне темного дерева, виднелись несколько черных пятен.

— Четыре пальца вверх, большой палец — здесь. — Кейв указывал по очереди. — Правая рука. Судя по размерам — взрослый мужчина. Левая рука не была измазана кровью. Приземляясь, стопами ударил ниже. Отсюда — эта вмятина в дереве.

Следы на досках были почти не видны.

— Говоришь, правая рука измазана кровью. Это значит что? Убил его ударом обнаженной руки?

— Обнаженной или в какой-то перчатке, горло разорвано, но не перерезано.

— А что потом?

— Не видно, чтобы он сходил на землю. Полагаю, взобрался на забор и верхом пошел в сторону суши. Там, в конце, есть след, будто нечто тяжелое оттолкнулось от крайних досок и прыгнуло далеко вперед. Но при таком свете я не могу отыскать остальные следы. Нужно подождать, пока солнце взойдет повыше.

Кеннет мгновение переваривал информацию.

— Но зачем он прыгал, Кейв, вот в чем вопрос. Как думаешь, зачем, когда убил его, играл в акробата?

Волк усмехнулся слегка.

— Может, я покажусь глупцом, господин лейтенант, но у него, — указал он на труп, — мокрые сапоги и носки, но остальную часть тела он намочил только на спине, после того как упал. Полагаю, что на дворе тогда было пальца на три воды, наверняка его залила волна, которую мы слышали, и сразу после ее прихода он вышел наружу. Думаю, убийца, кем бы он ни был, очень не хотел промокнуть. Не знаю только, что за демон убивает голыми руками, скачет на несколько десятков футов и бережется воды. Лучше бы нам убраться отсюда и вернуться в компании какого-то мага.

— Маги. Эх, Кейв, почему мне кажется, что именно они — причина всех наших бед? Вызывать их — это как ссать в речку, чтобы сдержать наводнение. — Кеннет кисло улыбнулся и глянул на рыбаков. — Ну, если подумать, возможно, это и не такая уж плохая идея. Правда, в Шестом полку лишь двое чародеев, но полагаю, если не справятся они, та или другая гильдия заинтересуется этим созданием. Потому что его прыжки смердят магией за милю. Скольких людей здесь он убил? А, староста? Скольких вы уже бросили в озеро с камнями на ногах? И почему его охраняете?

Староста только наклонил голову и сжал кулаки. Дышал яростно, но было понятно, что не скажет ничего, по крайней мере пока не учует вонь собственных подгоревших пяток.

— Хорошо. Вы, — офицер указал на рыбаков. — Возвращайтесь к себе, и пусть никто — никто, повторяю, — не выходит из изб. Мы спустим псов и не отвечаем, ежели они кого-то покусают. Мы осмотримся по окрестностям, а потом я задам тебе, староста, как самой важной персоне в селе, несколько вопросов. Понимаешь?

Ответом был хмурый кивок и нечто, что сошло бы за едва скрытую улыбку. Кеннет заметил это и сказал:

— А чтобы никому не пришло в голову сбежать озером, несколько моих людей возьмут лодки: станут плавать вдоль деревни. — Он показал на оружие солдат: — Такой арбалет бьет на триста ярдов, потому — не советую и пытаться. Впрочем, если мы увидим хотя бы одну лодку — я прикажу продырявить днища всем остальным. Без исключений. Ясно?

Улыбка погасла.

— А теперь убирайся отсюда, и лучше, чтобы следующая байка, которую ты мне расскажешь, оказалась действительно хорошей.

* * *

Уже увидев приближающийся к селу отряд, Андрелл знал, что дело усложнилось. Если б еще не эти псы, которые безошибочно, словно по ниточке, привели солдат к дому, где погиб рыбак. Так нет ведь: если уж проблемы — то в полный рост.

Теперь они наблюдали за стражниками, которые, отослав старосту домой, принялись внимательно, подробно осматривать окрестности. Несколько из них прохаживались вдоль длинного внешнего забора, другие сели в лодки и отплыли на озеро, но большая часть отряда принялась вынюхивать, причем почти буквально — псы под надзором проводников искали вокруг хоть какие-нибудь следы. Он скрежетал зубами, когда пару раз такая вот группка приближалась к их укрытию. Жалел теперь, что разделил дружину: в случае стычки восьмеро имели бы больше шансов. К счастью, всякий раз псы обходили их стороной. Чары действовали безупречно.

За неполные пару часов отряд обыскал местность вокруг селения. Андреллу пришлось признать, что офицер, командующий Шестой ротой, хорошо знал свою работу. Все его люди приставлены к делу, никто не терял времени, одни следили за селом, другие прочесывали окрестности, и одновременно не менее десятка солдат с оружием в руках стояли подле командира, готовые к схватке. Каждая из меньших групп, состоящих из пса и двух-трех солдат, постоянно находилась в поле зрения по крайней мере двух других. Даже он со своими людьми не рискнул бы тайно напасть на эту роту. Горная Стража прославилась не из-за платных музыкантишек по корчмам.

Через два часа солдаты начали возвращаться, коротко рапортовать и занимать место вокруг командира. И снова без единого лишнего движения. Были хороши, действительно хороши.

* * *

Он нашел. Дыра в земле, укрытая меж двух валунов, в самый раз, чтобы втиснуться, сжаться и поспать. Можно было пройти рядом и не заметить ее. Он следил за чужаком с того момента, как тот покинул село. Когда пришлец убивал, скакал, сражался, то был словно двигающийся по миру комок Мрака. Пространство выгибалось вокруг него, местные духи прыскали во все стороны. «Те притаившиеся чародеи, — ощерился он, — не нашли бы его, пока он не встал за их спиною и не взвыл. Кто они были? Из гильдии? Но гильдия выслала бы мастера, а не второстепенного адепта». Он имел подозрение, и оно медленно превращалось в уверенность. Позже он ими займется.

Приближаясь к норе, в которой скорчился чужак, он освободил большинство духов. Те сплели вокруг него Силу, бичи, готовые хлестать льдом либо огнем, крушить скалы. Несколько самых сильных щерили призрачные зубы, рвались в бой. Пора заканчивать.

Когда он встал над щелью, убийца поднял голову. Его гигантские лапы разжались и снова стиснулись в кулаки.

Потом он поднял вторую голову и улыбнулся.

* * *

Они действовали быстро и умело. Отчеты были почти одинаковы — никаких следов. Но псы вели себя странно, порой брали след, чтобы через миг его потерять, в иных местах вставали как вкопанные и не желали двигаться вперед или ворчали, явно готовясь к бою, хотя на сто шагов вокруг не было живой души. Одного этого хватало, чтобы людям передалась их нервозность.

Больше всего они узнали от Волка.

— Я нашел место, где он соскочил с забора, господин лейтенант, — доложил тот коротко.

— Ну и?

— Он сделал несколько шагов. Сказал бы, что в нем меньше пяти футов роста, а весит он не больше ста — ста десяти фунтов. Мелкота какая-то. Делает маленькие шаги и хромает на левую ногу.

— Человек? Ахер? Кто-то зачарованный? Или нечто, вылезшее сюда из-за Мрака?

Кейв покачал головой.

— Не знаю, господин лейтенант. Сперва он двигался как человек, потом прыгнул и приземлился на четвереньки. И дальше пошел так вот. На ладонях и стопах, но не как человек, что изображает зверя. Человек, идущий на четвереньках, по-другому распределяет вес тела. Ему неудобно. А здесь… Я сказал бы, что для него этот способ передвижения совершенно естественен. Шел прыжками, и я думаю, что, так вот мчась, он с легкостью догнал бы бегущего мужчину. А потом — прыгнул снова и приземлился на той широкой плоской скале за селом. И там даже я следа не найду.

— А псы?

— Ссутся, едва только я тычу их в след. Не хотят идти.

— Ладно. А теперь пошли, я тебе кое-что покажу.

Кеннет провел его в дом, перед которым лежало тело, и указал на кучку вещей, которые они обнаружили в одном из сундуков. В сундуке с двойным дном. Стеклянные кулоны странной формы, кусочки горного хрусталя, оправленные в золото, наконечники стрел и копий, необычно инкрустированные топорики, кремневые ножи с рукоятями, обернутыми золотой или серебряной проволокой. Даже странно, что местные не сняли золото и не выбросили острия. Браслеты и ожерелья из самородков холодной ковки[1] смешивались с зубными накладками, которые использовали великие воины аг’хеери. Также они нашли порядком человеческих украшений и оружия. Полуистлевшие ножны меча с опалами и позолоченные умбоны от щита. Прочее — кучка обломков, относительно которых нашедший, похоже, не смог определиться, бесполезны ли они или тоже обладают какой-то ценностью. На первый взгляд, одного собранного здесь золота хватило бы на месячное жалованье их роты.

Волк взял в руки несколько предметов, один — маленький кулон с примитивной фигуркой медведя — сразу отложил в сторону, непроизвольно отирая ладони о штаны.

— Чары, — скривился он. — Откуда это здесь?

— Ты мне скажи.

Следопыт поднял остатки кожаного пояса. Понюхал, сжал в руке.

— Водой выбросило, — наконец произнес он.

— Согласен. Велергорф!

Седой десятник показался из-за двери:

— Я, господин лейтенант.

— Осмотрелись вокруг села?

— Да, господин лейтенант. И есть кое-что…

— Я уже знаю. А теперь коротко: ты видел какие-то коптильни? Стойки для сушки рыбы или сети? Загородки с животными?

— Несколько сарайчиков с козами и овцами, все тщательно закрыты. Коптильня выглядит так, будто вот-вот завалится. Никаких стоек. Так вот, господин лейтенант.

Кеннет кивнул.

— Возьми свою десятку и ступай в избу старосты. Присмотри за ним, пока я не приду.

— Так точно.

Он же еще раз осмотрел кучку сокровищ. Если Волк прав, озеро выбрасывало на берег остатки от какой-то древней трагедии. Подарок судьбы — или проклятие. Ничего странного, что местные предпочитали прятаться от мира. Он зашагал к дому старосты.

В дверях едва не столкнулся с одним из солдат Велергорфа.

— Господин лейте… — начал стражник, но Кеннет оборвал его на полуслове. Уже знал, что не допросит старосту, потому что внутри избы смердело кровью. Вошел.

Главного по селению он нашел в той же комнате, где они повстречались впервые. Его жену — тоже. Лежала под стеной в луже крови. Того множества ударов ножом, что нанес ей муж, хватило бы, чтобы прикончить десяток человек. Не выглядело это как простое убийство, скорее как акт отчаяния, но староста селения не смог бы ответить, что им двигало. Он покачивался на короткой веревке, свисающей с потолочной балки, до пола не доставал не больше чем на ноготь. В мертвых зеницах отражалось, будто в посмертном обвинении, тело жены.

Велергорф стоял под стеной с руками сложенными на груди.

— Не люблю самоубийц, — бросил он коротко.

— А я — убийц. Проверили остальные комнаты?

— Да. Если он был настолько умен, каким казался, то хорошо спрятал свою часть найденных вещей. Может, даже снаружи.

— Не думаю, Вархенн. В одном Берф был прав, они тут на соседей глядят волком. Каждый стерег найденное как зеницу ока, а прежде всего — от тех, кто по ту сторону забора. Был самым главным в селе, и можешь ставить что хочешь, но здесь мы найдем в два раза больше, чем в предыдущем доме.

— Я не бьюсь об заклад с офицерами, господин лейтенант. Проиграю — потеряю деньги, выиграю — буду до конца жизни ходить в головном дозоре. Что теперь делаем?

— Идем к тому чернобородому. Староста должен был доверять ему, если всякий раз брал с собой. И вынь топор из-за пояса.

* * *

Чернобородого они застали снаружи. Тот стоял на берегу и смотрел на озеро. Казалось, ему совершенно не мешает, что в паре десятков шагов колышется на воде лодка с двумя солдатами. Когда стражники входили во двор, он как раз широко размахивался. Плоско брошенный камень помчался по водной глади, оставляя за собой цепочку расширяющихся кругов. Кеннет остановил десятника и двинулся к рыбаку один. Тот оглянулся через плечо, странно усмехнулся.

— Выпьете, господин лейтенант? — тряхнул он глиняной баклагой, в которой что-то булькнуло. Наверняка ждал гостей: у пояса привесил несколько оловянных кружек.

— Что это?

— Магхенская перцовка, лучшая на Севере. Орг за бутылку.

— Может, попозже, хозяин. Как вас зовут, я позабыл.

— Ливенс Авекс. Староста не говорил?

— Я не успел спросить. Он мертв.

Рыбак нахмурился, будто пытаясь уразуметь непонятное слово.

— Мертв… Вы его убили?

— Нет, сам повесился. Но сперва заколол ножом жену.

— Хе-хе, как я и говорил: всякий платит за свои грехи. Ну, ему это удалось. — Жидкость в бутылке хлюпнула, у чернобородого явно тряслись руки. — Ну и ладно, господин офицер, и ладно, выпьем же за тех, кого озеро забрало с собой.

Он наклонил сосуд, сделал большой глоток, откашлялся, вытер рукавом слезы.

— Кре-е-епкое. У-у-ух… Но ежели вы не пьете и не пришли в гости, то наверняка у вас есть какие-то вопросы. Слушаю.

Кеннет сложил руки на груди, глядя, как Ливенс наклоняется за следующим камешком.

— Сыновья, как я понимаю, не ремонтируют сети, — поддел он.

— Нет. Хе-хе, нечего ремонтировать, уже годы не выхожу на рыбалку, отец и дед шкуру с меня спустят, как повстречаю их в Доме Сна. — Плоская галька отскочила несколько раз и потонула.

Лейтенант кивнул:

— Когда это началось? Когда вы стали находить на берегу разные вещи?

— Сколько себя помню, волны выбрасывали их на берег, разные вещи. Такое уж здесь дно. — Рыбак очертил рукою пологую волну. — У ледника — глубина, а потом все мельче и мельче. Когда в озеро рушится глыба льда, а отрываются и размером с десять домов, то волна сперва подхватывает то, что внизу, а потом движется все быстрее в сторону берега, поднимается и почти всегда выбрасывает в этом месте то, что насобирает. Когда лет двадцать тому пришла некая зараза, то берег ярдов на пятьдесят был покрыт гниющей рыбой. Мы по ней по колено бродили. Но избы тогда стояли милях в трех отсюда, там, где вода едва плескала в камни, когда старина Гвихрен плевал в озеро.

Ливенс снова приложился к баклаге — на этот раз осторожней.

— Я был молод, когда мы нашли здесь первый труп. Какой-то ахер в кожаном доспехе, полуобъеденный рыбами. В руке все еще сжимал щит. Я помню очень хорошо, потому что все село собралось тогда советоваться, что это значит и не начнутся ли какие проблемы. Наконец мы погрузили труп в лодку, отплыли подальше в озеро и выбросили его в воду. Эх, когда б только был этот один.

— Было их больше, верно? — Кеннет заглянул, ища подтверждения, в глаза собеседнику. — Я готов поспорить, что это ледник приносил их сюда и бросал в озеро, а значит, может им быть и несколько сотен лет. Из года в год попадалось все больше тел, людей и ахеров. А с трупами прибывало богатство, золото, серебро, драгоценные камни, украшения. А вы, значит, грабили их — и что? В озеро?

— Верно, — чернобородый размашисто кивал. — В озеро. Озеро дало, озеру мы возвращали.

— Не все.

— Нет, не все. Зачем рыбам золото? Так всегда говорил Гаван: зачем рыбам золото и драгоценности. А живым пригодятся. Он первым перенес дом к озеру, как раз сюда. Целый год следил, как ходят волны и куда выбрасывают побольше вещей, а потом за месяц разобрал хозяйство и отстроил его на самом берегу, на столпах. Старики над ним смеялись, говорили, что минует зима — и он вернется на старое место, но он в полгода покрыл избу новой дранкой, купил лодку, поставил печь из специально обожженного кирпича, а его баба и дитя в новых шмотках ходили. Купцы быстренько уяснили, что лучше к нему заезжать, чем к нам, лучше товар менять на золото и серебро, чем на рыбу и икру. И на следующий год еще четверо хозяев перебрались и выстроили избы рядом. Он не был рад, но и запретить не мог, потому как иначе его наверняка бы сожгли.

— Твоя изба с ним рядом.

— Потому что мой отец первым попытался что-то изменить. Рыболовство — тяжелый кусок хлеба, особенно здесь. Помню, бывали дни, когда мы утром и вечером только суп из водорослей и рыбных костей и хлебали. Ничего здесь не растет, пару овец и коз мы держим только благодаря сену, что везут купцы. Тот глупец, кто добро, что само плывет в его руки, не может поднять и для себя использовать.

— И сколько продолжалось, пока все сюда не перебрались?

— Три года. Может, четыре, не помню.

Кеннет осмотрелся.

— Значит, эти заборы действуют как невод? Я прав? Волна приносит вам останки, трупы и куски со дна, те поперечные ряды камней их задерживают, чтобы не отступили в озеро, а когда вода схлынет — вы выходите и собираете, верно?

На лице рыбака расцвела горькая усмешка.

— Невод? А, верно, невод. Но заборы прежде всего для того, чтобы соседи не видели, что кому судьба принесет. Сперва, когда здесь только несколько домов стояло, делили по справедливости все, что находили, но потом, когда все село сюда перебралось, стало похуже. Бывали дни, когда только одна брошь или какой-то самородок попадался — и что тогда? Делить на двести пятьдесят голов? Люди ночи напролет не спали, ходили вдоль берега с факелами, ожидая волну, один другому в глотку прыгал, что, дескать, то и это ближе к его, а не к чужой избе лежало. — Рыбак сплюнул, поднял камень и метнул с такой силой, что тот почти исчез с глаз, прежде чем нырнул под воду. — Те семьи, что некогда последней сушеной рыбой в нужде делились, теперь смотрели друг другу в руки, следили, воровали найденное. Некоторые и за топоры хватались.

Он снова хлебнул из баклаги, вздрогнул, вытер губы рукавом.

— Если это и невод, то на нашу жадность. Посмотрели б вы, как мы делили берег, за каждую четверть ногтя скандалили, а коль сосед забор на палец сдвигал, то и ножи в ход шли. А потом… Когда уж заборы поставили и каждый в своем подворье закрылся, все равно покой не наступил.

Кеннет фыркнул.

— Ну да, это жуткое дело, что вам приказали здесь поселиться и заставили грабить трупы. Если б вы только могли уехать…

Чернобородый глянул на него: без гнева, с печалью в глазах.

— Некоторые и уехали, сумели. Но не все настолько сильны. А вы бы уехали? Когда после любой волны могли на пороге собственного дома найти что-то вроде этого? — Он полез за пазуху и вытащил маленькую тряпочку. Осторожно развернул. Перстень был несомненно золотым, две малые змейки сплетались хвостами и смыкали пасти на прозрачном, словно вода, камне размером с голубиное яйцо. Лейтенант взял украшение и приблизил к глазам. Каждая, самая малая чешуйка на теле змей была старательно выгравирована, глазки поблескивали голубыми камешками, малые раздвоенные язычки, тоньше волоса, лизали бриллиант. Поскольку это, несомненно, и был бриллиант.

— Он великоват для моих пальцев, как видите, да и для ваших — тоже. Ну и пусть. Я бы не осмелился его надеть, хотя он — красивейшая вещь, какую я только видел в жизни.

— Кто его носил?

— Какой-то ахер носил его на шее подвешенным на кусочке ремешка. — Рыбак осторожно отобрал у него перстень. — Вы бы ушли? Что, господин лейтенант, ушли бы отсюда, зная, что другие остались и находят на берегу такие чудеса? Ежели ешь в детстве суп из водорослей, то не хватит сил забрать семью и начать где-то в другом месте.

— За то, что вы уже накопили, вы наверняка сумели бы купить хорошее хозяйство на добром куске плодородной земли. В любом месте этих гор, а то и за ними. Послать сыновей в школы… Или и им землю купить, найти им хороших жен, дождаться внуков.

— Ага, и всякую ночь просыпаться по десять раз, выслушивая волну, которая не придет, и размышляя, какие чудеса выбросит на берег, а меня не будет на месте, чтобы их поднять. Я пытался, ушел на полгода, хотел даже к вам, в Стражу наняться, но потом притянуло меня назад. — Рыбак засмотрелся на спокойную гладь. — Это озеро… Если ты здесь родился…

Он осторожно положил перстень на ладонь и, не глядя на лейтенанта, сказал:

— Если бы некий мудрый офицер забрал своих людей в казармы и…

Кеннет рявкнул:

— Ветер.

— Что?

— Ветер подул, и потому я не услышал, что ты сказал, хозяин. Если бы, однако, я только подумал, что ты хочешь подкупить меня, словно городского дружинника… — процедил он сквозь стиснутые зубы, — я бы тебе руку отрубил, которой ты протянул бы взятку.

Рыбак стиснул кулак.

— Расскажешь мне, что убивает? — Лейтенант сделал вид, что не заметил дрогнувших плеч и бледности черноволосого. И не думал оставить его в покое. — Вы нашли нечто, что не было до конца мертвым, верно? Ахер? Человек? Нечто другое? Захваченное магией? Те трупы ахеров и людей, которые выплевывает в озеро ледник, это останки некой древней битвы. Наверняка использовались в ней чары, может, и призвали нечто, демона, тварь из-за Мрака, которая кончила, как и остальные, — во льду, но не умерла. Вы пробудили ее, и теперь она вас убивает.

Его собеседник перестал трястись и покачал головой:

— Мы не находили ничего живого. Ничего полумертвого. Все, что вода выбрасывает на берег, годится лишь на корм рыбам. Верно, здесь случается отыскивать странные вещи. Остатки амулетов, какие-то каменные плитки, покрытые странными знаками, оружие, наверняка не предназначенное, чтобы рубить и колоть. Человек сразу ощутит, когда что-то магично или магией пронизано. Мы выбрасываем такие находки туда же, куда и трупы. По крайней мере такова меж нами договоренность, — уверил он быстро.

— Прямо вижу, как вы выбрасываете в воду золотой кулон, — иронично усмехнулся Кеннет. — Пусть бы на нем хоть орда демонов висела, держали бы его в доме. Жадность ослепляет, иначе отчего бы тот, что погиб ночью, вышел наружу, пока солнце не взошло? Наверняка увидал что-то в воде и не выдержал, я ведь прав? Озеро порой забирает, что дает, потому-то он и рискнул — и кончил с разорванным горлом. Кто здесь убивает, хозяин? Почему он боится воды? И почему вы не пытаетесь убить его сами?

— А с кем бы я на него пошел? — Большие руки рыбака сжались в кулаки. Чернобородый выталкивал короткие предложения, словно выстреливал ими в воздух: — С теми, из-за забора? Семьи по две, по три держатся, а я должен всех собрать? Из них большинство моей смерти обрадуются: меньше голов для дележки. А здесь из года в год… Берег уже не тот, что когда-то. Хочешь рассказ о нашем падении? Так вот же. Три месяца назад потонул один хозяин, волна лодку перевернула, а вода — холодна, как лед. Оставил он жену и двоих детей. Семья та всегда в стороне держалась, без друзей, и быстро за это заплатила. В два дня соседи раскрали их добро, потому как в доме не хватало мужчины. Через месяц, когда вынесли уже от них все и прогнали с их куска берега, женка повесилась на чердаке. Там, в той третьей слева избе. Не прикажи староста, и детишек наверняка бы кто-то притопил, но он взял их себе на службу, и хорошо, иначе б они в родном селе с голоду подохли. Да и не село это уже, а стая бешеных псов, каждый к своему куску озера привязанный. Те, кому надоело, — ушли, остальные на четыре-пять групп разбились, что вместе держатся, как я со старостой, Оврином и молодым Лавом.

— А те дети, что староста пригрел? Где они?

— Не знаю, какое-то время тому назад пропали. Когда начались проблемы, никто и не подумал, чтобы за ними следить, видать сбегли. Было у них побольше разума, чем у нас всех.

* * *

Он наблюдал за тем большую часть дня. Смотрел, как спит, бормочет, пьет воду, корчится в дыре в земле, снова спит.

Соединился, верно? Искал господина, вторую часть, дополнение. Нет в мире разума, который сумел бы тебя контролировать, но каким-то образом ты смог перенести свою тоску на его желания. Нашел душу достаточно одинокую и испуганную, чтоб та уступила и соединилась. Теперь не ждешь ни перехода, ни возвращения домой. Желания нового господина сделались смыслом твоего существования. Сколько ты помнишь? Помнишь ли воду, смыкающуюся над головой, и лед, сковывающий все вокруг? Потому ли избегаешь озера? Спишь далеко от берега и не желаешь приближаться к воде. Но все равно всякую ночь наведываешься в село.

Убиваешь чудовищ.

* * *

Они ждали. Ночь приближалась все быстрее, а рота Стражи явно готовилась остаться в селе. Кто бы ими ни командовал, решил он, нынче никто не погибнет.

Андрелл следил, как солдаты наводят порядок в селении, и слова, которые он шептал себе под нос, устыдили бы всех маркитанток в северных провинциях. На его глазах на хрен шла вся его засада, и становилось ясно, что они зря несколько дней пролежали на холодных камнях. Убивающая рыбаков тварь наверняка не будет настолько глупа, чтобы показаться нынче ночью.

Сперва стражники приказали покинуть все дома в восточной части села, а жителей загнали в оставшиеся избы. Сначала шло тяжело, но выбор был прост. Или убираешься из избы, или грузишься на лодку и покидаешь окрестности. Решительные жесты десятников не оставляли никаких сомнений. В двух случаях сопротивление приходилось ломать, выволакивая людей силой и разнося окна и двери в мелкую щепу. Никто не отважился бы ночевать в доме, распахнутом настежь. Впрочем, как ему удалось заметить, большинство рыбаков принимали приказы солдат с явным облегчением. Собирали свое добро, какие-то свертки, тюки и сундуки и вселялись в десяток домов с западного края селения. Столько-то солдаты и позволили занять, когда оказалось, что местных — неполных полторы сотни. Сейчас стражники каждый десяток-другой шагов раскладывали у заборов кучи дров, проверяли защиту окон и дверей, рушили палисады, отделявшие занятые подворья.

Похоже, они намеревались остаться на ночь и оборонять жителей.

Они же собрались уже всей дружиной — следить за покинутым концом села не было никакого смысла.

Оба чародея что-то бормотали друг дружке, Покровцу явно что-то не нравилось из того, что делал Гендерц. Главное, чтобы ночью ни один из них не подвел.

Андрелл подобрался к Уэле и дотронулся до ее плеча.

— Видишь? — указал он на рыжеволосого стражника в плаще, обшитом красной тесьмой. — Ночью с ним должен произойти несчастный случай. Но не смертельный, не ухмыляйся так, в конце концов, это офицер нашей армии. Однако, если его люди потеряют командира, дело усложнится, и они вернутся в казармы. А мы получим несколько дней.

— Пойду одна? — Тайная убийца продолжала щериться, вызывающе поглядывая на Биргона. Тот факт, что командир поручил дело ей, а не воину, она, похоже, считала лишним очком в их игре.

— Вместе со мной, Йовелем и Манву. Остальные прикрывают. Вы трое справитесь с одним солдатом, а я только прослежу, чтобы не наделали лишнего, — предостерег он их.

* * *

Собрать всех жителей в одной части села получилось проще, чем он предполагал. Только несколько протестовали по-настоящему яростно, остальные подчинились солдатам почти с облегчением. Размещая людей, Кеннет опирался на дельные советы Ливенса Авекса. Некоторые семьи не должны ночевать вместе. Благодаря этому была надежда, что утром они не найдут один из домов наполненным трупами.

Чернобородый вел себя как неофициальный преемник старосты, и оказалось, что многие охотно его слушаются. Совещание с десятниками было коротким. Кеннет решил, что они останутся в селе еще на одну ночь и попытаются если не убить или схватить тварь, то, по крайней мере, не допустить очередного убийства. А завтра подумают, что делать. Сказать по правде, чем дальше, тем меньше он хотел рисковать за них жизнью, но долг есть долг. Солдаты станут патрулировать территорию четверками, каждая — с псом, и оставалось только надеяться, что четверо вооруженных мужчин окажутся для убийцы достаточно серьезной преградой.

Сумерки опускались, как случается в горах, окрашивая в багрянец снега наивысших вершин, протягивая длинные тени по восточным склонам и быстро снижая температуру воздуха. Едва только солнце начало клониться к закату, от озера повеяло холодом. Это обещало студеную ночь.

Он подошел к совещавшемуся с двумя следопытами Велергорфу.

— Все собраны в одном месте?

— Так точно, господин лейтенант. Две семьи решили отплыть. Мы их не задерживали.

— Хорошо. Нашли что-нибудь еще? Волк? Азгер? Что-то, что порадует вашего командира?

Старший из следопытов, Азгер Лавегз, покачал головой, аж заколыхались несколько косиц, в которые он заплел волосы.

— Ничего нового. Это сложная местность, господин лейтенант, особенно когда очередная волна смывает все следы. Остается только ждать.

— Хорошо. Вархенн, люди после вчерашней ночи не выспались, потому сменяться у костров через каждые два часа. И, как я и говорил, ни минуты неподвижности, они должны ходить и видеть друг друга.

— Маловато нас, господин лейтенант, только три патруля за забором…

— Мне тоже хотелось бы полную роту. И нет, я все еще не желаю, чтобы местные получили на руки оружие. Сколько времени пройдет, прежде чем кто-то из нас поймает стрелу в спину? У них и так в домах столько ножей и топоров, что мне не хотелось бы штурмовать любой из них. Что-то еще?

Татуированное лицо десятника, когда он широко улыбнулся, покрылось морщинками.

— Может, помолиться?

— Никогда не видел, чтобы ты молился, Вархенн. Ну всегда что-то случается впервые.

— И тут у меня проблема, господин лейтенант. Ни один из наших Бессмертных не кажется мне подходящим. Да и предпочел бы я, чтобы они нынче не вмешивались, а духи ахеров, увы, никогда меня не слушались. Потому пусть будет такая, — десятник дотронулся до рукояти топора. — Буду тебя острить, умащать и никогда не оставлю на поле битвы, а ты руби все, что встанет у тебя на дороге, и всегда будь под рукою.

Кеннет ответил усмешкой:

— Хорошая молитва, Вархенн. Пожалуй, лучшая, которую я слышал. — И указал на запад: — Солнце сейчас спрячется, готовьтесь к долгой ночи.

* * *

Крик был настолько же пронзительным, как и в прошлую ночь. Глубокий, отчаянный и печальный. Кеннет снова невольно ухватился за рукоять меча, а потом медленно выдохнул. Слишком далеко, место, откуда донесся вопль, было на расстоянии не меньше полумили. Он осмотрелся, проверяя, как стоят солдаты. Согласно приказу, они держались четверками, у него самого за спиной было двое солдат его десятки. Решили, что внутри ограды этого должно хватить.

Уничтожение заборов, что делили берег на малые кусочки, оказалось хорошей идеей. Они видели теперь все десять домов — и у них было вдоволь дров для костров. Несколько из них они зажгли снаружи ограды. С этой стороны тоже горело несколько: небольших, едва рдеющих, но дающих достаточно света. Оставалось лишь надеяться, что ледник не пошлет на берег большую волну, поскольку тогда весь план рассыпался бы в пыль. Из оставшихся оград они вырвали часть досок, чтобы сохранять зрительный контакт с солдатами по ту сторону и иметь возможность обстрела. До момента, когда он услышал крик, Кеннет надеялся, что ночь пройдет безо всяких происшествий.

Согласно приказам и инстинкту выживания, большинство стражников держались поближе к забору. Если убийца может прыгать на расстояние в сотню футов, человек предпочитает иметь за спиной несколько толстенных досок. Ну и, благодаря этому, они хорошо видели крыши домов.

При первом же крике пламя костров снаружи разгорелось сильнее. Об этом они тоже договорились сразу, огни должны были дать знать, что село под охраной, поскольку они не думали ведь всерьез, что убийца как-то особенно боится огня.

Ночную тишину разорвал еще один призыв. То, что это был призыв, Кеннет понял, когда услышал его вновь. В нем не звучало вызова или ярости — только что-то схожее с ожиданием. Словно кричащий надеялся на ответ. Лейтенант сцепил зубы, ощутив дрожь.

На второй крик среагировали псы. Если после первого они лишь подняли головы и принялись нюхать воздух, то теперь поставили уши торчком, вздыбили шерсть и обнажили клыки. Короткие предупреждающие порыкивания звучали словно рокот надвигающейся бури.

— Он ближе, — пробормотал один из сопровождающих его солдат.

— Знаю, Малаве. Слышу.

Малаве Гринцель сунул корд под мышку и натянул тяжелые кожаные перчатки. Из ножен на бедре вынул длинный нож.

— Похоже, он нас проведает, господин лейтенант.

— Я его не приглашал, но, коли придет, хочу, чтобы он здесь и остался.

— Хе-хе, как и мы все.

Очередной оклик раздался еще ближе, Кеннет сказал бы, что в каких-то двухстах ярдах от села. Кто бы ни кричал, он должен был бежать не медленнее галопирующего коня.

Лейтенант взглянул на псов: те уже не порыкивали, прижимая уши, мышцы натянулись, словно веревки. Головы их указывали одно и то же направление — юго-восток. То, что кричало во тьме, и правда быстро приближалось. А Кеннет искренне пожалел, что нет луны.

Потом, из-за того, наверное, что одновременно стих ветер, а псы перестали ворчать, они услышали. Стук камней на пляже, удары лап — не лап, рук — не рук, нарастающий хриплый рык. Нечто вынырнуло из мрака и мелькнуло над забором, между кострами и стеной из досок, отбрасывая на мгновение раздерганную тень. Потом вдруг замерло. Раздалось несколько окриков, коротко взвыл пес, щелкнул арбалет, потом второй, и установилась тишина. Через миг воздух прошили проклятия.

Кеннет добрался до ближайшей калитки и с мечом в руках выскочил наружу. Ожидал худшего: крови, лежащих тел, раненых и умирающих, но все его люди были целы. Собаки тоже, только одна из них с глуповатым выражением на морде присела на задницу и делала под себя. При этом тряслась, словно студень.

— Хивель, что случилось?

Стражник наклонился и натягивал арбалет, со стоном зацепляя тетиву за крюк. Выпрямился, положил стрелу в канавку. Прицелился в тени, притаившиеся за границей тьмы.

— Он, господин лейтенант, — сплюнул Хивель, пренебрегая правилами, — он выпрыгнул оттуда, вон, где чуть-чуть видать те два камня, подскочил к псу, погладил и метнулся в другую сторону, — солдат махнул оружием куда-то за себя.

Кеннет приподнял брови:

— Говоришь, погладил?

— Так оно выглядело. Остановился, похлопал его по лбу, погладил. Прежде чем я успел прицелиться арбалетом, уже отпрыгнул. Приземлился где-то там, отскочил снова — и нету его. Не думаю, чтобы я попал.

— Кто еще стрелял?

— Я, — Волк закончил заряжать арбалет. — Только зря потратил стрелу.

— Рассмотрели?

— Было совсем немного времени, господин лейтенант, только и приметили, что выродок какой-то, низкий, худой и будто бы горбатый.

Крик раздался где-то слева, эдакий пронзительный, отчаянный призыв. Псы ответили ему настолько же отчаянным воем. Даже тот, что миг назад делал под себя, вскинул морду и заскулил. Если псы умеют плакать, то именно так оно и звучало.

— Останьтесь здесь, псов к ноге. И не позволяйте их гладить кому ни попадя, потому как привыкнут еще. Велергорф!

Десятник вынырнул из тьмы. Топор держал обеими руками.

— Кричит где-то в селе, слышишь?

— Как и любой над озером. Десять — пятнадцать изб. Я сказал бы, что он сидит на крыше и воет.

— Я бы тоже.

Они обменялись взглядами. Велергорф скривился татуированной ухмылкой.

— Никогда я не любил сидеть на жопе и ждать.

— Идем я, ты, Волк и Хивель. Остальным оставаться на месте и бдеть.

Они побежали вдоль забора, склоненные, держась направления на несмолкающие вопли. Пробегали мимо очередной калитки, а звук нарастал. На этот раз убийца, похоже, решил дать концерт всей округе.

Они пробежали почти половину села, когда крик стих. Кеннет выругался и осторожно отошел в сторону, пока крыши изб не стали видны над досками ограды. На фоне звездного неба они казались угловатыми хребтами неких мистических тварей.

На одной что-то шевельнулось.

Он взглянул на стражников и поднял вверх палец. В этот миг приклеенная к крыше избы фигура передвинулась и исчезла. Что-то скрипнуло, наверное ставня.

— Вошел внутрь. — Кеннет шептал на границе слышимости.

Взгляды солдат отвердели. Внутрь избы, в тесные комнаты, где не удастся прыгать на десяток-другой шагов… Доспехи, шлемы, топоры и мечи против когтей и клыков. Почти одновременно, будто управляемая единой мыслью, вся тройка кивнула.

Калитка отворилась бесшумно, зато галька скрипела немилосердно, но Кеннету казалось, что хрустит она только под его подошвами. Велергорф шагал тихо, будто ступал по каменной дороге, а Волк и Хивель двигались словно духи. Стоящий на сваях дом казался черным абрисом, мертвым и пустым. Взгляд медленно привыкал к слабому свету, улавливая во мраке больше подробностей, пятна окон и неприкрытую дверь. Ничего притягательного.

Они подошли к входу сбоку, оба солдата с арбалетами встали напротив. Бахрейн толкнул дверь рукоятью топора и приклеился к стене. Ни скрипа. Пять ступеней вверх они преодолели на цыпочках, сперва десятник, потом Кеннет, в конце — арбалетчики. Дом был схожего с остальными устройства: два помещения по левой стороне коридора, одно — справа. Походя лейтенант отметил отсутствие дверей: ничего, только темные дыры проемов. Хлопнул Велергорфа по плечу и указал на первую слева. Заглянули. Пусто, четыре стены, маленькое оконце, сквозь которое вливался бледный ночной свет, благодаря чему в помещении вообще можно было хоть что-то увидеть, несколько кусков дерева на полу. Никакой мебели, сундуков, обычных домашних штучек. Заглянули в другую дверь. Там находилась кухня, но от печи осталось только несколько треснувших кирпичей, и, когда взвыл ветер, из отверстия в очаге посыпалась сажа. Не забрали отсюда разве что деревянные колышки, на которых когда-то висела посуда. Кто бы ни утащил отсюда вещи, взял он все, что только удалось вынести.

На первом этаже осталась только одна комната. И именно оттуда донесся негромкий шорох, что-то треснуло, и блеснул свет.

Они повернулись, словно по команде, арбалеты направили в прямоугольник двери. Кеннет взглянул на Велергорфа, кивнул. Ворвались в комнату одновременно и остановились с поднятым для удара оружием.

Двое детей сидели на голых досках пола в настолько же пустом, как и остальные, помещении. Рядом с ними горел светильничек — собственно, кусок глиняного черепка с каплей масла на дне и тряпочки, в которую, отчаянно мигая, уцепился крохотный огонек. Паренек, на глаз лет двенадцати, и девочка лет восьми или девяти. Оба одеты в нечто, наверняка бывшее остатками подгнивших мешков, в которых хранят зерно. Сидели друг напротив друга с прикрытыми глазенками, держась, кажется, за руки, ладошки спрятаны под грязными тряпками, ноги поджаты. Даже не оглянулись на вооруженных людей, которые внезапно вскочили в комнату.

Все эти подробности Кеннет ухватил мгновенно, как заметил и плотно прикрытые ставни, и лестницу, ведущую на чердак. Указал Велергорфу на темную дыру в потолке и подошел к детям. Светильничек моргнул огоньком.

— Оставили вас? — шепнул он детям.

К хренам охоту на убийцу. Теперь им следовало заняться детьми.

Оба личика повернулись в его сторону и посмотрели непонимающе. Были они… Таких худых детей Кеннет не видел никогда в жизни, даже в селах, отрезанных от мира лавинами. Там люди, когда кончались припасы, ели, чтобы уцелеть, собак, кошек, крыс и даже кожаные части одежды. Черепа, обтянутые кожей, и огромные, словно плошки, глаза. Во взглядах этих не было ничего. Пустота, полное отсутствие понимания того, что происходит вокруг. Он вспомнил, что рассказывал ему чернобородый. Посчитал в уме избы.

— Это ваш дом, верно? Это вас пригрел староста, когда вы остались одни. И, как вижу, старался он изо всех сил. Кормил и вообще. Ничего странного, что спрятал вас от нас.

Девочка шевельнула губами, в глазах появился блеск.

— Мы здесь спрятались, — шепнула она. — И ждем.

— Ждете?

— Пока папа вернется.

Он закрыл глаза. Им не сказали?

— Понимаю. Мы заберем вас в безопасное место, где вы смогли бы обождать.

Она покачала головой:

— Нет.

— Почему?

— Потому что они нас повесят.

— Повесят?

— Как маму. За шею. Пока мы не умрем. Лучше мы спрячемся.

Услышал, как Велергорф втягивает воздух. Он прикрыл глаза, но девочка с детским личиком и взглядом старушки никуда не делась. Боги, что сказал тот чернобородый сукин сын? Те, что сумели, отплывали отсюда целыми семьями, бросали родную сторону. Но ведь он сам говорил, что уплыть не удастся. Не добровольно. Кто здесь родился, тот спит неглубоким сном, вслушиваясь в очередную волну… И говорил еще, что это уже не тот берег, что ранее. Из года в год выбрасывает сюда все меньше. Потому, если кто-то не имел друзей, не держался с остальными семьями, то соседи в одну из ночей проведывали его и вешали. Потом грабили хозяйство и занимали его кусок берега. А дети опекались так, чтобы не прожили и месяца. Если не вешали их сразу.

А он рисковал здесь, ради этих детей, своей шеей.

— Велергорф!

— Так точно.

— Забираем детей и возвращаемся.

— Понял, господин лейтенант. А что с… — указал он на чердак.

— Скорее всего, он уже сбежал. Мне нет дела ни до того, откуда он взялся, ни что именно ищет. Завтра мы возвращаемся в Беленден. Пусть полковник пришлет сюда нескольких чародеев и какого-нибудь ясновидца, чтобы тот открыл правду.

Мальчишка моргнул, и Кеннету показалось, что в глазах его отражается не комната, а нечто иное, будто наполняла их мутная вода. Ребенок открыл рот, закрыл. Медленным движением вытащил руки из-под тряпок и вытер лоб.

Его ладони… Наверное, на нем были перчатки, хотя Кеннет не поставил бы на это и половину орга. Если это перчатки, то они слишком хорошо имитировали настоящие конечности, вместе с ногтями и морщинками на коже. И были раза в три больше, чем должны. Он отвел взгляд от того, что никак не могло быть настоящими ладонями мальчишки, и заглянул ему в глаза. Ни следа от ребенка, даже голодного и изможденного до полусмерти, никаких чувств, эмоций, никакого сознания. Он никогда не видел такого взгляда.

Нет. Однажды он уже заглядывал в такие глаза, глаза горного медведя, которого раз встретил на дороге по весне. Тварь как раз вышла из зимней спячки и, пожалуй, не успела полностью выйти из страны снов. С полминуты медведь стоял напротив него и глядел, словно раздумывая, настоящий ли человек, или не стоит им морочить голову. Наконец гора меха развернулась и двинулась своей дорогой. Это были самые длинные полминуты в жизни лейтенанта. И вот теперь все повторялось.

«У тебя есть меч, — забормотала некая часть его сознания, — щит, кольчуга, шлем. А он не достанет тебе и до плеча, к тому же он такой худой, что, глядишь, переломится. Ты можешь не сжимать рукоять с такой силой».

Девочка также встала, подошла к брату и с улыбкой дотронулась до его ладони.

— Подарок, — шепнула она.

— Подарок? — Странно, что голос его не дрогнул, хотя та часть сознания, которая миг назад дала о себе знать, теперь бормотала что-то о битве не на жизнь, а на смерть.

— От дяди Гавана. Он сказал, что Йвен должен его проверить, и, когда проверит, мы получим еды. — Она прыгнула мальчишке на спину, оплела его руками и ногами и вжала лицо ему в шею. — Я помню, мы были очень голодны. Но еды мы не получили, они только принялись его колоть и дергать. Тянули его, и один приставил к его боку красное железо.

Последние три предложения оказались сдавленными и едва слышными, но Кеннет почти не обратил на них внимания. Выродок, говорил Хивель, горбатый выродок. Низкий, без малого пять футов роста, настаивал Волк, но весит столько же, сколько нормальный ребенок такого роста. Или двое. Изможденных.

— Тогда Йвен сказал, чтобы я закрыла глаза, и забрал меня отсюда. И теперь мы ждем, пока вернется папа. — Девочка подняла лицо и странно усмехнулась. — Они приближаются, — сказала она. — Держитесь.

В дом ударил кулак бога. Громыхнуло, вся конструкция наклонилась влево и замерла, словно лодка на внезапно замерзшем море. Кеннет покачнулся на согнутых ногах, Велергорф отвратительно выругался, оперся о стену. Воздух наполнился пылью. Громыхнуло еще сильнее, и с треском ломающихся столпов дом тяжело ударил дном о землю. Он затрясся, затрещали балки и стропила, но конструкция выдержала.

Светильничек мигнул и погас.

И в этой темноте вся задняя стена дома исчезла, высосанная наружу мощной силой. Словно к ней прицепили упряжку с дюжиной лошадей — и дернули. Прежде чем опала пыль, несколько закутанных фигур ворвались внутрь.

Брякнул арбалет, один из чужаков сложился напополам, захрипел и упал. Двое других, игнорируя солдат, кинулись к детям. Кеннет не заметил удара, который поразил первого из них. Мужчина — если судить по росту и ширине плеч — успел заслониться скрещенными руками, но удар кулака сломал их, словно палочки. Мужчина заорал, и в тот же момент второй кулак ударил его в живот. Он подавился, рыгнул кровью и содержимым желудка, полетел под стену.

Его компаньон атаковал с тылу. Два длинных стилета с почерневшими клинками ударили одновременно. Мальчишка крутанулся в быстром обороте, ушел от обоих ударов, очень быстро, неразличимо, подскочил к нападавшему и схватил его за руки. Гигантские ладони сжались на запястьях убийцы. Тот отклонился, резким ударом головы разбил мальчишке лицо. Что-то хрупнуло, брызнула кровь. В следующий момент оба предплечья атакующего выгнулись назад, словно лишенные костей. Крик прозвучал слишком по-женски, чтобы хоть на миг сомневаться насчет пола убийцы.

Щелкнули два арбалета, ребенок отпустил женщину, выгнулся в невозможном извороте, а Кеннет выжил только потому, что в начале схватки выдвинул щит перед собой. Обе стрелы ударили в дерево с такой силой, что обод щита пнул его в лицо. У Кеннета потемнело в глазах, он покачнулся, услышал странное скворчание. В этот момент кто-то ударил его сбоку и опрокинул на землю.

— Щит! Быстро!

Велергорф сунул кинжал под его запястье, перерезал ремень, вырвал щит у него из рук, отбросил его. Зашипело, воздух наполнился запахом горячего камня, баклер с мощным грохотом распался на куски. Осколки дерева и раскаленного металла рассекли пространство. Что-то ударило его в голень. Больно.

Десятник вздернул лейтенанта на ноги, придерживая за плечо, потянул к двери.

— Падай!

Рухнули они сразу за порогом, а Хивель с Волком высунулись из-за косяка и одновременно выстрелили во тьму. Кто-то крикнул коротко, с яростью.

Стражники подхватили их, выволокли в коридор.

— Кто это?

— Какие-то чародеи. Я уже видел стрелу, насыщенную Силой.

— Наружу!

Они кинулись к двери в миг, когда все пространство залил яростный свет. Грохот был таким, словно рядом с ними ударила молния. Крыша избы распалась на куски, пылающие доски рванулись в небо, потянув за собою шлейфы искр. Окна блеснули, взорвались огнем и дымом. Если дружина магов начинала битву, то об этом узнавали все окрестности.

Кеннет проигнорировал боль в ноге и горячий ручеек, наполняющий сапог. Указал мечом вперед, они побежали.

У избы разверзся ад. Пылала вся передняя стена дома и большая часть крыши, та, что уцелела. Исчез также кусок забора. В свете пламени они заметили пять замаскированных фигур, сидящих на корточках, уставясь на пылающий дом.

Опасно таращиться на огонь, когда вокруг властвуют тени.

Несколько темных, низких силуэтов вынырнуло из тьмы за спиной у нападавших. Ударили они сразу, без рычания и лая, так, как их выдрессировали. Псы Горной Стражи умели сражаться как никто другой.

Один из чужаков как раз поднимал руку, между его пальцами собиралась тьма. Два пса прыгнули на него одновременно, повисли на плечах, стянули его вниз. Темнота упала ему на голову, и, когда она разлилась по его груди, стекая с него, — он крикнул странным голосом. Там, где тьма притрагивалась к телу, что-то скворчало и дымилось. Животные отскочили, напуганные, а мужчина покатился во тьму, безумно воя.

* * *

Тьма разорвалась, и демон оказался на этой стороне. Пятно мрака, смрад, разносящийся в свежем воздухе. Лодка неспокойно заколыхалась. Он был в двухстах ярдах от берега и смотрел на прекрасное зрелище, освобожденную Силу, горящие дома, людей, сражающихся друг с другом, но теперь вспомнил и о темном существе, привязанном призрачной цепью к сидевшему у села чародею. Глупец, сын глупца и внук глупца!

Он оставил его, оставил носящего перчатки среди людей, поскольку судьба его была предрешена. Кем был бы аг’хеери, коли бы не сумел уважить врага? Даже смертельного. Он знал, что мальчишке осталось совсем немного времени, а эти чародеи недостаточно хороши, чтобы схватить его живым. Но этот демон… Когда бы перчатки надел некто из истинных владык, он бы справился с бестией, но мальчишка? Демон может его победить, и тогда ребенок окажется захвачен… А после того, что с ним произошло, он заслуживал иной судьбы, нежели медленное умирание в каком-нибудь темном подвале.

Духи его уже не выли и не дергались: казалось, к коже его прицепили сотни кусочков льда. Они станут сражаться.

Во имя сообща пролитой крови отцов и уважения к врагу.

* * *

Нападавшие развернулись к новой угрозе, три арбалета брякнули единым голосом, три пса пали, словно подрубленные. Чары, насыщавшие стрелы, объяли тела животных серым дымом, остальные звери отскочили в тени, притаились у земли. Что бы ни говорили о псах Горной Стражи, безумными они не были. Если сражались с тем, кто использовал магию, всегда дожидались людей.

Четверо оставшихся нападавших сомкнулись, трое снаружи, один посередине. Кто-то полз к ним. Кеннет узнал женщину со сломанными руками: она каким-то чудом выбралась из дома.

Запели тетивы, мимо стоящей четверки мелькнуло несколько стрел. Остальная рота входила в бой.

«Командир, — подумал Кеннет согласно с многолетней выучкой, — но который из них? Внутри — наверняка чародей, но предводительствует не он». Хивель и Волк как раз закончили взводить арбалеты.

Несколько стрел мелькнуло мимо стоящей группки, по крайней мере пара — отрикошетила от какой-то невидимой преграды. Внутри магического заслона трое чужаков готовили арбалеты. Что ж, вместо того чтобы сбежать, они готовились сопротивляться целой роте? Безумцы.

«Нет, — понял он, — им вовсе нет нужды сражаться с целой ротой». К месту битвы бросилась самое большее одна десятка, остальные солдаты продолжали охранять жителей села. Несколько вышколенных убийц с помощью чародея могли бы и рискнуть, особенно если каким-то образом умели видеть в ночи.

И нападавшие все еще не замечали его четверку.

Один из чужаков хлопнул мага по плечу и указал ему на ползущую женщину. Двинулись к ней через подворье, все еще прикрываемые чародеем. Тот, что отдал приказ, похоже, и был командиром.

Очередной залп стрел отскочил от преграды, чародей дернул головой, словно в него что-то да попало. Кеннет знал, что даже лучшие боевые маги, независимо от того, каким аспектом они пользовались, имеют проблему с подобного рода заслоном, поскольку за всякую отбитую стрелу они платили потерей частички собственных сил. Через десяток — другой выстрелов магу придется либо отпустить заслон — либо потерять сознание. Остальные стражники тоже об этом знали, поскольку арбалеты щелкали раз за разом, лишь бы попасть в магический щит.

И, похоже, щит стоял только между стражниками и дружиной тайных убийц — понял он вдруг, увидев, как те подходят к женщине и поднимают ее с земли. Стоя спиной к нему. Идеально для выстрела.

Он указал Волку на низкого, коренастого мужчину, который явно отдавал приказы, а Хивелю беззвучно проартикулировал:

— Маг.

Они подняли арбалеты.

Из мрака выплыл демон.

Рык, прошивший воздух, звучал так, словно тысячу котов одновременно кинули в печь. Сверлящий, доходящий до мозга костей. Фигура, состоящая из тени и дыма, выпала в круг света, вскинула руки, взвыла. Демон сохранял человеческий облик, наложенный магом, которому он служил и которого теперь поглотил, хотя больше напоминал скорченную, слепленную из глины фигурку, нежели человека. На миг сделалось тихо. А потом тварь ринулась на дружину мага. Отскочила от барьера, покатилась по земле, рыкнула снова, яростно, вскочила и атаковала опять. Когда бежала, за ней тянулись серые полосы как-бы-дыма, на мгновение повисавшие в воздухе, словно не подчиняясь дыханию ветра. Чародей обернулся к новой угрозе, что-то коротко, отчаянно крикнул. Тварь не отреагировала, ударила в барьер с такой силой, что мага отбросило назад. Оба полетели в противоположные стороны, разве что демон мигом вскочил с земли, тряхнул серой аморфной башкой, заворчал, а чародей остался лежать неподвижно, с бессильно разбросанными ногами и руками. Его товарищи прицелились в тварь из арбалетов.

Волна чар пришла со стороны озера и ударила во все на берегу. Кеннету подбило ноги, падая, он еще успел заметить след того, что близилось, расшвыривая камни и разбрасывая остатки дома. Потом нечто уселось ему на спину и, злобно хихикая, вжало его лицом в землю.

Демон зарычал, на этот раз без гнева, но как-то… панически, завыл коротко, что-то его придавило, он вырвался на миг и завыл снова, но, что бы ни пришло со стороны воды, было оно слишком сильно, чтоб демон сумел сопротивляться. Вой перешел в скулеж, все тише и тише, пока не смолк и он. Тяжесть на спине Кеннета исчезла.

Он вскочил — демона не было, на его месте лежал почерневший и полуобнаженный труп, дружина убийц тоже валялась вповалку, ошеломленная и безоружная. Кеннет подскочил к ближайшему, что как раз приходил в себя, прыгнул ему на спину, приложил острие к затылку.

— Замри, — прошипел ему в ухо. — Разве только ты торопишься на дорогу к Дому Сна.

Чужак повернул голову, прищурился.

— А вы, лейтенант лив-Даравит? — прошептал он уголком рта. — Потому что Крысиная Нора не будет довольна.

* * *

Он приказал их тщательно обыскать, раздеть едва ли не донага и связать. Пятерых, которые выжили. Уэле, раненной в доме, взяли в лубки руки, но лицо ее кривилось от боли. Она и чародей были в самом скверном состоянии. Чародей все еще оставался без сознания, однако они вставили ему кляп, завязали глаза и закрыли уши. Для проклятущих стражников они были удивительно предусмотрительны.

Когда к нему подошел командир роты, Андрелл хотел харкнуть ему в лицо. Но что-то в глазах солдата его от этого удержало.

— Тебе известны мое имя и звание, я же не знаю о тебе ничего, кроме того, что ты стрелял в меня и моих людей, — тихо начал лейтенант. — Даже Крысы должны понимать меру. Имя, фамилия, звание. Потом решим, что с вами делать.

Андрелл поднял голову и хмуро ухмыльнулся.

— А вы отважны, лейтенант. Большинство офицеров, которых я знавал, уже бы на коленях молили, чтобы я позабыл о том, что здесь случилось.

— Я знаю, что здесь случилось, Крыса. Мы пришли, чтобы оборонять жителей села от демона, которого те сами и создали. А вы ждали здесь вот уже несколько дней, скрываясь от них и от нас. А когда мы наконец его нашли, вы напали и на него, и на нас. Почему?

— Никто на тебя не нападал.

— Я стоял внутри дома, в нескольких шагах от паренька, и обе стрелы ударили в мой щит. Случайность? Нет, помолчи пока. Я приказал своим следопытам осмотреться. Они нашли следы, укрытия, которые уже не охраняет магия. Вы здесь как минимум пять дней, может и больше, однако не пошли на контакт, не предупредили нас. Чем мы были? Приманкой?

— Приманкой? Да хрен там. — Он едва не сплюнул. — Вы чуть его не вспугнули. Я день напролет молился, чтоб вы свалили. А когда вы вошли за ним в дом — чего мне было ждать? Пока он поубивает вас и сбежит?

— Он бы нас не убил. — Лейтенант присел на корточки и принялся наконец разрезать ему веревку. — Он… они ждали отца и убивали только обитателей села. Тех, что пришли в их дом и повесили их мать. Кое-кто сказал мне, что это селение — стая бешеных псов, но это плохое определение. Это селение духов и безумцев, и лучше бы оставить его в покое. Ты знаешь, что они сбежали? У-ухх, ну, готово.

— У меня не было времени осматриваться. — Андрелл сел и принялся разминать руки. — Он вернется.

— Полагаю, что да. Но мы не будем их преследовать.

— Ты сказал «их»?

Андрелл нехотя потянулся к веревкам соседа.

— Нет! — сдержал его офицер. — Еще не сейчас. Мы вас освободим, но — по-моему. Имя?

Крыса снова взглянул в глаза стражника и отказался от противостояния:

— Андрелл-кле-Варрех, Первая Крыса, пятнадцатая дружина из Варрез.

— Их двое, брат и сестра. Ждут отца, смерть которого постарались выбросить из памяти, и убивают тех, кто повесил их мать. Вот и вся история чудовища из Бирта, многоглавого, стозевного, охваченного жаждой и медленно пожирающего собственное тело. — Офицер указал на несколько оставшихся домов. — Жадного, бездушного, убивающего ради куска трупа, выброшенного на берег. Вы ведь уже долгое время знали, что здесь происходит нечто странное, верно?

Вопрос прозвучал без малого как обвинение.

— Откуда…

— Варрез в пятнадцати днях дороги отсюда. Там вообще не должны еще знать о том, что здесь происходит. Это значит, что вы были поблизости, когда произошло первое убийство. И вы сразу же притаились у села. Тут находили не только золото и безделушки. — Офицер говорил монотонно, будто размышляя вслух, а не беседуя с другим человеком. — Находили также множество вещей, пропитанных магией. Порой странной магией, чужой и непонятной. Нечто такое, что стоит стократно в золоте от своего веса — если найти необходимого купца. И это несмотря на Кодекс — а может, и благодаря ему. В Крысиную Нору пришла информация, что в горах появились предметы, не связанные с аспектной магией, а Крысы существуют для того, чтобы такие вещи выслеживать. Наконец вы добрались до источника…

— А откуда в таком случае это… эти родственнички…

— Здесь не всегда убивали всю семью. Кто-то додумался, что хорошо бы испытывать находки, прежде чем предлагать их купцам. Им был необходим… кто-то для опытов. Надевали на ребенка амулет и проверяли… легче ли его ранить ножом, обжечь, утопить, сломать кость. Дурацкие попытки дураков. Это не так действует, но они уже не думали как… а может, именно как люди они и думали? С некоторого времени ледник выбрасывает все меньше вещей. Становится их меньше и для раздела. Нужно заработать как можно больше, пока источник не пересох, оттого все сомнения пошли побоку. Когда нашли тот странный труп, со странными перчатками на руках… надели их мальчишке, чтобы увидеть, что произойдет. Шестеро мужчин закрыли его в пустом доме, связали и решили проверить, что ему даст та вещь. Он порвал путы и убил их. Потом забрал сестру и сбежал. И начал возвращаться сюда.

— Как вы узнали?

Взгляд лейтенанта сделался пустым.

— Мы допросили одного из местных. Того, кто, похоже, был приятелем старосты села.

— Он жив?

— Никто до него даже не дотронулся. Мы вытащили его из избы, связали и оставили за селом. Во тьме. Он ничего не хотел нам говорить. А потом внезапно что-то выскочило из темноты, и он принялся верещать, а потом замолчал. Затем мы вытащили следующего мужика. Этот оказался разговорчивей. И я все еще подумываю, не лучше ли б здесь сжечь все до голой земли.

Усмешка рыжего лейтенанта опасно походила на гримасу безумца.

— Вы оставили человека на верную смерть?

— Я не сказал, что он погиб. Хорошо себя чувствует, кто-то напугал его во тьме, а после заткнул рот кляпом. И этого хватило. Говорю тебе это для того, чтобы ты рассказал в Норе правду об этом селении.

— Стало быть, ты нас освободишь?

Андрелл-кле-Варрех выслушал, что лейтенант хотел ему сказать, а потом принялся ругаться, не выбирая выражений.

* * *

Кеннет стоял напротив полковника, вперив взгляд в крохотное пятнышко на стене. Делал он это всякий раз, когда вызывали его в комнату командира, и ему казалось, что пятнышко уже стало каким-то выглаженным и вогнутым от этого всматривания. И все же это позволяло ему не видеть выражения лица Акереса Геванра.

— Вы оставили их на озере?

— Посадили в лодку с единственным веслом и отбуксировали на середину. Пока они доплыли до берега, мы уже были далеко.

— Вы получили приказ схватить убийцу.

— Я был не в состоянии арестовать все село, господин полковник. У Бирта есть свое чудовище, и так останется до тех пор, пока озеро будет выбрасывать на берег разные штуковины. Все есть в рапорте.

— Понимаю. Я читал. Крысиная Нора обвиняет вас в убийстве одного и нанесении смертельных ранений другому из Крыс. Тот чародей, которому псы сорвали заклинание…

— Тот чародей понимал, что я и мои люди находимся внутри, но, несмотря на это, намеревался освободить демона, применив магию, нарушающую Великий Кодекс. Я не стану по нему горевать.

— Но речь не только об убитых, но и о чарах, что уничтожили демона. Спрашивают, кто их наложил, а я не знаю, что им ответить.

Кеннет сглотнул, откашлялся:

— И поэтому вы отсылаете нас в Лав-Онее? На тысячу миль к востоку? Как мне сказать об этом моим людям?

— Ас каких это пор командир объясняется перед солдатами?

— Я не объясняюсь перед ними, господин полковник. Но… Силой Стражи остается то, что полки рекрутируются из людей, живущих на расстоянии самое большее нескольких десятков миль от родных мест. Десяток дней дороги. Почти в каждом сельце и местечке у моих стражников кровные родственники и приятели. Именно благодаря этому мы всегда знаем, о чем народец болтает. И как мне им сказать, что они снова наказаны? И за что? Бросить их на другой конец империи — это как пересаживать хорошо укоренившееся дерево. Засохнут, словно…

Полковник встал из-за стола и склонился к стражнику.

— Нет нужды в столь драматических сравнениях, лейтенант, — процедил он. — Мы не в театре. Я могу распустить роту под предлогом невыполнения приказа, вычеркнуть ее из реестров, а солдат разделить между остальными отрядами. Шестую роту, которую местные уже называют Красными Шестерками и которой они гордятся. Вот только это сломает мораль полка. Потому я просто отсылаю вас туда, куда им не захочется за вами гнаться.

— Кому?

— Крысам. У нас тоже есть свои источники. Кое-кто в Норе бесится, что вы им помешали. И якобы не впервые. Якобы уже отданы приказы, и при ближайшем патрулировании вам должно… исчезнуть. Погибнуть в бою.

— Почему?

— Может, кое-кто очень не любит проигрывать? Может, вы становитесь слишком известны? Не знаю. Каждый полк должен отослать на восток одну роту ради усиления тамошних гарнизонов, а потому из Нового Ревендата я отошлю Шестую. Вы не будете единственным… деревом, но я бы посоветовал вам побыстрее пустить корни. Что-то готовится.

Кеннет впервые взглянул в глаза командира. Ни следа издевки.

— Новая война с кочевниками?

— Возможно. И мы высылаем вас затем, чтобы до нее не дошло. Те чары, которые сдержали демона… Это те дети?

Пятнышко на стене снова притянуло его взгляд.

— Полагаю, что да, господин полковник.

* * *

Лодка колыхалась в каких-то двадцати ярдах от берега, хотя с тем же успехом могла оказаться по ту сторону озера. Несмотря на отсутствие ветра, вода вокруг нее танцевала от маленьких водоворотиков, морщилась под прикосновением невидимых стоп. Излишняя демонстративность. Точно так же, как и красные клыки и зачерненные глазницы сидящего в ней ахера.

— Снова мы встречаемся. — Голос был тем самым, хриплым и неприятным. — Красноволосый.

— Борехед. — Кеннет присел у берега, набрал воды в сложенные ладони, плеснул в лицо. — Мои разведчики отказывались верить собственным глазам. А пальцы их аж чесались на спусках.

— Отчего же они не стреляли?

— У них есть семьи.

Ахер ощерился в усмешке, подобной свежей ране.

— Они мудры.

— А ты? Совладал вчера с тем, что пожрало чародея. Почему?

— Уважение к врагу, человече. Тот демон мог бы справиться с мальчишкой, и тогда Крысы могли бы их схватить. Они не заслужили подобной участи. Это старый обет.

— Старый?

— Со времен, когда небо имело цвет стали, звезды успели изменить свой ход, а кровь наших отцов впиталась в эту землю. Мы вместе сражались за мир, человек.

Лейтенант поднялся, вытер ладони о плащ.

— Это не ответ.

— Помню. — Голос шамана стих. — Помню воспоминания духов. То, что оказалось заперто в перчатках, не пришло сюда, чтобы убивать. Существо это использовали как оружие, но сражалось оно не ради удовольствия, не ради славы или прибыли. Мы уважали тех, кто носил перчатки. И лучше, когда б они не попали в, хе-хе, крысиные лапки.

— Они и так его поймают. Вскоре здесь будет темным-темно от Крыс.

Борехед покачал головой в предельно человеческом жесте.

— Он умирает, человек. Тело мальчишки… не соответствует. Он почти ничего не пьет и вообще не ест. Только сестра удерживает его в живых. Скорее… воспоминание о ней. Сознание мальчишки и того, что оказалось помещено в перчатки, остатки сильного воина, совершенно перемешались, но какая-то часть все еще помнит. Об отце, матери, сестре. Но этого не хватит, потому что в нем сохранилась только тень от человека.

— И что же? Они будут так прыгать еще несколько дней, брат и полубезумная сестра, а потом он умрет? Всякий, кто найдет перчатки…

— Нет. На этот раз умрут оба, они слишком соединились, переплелись, их души, то, что от них осталось, уже едины. Потому, когда умрет тело, умрут они оба. А тогда умрет и второй ребенок. Нет, не оглядывайся. Не поймаешь их, а на пути в Дом Сна два духа уже ждут этих малышей, мужчина в мокрой одежде и женщина со шрамом на шее. Вот тебе слово шамана. Я видел.

— А он?

— Он уйдет туда, куда и все, кто носил эти перчатки. За Мрак.

— И все? Конец?

Усмешка ахера могла бы испугать и атакующего дракона.

— Ничего не кончается, человек. Нельзя бросить камень в воду и сказать: стоп, волна дальше не пойдет. Увидишь. Этому не должно случиться. Никогда. Ты даже не понимаешь, что именно ты видел, — и благодари за это своих богов, иначе ты уже бросился бы на свой меч. — Борехед внезапно ощерился еще сильнее. — И снова, вместо того чтобы тебя убить, я болтаю.

Кеннет вернул усмешку.

— Может, потому, что десяток моих людей сидит там, между камнями, и целится в тебя из арбалетов?

— Может. А может — потому, что в доме ты не пытался разрубить тех детишек напополам. Кто знает? Если мне повезет, убью тебя в следующий раз.

Посланная вперед несколькими движениями весла лодочка отплыла от берега.

* * *

Едва только за офицером захлопнулась дверь, полковник сел и спрятал лицо в ладонях. Не стал оглядываться, когда заскрипели петли.

— Даже не заикнулся.

Он знал этот голос слишком хорошо. Вот уже месяцы тот преследовал его.

— Я только что отослал хорошего офицера и прекрасных солдат за тысячу миль от дома. Потому — лучше молчи, Гельргорф.

— Это единственный выход. Я знаю… людей, которые полагают, что этим солдатам слишком многое известно. Мы проверили то колдовство, что им помогло. Там за милю смердит шаманскими чарами. А почему какой-то шаман им помогает? Что их с ним единит? Мне пришлось изрядно постараться, чтобы их не пригласили на разговор в Нору.

— И откуда такое милосердие?

— Потому что я — вессирец. И знаю, что такого дела не удалось бы скрыть. Эта рота уже известна. Ее любят и уважают. Разойдись весть, что Крысы похищают и мучают солдат Горной Стражи, ни один из моих агентов не был бы уверен ни в дне, ни в минуте. Не все в Норе понимают такие вещи. Император Кальвер-дас-Сеувер сказал некогда, что верность и лояльность вессирцев — это скала, на которой империя строит свое величие. Топор и скала — вот сокровища севера. Не золото, серебро и железо, но лишь верность и руки, готовые сражаться в защиту империи.

— Ты разговорился.

Шпион странно усмехнулся.

— Знаете, господин полковник, что мы кое-кого ищем? Вот уже несколько лет. Это внезапное дрожание в аспектированных Источниках, чужая магия с крайне странным привкусом… — Шпион явно заколебался. — Мы полагали, что это может оказаться следом.

Акерес Геванр взглянул ему в глаза.

— Тогда почему вы позволили мне их туда послать, а? Почему не отправился целый полк?

— Потому что в последний раз мы отправили навстречу этой магии четыреста солдат и пятерых боевых магов, а выжили всего с десяток. И то — лишь чудом. И ничего не осталось от села, куда они попали. Мы должны были попытаться… проверить, что произойдет с меньшими силами. Кроме того, здесь, вблизи границ, есть множество глаз и ушей, которые не принадлежат нам. И я знаю уже, что не только мы осматриваемся и разнюхиваем… Мы боимся, — добавил он тихо.

— Чего?

Тот пожал плечами.

— Не знаю. Клянусь, что не знаю, но ощущаю такую вот прошитую страхом нетерпеливость в сообщениях из Норы. Это, конечно же, не означает, что мне нужно беспрекословно им подчиняться. И потому мы вышлем шестую на восток. Там они будут в безопасности — если не влезут в проблемы.

Шпион двинулся к выходу.

— До свиданья, господин полковник.

Ю

Стр. 1 из 14 Следующая

Роберт М. ВегнерСказания Меекханского пограничья. Север — Юг

Сказания Меекханского пограничья. Север — Юг

СЕВЕРТОПОР И СКАЛА

ЧЕСТЬ ГОРЦА

ВСЕ МЫ МЕЕКХАНЦЫ

БАГРЯНЕЦ НА ПЛАЩЕ

КРОВЬ НАШИХ ОТЦОВ

Ю

Оглавление