Северная и Западная Европа — страница 4 из 4

Сказания о короле Артуре и рыцарях Круглого СтолаПересказ Е. Балабановой и О. Петерсон в редакции Н. Будур

Рассказывают, что некогда правил в Англии король Констан, и было у него три сына: Муан, Пендрагон и Утер.

Сенешаля короля звали Вертижье. Вертижье был очень мудрый, сообразительный человек и притом прекрасный рыцарь.

Когда Констан умер, то после долгих раздумий выбрали королем сына его Муана. Во время царствования Муана началась война, а Вертижье между тем по–прежнему оставался королевским сенешалем. Нападали на Муана саксы, не раз приходили и римляне. И Вертижье распоряжался всем по своему усмотрению а король, совсем еще юный, никак не мог сравняться ним ни мудростью, ни отвагой, ни военными доблестями. Вертижье успел тем временем захватить в свои руки множество земель и привлечь к себе сердца все людей. Добившись этого, исполнился он гордости, и, видя, что нет ему достойного соперника, объявил, что не станет больше вести войну вместо короля, и удалился в свои владения. Саксы же, узнав об этом, собрались в великом множестве и напали на христиан.

Поехал тогда король Муан к Вертижье и сказал ему:

— Прекрасный друг! Помоги мне защитить мою страну — и сам я, и все люди мои будут покорны твоей воле.

Но Вертижье отказался:

— Не могу я помогать вам, государь: среди подданных ваших и без того немало людей, ненавидящих меня за мою службу вам. Если суждено быть этой битве, я останусь к ней непричастен.

Король Муан и рыцари его, видя такую непреклонную решимость Вертижье, вернулись домой и сами пошли биться с саксами, и саксы окончательно разбили их, а все подданные его говорили, что это произошло лишь потому, что Вертижье не принимал участия в битве. Так было во всем. Король Муан был слишком юн, неопытен в ратных делах и в управлении страной, и многие возненавидели его за это.

Так прошло немало времени, и возмутились подданные Муана. Пришли они к Вертижье и сказали ему:

— Господин, нет у нас ни короля, ни владыки, потому что тот, кто правит нами, не заслуживает этого имени. Именем Бога просим мы вас быть нам королем и управлять нами. Во всей нашей земле нет человека, который мог бы сделать это лучше вас!

— Если бы он умер, — отвечал им Вертижье, — и вы выбрали меня королем, то я охотно пошел бы к вам в правители. Но не бывать этому, пока он жив.

Выслушали они слова Вертижье и простились с ним. Придя домой, созвали они совет, на котором решили убить короля Муана и выбрать королем Вертижье. «Узнает он, что ради него убили мы короля Муана, и будет исполнять все, чего мы ни пожелаем, и тогда всегда мы будем властвовать над ним», — говорили они и послали двенадцать человек убить короля Муана, который был еще так юн, что не в силах был сопротивляться врагам, и так мало любим народом, что смерть его никого не опечалила. Пошли убийцы к Вертижье и сказали ему:

— Теперь будешь ты королем нашим, потому что убили мы короля Муана.

Но Вертижье, услыхав, что убили они своего государя, сильно разгневался:

— Очень дурно поступили вы, убив своего государя! Советую вам поскорее бежать из этой страны, чтобы верные подданные короля не убили вас, мстя вам за его смерть. И очень жаль мне, что приходили вы ко мне!

На том дело и кончилось.

Вскоре все лучшие люди государства собрались на совет решить, кого бы выбрать им королем. Вертижье, как уже сказано было выше, пользовался всеобщей любовью, а потому хотели его в короли.

На совете присутствовали и двое попечителей, которым поручены были остальные малолетние сыновья короля Констана — Пендрагон и Утер. Узнав о решении выбрать королем Вертижье, попечители взяли своих питомцев и увезли далеко на восток в чужую землю.

После коронации Вертижье пришли к нему убийцы короля Муана, а он сделал вид, будто никогда не видал их. Тогда стали они осыпать его упреками за то, что забыл он тех, кто помог ему стать королем, и обвиняли его в смерти короля Муана. Вертижье между тем, словно тут только узнав, что убили они своего государя, приказал их повесить.

— Это великий грех — поднять руку на своего государя, — сказал он, — и нет вам прощения, ибо так же вы могли поступить и со мной.

Так погибли все двенадцать убийц короля Муана. Но все они имели множество родственников, и после казни родичи их пришли к Вертижье и сказали:

— Вертижье, большую обиду нанес ты нашему роду, предав родичей наших такой позорной смерти, и мы никогда уж не будем служить тебе по доброй воле.

Рассердился Вертижье и стал угрожать им, рассердились и родственники убийц короля Муана и, в свою очередь, стали угрожать Вертижье.

— Какою смертью заставил ты погибнуть наших родственников, такою же смертью умрешь и сам, — говорили они, — ибо обманом завладел ты землею нашей и не по праву властвуешь над нами.

Тут произошла между ними большая ссора, и разгорелась непримиримая вражда между Вертижье и родными убитых им рыцарей. Собрал Вертижье войско, и пошел на их землю, и бился с ними, пока не разрушил их замков, не разграбил имущества и не отнял у них ленов. Но с тех пор Вертижье не знал покоя: все чудилось ему, что его рыцари и воины замышляют против него что–то недоброе и что народ хочет лишить его государства, и так стал он притеснять своих подданных, что все они возненавидели его.

Через некоторое время послал он к саксам своих гонцов, приглашая их вступить с ним в союз. Саксы удивились и не поверили сначала, а когда увидели, что Вертижье не обманывает их, согласились. Самый гор–дый из саксов, по имени Гангус, долго служил Вертижье. Так долго служил он ему, что король стал помогать этому язычнику в его войнах. И сказал раз Гангус королю:

— Твой народ ненавидит тебя, и несдобровать тебе без союзников — будь с нами заодно и в добром и в злом деле, и не оставим мы тебя в беде!

Подумал Вертижье, как ему быть, и решил согласиться и взял за себя дочь Гангуса. Народ звал ее королевой–язычницей, и старые люди качали головой, приговаривая:

— Плохо нам будет не один и не два года, потому что король наш взял жену язычницу!

После этого еще больше возненавидел народ Вертижье.

Очень боялся Вертижье сыновей Констана, младших братьев Муана, бежавших в восточную землю: знал он, что рано или поздно вернутся они на родину и потребуют своих владений, и задумал он выстроить такую высокую и крепкую башню, в которой он был бы ото всех в безопасности. Но когда возвели стены на три или четыре сажени, стены рухнули, рассыпавшись в прах. И так было до трех раз. Когда король увидел, что стены его башни не устоят, рассердился он и сказал, что не будет ни смеяться, ни пировать, пока не узнает, от чего стены падают. И велел он созвать со всего царства мудрейших людей. Когда пришли они, рассказал им Вертижье о чуде со стенами и попросил совета. Подивились они чуду, а объяснить его не сумели.

— Обратись, государь, к духовным лицам: они мудрые книги читают, людей добру учат, может, ответят тебе!

Отпустил король мудрецов своей земли и собрал духовенство. Когда собрались все прелаты, аббаты и клирики, рассказал им король о своем горе и просил их указать причину и избавить его от несчастья. Испугались они, услыхав, что король ждет от них ответа и избавления, и сказали ему:

— Не дано нам распознавать дьявольских козней. Спроси тех, кто по звездам читает, по небу судьбу узнает!

— Вы сами знаете лучше меня, — возразил им король, — тех, кто по звездам читает, по небу судьбу узнает. Позовите же их, и пусть они без утайки ответят мне, почему рушатся стены моей башни.

Собрались прелаты, аббаты и клирики на совет и спрашивают на ухо друг друга, кто по звездам читать умеет, по небу судьбу узнает. Оказалось таких семь человек. Позвали их к королю, и спросил их Вертижье, почему не держатся стены его башни. Ответили они ему, что этого не дано знать ни одному человеку. Рассердился на них король и стал грозить им смертью, если они не ответят ему. Испугались астрологи и попросили одиннадцать дней отсрочки. Король согласился с условием, что если они и после того ничего не ответят, то души их простятся с телами. Тогда мудрейший из них сказал своим товарищам:

— Надо нам от беды спастись!

По его совету все расселись по разным местам на звезды смотреть, а он спрашивал каждого, что тот видел, и каждый сказал ему свое, не зная, что сказал товарищ. И сказали все одно и то же — ничего о башне узнать им не довелось, зато открыто им было, что мальчик с клюкой, сын дьявола, причинит им смерть. Не хотелось им погибать от мальчика, и решили они сами убить его, если только смогут найти, тем более что сам он исчадие ада. Тогда решили они сказать королю, каждый порознь, что стены башни не будут стоять до тех пор, пока не смешают с известью крови мальчика с клюкой, сына дьявола. А для того чтобы мальчик сам не успел сказать чего–нибудь, что погубило бы их, придумали они другую хитрость: пускай убьют мальчика прежде, чем скажет он слово. На одиннадцатый день пришли астрологи к королю, и мудрейший из них сказал:

— Спроси, государь, каждого из нас по очереди, что прочитали мы по звездам!

И подзывал король каждого, и каждый говорил ему одно и то же. Удивился король этому чуду, удивился еще больше тому, что на свете может жить сын дьявола, но ничего больше не добился от них. И послал он во все концы света искать чудного ребенка, сына дьявола.

Пошли двенадцать послов в двенадцать концов земли, поклявшись наперед королю, что тотчас убьют ребенка, как только найдут его. Ходили послы долго, исходили много стран, городов и царств и думали уже, что нет на свете такого ребенка и что нарочно обманули короля астрологи. Но вот четверо из послов сошлись вместе и уже решили было вернуться домой. Проходя предместье одного города, увидали они толпу игравших в бабки детей. Мерлин, так звали одного из игравших мальчиков, подшиб клюкой другого ребенка, и тот, падая, заплакал и стал бранить Мерлина, называя его сыном дьявола. Подбежали послы к плакавшему ребенку и спросили его, кого он так зовет, и, прежде чем тот успел указать на Мерлина, сам Мерлин подошел к ним и сказал смеясь:

— Господа, я тот, за кем вы посланы, кого вам надо убить и чью кровь вы должны отнести королю Вертижье!

Ужаснулись послы, услыхав слова Мерлина, и спросили его, откуда ему это ведомо.

— Я знаю, что поклялись вы убить меня, — отвечал он им, — но если поверите мне, то не сделаете этого, и я пойду с вами и расскажу королю, почему не держатся стены его башни и почему пришли вы сюда искать моей крови.

Послы удивились, слушая речи Мерлина, и говорили друг другу:

— Что за необыкновенные вещи говорит этот мальчик! Не согрешим ли мы, убив его?

И каждый из них отвечал: «Я готов скорее нарушить свою клятву».

— Но, — продолжал Мерлин, — прежде чем идти с вами, я должен проститься с моей матерью и тем добрым человеком, который всегда заботился обо мне. Пойдемте со мной, и он примет вас радушно и угостит всем, чем может.

— Мы охотно всюду пойдем с тобой, — отвечали ему посланные.

В том же городе жил один разумный и хороший человек по имени Блез — старинный друг матери Мерлина и всей его семьи. Блез с детства заботился о Мерлине и никогда не оставлял его своими советами, но Мерлин уже в раннем возрасте обнаружил такую мудрость и такое знание того, что было прежде и что должно было еще случиться, что Блезу нечему было учить его, и, по совету самого Мерлина, завел он большую книгу и стал записывать в ней все, что делал и что предрекал этот необыкновенный ребенок. Из этой книги и мы знаем историю Мерлина.

Убедив посланных Вертижье не убивать его, Мерлин повел их в дом Блеза и при них простился со своим учителем.

— Я должен идти с этими людьми, — сказал он ему, — но и тебя я прошу отправиться в ту же землю. Зовут ее Нортумберлендом, и много в ней чудесного и необычайного. Большая часть ее заросла густыми лесами, и немало там мест, куда не ступала еще нога человеческая. В этой стране будешь ты продолжать свое дело и записывать все, что я скажу тебе, и не кончишь своего труда, пока не наступит царство славного короля Артура и пока ты не запишешь всех подвигов и деяний как его самого, так и его рыцарей и истории чаши Грааля. И знай, что книга твоя навсегда останется для всех самой любимой книгой на свете.

Обрадовался Блез, что не навсегда приходится ему расстаться с Мерлином, и, взяв с посланных слово, что не причинят они мальчику зла, простился с ним.

Пошел затем Мерлин проститься с матерью, и она тоже не стала удерживать его.

Вскоре Мерлин с послами отправились в путь. Шли они не один и не два дня. Встретился им крестьянин; ему было с ними по пути, и по дороге рассказал он, что идет из города, где купил кожу — башмаки починить, а то худы стали — долго не проносишь. Рассмеялся громко Мерлин, а когда крестьянин ушел, стали послы спрашивать мальчика, отчего он засмеялся.

— Как же мне не смеяться, — сказал Мерлин, — крестьянин заботится о том, что его башмаки недолго прослужат, а сам умрет раньше, чем донесет кожу до дому.

Удивились послы и не поверили мальчику, решили они, что двое из них пойдут за крестьянином. Вернулись они уже через два часа и рассказали, что нашли крестьянина мертвым на дороге.

Еще более утвердились тогда послы в решении не убивать Мерлина. Но, когда подошли ко дворцу Вертижье, испугались и не знали, как быть. Засмеялся опять Мерлин и сказал им:

— Идите смело к королю, расскажите ему обо мне всю правду, и хотя вы и отвечаете за меня головой, но беды не приключится с вами.

Вертижье выслушал послов и велел привести к себе мальчика. Представ перед королем, Мерлин сказал, что может сообщить ему, почему стены башни повергаются в прах; но прежде чем открыть ему это, он просил собрать к строящейся башне клириков, аббатов и всех умеющих читать по звездам и узнавать судьбу по небу. Когда собрались они, а с ними множество народа, вышел Мерлин вперед и рассказал королю об их хитрости, и пришлось им покаяться в своем грехе.

При этом они просили только короля отложить их казнь, пока не убедятся они, что мальчик сумеет верно объяснить, отчего разрушаются стены башни.

— Государь, не предавайте их смерти, пока сами не убедитесь в истине моих слов, — сказал Мерлин. — Вы желаете узнать, государь, отчего разрушаются стены башни? — продолжал он. — Если вы хотите, я скажу вам это. Знаете ли вы, что под этой башнею есть большое подземное озеро? А под водою лежат два дракона, которые не видят ни зги. Один дракон белый, другой красный. Над каждым из них навалено по большому, тяжелому камню, которые нисколько не беспокоят их, потому что оба дракона великой силы. Но когда воздвигаются стены башни, они начинают сильно давить на воду, вода же давит на драконов, и драконы поворачиваются под тяжестью, и при этом озеро так сильно волнуется, что колеблется земля, а стены рассыпаются в прах. Теперь же, государь, прикажите разрыть землю под башней и казните меня, если солгал я.

Созвал король людей с лошадьми и тачками и приказал им рыть под башнею землю и увозить ее как можно дальше, и все видевшие это считали такую работу большим безрассудством, но не смели ничего говорить. Мерлин же приказал приставить к клирикам и звездочетам надежную стражу. Принялись работники за дело и вскоре обнаружили подземное озеро. Вертижье вместе с Мерлином пришел посмотреть на невиданное чудо.

— Правду сказал ты, Мерлин, что под башнею было подземное озеро, но не знаю, правду ли сказал ты о драконах. Научи же меня теперь, как спустить озеро, чтобы добраться до лежащих на дне драконов, — сказал Вертижье.

— Немудреное это дело, — отвечал ему Мерлин. — Прикажи прокопать во все стороны от озера канавы и спусти воду на соседние луга.

Вертижье сейчас же приказал приняться за работу.

— Как только сбудет вода и появятся на свет драконы, — продолжал Мерлин, — так сейчас же схватятся они между собою и будут биться долго и жестоко. Так созови же своих людей, чтобы могли они полюбоваться на битву!

И кликнул король клич по всей своей земле, созывая горожан, мирян и клириков, а между тем прокопали уже глубокие канавы и отвели воду на соседние поля, и тогда обнаружились скрывавшиеся под водою камни, лежавшие на драконах.

— Видишь ли, государь, эти камни? — спросил Мерлин у короля. — Под ними лежат два дракона. Но они не пошевельнутся, пока не прикоснутся друг к другу. Почувствовав же прикосновение, они начнут биться и не прекратят боя, пока один из них не убьет другого.

— Мерлин, можешь ли ты сказать мне, который из них победит? — спросил король.

— Битва их и исход ее имеют большое значение, — сказал Мерлин, — и я охотно скажу тебе все, что могу, но призови к себе троих или четверых мудрых советников.

Послушался король и созвал на совет четверых из мудрейших своих советников. Пришел и Мерлин.

— Знай, государь, — сказал он королю, — что белый дракон убьет красного. Но прежде чем убьет он его, самому ему придется очень плохо. И победа их будет нам знамением. Но до конца битвы я ничего больше не скажу тебе.

Между тем множество людей собралось посмотреть на битву. Работники с большим трудом отвалили камни, под которыми лежали два дракона, столь огромных, сильных и страшных, что в страхе попятились все от них. Красный казался гораздо крупнее, страшнее и сильнее белого. Но оба они лежали неподвижно, пока не положили их совсем рядом. Почувствовав прикосновение, драконы повернулись, вцепились друг в друга зубами и когтями, и начался меж ними бой, продолжавшийся весь день, всю ночь и весь следующий день до полудня, и все присутствовавшие думали, что красный дракон победит белого. Однако кончилось–таки тем, что белый дракон убил красного, но и сам прожил после того всего лишь трое суток.

— Теперь, Вертижье, ты можешь строить башню, какую тебе будет угодно! — сказал Мерлин.

И Вертижье тотчас же приказал приступить к постройке.

Не раз упрашивал король Мерлина поведать, что означала победа белого дракона над красным, хоть красный и долго одерживал над ним верх. Наконец согласился Мерлин, но просил прежде собрать лучших людей королевства и привести на советщслириков, что замышляли погубить его.

Собрался совет в полном своем составе, пришел на совет Мерлин, привели и клириков и астрологов. И сказал им Мерлин:

— Безрассудно и недостойно поступили вы, вздумав хитростью погубить меня, и за такой обман заслуживаете вы смерти. Но я буду просить короля даровать вам жизнь, если обещаете вы исполнить то, чего я от вас потребую.

— Мы исполним все, чего только ты пожелаешь! — отвечали они ему.

— Поклянитесь же мне, что навсегда откажетесь от чародейства и будете вести суровую и строгую жизнь, заботясь лишь о спасении своей души!

Поклялись ему клирики и звездочеты, и по просьбе его король отпустил их на свободу.

— Объясни же мне теперь знамение! — сказал Вертижье Мерлину.

— Вертижье, — отвечал ему Мерлин, — красный дракон — это ты сам, белый же — сыновья Констана. Ты сам знаешь, что сыновья Констана остались после отца малыми детьми и что тебе следовало защищать их и быть им добрым советником. А между тем ты хитростью и коварством добился смерти короля Муана и сам же предательски казнил его убийц. Ты захватил все принадлежавшие ему земли, а также и земли младших сыновей, успевших бежать в чужие страны. Однако, свершив все это, ты не находил покоя, чувствуя себя окруженным врагами, и, чтобы спастись от них, задумал построить башню. Но никакая башня не спасет тебя.

— Вижу, что ты мудрейший человек на свете, — сказал ему Вертижье, — потому, прошу тебя, посоветуй мне, как мне быть, и скажи мне, какою смертью я умру.

— Я скажу тебе, какою смертью ты умрешь, — отвечал ему Мерлин. — Знай же, что большой и надменный дракон — это ты и твое высокомерие. Белый же дракон — наследство бежавших детей. То, что бились они так долго, значит, что долго ты не по праву владел их землями. А что белый дракон убил красного, значит, что дети эти убьют тебя. Не думай, что построенная тобою башня может спасти тебя от кары.

Рассердился Вертижье при таких словах Мерлина и спросил его с гневом, где же теперь эти дети.

— Теперь они в море — со множеством кораблей, и войска ведут они сюда, чтобы учинить над тобою суд и расправу. Через три месяца будут они в Винчестере.

Огорчился Вертижье и спросил, нельзя ли как–нибудь избежать такой судьбы.

— Нельзя, — отвечал Мерлин, — они убьют и сожгут тебя подобно тому, как белый дракон спалил красного.

Вскоре простился Мерлин с королем и, как тот ни упрашивал его, не согласился с ним остаться, но пошел, разыскал Блеза и велел ему записать все, как было.

Между тем взял своих людей Вертижье и пошел навстречу сыновьям Констана, и ровно через три месяца, день в день, появилось на море много чужеземных кораблей и лодок с людьми. Стали спрашивать их, кто они такие, и сказали они, что пришли с детьми Констана, чтобы прогнать Вертижье. И была радость великая по всему царству. Вертижье защищался, но рыцари его перешли на сторону сыновей своего законного короля. Вертижье, видя, что плохо ему придется, с Гангусом и другими саксами заперся в замке на берегу моря. Воины сыновей Констана подожгли замок, и много народу погибло в пламени, в том числе и сам Вертижье.

Так вернули себе земли сыновья Констана, и старший из них, Пендрагон, был провозглашен королем. Однако долго пришлось ему еще воевать с саксами, которые ни за что не желали отказаться от захваченных ими земель и замков. Дольше всех сопротивлялся Гангус. Он заперся в своем крепком замке и не сдавался. Осада продолжалась более полугода, и наконец Пендрагон собрал совет и стал обдумывать, как захватить замок. На совете присутствовало пятеро человек, знавших когда–то Мерлина, видевших бой драконов и слышавших, как предсказал Мерлин гибель Вертижье и возвращение сыновей Констана.

— Это величайший чародей на свете, — сказали они, — и если бы нам удалось найти его, он, конечно, сумел бы сказать нам, сдастся замок или нет.

— А нельзя ли его как–нибудь найти?

— Не знаем мы, где он теперь, — отвечали они, — знаем только, что сами говорили с ним, и знаем, что он находится в этой земле.

И разослал Пендрагон гонцов по всей земле разыскивать Мерлина. Мерлин же, узнав об этом, поспешил проститься с Блезом и отправился в тот город, где, как он знал, остановились отдохнуть и повеселиться посланные короля. Он явился в город под видом угольщика, в старой заплатанной одежде, и выглядел человеком, всю жизнь свою проведшим в лесу в полном одиночестве и никогда не видавшим людей. Так пришел он и в дом, где находились посланные Пендрагойа.

— Не с добром, кажется, пришел этот человек, — говорили они друг другу, с недоумением поглядывая на него.

— Господа послы, — обратился к ним Мерлин, — плохо же исполняете вы поручение вашего господина, отправившего вас разыскивать Мерлина.

— Кто рассказал о нашем деле этому мужлану? — спрашивали друг друга посланные.

— Если бы меня послали за ним, я, конечно, нашел бы его скорее вашего, — продолжал Мерлин.

Повскакали тут посланные со своих мест, окружили угольщика и принялись расспрашивать его о Мерлине.

— Знаю я хорошо его убежище, — отвечал им угольщик, — но вам не найти его, если сам он не пожелает явиться вам. А потому не трудитесь понапрасну, а скажите вашему господину, что он не возьмет замка, пока не умрет Гангус. Из тех же пятерых человек, кто когда–то знал Мерлина, вернувшись домой, вы найдете в живых только троих. И еще скажите вы вашему господину, что если хочет он видеть Мерлина, то должен прийти сам в наш лес.

Подумали посланные, потолковали и пустились в обратный путь. Узнав об их возвращении, собрал король совет и стал их при всех расспрашивать. Рассказали посланные его, как было; не умолчали и о предсказании угольщика, что из пятерых человек, знавших когда–то Мерлина, они, вернувшись домой, найдут в живых только троих. Услыхав об этом, все пришли в удивление, потому что действительно за это время двое из тех людей умерли. Никто не узнал в безобразном угольщике самого Мерлина, потому что никто тогда еще не знал, что мог он по своему желанию принимать различные облики, но всем казалось, что никто, кроме Мерлина, не мог бы предсказать такого.

Захотелось Пендрагону посмотреть на Мерлина, поручил он свое войско брату своему Утеру, а сам отправился в леса Нортумберленда, взяв с собою людей, знавших в лицо Мерлина.

Долго бродил он из селения в селение, расспрашивая всех о Мерлине, но никто ничего не мог сказать ему. Тогда сел король на коня и поехал в самую глубь леса разыскивать Мерлина. Тут случилось, что один из спутников короля увидел человека, очень безобразного, который пас множество диких зверей.

— Кто ты такой? — спросил он его.

Тот отвечал, что он из Нортумберленда и находится в услужении у одного из тамошних жителей.

— Не можешь ли ты сказать мне чего–нибудь о человеке, которого зовут Мерлином? — продолжал расспрашивать спутник короля.

— Нет, не могу, — отвечал пастух, — но слышал я, что сам король собирался приехать за ним сюда, в этот лес. Не знаешь ли ты чего–нибудь об этом?

— Правда твоя, — отвечал тот, — король сам приехал сюда. Не можешь ли ты сказать мне чего–нибудь?

— Я скажу кое–что королю, но не тебе, — отвечал пастух.

— Ну, так пойдем со мною: я отведу тебя к королю.

— Хорошо же пас бы я тогда свое стадо! Не мне король нужен, а я ему. Я сказал бы ему, как найти того, кого он здесь ищет.

— Так я приведу к тебе короля.

Расставшись с пастухом, рыцарь разыскал в лесу государя и рассказал ему все, как было.

— Веди меня к нему, — сказал король.

— Вот, я привел своего господина, — сказал рыцарь, когда пришли они на то место, где безобразный пастух пас свое стадо. — Скажи же ему то, что ты обещал сказать.

— Я знаю, что ты пришел сюда искать Мерлина, — заговорил пастух, — но ты не найдешь его, пока сам он не захочет открыться тебе. Ступай же, государь, в один из твоих крепких городов неподалеку отсюда и ожидай его там. Он сам придет к тебе.

Делать нечего, отправился король в город, бывший неподалеку от леса, и в то время, как он жил там, ожидая Мерлина, явился в дом его какой–то горожанин, очень хорошо одетый и с виду состоятельный человек, и потребовал, чтобы его провели к королю.

— Государь, — сказал он, — Мерлин кланяется вам. Он сам послал меня сюда. Он велел сказать вам, что это он был тот человек, которого встретили вы в лесу и который стерег там зверей, и что он сам придет к вам, однако пока вам нет еще в нем большой нужды.

— Он очень нужен мне, — отвечал король, — никогда еще никого не хотелось мне так видеть, как его.

— В таком случае он велел мне сообщить вам одну новость: Гангус умер, и убил его брат ваш, Утер.

— Возможно ли это? — спросил пораженный неожиданностью король.

— Больше ничего не велел он мне говорить вам. Но если вы не верите, пошлите справиться, и тогда поверите мне.

Послушался король и, выбрав двух послов, дал им лучших своих лошадей и приказал как можно скорее принести ему вести о Гангусе. Но уже по дороге рыцари встретились с гонцами Утера, скакавшими к Пендрагону с известием о смерти Гангуса.

Очень дивился король, как это Мерлин мог узнать об этом, и все еще ждал его прихода и не покидал города: особенно хотелось ему расспросить о том, как был убит Гангус, так как гонцы брата не могли сказать этого.

И вот раз явился к нему очень почтенный, благообразный человек, поклонился и спросил:

— Государь, кого ждете вы в этом городе?

— Я жду Мерлина, — отвечал король.

— Государь, вы не в состоянии будете узнать его, если он заговорит с вами. Позовите же тех, кто предполагает, что они знают Мерлина, и спросите, не я ли Мерлин?

Удивился король и велел позвать людей, знавших Мерлина.

— Все мы ждем здесь Мерлина, — сказал он, — но сможете ли вы узнать его?

— Государь, мы наверно узнаем его, когда увидим, — отвечали они, не обращая никакого внимания на незнакомца.

Тогда гость попросил короля удалиться с ним в отдельную комнату и сказал ему наедине:

— Государь, я желаю добра как тебе самому, так и твоему брату. Знай же, что я тот самый Мерлин, за которым ты пришел сюда. Но эти люди, предполагающие, что они меня знают, в действительности вовсе не знают меня. Поди же теперь за ними и приведи их сюда, и, как только они увидят меня, они сейчас же меня признают.

Обрадовался король и поспешил за людьми, знавшими когда–то Мерлина. Мерлин же между тем успел уже принять тот облик, в котором они его знали.

— Государь, — сказали они, как только вошли в комнату, — вот Мерлин.

— Скажи же мне теперь, государь, чего ты от меня желаешь? — спросил Мерлин.

— Скажи мне, Мерлин, как узнал ты о смерти Гангуса? — спросил король.

— Государь, я давно уже знал, что Гангус задумал убить твоего брата, и я пошел к твоему брату и предупредил его о том, что Гангус замышлял ночью один пробраться в его палатку и убить его во время сна. И брат твой, никому не сказав ни слова, сам вооружился и стал ночью на страже у входа в свою палатку, подстерегая Гангуса. Гангус среди ночного мрака прошел прямо в глубь палатки, рассчитывая найти там твоего брата спящим, и, не найдя никого, направился было к выходу, но тут брат твой напал на него и без труда покончил с ним, так как Гангус, чтобы облегчить себе бегство, пришел без доспехов, с одним только мечом.

— Знает ли брат мой, что сам Мерлин явился к нему, чтобы предупредить его об опасности? — спросил король.

— Нет, государь, он этого не знает.

— Дорогой и истинный друг мой, Мерлин, — сказал ему король, — не останешься ли ты при мне? Мне очень нужно твое присутствие и твоя помощь!

— Государь, я всегда готов помогать тебе, если только хватит у тебя благоразумия всегда верить мне и слушаться моих советов. Не могу я навсегда остаться при тебе, но обещаю время от времени появляться при твоем дворе.

После этого разговора Мерлин опять отправился к Блезу и, рассказав все, как было, велел ему занести все в свою книгу. С его–то слов и знаем мы эту историю.

Мерлин сдержал слово и не оставлял короля Пендрагона своими советами. Благодаря ему Пендрагону удалось окончательно изгнать саксов за море и водворить в стране мир и порядок. Большая часть людей, бывших при его дворе, искренне уважали Мерлина, признавая за ним великую мудрость, и всегда радовались его появлению, но немало было у него и завистников, стремившихся унизить его во мнении короля.

Один из таких завистников пришел к королю и сказал:

— Государь, вы так дивитесь этому человеку и так верите ему, а между тем, если вы позволите, я берусь доказать вам, что нет в нем ни капли истинной мудрости.

— Хорошо, — отвечал король, — испытай его, но только смотри, как бы не прогневать его.

Получив разрешение короля испытать Мерлина, завистливый барон, выждав день, когда Мерлин явился при королевском дворе, встретил его с притворною радостью и на совете, в присутствии самого короля, стал просить:

— Расскажи мне, какой смертью мне суждено умереть?

— Знай, что в день твоей смерти ты свалишься с лошади и сломаешь себе шею.

Получив такой ответ, барон переоделся в другое платье и, вернувшись ко двору, притворился больным. Король по просьбе барона, не предупредив Мерлина ни единым словом, подвел его к больному и просил сказать, какою смертью умрет этот человек.

— Больной этот, — отвечал Мерлин, — не умрет от этой болезни, но в день его смерти его найдут в петле.

Проговорив так, Мерлин, притворившись сердитым, нарочно вышел из комнаты, оставив барона наедине с королем.

— Видите, государь, как лжет этот человек, предсказавший мне две разные смерти, — сказал мнимый больной королю.

Тем не менее решено было испытать Мерлина до трех раз.

Переоделся барон монахом и поехал в соседнее аббатство и оттуда послал за королем, прося его приехать к нему. Поехал король и взял с собою Мерлина. После обедни подошел к ним аббат с пятнадцатью монахами и попросил взглянуть на приезжего монаха, который вдруг заболел и слег. Опять спросил король Мерлина, какою смертью умрет больной, и Мерлин отвечал:

— Человек этот легко может встать, если захочет, потому что он нисколько не болен. Я предсказал ему уже две разные смерти и теперь предскажу еще третью, совершенно на них непохожую: после того как, упав с лошади, он сломает себе шею и повесится, он еще и утонет.

Получив три столь различных ответа на один и тот же вопрос, барон сказал королю:

— Видите, государь, как лжет этот человек? Он предсказал мне три различные смерти. Неужели и теперь вы по–прежнему будете верить ему?

— Я не перестану верить ему, пока само время не покажет, правду ли он сказал или нет, — отвечал король. И барон был очень огорчен, убедившись, что не прогнать ему Мерлина до своей смерти.

Между тем слова Мерлина скоро оправдались на деле: барон в сопровождении множества народа переезжал реку по мосту, там лошадь его оступилась и упала на передние колени. Барон перелетел через ее голову и, упав наземь, сломал себе шею, но от сильного толчка тело его скатилось с моста и упало в воду, причем вожжи одним концом запутались вокруг его ног, другим же концом зацепились за одно из бревен моста. Так и сбылись слова Мерлина, что в день своей смерти барон, упав с лошади, сломает себе шею, повесится и утонет.

С этой минуты Мерлин решил, что будет высказывать свои предсказания только в самой туманной форме, так, чтобы люди могли понять их истинный смысл лишь после того, как они оправдаются на деле. Придворные же Пендрагона просили короля завести большую книгу и записывать все слова Мерлина. Пендрагон согласился, и тем положено было начало книги, которую все знают под названием «Пророчества Мерлина».

Тем временем саксы, изгнанные Пендрагоном и Утером, успели вернуться в свою землю и рассказать там о гибели Гангуса. У Гангуса были многочисленные и сильные родичи, которые, узнав о его смерти, решились отомстить за него и с громадным войском высадились на берегах Англии. На каждого из воинов Утера и Пендрагона у саксов приходилось, по крайней мере, по два человека. Тем не менее благодаря советам Мерлина саксы были разбиты, и все они остались на поле битвы, но зато погиб и один из братьев, Пендрагон, и был похоронен на Салисберийском кладбище.

По смерти Пендрагона Утер был провозглашен королем и в память брата принял имя Утера Пендрагона. Мерлин по–прежнему время от времени появлялся при дворе и не оставлял короля своими советами.

Сделался Утер королем и стал править по совету Мерлина. Мерлий вскоре пришел к Утеру и спросил его:

— Что ты сделаешь для Пендрагона?

— Что могу я для него сделать? — ответил Утер. — Он покоится в могиле в Салисбери.

— Ты должен устроить во славу его памятник, — сказал Мерлин.

Утер согласился и с этим — как и всегда, ни в чем не перечил он Мерлину. Послали они огромные корабли в Ирландию за большими острыми камнями, поехал туда и сам Мерлин, чтобы показать, какие именно камни следует взять. Но когда он указал эти камни, спутники его засмеялись и ответили, что не было еще на свете таких людей, которые могли бы поднять их, ни таких кораблей, на которых могли бы отвезти их к могиле Пендрагона. На меньшие камни Мерлин не согласился. Люди вернулись к королю Утеру и сказали ему, что не могли исполнить желания Мерлина. Стал тогда уговаривать его Утер привезти другие камни, но Мерлин ответил, что он один сделает свое дело и сослужит последнюю службу королю Пендрагону — и очутились камни сами собой на кладбище Салисбери.

Позвал Мерлин короля и всех рыцарей и показал им камни, и много дивились они этому чуду, а с ними дивился и весь христианский народ. Тогда Мерлин сказал:

— Надо поставить камни на могилу Пендрагона, чтобы спокойно спалось ему под их охраной.

Засмеялись рыцари, засмеялся народ вместе с ними.

— Великанам не поднять их, — сказали они Мерлину.

— Ну, хорошо, я сослужу последнюю службу королю Пендрагону, — отвечал он и чарами поставил камни на могилу, и стоят они там целые сотни и сотни лет во славу Пендрагона. Время и рука Создателя щадят их.

Затем сказал Мерлин Утеру:

— Пришло время утвердить могущество рода твоего. Надо тебе соорудить вечный Круглый Стол, за которым было бы место лишь самым мудрым и храбрым рыцарям твоей земли. Пусть эти рыцари заключат между собой вечный союз, чтобы помогать тебе и твоим наследникам, и пусть этот стол станет залогом бессмертия твоего рода. Стол должен быть круглым, потому что все рыцари, сидящие за ним, будут равны между собою — старый и молодой, царского и крестьянского рода — все должны служить одному господину, Спасителю нашему, и ходить на подвиги во имя Христа, защищая слабых, угнетенных и притесненных.

Обрадовался Утер такому предложению и поручил Мерлину это дело. По мысли его и желанию стол был сооружен в Кардуэле, в земле Гальской. Когда все было готово, выбрали пятьдесят самых доблестных рыцарей, и каждому назначил Мерлин его место, а угощал и обносил их кушаньем сам король, и тогда только сел Утер за стол, когда они все уже насытились. Так пировали они за этим столом всю неделю Святой Троицы, и было великое веселье в эти дни при дворе Утера.

Когда же разъехались по домам все гостившие рыцари и бароны, дамы и герцоги, обратился король к сидевшим за столом рыцарям и спросил их, что намерены они делать. И сказали они все, как один человек, что хотят остаться жить в этом городе, охранять Круглый Стол и отсюда ходить на подвиги Христовы. Дивился король, что так легко само собой исполнилось его тайное желание. Каждый рыцарь получил за столом такое место, которого бы хватило на троих, и осталось только одно незанятое место. Мерлин сказал, что оно будет занято лишь после смерти Утера, при его наследниках, и что тот из его потомков, который займет это место, будет рыцарь, чистый душой и телом, но что прежде должен он будет совершить все подвиги, связанные с поисками сосуда Грааля.

Ушел после того Мерлин в Нортумберленд к Блезу, уехал и король из Гэльской земли в свою столицу Лондон и зажил там шумно и весело: турниры и поединки, на которые собирались к нему дамы и рыцари, занимали все его время. На Пасху же ездил он в Кардуэль к рыцарям Круглого Стола. Так прошло целых два года.

Во время царствования короля Утера Пендрагона случилось, что один из могучих герцогов Корнуолла долгое время вел с ним ожесточенную борьбу. Герцога этого звали Тинтагилем. Но вот потребовал Утер Пендрагон к своему двору всех своих баронов, герцогов и других вассалов с их женами и дочерьми на празднества, которые устроил он на Рождество в Кардуэле. Приехал и герцог Тинтагиль со своею женой, славившейся необыкновенной красотой и доброжелательностью. В первый раз увидел ее король Утер Пендрагон, и так она ему понравилась, что он сразу же забыл всю свою вражду к герцогу, стал с ним очень ласков и любезен, а жену его явно отличал перед всеми другими дамами, съехавшимися на празднества: ни одна из них не видела от него столько внимания и не получала таких подарков. Не нравилось это ни самому герцогу, ни его жене, и, зная, что король ни за что не согласится добровольно отпустить их домой, собрались они потихоньку и вместе со всеми своими людьми уехали тайно, никому не сказав ни слова.

Страшно разгневался Утер, узнав об их самовольном отъезде. Созвал он своих ближайших советников и рассказал им об этом деле, и посоветовали они ему послать к герцогу послов с приказанием немедленно вернуться ко двору. Не исполнит он этого приказания — король сочтет себя вправе начать с ним войну.

Так и сделали. Отказался герцог Тинтагиль вернуться ко двору и стал готовиться к обороне. Жену свою Игрейну оставил он в замке Тинтагиль, поручив надежным рыцарям, а сам со своими людьми засел в другом своем замке, Террабиле, снабженном многими выходами и потайными ходами. Король Утер тоже не медлил и в скором времени явился с большим войском и осадил замок Террабиль, разбив перед ним свой лагерь, и много произошло тут кровавых стычек и битв.

Долго длилась осада. Между тем король Утер никак не мог забыть прекрасной Игрейны, и чем больше думал о ней, тем больше хотелось ему получить ее в жены. Стал он советоваться с приближенным рыцарем своим Ульфиусом о том, как бы повидать ему Игрейну, и посоветовал ему Ульфиус обратиться за помощью к Мерлину и по приказанию короля сам поехал разыскивать Мерлина.

Раз как–то, проезжая среди войска, Ульфиус встретил совершенно незнакомого ему человека, который сказал ему:

— Сэр Ульфиус, охотно поговорил бы я с тобою!

— Да и я с тобою тоже, — отвечал ему Ульфиус.

Тогда выбрались они на полянку, подальше от войска, и Ульфиус, спешившись, спросил человека, кто он такой.

— Я старик, — отвечал тот, — и хотя в молодости слыл я умным человеком, но теперь, говорят, уже выжил из ума. Однако я все–таки мог бы указать тебе того, кто сумеет помочь королю в его беде.

Подивился Ульфиус словам старика и сказал, что он должен сообщить об этом королю.

— А переговорив с королем, найду ли я тебя на этом месте? — спросил он.

— Найдешь или меня самого, или моего посланного.

Рассказал Ульфиус королю о своей встрече, и на другое же утро король сам отправился на то место, где Ульфиус видел старика. Он нашел там калеку.

— Король, — закричал калека, — если Господь исполнит желание твоего сердца, дай мне то, за что я буду тебе благодарен.

Засмеялся король и сказал Ульфиусу:

— Сослужи мне службу, Ульфиус!

— Государь, я сделаю все, что будет в моих силах, — отвечал ему Ульфиус.

— Так пойди же к этому калеке и скажи, что я дарю тебя ему и что я ничем не дорожу так, как тобою.

Послушался Ульфиус и, подойдя к калеке, сказал:

— Государь хочет, чтобы я стал твоим.

Засмеялся калека и сказал:

— Полно, Ульфиус, король видел меня и знает меня гораздо лучше, чем ты.

Вернулся Ульфиус к королю и передал ему слова калеки.

— Знаешь ли ты, что старик, с которым ты говорил вчера, и этот калека — один и тот же человек? — спросил король, — — Знай же, что это Мерлин издевается над нами. Он сам придет к нам, когда захочет говорить с нами.

Действительно, в скором времени Мерлин сам, в обыкновенном своем виде, явился прямо в палатку короля, где застал его вместе с Ульфиусом, и сказал:

— Знаю я, государь, что больны вы от любви к Игрейне, и готов я помочь вам — при одном условии.

Король поклялся выполнить любое желание Мерлина, если будет оно в разумных пределах, и Ульфиус поклялся тоже в том, что никому не откроет тайны и во всем будет помогать королю.

— Тогда сегодня ночью возляжете вы с Игрейной и после этой ночи будет вами зачато дитя, и когда родится младенец, отдадите вы мне его, ибо воспитаю я его на славу всего государства.

Утер согласился.

Дождавшись ночи, Мерлин вместе с королем и Ульфиусом тайком выбрался из лагеря и, приняв образ одного из слуг герцога Тинтагиля, дал королю облик самого герцога, а Ульфиусу — облик другого его слуги, и так незаметно и благополучно пробрались они среди неприятельского войска к замку Тинтагиль. Стража, стоявшая у ворот замка, приняла их за своих и беспрепятственно пропустила в замок.

Между тем герцог Тинтагиль заметил, что с наступлением ночи король Утер покинул свое войско, стоявшее перед замком Террабиль, и решился воспользоваться отсутствием Утера. Потайным ходом вышел он со своими воинами из замка и напал на войско короля Утера, рассчитывая застать его врасплох. Но ошибся: в войске Утера все было готово к бою. Произошла кровопролитная битва, в которой сам герцог Тинтагиль был убит, а затем и замок его взят. Быстро разнеслась весть о смерти герцога, и слух о ней достиг замка Тинтагиль прежде, чем король Утер успел вернуться домой.

А ночью той был зачат король Артур.

Так кончилась вражда герцога Тинтагиля с Утером.

Вскоре после смерти герцога стали приступать к Утеру графы и бароны, уговаривая его помириться с Игрейной. Обрадовался Утер и приказал Ульфиусу уладить дело. Игрейна тоже сама не вступала ни в какие переговоры и поручила все дело своим родным и баронам. Долго совещались обе стороны и наконец порешили, что король Утер женится на Игрейне и тем будет положен конец всяким распрям.

Так и сделали: в одно прекрасное утро пышно и радостно отпраздновали свадьбу короля Утера Пендрагона с Игрейной.

Тут же выдали замуж и двух дочерей герцога Тинтагиля — одну, Моргаузу, будущую мать Гавейна и Мордреда, убийцы короля Артура, повенчали с королем Лоутеанат и Оркнеев, вторую, Элейну, отдали за короля Нантреса из земли Гарлоит, а третью же, Фею Моргану, отдали в учение, и постигла она всю великую науку, и вышел из нее большой знаток черной магии. Потом она обвенчалась с королем земли Гоор Уриенсом, отцом сэра Ивейна Белорукого.

Через год явился к Утеру Мерлин и потребовал, чтобы тот отдал ему родившееся у Игрейны дитя. Огорчился Утер, но не мог отказать, так как поклялся Мерлину, что отдаст ему все, чего тот у него ни попросит.

— Не бойся, — сказал ему Мерлин, — твой сын вырастет могуч и славен и, воспитываясь вдали от двора, будет угоден Богу.

И сказал тогда король Утер жене, что за грехи свои должны они посвятить свое дитя Богу и расстаться с мальчиком навсегда. Долго плакала королева, но наконец согласилась. Король же, по совету Мерлина, вызвал к себе барона Эктора, человека честного и мужественного, у которого были прекрасные владения по всей Англии, и выразил ему свою волю: Эктор, из любви к королю, должен был отдать своего новорожденного сына на воспитание кормилице, а сам воспитать малыша Утера как своего родного ребенка. Эктор согласился, и Мерлин тайно ночью унес ребенка из замка и передал его барону.

Сына Утера назвали Артуром, и он рос, считая себя сыном своего приемного отца, Эктора.

Недолго жил благополучно король Утер — сделалась у него подагра в руках и ногах, и совсем он ослаб. Узнав о его немощи, восстали против него недруги. Послал король против них войско, но оно было побеждено, и Утер, больной и слабый, не знал, что ему делать. Тогда явился Мерлин и сказал королю:

— Веди сам свое войско в битву: теперь все бароны, рыцари и вассалы, думая, что ты умираешь, не имея наследника, тянут каждый в свою сторону, и им некогда идти в битву, а когда ты сам пойдешь во главе своего войска, пойдут и они поневоле.

— Как пойду я во главе своего войска, — возразил Утер, — когда я не могу двинуть ни одним членом?

— Вели поднять себя на носилки и нести впереди войска, и уверяю тебя, что ты победишь, и хотя ты недолго проживешь после победы, но зато умрешь тихо и мирно.

Послушался король, созвал войско и велел нести себя впереди на носилках. Обрадовались рыцари и воины, что Утер опять с ними, с пением пошли они в битву, кинулись на врагов с ожесточением и положили их немало тысяч.

Недолго после того прожил король Утер. Чувствуя приближение смерти, простился он со своими близкими, с женой, с рыцарями и пажами, долго говорил с Мерлином, своим советником, потом призвал священника и при всех объявил, что наследником его должен быть сын его Артур.

Ночью короля не стало: звезды ярко горели на небе, но вдруг звезда Утера погасла. Вассалы, рыцари и весь народ оплакивали короля Утера, их доброго господина.

После похорон Утера собрался совет и единогласно просил Мерлина выбрать им короля.

— Мы знаем, что ты всех мудрее на свете и правил нами при Утере, помоги же нам теперь выбрать себе достойного короля.

— Не дано мне от Бога выбирать королей, — ответил им Мерлин, — но если хотите, то послушайтесь моего совета: никого не выбирайте королем до Рождества, и тогда Господь укажет вам своего избранника.

Согласились рыцари, бароны и герцоги, и каждый втайне молился, чтобы Господь избрал его самого на царство. В это время Артур был уже подростком, и Эктор пришел вместе с ним и названым его братом Кэем в город. Накануне Рождества ездил герольд по городу и сзывал весь народ к церкви. Все бывшие в городе собрались у церкви. Не пошли только Кэй с Артуром: молоды еще были для этого, сказал им отец.

И сказал епископ народу:

— Собрал я вас сюда для того, чтобы видеть, кого Господь выберет вам в короли и защитники.

Тут показал он им около церкви глыбу мрамора, из которой торчал плотно всаженный в нее меч, и объявил им, что Господь повелел избрать в короли того, кто вынет этот меч. Поднялся большой шум и толкотня, каждый продирался вперед, желая попытать счастья. Оказалось, однако, что никто не в силах был вытащить меч, как ни старался. Каждый день от Рождества до самого Крещенья приходили новые толпы и уходили назад ни с чем.

Но вот как–то Кэй, собираясь за город на военные игры с товарищами, послал Артура разыскивать свой пропавший меч. Долго ходил Артур по городу и предместьям, заглядывал в кусты, в ямы и нигде не нашел он меча Кэя, как ни старался. Наконец, проходя перед церковью, увидел он меч, воткнутый в камень. Думая, что меч этот ничей, он вынул его без затруднения и отдал Кэю вместо пропавшего, рассказав, где он его нашел. Кэй побежал с мечом к отцу и стал хвастаться, что сам вынул меч; но отец, зная сына, привел его в церковь и перед Распятием заставил рассказать правду, а затем велел Артуру отнести меч назад и вложить его в камень. Когда Артур исполнил приказание, меч тотчас же словно врос в камень. Тогда Эктор открыл Артуру, что тот не сын его, а только приемный сын и избранник Божий на царство.

Поутру в Крещенье повел Эктор Артура к епископу и просил его посвятить юношу в рыцари. Собрал епископ баронов, герцогов и рыцарей и, подозвав к себе Артура, велел стать на колени и подать свой меч для благословения. Артур же, не имея меча, пошел к мраморной глыбе и, при всех вынув меч из камня, подал епископу. Удивились бароны и рыцари и в недоумении говорили:

— Немыслимо, чтобы такой мальчик правил нами!

— Ну, хорошо, — сказал епископ, — отложим испытание до завтра: завтра мы соберем всех вассалов и рыцарей, и снова Артур вынет меч из камня. А теперь, дитя мое, положи меч назад.

Артур вложил меч, и меч опять прирос к камню. И сказали тогда рыцари и бароны:

— Мы не хотим противиться Божьему избранию, но только дивимся, что такой мальчик предназначен нам в государи!

Тем не менее бароны, герцоги и рыцари были недовольны избранием в короли худородного и просили отложить окончательное решение до заговенья; а затем, когда Артур снова вынул меч, еще раз отсрочили избрание до Пасхи.

На Пасху собрался народ, бароны и рыцари изо всех городов и селений, но снова никто не мог вынуть меча, и один только Артур вынул его без затруднения. Тогда обратился к нему епископ и сказал, что по воле Господней Артур отныне — король и что народ будет слушаться его и повиноваться ему, но что рыцари и бароны хотят еще отложить коронование до Троицы.

— Будь же добрым королем и христианином, — сказал Артуру епископ.

Стали бароны и рыцари просить Артура повременить с коронованием, желая испытать его. Он согласился и выказал при этом такой ум и такую щедрость, что они решили не противиться его избранию.

Накануне Троицы, вечером в субботу, епископ посвятил его в рыцари, а затем в Троицу возложил на его голову королевский венец.

Через месяц после коронования, когда при дворе Артура продолжались еще великолепные празднества, явился к Артуру Мерлин в образе четырехлетнего мальчика и открыл королю, что тот сын его друга, умершего короля Утера. Но Артур не мог поверить в такое, не мог поверить и тому, чтобы этот ребенок был другом его отца, и тогда Мерлин явился в образе старика, открылся Артуру и долго разговаривал с ним, обещая доказать, что Артур действительно сын Утера. Тут только поверил Мерлину король Артур и сказал, что будет слушаться его во всем. Мерлин посоветовал устроить большой праздник и пригласить на него короля Лота с женою и вдову короля Утера, Игрейну, жившую у своей дочери. Сам Мерлин предупредил обо всем бывших еще в живых Ульфиуса и Эктора, приемного отца Артура.

После турнира на пиру встал со своего места Ульфиус и, обратясь к Игрейне, спросил, куда дела она своего сына, родившегося на следующий день после ее свадьбы? Уж не убила ли она его и не скрыла ли этого преступления от короля Утера? Тогда поднялся в зале шум, и все стали обвинять королеву в убийстве ребенка. Но она горько плакала и уверяла, что во всем виноват Мерлин, уговоривший короля тайно отдать ему своего сына, и что она с тех пор не знает покоя и готова пожертвовать жизнью за того, кто указал бы ей, где находится теперь ее дитя. В эту минуту явился в залу Мерлин в своем обычном виде и подтвердил слова королевы, прибавив, что он отдал ребенка на воспитание одному благочестивому человеку, сэру Эктору, так как не надеялся, что наследник престола мог сохранить чистоту души и сделаться истинным христианином, живя при дворе, где царят вражда и зло. Позвали сэра Эктора, и он подтвердил слова Мерлина. Велика была радость всего народа при известии, что их король оказался сыном Утера, а радость королевы и описать нельзя. Долгое время пиры и празднества не прекращались при дворе ни на один день.

И вот в один из этих дней, когда все садились за стол и король Артур, сидя около своей матери, собирался отведать первого блюда, явился во двор оруженосец, ведя под уздцы коня и поддерживая едва державшегося в седле смертельно раненного рыцаря. Оруженосец рассказал, что в самом царстве Артура и даже недалеко от его столицы какой–то неизвестный рыцарь поставил в лесу свою палатку и не пропускает лесом ни конного, ни пешего, заставляя каждого биться с собой в поединке, и каждого убивает или ранит. Тут подошел Мерлин к королю Артуру, огорчившемуся при этой вести.

— Это первое приключение из всех, которые суждены тебе в твоей жизни, — сказал он ему, — и будет их так много, что напишется о них целая книга и еще многое останется неизвестным.

Подумал Артур и позвал оруженосца, привезшего рыцаря, и расспросил его обо всем подробно. Оруженосец рассказал, что рыцаря надо искать в лесу на поляне, у большого дерева, на котором по очереди караулят прохожих и проезжих два его оруженосца. Услышав этот рассказ, юный рыцарь Грифлет, столь же юный, как и сам король, стал просить Артура отпустить его биться с рыцарем. Не мог отказать ему в этом Артур и дал свое согласие. Но Мерлин сказал, что Грифлет слишком молод и не устоит против рыцаря, а потому Артур должен будет сам помочь ему, за что Грифлет будет служить королю верой и правдой. Отпуская Грифлета, король взял с него слово вернуться немедленно после первой схватки.

Въехал Грифлет в лес, нашел палатку и увидал около нее вороного коня, чернее ночи, и рядом на кусте висевший щит. Снял Грифлет его и положил на землю. Тогда закричал ему рыцарь, находившийся тут же:

— Эй, рыцарь, ты невежливо поступил со мной, сбросив мой щит на землю; кто ты такой и откуда едешь?

— Я из людей короля Артура, недавно посвящен в рыцари, — отвечал ему Грифлет.

— Ну, лучше тебе и не пробовать биться со мной! — заметил рыцарь.

При этих словах Грифлет, обидевшись, первый напал на него. Но рыцарь вышиб его из седла ловким ударом.

Грифлет, верный своему слову, возвратился к королю Артуру, где ему перевязали раны. Между тем Артур тихонько встал ночью и выехал из города биться с лесным рыцарем. На рассвете встретил он в лесу Мерлина, преследуемого тремя дровосеками, хотевшими его убить за то, что он предсказал им раннюю смерть. Артур освободил Мерлина, и они продолжали путь вместе, но, когда они подъехали к палатке лесного рыцаря, Мерлин вдруг исчез. Неподалеку, у ручья, стоял вооруженный рыцарь, и Артур закричал ему, не кланяясь:

— Зачем это ты, рыцарь, поставил свое знамя в чужом лесу, да еще не пропускаешь ни прохожего, ни проезжего без поединка?

Рыцарь отвечал ему грубо, и завязался бой. Схватились они в первый раз, и во второй, и в третий, и ранил рыцарь коня Артура: взвился конь на дыбы, сбросил всадника и ускакал в лес. Рыцарь тоже спешился, и бой продолжался мечами. Долго бились они, рыцарь был тяжелее и менее ловок, чем король, но оружие его было лучше, и меч короля разбился вдребезги о его щит. Остался король безоружен с одним щитом, но продолжал на него нападать рыцарь один, два, три раза, и отражал король удары щитом.

— Видишь, как тебе трудно биться против меня без меча, — сказал ему наконец лесной рыцарь, — покорись, и я тебя пощажу, иначе быть тебе без головы.

Но Артур схватил рыцаря поперек тела и бросил его на землю, но убить не мог, не имея оружия. Между тем рыцарь высвободился, подмял Артура под себя и готов был отрубить ему голову, когда подбежал к ним Мерлин, невидимкой следивший за боем, и, прежде чем рыцарь успел опустить занесенный меч, усыпил его волшебным сном.

— Видишь, как плохо без доброго меча! Рыцарь без меча — все равно что без чести, — заметил Мерлин Артуру. — Знаю я один чудесный меч, но лежит он в озере, которым владеют феи. Бессилен я сам достать его, но, если хочешь, я поеду с тобой и постараюсь помочь тебе в этом деле!

Сначала отправились они вместе на коне рыцаря к отшельнику, жившему на горе в пещере. Святой жизни был этот отшельник, и, когда они подъехали к пещере, вышел к ним монах с длинной бородой; помог он королю сойти с лошади и, сказав, что нужно осмотреть раны, омыл их и залечил в несколько часов.

Затем Артур и Мерлин поехали дальше. Подъехали они к морю и поехали вдоль него до глубокого озера, посредине которого виднелась поднятая рука в рукаве богатого белого шелка с мечом; ни доплыть, ни достать до нее было невозможно. И сказал Артур Мерлину:

— Что же станем мы теперь делать?

— Подождем немного, — посоветовал Мерлин.

Вот, мало ли, много ли прошло времени, подъезжает дама на маленьком черном коне — то была Владычица Озера. Поклонилась она королю, и Мерлин рассказал ей о цели их приезда. Засмеялась дама, услыхав его рассказ.

— Не достать вам этого меча без меня, — сказала она, — а уж я, конечно, не отдам вам его!

— А мы затем–то и пришли, чтобы просить тебя отдать нам его, — сказал Мерлин. — Проси за него у короля чего хочешь!

— Хорошо, — отвечала дама, — я отдам вам меч, но с условием, чтобы король отдал мне то, чего попрошу я у него в первый раз.

Артур согласился, и дама прошла по воде, как посуху, не замочив даже ног, и взяла меч из руки, которая тотчас же скрылась под водою. Получив меч, Артур залюбовался им и его богатыми ножнами. Затем отправились они в обратный путь, и дорогой спросил король Мерлина о том, что сталось с рыцарем, с которым он бился.

— Ничего дурного, — отвечал ему Мерлин. — Мы встретим его на пути к твоему дворцу.

И спросил еще Артур, как могла дама пройти по озеру, не замочив ног. Засмеялся Мерлин и сказал, что она прошла по невидимому мосту.

И еще спросил Мерлин Артура, что тому нравится больше — меч или ножны.

— Меч, — отвечал Артур.

— Вот и не прав ты, — засмеялся Мерлин. — Ибо пока ножны будут при тебе, не сможет никто причинить тебе вреда оружием.

И было имя тому мечу Экскалибур — «Разрубающий сталь и железо».

Уже несколько лет прошло с тех пор, как начал Артур править своим королевством, и стали придворные и весь народ требовать от него, чтобы он выбрал себе наконец жену: что за царство без наследника и что за пиры и турниры без королевы? И выбрал себе Артур в жены Гвиневру, дочь короля Лодегранса, владевшего в то время Круглым Столом короля Утера.

Похвалил Мерлин выбор Артура, но предупредил его: Гвиневра — не подходящая для него жена, ибо влюбится в нее сэр Ланселот, а она в него.

Мерлин сам пошел сватать за него дочь короля Лодегранса и потребовал за нею в приданое Круглый Стол, за которым насчитывалось уже сто рыцарей. А должно было сидеть их за Столом полтораста, и не хватало их у короля Лодегранса целых пятидесяти. Потому–то и согласился он передать Круглый Стол со всеми рыцарями королю Артуру. Поручил тогда Артур Мерлину найти еще пятьдесят самых храбрых рыцарей, чтобы Круглый Стол навсегда остался в его роде. Выбрал Мерлин сорок шесть человек, и не знал, кого еще выбрать. В это время явился к Артуру племянник его Гавейн и попросил дядю в день своей свадьбы посвятить его в рыцари; вслед за ним пришел крестьянин и привел с собой своего сына Тора, прося и его посвятить в рыцари, так как тот ни работать с братьями, ни добывать деньги торговлей не хочет и только бредит подвигами да опасностями. На все согласился Артур по совету Мерлина.

Наконец в самый день свадьбы Артура приехал ко двору король Пелинор и попросил позволения навсегда остаться в числе рыцарей самого храброго короля на свете, и вскоре выснилось, что сэр Тор — его незаконнорожденный сын. И признал король Пелинор Тора сыном своим. И вот имена этих трех рыцарей оказались написанными на трех незанятых местах за Круглым Столом, и таким образом оставалось еще одно пустое место: его Мерлин никому не мог отдать, так как было оно предназначено не родившемуся еще на свет рыцарю Ланселоту, которому суждено было спасти от бедствий потомков Утера. Пока же это незанятое место должно было напоминать королю Артуру, что бедствия его рода далеко еще не кончились.

И еще было там Погибельное Сиденье, на котором, по предсказанию Мерлина, доведется сидеть лишь самому лучшему и чистому рыцарю в мире, тому, что суждено увидеть Священный Грааль.

И все рыцари Круглого Стола должны были никогда не поднимать оружия для участия в несправедливой войне, не совершать грабежей и убийств, бежать измены и даровать пощаду тому, кто испросит, заступаться за дам, девиц, благородных женщин и вдов и никогда не учинять над ними насилия. И в том поклялись все рыцари, и каждую Пятидесятницу подтверждали они свою клятву, и в этот же день избирали и новых рыцарей Круглого Стола взамен умерших и погибших.

На свадебном пиру короля Артура и Гвиневры, в то время как все рыцари сидели за столом и обед уже кончался, Мерлин сказал:

— Господа бароны, не удивляйтесь тому, что вы скоро увидите. Вам предстоят три неслыханных еще приключения: первое из них достанется на долю Гавейну, Тору — второе, а королю Пелинору — третье. И знайте, что каждый из них выполнит свою задачу с честью.

В эту минуту вдруг показался белый олень, преследуемый по пятам охотничьею собакою, а затем и дама в коротком зеленом платье с тридцатью сворами черных собак. Все собаки были спущены и с громким лаем гнались за оленем. На шее охотницы висел рог из слоновой кости; в руках же у нее были лук и стрелы. С жаром преследуя оленя, она то и дело понукала своего коня. Олень на всем бегу ворвался во двор замка — собака за ним. Олень, спасаясь от нее, бросился в залу, где сидели рыцари, но тут собака настигла его, крепко впилась в его ляжку и повисла на нем. Олень от боли перепрыгнул через один из столов. Тут один из обедавших рыцарей схватил собаку и бросился на двор к своему коню и, вскочив на него, ускакал из замка.

Видя это, охотница крикнула ему вслед:

— Послушайте, рыцарь, лучше оставьте тут мою собаку, иначе вам придется отдать ее поневоле!

Но рыцарь не обратил никакого внимания на ее слова.

Тогда охотница въехала прямо в залу, где все рыцари были уже в полном смятении от неожиданного появления оленя и преследовавших его собак, успевших тем временем выбежать из замка через другой ход и скрыться в парке.

Не найдя в зале ни оленя, ни собак, охотница остановилась в полном недоумении, бросила наземь свой лук и стрелы и, сойдя с коня, обратилась к королю Артуру с жалобой на то, как дурно поступили с нею в его замке.

— У меня похитили любимую мою собаку, — говорила она, — и я потеряла след оленя, которого уже совсем было настигла. Все это случилось со мною в твоем замке, король Артур, и теперь желала бы я знать, что–то сделаешь ты, чтобы вознаградить меня за это?

— Сударыня, — заговорил Мерлин, поспешно выступая вперед, — я могу сказать вам наперед, что все, утраченное вами, будет вам возвращено. Но не торопите рыцарей: в замке этом таков уж обычай, что никто не предпринимает никакого дела, пока не отойдет трапеза.

Король подтвердил его слова, и Мерлин сказал, обращаясь к Гавейну:

— Приключение с оленем приходится на твою долю: возьми оружие, отправляйся на поиски этого оленя и привези сюда его голову. Но береги преследующих его собак — смотри, чтобы ни одна из них не погибла, иначе ты не доведешь благополучно до конца своего дела. Тебе, Тор, надлежит отправиться в погоню за рыцарем, похитившим собаку, — продолжал Мерлин, обращаясь к Тору.

Но не успел он сказать этого, как какой–то неизвестный рыцарь в полном вооружении и верхом на рослом белом коне въехал прямо в залу, где сидели рыцари, увидел охотницу, подхватил ее и, перекинув через седло, пришпорил своего коня и ускакал из замка прежде, чем кто–нибудь успел прийти в себя от неожиданности.

— О, король Артур, — успела крикнуть похищенная дама, — я погибну из–за своего доверия к тебе, если ты не пошлешь кого–нибудь из своих рыцарей освободить меня!

— Не правду ли сказал я вам, господа бароны, что вам предстоят три неслыханных приключения? — спросил Мерлин, обращаясь к рыцарям. — Король Пелинор, — продолжал он, — это последнее приключение приходится тебе на долю. Садись на своего коня и отправляйся в погоню за рыцарем, похитившим неизвестную даму–охотницу, и, освободив ее, привези сюда.

Таким–то образом начались приключения рыцарей при дворе короля Артура, и все рыцари по очереди ездили совершать подвиги, а вернувшись, рассказывали всем остальным, поклявшись наперед, что будут рассказывать все без утайки и одну только сущую правду.

Первым пустился в путь Гавейн в сопровождении своего младшего брата и первым же вернулся в замок Артура.

Но вернулся он не вполне благополучно, и по обычаю должен был сам подробно рассказать все, что с ним было.

Выехав с братом из замка, ехал он лесом, сам не зная, в какую сторону направить ему путь, как вдруг встретил двух рыцарей, которые ожесточенно сражались. Бились они уже пешими, и оба были покрыты множеством ран.

— Господа, — сказал он им, — прошу вас честью, скажите мне, из–за чего завели вы эту ссору?

— Мы два брата, — отвечал один из них, — и были на пути ко дворцу Артура, как вдруг перебежал нам дорогу белый олень. Его преследовало тридцать свор собак, но нигде не было видно ни охотников, ни рыцарей. Видя такое чудо, мы догадались, что это одно из тех приключений, что за последнее время стали нередки, и заспорили, кому из нас пуститься преследовать оленя. Я говорил, что по праву приключение это принадлежит мне, как старшему годами, брат же — что ему, как лучшему рыцарю из нас двоих. Тут мы заспорили, кто из нас лучший рыцарь, и от слов перешли к оружию.

Услыхав это, Гавейн стал уговаривать их помириться, тем более что сам он и есть тот рыцарь, которо–му суждено приключение с оленем, и посоветовал им поспешить ко двору Артура. На прощание же он попросил их указать, в какую сторону побежал олень.

Только к вечеру, после нескольких приключений, Гавейн напал на след оленя, а вскоре услыхал и лай преследовавших его собак. Пришпорив коня, во всю прыть скакал он за оленем, миновал лес и на открывшейся перед ним равнине увидал большой укрепленный замок, окруженный рвом. Олень, спасаясь от погони, бросился в открытые ворота замка и пробежал прямо в залу. Собаки — за ним! Но тут они его настигли и напали на него в таком числе, что олень пал наземь мертвым посреди залы; собаки же расположились вокруг, чтобы стеречь его тело.

Но вот отворилась дверь в соседнюю комнату, и из нее вышел рыцарь; увидя мертвым оленя, которого поручила ему его дама, он в отчаянии и ярости принялся бить собак и трех из них положил на месте. Как раз в эту минуту подоспели в залу и Гавейн со своим братом.

— Не смей трогать моих собак, рыцарь! — крикнул Гавейн.

— Как же мне не бить их, раз они загрызли в моем же собственном замке любимого моего оленя? — с раздражением отвечал рыцарь, продолжая гоняться за разбегавшимися от него собаками.

Гавейн же тем временем, сойдя с коня, подошел к оленю, чтобы отрезать ему голову, и тут только заметил, что три собаки убиты. Вспомнив предостережение Мерлина, он так огорчился и рассердился, что напал на рыцаря, и между ними завязалась отчаянная схватка. Однако незнакомый рыцарь был слабее и хуже владел оружием, а потому Гавейн скоро уже поверг его на землю и занес меч, собираясь отсечь голову. В эту минуту из другой комнаты выбежала дама и при виде опасности, которой подвергался ее рыцарь, бросилась к нему, чтобы остановить битву, но Гавейн не заметил ее и, взмахнув мечом, занесенным над рыцарем, одним ударом отсек ей голову. При виде такого недостойного рыцаря поступка Гавейн смутился, выпустил своего противника и не знал, что ему делать.

Между тем из соседних комнат выскочили еще четыре рыцаря и напали на Гавейна, а вслед за ними появился и стрелок. Натянув лук, пустил он в Гавейна отравленную стрелу. Раненый Гавейн упал наземь, и рыцари уж подскочили было к нему, намереваясь отсечь голову, но появилась молодая девушка и от лица владелицы замка приказала заключить Гавейна и его брата, который повсюду следовал за ним, в тюрьму и держать там, пока они не скажут, кто они такие.

Братьев заключили в подземелье, высокое окно которого выходило в сад. Комната владелицы замка приходилась как раз над этим подземельем, и, сидя у своего окна, она слышала все стоны и жалобы братьев, томившихся в заключении. Стало ей жалко лишить жизни таких молодых пленников, едва лишь начавших свои подвиги, и, высунувшись из окна, она сказала им:

— Неприлично и дурно поступили вы, нанеся мне такой ущерб и такое оскорбление в моем собственном доме, но я не стану мстить вам и отпущу вас на свободу, если вы обещаете исполнить то, что я вам прикажу.

Братья обещали, и она приказала выпустить их на свободу. Потом брату Гавейна отдала она голову оленя, чтобы видно было, что поручение, возложенное на них, братья исполнили. Гавейну же она приказала взять к себе на седло тело убитой дамы, самому отвезти его ко двору короля Артура, рассказать там о своем жестоком и неприличном для рыцаря поступке и отдаться на суд королеве и ее дамам.

Гавейн согласился и в точности исполнил ее приказание. Королева и ее дамы после долгого совещания присудили ему до самой смерти состоять на службе у всех дам, как знакомых ему, так и незнакомых, всюду являться на их защиту, помогать им во всяком деле и исполнять каждое их поручение.

Между тем Тор, покинув замок Артура, пустил лошадь свою скорой рысью, торопясь в погоню за похитителем собаки. Скоро въехал он в лес и не успел проехать и одной английской мили, как увидел направо, посреди полянки, два шатра. Тор хотел было проехать мимо, но из одного шатра показался карла с большою палкою в руках и, бросившись ему наперерез, с такою силою ударил коня Тора по лбу, что заставил его попятиться и остановиться.

— Эй, карла! Чем помешал тебе мой конь? Убирайся прочь с дороги, или тебе будет плохо! — крикнул Тор.

— Как, неужели ты думаешь проехать тут, не померившись силами с рыцарями, поселившимися в этих шатрах?

— Мне некогда останавливаться: я тороплюсь в погоню за одним рыцарем, похитившим собаку в замке Артура.

— Я знаю его, — отвечал карла, — я видел его недавно. Но ты не уйдешь отсюда, не доказав нам своего искусства владеть мечом. В шатрах этих поселились два только что посвященных рыцаря и нарочно остановились тут, чтобы помериться искусством и силами с рыцарями Артура, и тебе неприлично отказать им в поединке.

Делать было нечего. Тор согласился.

Тогда выехал из шатра рыцарь в полном вооружении, но не успел начаться поединок, как Тор нанес уже рыцарю такой удар, что сразу выбил его из седла, и рыцарь, упав наземь, остался лежать неподвижно, не имея силы шевельнуть ни рукой, ни ногой. Тор, не обращая на него никакого внимания, подошел к его лошади, взял под уздцы и передал карле.

— Вот, карла, подержи пока эту лошадь — это начало моих подвигов.

Но не успел он договорить этих слов, как из другого шатра выехал другой рыцарь, тоже в полном вооружении, и, в свою очередь, напал на Тора.

Но и на этот раз бой продолжался недолго: скоро Тор нанес ему тяжелую рану и сбросил на землю.

Тогда, выхватив меч, крикнул он рыцарям, что снесет им с плеч головы, если они не признают себя побежденными, и оба рыцаря стали просить у него пощады. Тор согласился даровать им жизнь при условии, что они от лица его, Тора, в качестве пленников явятся ко двору Артура и отдадутся на милость королю.

Отпустив рыцарей, Тор собрался в дальнейший путь, но карла стал проситься к нему на службу — так не хотелось ему больше служить побежденным рыцарям. Подумал Тор и согласился, приказав своему новому слуге взять себе лошадь одного из побежденных рыцарей.

— Итак, ты видел рыцаря, похитившего собаку? — спросил Тор у карлы, когда шатры скрылись у них из виду. — Знаешь ли ты, кто он такой?

— Видел, господин, и знаю, кто он такой, — отвечал карла. — Это Абелиус, один из лучших рыцарей в нашей земле, но в то же время чуть ли не самый гордый.

— Тем не менее, если бы мне удалось только найти его, я заставил бы его отдать мне собаку, — сказал Тор.

— Я проведу вас прямо в его убежище, — продолжал карла, — и надеюсь, что мы найдем его там.

Разговаривая так, долго ехали они лесом и выехали наконец на поляну, на которой стояло несколько шатров и между ними один, роскошнее всех остальных. У входа в каждый шатер висело по щиту, и все они были красные, за исключением лишь одного, который был совсем белый, и этот белый был всех богаче.

— Вот, господин, — заговорил карла, — в шатре с белым щитом у входа найдете вы свою собаку, да, вероятно, и самого рыцаря. Он здесь господин надо всеми.

Передав лошадь свою карле, вошел Тор в шатер и никого не нашел там, кроме одной дамы. Дама эта спала, и в ногах у нее спала похищенная собака. Тор протянул было руку к собаке, но собака, проснувшись, соскочила с кровати и принялась громко лаять. Дама проснулась и, испугавшись присутствия неизвестного ей вооруженного рыцаря, выбежала из шатра и побежала в другой. Между тем Тор, призвав собаку, взял ее и передал карле, вскочил на лошадь и тронулся в путь.

День давно уже клонился к вечеру, и наступила такая темная ночь, что в лесу нельзя было разглядеть даже тропинки.

— Не знаешь ли, не найдем ли мы здесь где–нибудь пристанища на ночь? — спросил Тор у сопровождавшего его карлы.

— Право, уж не знаю, где бы могли мы переночевать, если не у одного отшельника, живущего неподалеку отсюда в лесу. Если хотите, я проведу вас прямо туда.

— Ступай же вперед — я от тебя не отстану: очень уж хочется мне отдохнуть.

Карла пошел вперед и привел Тора в темное и дикое ущелье, заросшее сорными травами и колючими кустарниками.

В эту минуту появилась на небе луна, полная и прекрасная, и они ясно увидели перед собою жилище отшельника. Это был маленький, бедный, крытый соломою домик. Карла, бывавший здесь уже и прежде, стучал в дверь до тех пор, пока наконец отшельник не подошел к окошечку и не выглянул в него. Увидя рыцаря, он догадался, что тому нужен ночлег, и отпер дверь. Сойдя с коней, путники вошли в дом, сняли с себя военные доспехи, потом карла расседлал лошадей и пустил их пастись на траву, так как никакого другого корма в доме не оказалось. Рыцарь поужинал хлебом с водою — пища, которою довольствовался и сам отшельник, и сладко заснул на свежей траве вместо постели. Проснувшись с рассветом, он благочестиво выслушал обедню, вооружился и, вскочив на коня, простился с отшельником, поручив себя его молитвам.

Не успели они проехать и с полмили, как услыхали за собою конский топот: какой–то рыцарь в полном вооружении скакал, догоняя их, во весь опор.

— Ну, господин, на этот раз не миновать вам битвы! Знаете ли вы, кто это такой? — спросил карла.

— Конечно! Это тот самый рыцарь, что похитил собаку при дворе Артура. — И, взяв у карлы свой щит и копье, Тор повернул коня навстречу рыцарю.

— А, недостойный рыцарь! Себе же на горе украл ты у моей дамы собаку, так как теперь придется тебе возвратить ее с позором для себя, — кричал ему рыцарь. Но Тор ждал его, не промолвив ни слова.

Рыцари съехались, и произошла между ними отчаянная битва. Оба были отважны, и оба равно умели владеть оружием: они нанесли друг другу немало ран, и оба потеряли много крови, но у Тора меч был гораздо лучше, чем у его противника, и победа осталась за ним. Повергнув рыцаря на землю и сорвав с него шлем, Тор занес над ним меч.

— Проси пощады и признай себя побежденным! — воскликнул Тор.

— Нет, лучше смерть! — надменно ответствовал рыцарь.

Не хотелось Тору убивать рыцаря, и несколько раз опускал он меч и снова заносил его над рыцарем, надеясь, что тот попросит пощады, но рыцарь упорно стоял на своем.

В это время, изо всех сил разогнав своего коня, подъехала к ним какая–то дама.

— Прекрасный рыцарь, — проговорила она, упав пред Тором на колени, — обещайте даровать мне то, о чем я вас попрошу!

— Вы первая дама, обратившаяся ко мне с такой просьбой, и я не могу отказать вам, если только в моей власти будет совершить то, о чем вы попросите! — отвечал ей Тор.

— В таком случае отдайте мне голову этого рыцаря! — сказала дама.

— Как? Неужели вы хотите, чтобы я его убил?

— Да, я только о том и прошу вас.

— Не по душе мне такое дело, потому что был он хороший рыцарь.

— Что толку в его искусстве владеть оружием, раз он самый бесчестный из живущих на земле рыцарей и величайший убийца!

— Не верь ей, рыцарь, — вступился тут побежденный, — это самая лживая дама, когда–либо жившая на свете. Не убивай меня по ее просьбе, но дай мне время признать себя побежденным и попросить у тебя пощады!

— Теперь уже поздно, — отвечал ему Тор, занося над ним меч, — я дал слово даме и должен сдержать его.

— Не сжалитесь ли вы над ним, — продолжал, однако же, Тор, обращаясь к даме, — и не позволите ли мне отпустить его живым?

Но дама осталась непреклонна.

— Он у меня на глазах убил моего брата, несмотря на все мои мольбы и слезы! — сказала она.

Убив рыцаря, Тор сказал своему карле:

— Не знаешь ли, где бы мне отдохнуть и перевязать раны? Я совсем ослабел от потери крови!

Услыхала это дама, попросившая у Тора голову рыцаря, и предложила ему отдохнуть в ее замке. Тор согласился, и, когда приехали они в ее замок, их встретили там с великой радостью и почетом.

— Да будет благословен тот час, когда явились вы в нашу страну и убили этого рыцаря, не дававшего никому ни минуты покоя! — говорили все обитатели замка.

Переночевав в замке, поутру пустился Тор в путь и к вечеру благополучно добрался до дворца Артура и застал уже там Гавейна; Пелинора же еще не было. Но его ждали к вечеру.

Король Пелинор, снарядившись, выехал из замка и, проехав селение, очутился в лесу, где встретил возвращавшегося в замок пажа на тощей, замученной лошаденке.

На вопрос Пелинора, не видал ли он рыцаря, похитившего молодую девушку, паж указал ему, в какую сторону повернул этот рыцарь: он встретился пажу по дороге, и дама, которую вез он с собою, была в таком отчаянии, какого никто и никогда еще не видывал. Пелинор поспешно пустился за ними в погоню.

До самых сумерек во весь опор скакал он лесом, пока наконец не попался ему крестьянин с вязанкою дров на спине.

— Послушай–ка, не повстречался ли тебе на пути рыцарь, насильно увозивший с собою даму? — спросил его Пелинор.

— По правде сказать, господин, видел я этого рыцаря и даму, — отвечал крестьянин. — Недалеко отсюда, в лощине, пришлось ему миновать шатер другого рыцаря, который не дал ему продолжать свой путь: похищенная дама оказалась его двоюродною сестрою, он вступился за нее, и завязалась между рыцарями битва. Долго уже бьются они, да, пожалуй, бьются и до сих пор, так что, поспешив, вы, чего доброго, застанете их еще на том же месте.

Обрадовался Пелинор и, пришпорив коня, поскакал к лощине. Рыцари все еще бились перед самым шатром, а похищенная молодая девушка сидела на траве и плакала. Оба рыцаря были равно отважны и искусны, оба получили уже глубокие раны и потеряли много крови, но ни один не мог одолеть другого.

Не обращая внимания на бойцов, подошел король Пелинор к молодой девушке и сказал ей:

— Сударыня, вас насильно увезли из дворца короля Артура, и король послал меня за вами, с тем чтобы я проводил вас назад в его дворец.

С этими словами он протянул ей руку, но к нему подскочили оруженосцы, сидевшие тут же и сторожившие даму.

— Нет, рыцарь, не дадим мы вам так без спросу увести эту даму. Обратитесь к этим рыцарям, доверившим нам ее, и мы передадим ее вам, если они согласятся на то, — говорили они Пелинору.

Не сходя с коня, подъехал Пелинор к рыцарям и сказал им:

— Господа рыцари, постойте минутку, дайте мне поговорить с вами!

Рыцари послушались его.

— Господа, дама эта была похищена во дворце короля Артура, и я явился за нею, чтобы проводить ее туда, откуда была она увезена насильно, — заговорил Пелинор.

Оба рыцаря отвечали ему, что провожать ее ему не дадут.

— По какому же праву хочешь ты удержать ее? — обратился Пелинор к одному из рыцарей.

— Я хочу удержать ее при себе, потому что она моя двоюродная сестра, и я отвезу ее к ее друзьям и родным: они давно уже не видались с нею и очень по ней соскучились.

— А ты по какому праву требуешь ее себе? — спросил Пелинор другого рыцаря.

— Я требую ее, потому что завладел ею благодаря своей ловкости и отваге, так как я похитил ее открыто, на глазах у самого короля Артура и у всех рыцарей Круглого Стола, — отвечал тот.

— Ну, так я скажу вам, что оба вы можете считать себя большими безумцами, коли начали вы битву: ни тот ни другой из вас не получит этой дамы, а вместо того я сам отвезу ее ко двору короля Артура.

— Конечно, если это удастся тебе, — отвечали они, — но этому не бывать: на время мы отложим наш спор и вместе будем биться против тебя одного.

С этими словами они оба стали нападать на сэра Пелинора. Один из рыцарей, налетев на него на всем скаку, убил под ним лошадь, но король успел–таки вовремя соскочить на землю. Рассердился Пелинор, замахнулся мечом и нанес рыцарю такой удар, что тот мертвым покатился на землю. Это был тот самый рыцарь, что похитил молодую девушку. Товарищ его, оставшись один, смутился: он и без того уже выбился из сил во время первой схватки с похитителем, был сильно ранен и не надеялся на свои силы.

— Глупо было с моей стороны затевать с тобою битву, — сказал он королю Пелинору, — знаю я, что явился ты сюда не для того, чтобы обидеть или оскорбить двоюродную мою сестру, но для того, чтобы отомстить похитителю. Я уступаю ее тебе, но прошу обращаться с нею, как подобает обращаться с принцессой, так как она происходит из очень высокого рода. Но она до того любит охоту, что ни за что не хочет жить среди своих друзей и баронов и сердится, как только заговаривают с нею об этом.

— Знай же, — отвечал ему король, — что ни один мужчина, ни одна женщина не обидят ее в моем присутствии. Спасибо тебе, что освободил ты меня от битвы, но сделай милость, дай мне лошадь вместо моего убитого коня!

Рыцарь обещал отдать королю Пелинору прекрасного коня, но упросил переночевать у него в лагере, так как наступала уже ночь.

На другой день рано утром король Пелинор со своею дамою пустился в путь. Долго ехали они путем–дорогою и наконец около полудня попали в глубокое ущелье, ехать которым было очень трудно, так как все оно было завалено мелкими и крупными камнями. Молодая девушка недоглядела за своим конем, он споткнулся о большой камень, а сама она вылетела из седла и, упав, вывихнула себе руку. От боли она лишилась чувств. Пелинор, слыша ее крик, оглянулся, соскочил с коня, отбросил в сторону щит и копье и поспешил к своей даме.

— Как чувствуете вы себя? — спросил он, когда она понемногу пришла в себя.

— Благодарю вас, я очень испугалась и думала, что сломала себе руку. Однако теперь мне несколько лучше, — отвечала она. — Тем не менее пока я не могу продолжать путь — мне надо отдохнуть.

Пелинор, подняв ее на руки, донес ее до дерева и положил в тени на траве.

— Попробуйте уснуть, — сказал он ей, — я думаю, что это принесет вам пользу. — И, нарвав свежей травы, он положил ее девушке в изголовье.

Когда дама заснула, он снял с себя доспехи, разнуздал лошадей, пустил их пастись на сочную траву, а сам лег тут же неподалеку и крепко заснул. Так проспали они оба до глубокой ночи.

С наступлением ночи стало значительно холоднее. Спавшие путники проснулись и с удивлением увидели, что в лесу было уже совсем темно, так что не видно было даже тропинки. Пускаться в путь было невозможно, хотя спутница Пелинора и успела совершенно оправиться от своего падения. В то время как совещались они о том, как им быть, послышался топот лошадей.

— Помолчим, — сказал Пелинор своей даме, — сюда приближаются какие–то люди, послушаем, о чем они говорят.

Едва успел он промолвить эти слова, как совсем около них сошлись два рыцаря: один только ехал в замок Артура, другой возвращался оттуда. Встретившись, рыцари узнали друг друга и остановились поговорить.

— Ну, что новенького? — спросил тот, что только еще направлялся в замок.

— Да ничего хорошего, — отвечал другой, — у короля Артура столько искренних друзей и столько преданных рыцарей, и он так умеет привлекать к себе сердца людей своею щедростью и лаской, что, если бы соединились все короли со всех западных островов и вздумали бы напасть на него, ему и тогда нечего было бы опасаться их. А потому я тороплюсь теперь к своему господину, чтобы посоветовать ему отказаться от безрассудного плана лишить Артура его царства и прогнать его из этой земли. Вот с какими новостями возвращаюсь я домой. Ну а ты куда идешь?

— Я иду как раз туда, откуда ты возвращаешься, и надеюсь, что мне удастся, не откладывая надолго, сделать так, что придет королю Артуру конец. Я несу склянку такого сильнейшего яда, что нет человека, который, отведав его, не умер бы на месте. При дворе же Артура есть у меня знакомый рыцарь, пользующийся полным доверием короля: рыцарь этот обещал мне, что, как только доставлю я яд, он сейчас же подмешает его в питье короля.

— Берегись, как бы дело это не было заблаговременно раскрыто и не кончилось твоим позором. Я посоветовал бы тебе отказаться от этого намерения и вернуться домой. И остерегайся Мерлина, ибо всегда ему все известно.

Но тот стоял на своем, и рыцари расстались и пошли каждый своею дорогою.

— Слышали вы, что говорили эти люди? — спросил Пелинор даму, когда рыцари отошли настолько, что не могли уже его слышать.

— Конечно, — отвечала она, — и кажется мне, что Господь нарочно заставил нас проспать здесь так долго, чтобы мы могли разрушить этот заговор. Но в таком случае нам теперь надо торопиться и с зарею трогаться в путь.

— Конечно, — отвечал Пелинор, но, подумав немного, прибавил: — Впрочем, премудрый Мерлин находится теперь при дворе, а он так любит Артура, что не допустит до беды.

— Как? Премудрый Мерлин при дворе! Ну, в таком случае мы, разумеется, можем быть совершенно спокойны: заговор будет раскрыт еще до нашего возвращения.

Успокоенные, они опять заснули и проспали до утра. В тот же день явились они к вечеру во дворец, где начинали уже тревожиться долгим отсутствием короля Пелинора. Поклявшись говорить только правду, король Пелинор рассказал все свои приключения и обо всем, что видел и слышал он на пути.

Когда все успокоились и все пришло в обычный порядок, молодая девушка–охотница, поблагодарив короля за хлопоты и возвращенных ей собак и за голову оленя, стала прощаться с Артуром, торопясь к себе домой. Но королю не хотелось отпускать так скоро свою гостью, и стал он уговаривать ее погостить еще при дворе.

— Королеве и ее дамам будет скучно без вас! — говорил он ей.

Стала просить ее о том же и королева, и дело кончилось тем, что молодая девушка сдалась наконец на их просьбы.

Спросила тогда королева, какое имя дали девушке при крещении. Молодая девушка отвечала, что зовут ее Ниневой, но не сказала она, что она одна из приближенных Владычицы Озера. Была она та самая Нинева, что воспитала потом знаменитого своею доблестью рыцаря Ланселота.

Мерлин очень охотно проводил время с молодою девушкою, и кончилось тем, что полюбил ее. Нинева была еще очень молода — было ей тогда не более пятнадцати лет, но при этом она была не по летам умна и рассудительна. Заметя любовь Мерлина, она очень испугалась, как бы не опутал он ее своими чарами. Но страх ее был напрасен: Мерлин любил ее так безгранично, что ни за что не решился бы сделать ничего такого, что могло бы вызвать ее неудовольствие.

Месяца четыре гостила она при дворе короля Артура, и Мерлин каждый день приходил беседовать с нею и не раз высказывал ей свою любовь.

— Я ни за что не полюблю вас, пока вы не откроете мне все тайны чародейства и колдовства, — отвечала она ему. Она все еще боялась его и надеялась защититься от него заговорами и заклинаниями. И он охотно обещал передать ей все свое искусство. Так начала она учиться у него чародейству и чернокнижию.

Однажды объявил Мерлин королю Артуру, что недолго ему, Мерлину, осталось жить и что ничего он поделать с тем не может, а еще открыл он Артуру будущее и наказал беречь Экскалибур с ножнами, ибо будут у него они похищены женщиной, которой он очень доверяет.

Вскоре расстался Мерлин с Артуром и вместе с Ниневой отправился в путь.

По дороге замышлял Мерлин овладеть ее девственностью, и так докучал ей, что не чаяла она от него избавиться, потому что никого в мире не ненавидела она так, как его, но скрывала свои чувства к нему, опасаясь колдовских чар.

После долгого и утомительного пути выехали они на берег моря. Тут был приготовлен для них корабль. Они сели на него и благополучно переправились в Малую Бретань. Но тут путь стал гораздо затруднительнее и опаснее. Они попали в эту землю как раз в разгар ожесточенной войны, и жутко было бы им очутиться среди враждующих, если бы не Мерлин. Миновав эту землю, вошли они в прекрасный лес, прозванный Логом, потому что большая часть его находилась в лощине. Лес этот был невелик, но во всей Малой Бретани не было другого такого прекрасного и живописного.

Придя в этот лес, сказал Мерлин Ниневе:

— Не хотите ли вы взглянуть на озеро Дианы, о котором, вероятно, не раз слыхали?

— Право, я с удовольствием посмотрела бы на него: все, что касается Дианы, непременно должно нравиться мне, потому что и она не меньше моего всю жизнь любила лесную забаву.

— Так я покажу вам его.

Мерлин повел ее лощиной и привел к большому и очень глубокому озеру.

— Вот озеро Дианы! — сказал он.

Тут же неподалеку была мраморная гробница.

— Видите ли вы эту яму? — спросил Мерлин. — В ней погиб молодой Фавн, которого коварная Диана за любовь его и преданность к ней живого заключила в эту могилу.

И потом по просьбе Ниневы Мерлин подробно рассказал ей, как некогда, еще во времена царствования Вергилия, жила прекрасная Диана, любившая охоту больше всего на свете. Охотясь, исходила она все леса Франции и Бретани и нигде не нашла места лучше этого лога. Тогда построила она себе на берегу озера роскошный дворец и поселилась здесь навсегда, проводя все свое время на охоте в лесу и возвращаясь в свой дворец лишь ненадолго, чтобы отдохнуть. Так долго жила она в этом лесу, пока наконец не увидал ее молодой Фавн, сын короля. Он пленился как ее красотою, так и ее легкостью и отвагой на охоте, в чем не мог бы поспорить с нею ни один мужчина. И Диане тоже сначала полюбился Фавн, но не хотела она расставаться со своим лесом и лесными забавами, и потому Фавн, покинув своего отца, короля, и свое царство, сам поселился вместе с нею в этом лесу. Но недолгим было его счастье. Встретила Диана на охоте рыцаря по имени Феликс и разлюбила Фавна, по–прежнему неотступно преследовавшего ее своею преданностью и любовью, и стала раздумывать, как бы ей погубить его. Недалеко от ее дворца была яма, наполненная чудодейственною водой, залечивавшею всякие раны, и накрытая тяжелою каменною плитой. Раз Фавн возвратился домой с охоты опасно раненный. Узнав об этом, Диана приказала выпустить поскорее всю воду из ямы, и, когда Фавн, не найдя воды, в отчаянии стал жаловаться ей, что теперь ему негде искать исцеления, она уговорила его спуститься в яму, обещая доставить ему туда целебных трав, которые действенны лишь в темноте. Поверил ей Фавн, и Диана, как только спустился он в ту яму, приказала закрыть ее тяжелою каменною плитою, а в щели налила расплавленного свинца. Радостно побежала она рассказать о своем поступке Феликсу, но тот, с ужасом выслушав ее рассказ, взял меч, отсек ей голову и бросил ее в озеро. С тех пор озеро стало называться «озеро Дианы».

— Но что же стало с тем роскошным дворцом, что она себе здесь построила? — спросила Нинева.

— Отец Фавна, узнав о гибели своего сына, разрушил все.

— Напрасно, — заметила Нинева, — никогда еще ни одна местность не нравилась мне так, как эта, и я непременно хочу построить себе такой же прекрасный дворец и остаться здесь навсегда, чтобы охотиться в этих лесах, и прошу вас, Мерлин, помочь мне в этом деле.

Обратившись затем к сопровождавшим ее рыцарям — ближайшим ее родичам, она сообщила им о своем намерении навсегда поселиться на озере Дианы и просила их, если можно, не покидать ее здесь одну, и все они охотно обещали ей это.

Мерлин же собрал со всей страны каменщиков и плотников, и под его руководством они построили такой богатый и великолепный дворец, какого не бывало еще до той поры во всей Малой Бретани. Когда все было готово, Мерлин в присутствии самой Ниневы при помощи чар и заклинаний сделал дворец невидимым для всякого постороннего глаза, так что приближавшиеся к нему ничего не видели, кроме озера, пока не попадали во внутренние покои.

Любовь Мерлина к Ниневе все возрастала, и он старался исполнить все ее малейшие желания, надеясь тем заслужить ее взаимность. К этому времени он успел уже настолько обучить ее всякому колдовству и чародейству, что она знала в этом деле почти не менее его самого. Никого на свете не ненавидела она так, как Мерлина, и охотно погубила бы его, пустив в ход предательство или яд, если бы не боялась его сверхъестественного знания. Однако и сама она была уже настолько искусна, что начала пользоваться полученным от него знанием против него же самого и могла многое говорить и делать так, что Мерлин и не подозревал об этом.

Раз как–то Мерлин пожаловался, что его знание будущего как будто притупилось: он все еще мог предсказать многое, что касалось его жизни, но дальше все терялось в тумане. Он знал, что смерть его близка, но не мог сказать, отчего, как и где он умрет.

Обрадовалась этому Нинева и еще более укрепилась в намерении погубить его.

Раз Мерлин, сидя за столом с Ниневой, сказал ей:

— Ах, Дева Озера, если вы искренне любите короля Артура, вы будете огорчены кознями, которые строит против него злая сестра его, волшебница Моргана! Желая погубить короля, она задумала похитить у него чудесный меч с волшебными ножнами и передать их рыцарю, чтобы тот бился с королем и убил Артура его же собственным мечом.

— Да, поистине беда немалая, — отвечала Нинева и стала упрашивать Мерлина ехать на помощь королю Артуру.

Но Мерлин отказался как из любви к Ниневе и из нежелания покинуть ее, так и потому, что предвидел, что на пути этом он умрет, хотя и не знал хорошенько, как и где. Тем не менее Нинева уговорила его не покидать в опасности короля Артура и предложила сама сопровождать Мерлина в этом путешествии, чтобы охранять от грозящих ему чар какого–то неизвестного и коварного волшебника, заклинаниями своими ослабляющего теперь силу Мерлина.

Согласился Мерлин и на другой же день в сопровождении одного рыцаря, доверенного родственника Ниневы, и четырех пажей пустился в путь.

Всю дорогу Мерлин был невесел и говорил о близкой своей смерти, а Нинева не переставала опутывать его своими чарами и заклинаниями. Они были уже недалеко от царства Артура. Путь их лежал через лес, прозванный Опасным. На ночлег остановились они в одной очень глубокой и скалистой лощине, дно которой было усеяно крупными и мелкими камнями. Поблизости не было ни замка, ни другого какого селения. Ночь была темная, и путники, набрав валежника, развели костер и поужинали бывшими у них припасами.

После ужина, когда они сидели еще у костра и разговаривали, Мерлин сказал Ниневе:

— Знаете ли вы, что неподалеку отсюда, среди этих диких камней я могу показать вам самую роскошную комнату, высеченную прямо в скале и так тщательно укрытую, что никто ее не смог бы найти?

— Неужели в этом месте, которое, казалось бы, может служить убежищем лишь чертям или диким зверям, действительно существует такая комната? Кто же построил ее? — спросила Нинева.

— Не прошло еще и сотни лет с тех пор, как страною этою правил король Ассен, — заговорил Мерлин. — У короля Ассена был сын, доблестный и отважный рыцарь Анастей. Он полюбил дочь одного очень бедного рыцаря и непременно хотел жениться на ней, но король Ассен ни за что на это не соглашался. Анастей стоял на своем, и король стал наконец грозить сыну, что если тот не откажется от своего намерения, то будет казнен, так же как и невеста его. Огорчился Анастей и испугался за свою невесту и, чтобы спастись от гнева отца своего, выбрал самое потаенное и недоступное место в лесу, приказал высечь в скале две комнаты и убрал их как можно роскошнее и, избегая людей, навсегда поселился здесь со своею невестою. Тут провели они всю свою жизнь и умерли в один и тот же день. Их положили в один гроб и похоронили в одной из комнат, высеченных в скале. Тела их до сих пор еще не истлели, так как они были набальзамированы.

Услыхав это, обрадовалась Нинева, решив, что навсегда оставит Мерлина в этом потайном доме, если только удастся ей заманить его туда.

И сказала она Мерлину:

— Не трогательно ли, что люди эти отказались от всего на свете, чтобы не расставаться друг с другом?

— Не так ли поступил и я, покинув ради вас короля Артура и всех его рыцарей? — заметил Мерлин.

— Исполните мою просьбу, Мерлин, — продолжала Нинева, — проведем ночь в этих комнатах в память Анастея и его невесты.

Мерлин охотно согласился на это и повел всех к потайному убежищу, до которого было совсем недалеко. Подведя их к большой скале, Мерлин показал им маленькую железную дверь, отпер ее, и при свете факелов они увидали небольшую комнату, расписанную золотом и серебром и обставленную драгоценною мебелью. В одной из стен была вторая железная дверь, которая вела во вторую комнату, поменьше первой, но отделанную, если возможно, еще того роскошнее. В комнате этой находилась гробница, облицованная оксамитом, скрывавшим тяжелую надгробную плиту из красного мрамора.

— Может ли человеческая рука поднять эту плиту? — спросила Нинева.

— Нет, но я, если вам угодно, подниму ее, — отвечал ей Мерлин, — хотя никому не может быть приятно видеть тела, так долго лежавшие в могиле.

— Тем не менее мне хочется, чтобы вы подняли этот камень, — настаивала Нинева.

Послушался Мерлин и поднял тяжелую плиту. Под нею оказался открытый гроб, но тела покойников все–таки нельзя было видеть, потому что они были тщательно закутаны в белый саван.

Нинева не позволила положить плиту на место, и могила осталась открытой.

Расположились они на ночлег, и скоро все заснули. Не спала одна только Нинева: своими чарами и заклинаниями лишила силы она бедного Мерлина и, позвав рыцаря, давно уже бывшего с нею в заговоре, и пажей, приказала опустить Мерлина в могилу и накрыть мраморной плитой, и затем с помощью тайного знания, полученного ею от самого же Мерлина, она навсегда приковала плиту к могиле.

Наутро, крепко заперев железные двери, пустилась Нинева в путь: не хотела она покинуть в беде короля Артура, которого искренне любила, и направилась прямо на место битвы, чтобы спасти короля от грозившей ему опасности. Когда явилась она на поле битвы, рыцарь, которому волшебница Моргана передала чудесный меч, уже занес было его над Артуром, но Нинева чарами остановила руку злодея и заставила выпустить меч.

Так в последний раз, никем не узнанная, явилась она ко двору Артура, и с тех пор никто ничего не слыхал ни о ней самой, ни о Мерлине.

Бретонская легенда о сэре Персивале, или Поиски чудодейственного Сосуда ГрааляПересказ Е. Балабановой и О. Петерсон в редакции Н. Будур

После того как отошла обедня, во время которой Артур был помазан на царство, он отправился в свою страну, и вместе с ним Кэй, его сенешаль, и все другие бароны. Вскоре после того явился ко двору Мерлин, и бароны, служившие когда–то Утеру Пендрагону, очень обрадовались и устроили в честь Мерлина большой пир. Видя их всех в сборе, Мерлин открыл им, что король Артур был сын самого короля Утера Пендрагона, тайно переданный Мерлином на воспитание одному почтенному человеку, Эктору, отцу нового сенешаля Кэя.

При этих словах поднялся большой шум: все бароны возликовали, узнав, что избранный ими король был законный наследник престола.

После этого король приказал поставить столы, и все, усевшись в разных концах залы, принялись есть, и каждый получал в изобилии все, чего ни требовал.

После пира Артур подошел к Мерлину и стал упрашивать его навсегда остаться при его дворе и помогать ему своими советами.

— Не могу я навсегда остаться с тобою, — отвечал Мерлин, — но обещаю часто показываться при твоем дворе и помогать тебе во всяком деле.

Так расстались они, и Мерлин отправился в Нортумберленд к своему учителю Блезу и рассказал ему все, как было, а Блез все это записал, и из его–то записи знаем об этом и мы.

Между тем не было на свете короля, которого окружал бы такой блестящий двор, и не было короля, которого бы так любили его бароны, как Артур. И сам он был самым доблестным мужем и самым лучшим рыцарем изо всех окружавших его воинов, и заслужил он такую славу, что ни о ком столько не говорили, как о нем, и все рыцарство стекалось к его двору, чтобы посмотреть на него.

В это время в земле Артура жил человек по имени Ален Толстый, сын Брона, хранителя чудодейственного сосуда Грааля. Долго жил Ален, ничего не зная ни об отце своем, ни о сосуде Грааля, и, наконец, смертельно заболел. Перед смертью услыхал он таинственный голос, сообщивший ему, что отец его Брон, прозванный щедрым королем Рыболовом, находится в этой же стране и по–прежнему владеет Граалем. Он очень уже стар и болен, но не может перейти от жизни к смерти, пока не найдет его сын Алена Персиваль и не проникнет в тайну чудодейственного сосуда. Тогда только выздоровеет Брон от своих болезней…

— Ия приказываю сыну твоему отправиться ко двору короля Артура, — продолжал голос, — и там узнает он то, что побудит его разыскать своего деда, щедрого короля Рыболова!

Выслушал эти слова Ален, протянул руки к небу, закинул голову и умер.

После смерти отца Персиваль сел на коня и целый день, не отдыхая, ехал лесами и приехал наконец ко двору короля Артура, явился к нему и попросил дать ему оружие, и король Артур очень охотно оставил его при себе, и скоро при дворе все полюбили его.

Между тем Артур, придя к рыцарям, сказал им:

— Господа, не найдете ли вы удобным собраться сюда в день Пятидесятницы? Я задам в этот день великий пир, какого не бывало еще на земле, и хотел бы, чтобы рыцари мои, желающие навсегда оставаться при мне, заняли все свободные места за Круглым Столом, учрежденным Мерлином во времена Утера Пендрагона, и назывались бы с тех пор рыцарями Круглого Стола.

Когда наступил день Пятидесятницы, король Артур приехал в Карлион, где был Круглый Стол, и, видя множество съехавшегося народу, приказал отслужить обедню. После обедни король взял своего племянника Гавейна и других лучших людей, каких только нашел при своем дворе, и посадил их вокруг Круглого Стола. Осталось одно только свободное место, то самое, что по воле Божией оставалось незанятым еще со времен Утера Пендрагона; так сказал ему Мерлин, и Артур не решился отдать это место никому из рыцарей.

Никогда еще не было такого пира! Артур приказал всем бывшим на пиру одеться в одинаковое платье, и в день этот раздал он шесть тысяч четыреста одинаковых нарядов, отличавших рыцарей Круглого Стола.

Сам же Артур был в короне и в золотом платье, и обращение его всем очень понравилось.

Когда все насытились, король пригласил рыцарей в поле для военных игр, а все дамы вышли на стены и подошли к окнам, чтобы смотреть на военные забавы, и рыцари изо всех сил старались отличиться, потому что между ними не было ни одного, который не имел бы тут своей сестры, жены, подруги. В этот день победу одерживали все рыцари Круглого Стола.

Жила в это время при дворе молодая девушка по имени Елена. Она была племянница короля Артура, дочь его сестры, и была она самая красивая девушка, какую только знали в ее времена. Увидала она Персиваля, полюбила его, и неудивительно, потому что он был самый красивый рыцарь на свете. А после турнира рыцари занялись беседой с дамами, и все очень веселились. Елена же только и думала, что о Персивале. С наступлением ночи все рыцари разошлись по своим комнатам и палаткам. Елена же не находила себе покоя: она послала одного из своих служителей к Персивалю и приказала сказать ему, что она, племянница короля Артура, очень желала бы, чтобы он принял участие в военных забавах с рыцарями Круглого Стола, и просит его надеть красное вооружение, которое она ему посылает. Персиваль очень удивился и обрадовался, что такая прекрасная молодая девушка приказала ему вооружиться против рыцарей Круглого Стола, и отвечал посланному, что готов исполнить все, что бы ни приказала ему его госпожа.

На другой день после пира опять все рыцари вышли в поле для состязания, и все дамы и девушки собрались смотреть на них.

Выехал и Персиваль в великолепном красном вооружении, присланном Еленой. В этот день Персиваль бился так много и так удачно, что победил всех рыцарей Круглого Стола, так что видевшие это говорили, что он был лучший рыцарь на свете и должен занять последнее свободное место за Круглым Столом. Король, отличавшийся не только военными доблестями, но и мудростью, подошел к Персивалю и сказал:

— Благородный рыцарь! С этого времени я желаю, чтобы ты принадлежал к моей дружине, и знай, что я хотел бы оказать тебе большую честь.

Персиваль отвечал:

— Благодарю вас, государь.

И тут снял он свой шлем, и король, узнав его, очень удивился и спросил, каким образом случилось, что, вчера еще безоружный, он явился в полном вооружении и почему скрыл свое имя. И Персиваль отвечал ему:

— Одно только могу сказать вам — все это сделал я из любви к одной прекрасной даме, и, если бы предстояло мне начать все сначала, я не задумался бы ни на минуту.

Услыхав его ответ, король засмеялся и от души простил его, сказав, что то, что совершает рыцарь из любви, должно быть прощаемо без затруднения. И так же простили ему и остальные рыцари Круглого Стола.

Видя потом, что все стали усаживаться за Круглый Стол, Персиваль сказал, что и он желал бы занять тут свободное место. Но Артур отвечал ему:

— Персиваль, прекрасный друг, не садись тут, если ты веришь мне, потому что раньше уже пробовал сесть на это место один человек и погиб.

Персиваль отвечал, что, если не позволят ему сесть на этом месте, он вернется назад в свою землю, откуда он пришел, и никогда больше не появится при дворе короля Артура. Услышав это, сильно рассердился Артур, потому что крепко помнил он то, что сказал ему Мерлин. Но все другие доблестные рыцари стали так упрашивать короля, что он наконец согласился. Собрались все рыцари к Круглому Столу, сели по своим местам, и осталось одно только свободное место. Персиваль прошел прямо к этому месту и сел, но, как только сел он, камень провалился с треском, и земля сотряслась так ужасно, что всем, бывшим тут, показалось, что они проваливаются в бездну. Из трещины же, которую дала земля, поднялся дым, и наступила такая тьма, что никто из них не мог видеть друг друга. Вслед за тем послышался голос:

— Король Артур, ты нарушил приказание, данное тебе Мерлином: Персиваль, садясь на это место, совершил величайшую дерзость, какой никогда еще не позволял себе доблестный рыцарь, и много еще бед причинит это как ему самому, так и всем рыцарям Круглого Стола. Если бы не великие заслуги отца его, он погиб бы ужасною смертью. Итак, знай, король Артур, что чудодейственный сосуд Грааль находится теперь в твоей земле, в доме одного богатого человека, которого зовут щедрым королем Рыболовом. Он болен великой болезнью и постигнут великою немощью и не может умереть, пока один из сидящих здесь рыцарей не прославится своими военными и рыцарскими подвигами как самый лучший рыцарь в мире. Когда он достигнет этого, Господь направит его в дом щедрого короля Рыболова, и король Рыболов велит пронести сосуд мимо всех, находящихся в его доме, и, если рыцарь спросит, для чего служит этот сосуд, король Рыболов выздоровеет. По выздоровлении он передаст рыцарю сосуд и откроет сокровенную тайну, известную теперь ему одному, и страна освободится от тяготеющих над нею чар.

Голос смолк, и Персиваль поклялся душою своего отца, что не проведет и двух ночей в одном месте, пока не найдет жилище богатого короля Рыболова. То же сказали и многие другие рыцари. Узнав об этом, очень обрадовался король Артур и, проводив рыцарей в путь, распустил свой двор: многие рыцари вернулись в свои земли, другие же остались при короле.

Между тем Персиваль и другие рыцари, простившись с королем, целый день ехали все вместе, и не встретилось им на пути никакого приключения. На другой день в третьем часу оказались они на распутье четырех дорог: тут возвышалась часовня, росло одно дерево и стоял крест. И сказал тогда Гавейн:

— Господа, мало будет проку, если все мы поедем вместе, и я посоветовал бы каждому из нас отправиться своим путем–дорогою, потому что иначе предприятие наше кончится неудачею.

И все отвечали ему:

— Очень хорошо сказано.

На том они расстались: каждый выбрал себе путь по вкусу, и все порознь отправились они на поиски сосуда Грааля. Но о приключениях, бывших с ними в пути, ничего не говорится в книге.

Рассказ ничего не говорит ни о Гавейне, ни о его товарищах. Рассказывается только, что Персиваль, расставшись с ними, целый день ехал, никого не встретя на своем пути и не найдя ни одного постоялого двора, где бы мог он пристать на ночлег, так что пришлось ему остановиться на ночь в лесу. Он разнуздал свою лошадь и пустил ее пастись на траву, а сам ни на минуту не сомкнул глаз и всю ночь стерег свою лошадь, опершись на щит и держа наготове меч.

На заре он взнуздал коня и, немедля пустившись в путь, не отдыхая, ехал до полудня. Ехал он так, глядя перед собою, и увидал на дороге рыцаря, лежавшего на траве и пронзенного насквозь пикой. Как раз около него к дереву привязаны были мул и лошадь, и тут же сидела прекраснейшая в мире дама и так горестно оплакивала рыцаря, лежавшего на траве, что каждый, видя это, поневоле пожалел бы ее.

И Персиваль поскакал к ней, пришпорив коня.

— Спаси вас Господь, — сказал он ей, — и да пошлет Он вам в будущем побольше радости!

— Прекрасный рыцарь, — отвечала ему дама, — никогда уж не видать мне радости после того, как погиб тот, кого я так любила и который сам так же сильно любил меня.

— Как звали его, сударыня? — спросил Персиваль.

— Имя ему было Гюргане, он принадлежал к рыцарям Круглого Стола и вместе с другими рыцарями отправился на поиски сосуда Грааля.

Услыхав это, Персиваль почувствовал сильнейший гнев и чуть не свалился с лошади; сердце его до того сжалось, что он не в силах был произнести ни слова. И когда он наконец в состоянии был говорить, он сказал:

— Давно ли странствуете вы с ним?

И она отвечала:

— Я скажу вам это. Случилось так, что один великан, живший на расстоянии половины дневного пути от нашего замка, просил моей руки у моего отца, и родители мои отказали ему. И когда великан этот узнал, что родители мои должны были отправиться ко двору короля Артура на его празднество, он очень этому обрадовался, явился в наш замок, где я осталась совершенно одна, разбил двери, проник в залу, никого не встретив на своем пути, нашел меня в комнате моей матери, подхватил меня на руки, вынес из дому, посадил на мула, которого вы тут видите, и привез сюда. В то время проезжал лесом этот рыцарь. Услыхав мои крики, он поскакал к нам. Завязалась битва, и рыцарь, отличавшийся необыкновенной отвагой и военным искусством, отсек великану голову и повесил ее в ветвях дерева. Потом он велел мне следовать за собою и посадил меня на мула. Я очень обрадовалась и обещала во всем повиноваться ему и всюду следовать за ним в благодарность за то, что он освободил меня. Так ехали мы весь день до утра и все утро, пока не доехали до шатра, из которого доносился шум и веселый говор. Мы въехали в шатер прямо на лошадях, так как полы его были высоко подняты для пропуска слуг, носивших кушанья. Там нашли мы нескольких молодых девушек. Они то выражали безмерную радость, то вдруг погружались в столь же глубокую печаль. Рыцарь очень удивился этому и спросил их о причине такого странного поведения. Одна из них вместо ответа посоветовала ему поскорее удалиться, если не хочет он быть убитым. Но он отвечал им, что ни за что не уйдет. В то время как мы стояли как раз посреди палатки, явился карла на лошади с хлыстом в руке и вместо приветствия стегнул меня по руке, потом, подъехав к бревну, на котором держался шатер, повалил его на нас, а за ним и весь шатер. Все это очень раздосадовало моего спутника, но он счел недостойным сражаться с карлой. Карла же повернул свою лошаденку, стегнул ее хлыстом и уехал. Мы тоже повернули назад и поехали своей дорогой, потому что тут нам делать было нечего. Так продолжали мы ехать лесом, и вскоре послышалось нам, что лес зашумел, словно надвигалась буря, и я сильно испугалась. Оглянувшись, мы увидали рыцаря в красных доспехах, скакавшего во весь опор, так что лес трещал и шумел.

— Клянусь Богом, рыцарь! — крикнул он, приблизясь к нам. — Это ты опрокинул мой шатер!

Услыхал это сопровождавший меня рыцарь и, с досадою повернув коня, поскакал ему навстречу. Но в стычке копье моего спутника переломилось, и враг ранил его смертельно и, повернув коня, ускакал.

Кончив рассказ, дама опять зарыдала.

— Ничего, — сказал ей Персиваль, тронутый ее горем, — вы не вернете его и не поможете себе слезами. Сядьте лучше на своего мула и проводите меня к шатру этого рыцаря.

— Прекрасный рыцарь, — отвечала ему дама, — не ездите туда: рыцарь так силен, что, если нападет на вас, убьет без пощады.

Но Персиваль поклялся душою отца своего, что не остановится ни на минуту, пока не найдет рыцаря и не убедится, действительно ли он так силен, как уверяла его дама.

Он помог ей сесть на мула, и они поехали к шатру. Уже издали услыхали они, как веселились и радовались там молодые девушки. Но как только увидали они Персиваля, шумная радость их сменилась столь же громкими стенаниями, и они стали упрашивать его уехать поскорее, потому что господин их убьет его, если увидит здесь. Но Персиваль не обращал внимания на их слова.

Но вот явился карла верхом на старой кляче и с хлыстом в руке. Стегнув Персиваля по шлему, он сказал:

— Убирайся вон из шатра моего господина!

Потом, стегнув и даму по спине и по рукам, он повернул свою клячу и выехал из шатра. Рассердился Персиваль и, ударив карлу копьем в спину между лопаток, сбросил наземь, но не убил. Карла же, поспешно вскочив на ноги, побежал к своей лошади, восклицая: «Дорого же заплатишь ты мне за это!» — и скрылся из виду. Но не прошло и минуты, как он уже вернулся в сопровождении прекрасно вооруженного рыцаря.

— Сэр Персиваль, вот тот, кто убил моего господина! — в ужасе воскликнула приехавшая с Персивалем дама.

Увидев рыцаря, Персиваль выехал к нему навстречу.

— Клянусь Богом, рыцарь, ты изуродовал моего карлу, силой ворвавшись в мою палатку, и, если я не заставлю тебя раскаяться в этом, карла мой вправе будет сказать, что он служил плохому господину.

Но Персиваль, не отвечая ни слова, поскакал ему навстречу. Произошла отчаянная стычка. Оба воина были прекрасно вооружены, и оба отлично владели оружием. Бились они сначала на конях, потом пешие, и с таким упорством, что оба удивлялись силе друг друга. Однако в конце концов Персиваль победил, сорвал с рыцаря шлем и уже готов был отсечь ему голову, когда рыцарь запросил пощады. Услыхав это, отпустил его Персиваль, но под условием, что тот проводит спутницу Персиваля ко двору короля Артура, передаст ее королю с рук на руки и заявит, что побежден Персивалем и является пленником короля.

Расставшись с рыцарем и с дамою, Персиваль отправился один своею дорогою, моля Бога вразумить его и указать ему путь и послать более покойный ночлег, чем в прошлую ночь.

Рыцарь же верой и правдой исполнил возложенное на него поручение, и Артур, вместо того чтобы посадить его в темницу, с честью принял его к своему столу.

Между тем Персиваль, погруженный в глубокую думу, ехал по дороге, пока не увидал башню, показавшуюся ему большой и красивой. Обрадовавшись надежде на хороший ночлег, поспешил он повернуть в ту сторону коня. Подъехав ближе, увидел он прекраснейший в мире замок. При его приближении подъемный мост опустился сам собою и двери замка отворились. Сильно удивленный, въехал он во двор замка и, сойдя с коня, привязал его к кольцу при входе в залу. Но никого не встретил он в зале — ни мужчин, ни женщин. Он вошел в соседнюю комнату, но и там никого не было.

— Господи Боже, пол посыпан свежим песком, очевидно, тут только что были люди, а между тем нигде никого нет!

Снова вернулся он в залу и увидал у окна серебряную шахматную доску и на ней шахматы из слоновой кости в полном порядке, как бы установленные для игры. Взял он одну из фигур, посмотрел на нее и опять поставил, подвинув вперед, как бы делая ход, и вдруг с противоположной стороны тоже двинулась вперед фигура для ответного хода. Пораженный Персиваль продолжил играть, и три раза кряду получил мат.

— Клянусь Богом! — воскликнул он. — Я, кажется, недурно–таки играю в эту игру!

И, собрав шахматы в полу своего платья, он подошел к окну, собираясь выбросить их за окошко в воду, чтобы впредь не удалось им опять посрамить какого–нибудь рыцаря. Но в ту минуту, как уж он готов был выпустить их из рук, над ним из окна башни высунулась молодая девушка и крикнула ему:

— Клянусь Богом, прекрасный рыцарь, вы затеяли дурное дело, задумав бросить в воду мои шахматы!

— Я не брошу их, сударыня, если вы спуститесь ко мне.

Сначала молодая девушка отказалась было, но потом, видя, что Персиваль собирается привести в исполнение свою угрозу, согласилась. Тогда Персиваль подошел к доске и, расставляя шахматы, уронил одну фигуру на пол, которая, к удивлению его, подскочила сама собою и вернулась на свое место.

В эту минуту в комнату вошла хозяйка замка в сопровождении десяти молодых девушек и четырех слуг, которые поспешили помочь Персивалю снять военные доспехи и оружие. Молодая девушка была так прекрасна, что Персиваль сейчас же признался ей в любви и стал просить ее взаимности.

— Прекрасный рыцарь, — отвечала ему молодая девушка, — прежде надо мне знать, такой же ли мастер вы на дело, как и на слова, а потому вы тогда только заслужите мою любовь и я сделаю вас властелином этого замка, когда вы исполните мое поручение. — И она продолжала: — Знайте, прекрасный рыцарь, что в этом лесу живет белый олень. Убейте его и принесите мне его голову. Я одолжу вам мою охотничью собаку — как только спустите вы ее на землю, она сейчас же побежит по следу оленя, а вы скачите тогда за ней во весь опор.

На ночь Персивалю приготовили великолепнейшую постель, но спал он плохо и всю ночь думал о владетельнице замка и о ее поручении. Наутро он встал с зарею, вооружился и приказал слуге подать коня. Провожать его вышла сама прекрасная дама и дала ему собаку, которую она очень любила и потому поручила беречь ее. Персиваль обещал, что доставит собаку домой в целости, взял ее к себе на лошадь, простился и тронулся в путь. Въехав в лес, он спустил собаку, которая тотчас же побежала по следу и скоро настигла в кустах оленя и, бросившись на него, повисла на нем.

Персиваль, полный радости, соскочил с коня и отрубил оленю голову. Пока был он этим занят, появилась какая–то старуха, подхватила собаку и хотела было скрыться в лесу, но Персиваль, спохватившись, нагнал ее и схватил за руку:

— Сударыня, отдайте мне добром мою собаку, потому что нехорошо поступаете вы, утащив ее исподтишка.

Но вероломная старуха только оглянулась и сказала:

— Напрасно остановил ты меня, рыцарь, тем более что неизвестно еще, твоя ли это собака. Я знаю больше, чем ты думаешь, и передам собаку тому, кому она принадлежит; ты же не имеешь на нее никакого права.

Рассердился Персиваль и сказал старухе:

— Отдайте лучше добром: не отдадите — возьму силой.

— Прекрасный рыцарь, — отвечала ему старуха, — сила не право, и, конечно, можешь ты употребить против старой женщины силу, но если ты сделаешь то, о чем я тебя попрошу, то я отдам тебе собаку по доброй воле.

— Говорите же, что должен я сделать, — ответствовал сэр Персиваль.

— Впереди на дороге увидишь ты могилу, — заговорила старуха, — ты подойдешь к ней и скажешь: «Вероломный человек был тот, кто здесь погребен!» И когда ты сделаешь это, я отдам тебе собаку.

— От этого я ничего не потеряю, — сказал Персиваль. Затем подошел он к могиле, но не успел он проговорить этих слов, как увидал неизвестно откуда взявшегося рыцаря в черных доспехах на черном коне, скакавшего на него во весь опор. Испугался Персиваль при виде его, поднял руку, осенил себя крестным знамением и снова набрался духу и храбрости. Поскакал он навстречу рыцарю, и произошла между ними ужаснейшая стычка. Бились они и копьями, и мечами, и на конях, и пешие, а пока они бились, выехал из лесу другой рыцарь в полном вооружении, схватил голову оленя и собаку, которую все еще держала старуха, и молча ускакал назад в лес. Видел это Персиваль и очень огорчился, однако не мог он преследовать его, ибо бился с черным рыцарем.

Но сила и храбрость Персиваля словно еще возросли, и он так стремительно напал на врага, что тот не выдержал и повернул назад к могиле, которая раскрылась перед ним и поглотила его. Персиваль чуть было не бросился следом за ним, но не успел, потому что могила закрылась над черным рыцарем так стремительно, что кругом осыпалась земля. Подивился этому Персиваль, подошел к могиле, трижды окликнул рыцаря, но не получил ответа.

Вернулся тогда Персиваль к своему коню и поскакал в погоню за тем рыцарем, что похитил у него голову оленя и собаку, и поклялся, что не остановится, пока не найдет его. Долго странствовал он по лесам, и много случилось с ним в лесу приключений, о которых теперь не пойдет речь, и в конце концов, сам того не зная, приехал он к дому своего отца, тому дому, где он родился, и въехал во двор. На дворе увидала его служанка, бросилась к нему, ухватила за стремена и стала упрашивать войти в дом. Согласился Персиваль, и она помогла ему снять оружие. Навстречу ему вышла и сама хозяйка дома, и была она его родная сестра, которая не узнала его, потому что давно уже они расстались. Ввела она его в дом и усадила на лучшее место, а сама села напротив и стала плакать. Персиваль, видя ее слезы, огорчился и спросил, о чем она плачет. И рас–сказала она тогда, что оплакивает брата своего, Персиваля, мальчиком отправившегося ко двору короля Артура после смерти отца их, Алена Толстого. Между тем в лесу этом ожидало его столько опасностей, говорила она, что он, конечно, успел бы сто раз погибнуть, прежде чем добрался до двора короля Артура.

— Знайте, прекрасный рыцарь, — продолжала она, — что мать моя умерла от горя и я теперь живу здесь в этом лесу совсем одна с двумя слугами и молодою девушкой, моей племянницей. И каждый раз, видя здесь рыцаря, не могу я удержаться от слез, вспоминая о своем брате, и не было еще никого, кто бы походил на него так, как вы, так что, увидя вас, я подумала, что это он.

Услыхав о смерти матери, Персиваль так огорчился, что сначала не в силах был произнести ни слова.

— Прекрасная сестра, — заговорил он наконец, — знай, что я брат твой Персиваль, отправившийся мальчиком ко двору короля Артура.

Услыхав это, сестра его бросилась к нему на шею, и оба они не могли нарадоваться нежданной встрече. Не хотелось сестре отпускать Персиваля, и стала она уговаривать его отказаться от своего предприятия и остаться жить с нею в доме его отца. Но Персиваль твердо стоял на своем.

Видя, что он непреклонен, заплакала она и сказала:

— Прекрасный брат! Исполни, по крайней мере, хоть то, о чем я попрошу тебя! Я хочу, чтобы ты поехал со мною в дом моего дяди — отшельника. Он один из сыновей Брона и родной брат отца нашего Алена и живет всего лишь в полумиле отсюда. Ты покаешься перед ним в вине своей перед матерью, которая умерла от горя в разлуке с тобою, а он оделит тебя своими советами.

Обрадовался Персиваль и сказал, что очень охотно поедет с сестрою к своему дяде.

Когда подъехали они с сестрою к низенькому дому отшельника, слуга отпер им дверь, и Персиваль с сестрою, сойдя с коней, вошли в дом.

— Добрый дядя, — обратилась к отшельнику сестра Персиваля, — это Персиваль, мой брат, который так давно уехал ко двору короля Артура.

Услыхав это, святой человек обрадовался, подошел к Персивалю, нежно обнял его и спросил:

— О племянник мой Персиваль, побывал ли ты уже в доме моего отца, хранителя сосуда Грааля?

Персиваль отвечал, что он там еще не был, и отшельник продолжал:

— Прекрасный племянник, знай, что тебе суждено после него стать хранителем чудодейственного сосуда Грааля. Только грех твой перед матерью помешал тебе до сих пор найти жилище Брона. Теперь же могу я дать тебе два совета: избегай убивать рыцарей и остерегайся греха, и будешь ты тем непорочным и доблестным рыцарем, которого Господь избрал Себе слугою.

— Да будет воля Божия, если Он избрал меня на служение Ему, — отвечал Персиваль.

Всю ночь провел Персиваль у отшельника и все утро, пока не отслушал обедни. После обедни, как только отшельник снял с себя облачение, Персиваль подошел к нему, глубоко ему поклонился и просил отпустить его на поиски Брона.

— Поклонись от меня отцу моему, Брону, если найдешь его, — сказал ему на прощание отшельник.

Поспешно пустился Персиваль в обратный путь вместе со своею сестрою, которая была очень довольна свиданием его с отшельником.

В то время как проезжали они дорогой мимо того креста, где Персиваль часто игрывал ребенком, когда жил еще в доме своей матери, появился прекрасно вооруженный рыцарь на коне и во весь опор поскакал на них, восклицая:

— Клянусь Богом, рыцарь, я не позволю тебе провожать свою даму, если ты не возьмешь своего права с бою!

Персиваль слышал эти слова, но продолжал путь, не обращая на них никакого внимания, и рыцарь опять воскликнул:

— Клянусь Богом, рыцарь, если ты не повернешь коня, я тебя убью!

Персиваль слышал и это, но ничего не отвечал: он так глубоко задумался о своем деле, что даже и не заметил, что тот кричал. И рыцарь, почувствовав к нему презрение, гордо направил на него своего коня, держа наготове копье, чтобы сразить им Персиваля, и ранил бы его, если бы сестра его не воскликнула:

— Берегись, прекрасный брат мой, этот рыцарь убьет тебя!

Удивился Персиваль, когда заметил наконец рыцаря; он так был погружен в думу о своем деле и о молодой девушке, одолжившей ему свою охотничью собаку, что не обратил никакого внимания на рыцаря. Но при словах сестры он повернул к нему лошадь и поскакал на него. Завязалась битва, и дело кончилось тем, что Персиваль выбил его из седла, и рыцарь при падении убился до смерти. Очень огорчился Персиваль, увидя это:

— Ах, рыцарь, рано же заставил ты меня нарушить завет моего дяди, но, видит Бог, нечего мне было делать: ты сам был так безумен, что первый напал на меня.

Потом вернулся он к сестре, захватив с собою лошадь рыцаря. Сестра его тоже была глубоко огорчена при виде убитого. Вскоре подъехали они к своему дому и сошли с коней. Слуги приняли их и поставили в конюшню и немало дивились вновь приведенной лошади. Когда Персиваль снял с себя доспехи, он сел с сестрою за стол и подкрепился обедом, а потом лег отдохнуть, потому что совсем не спал всю прошлую ночь. Проснувшись, он потребовал доспехи и стал вооружаться. Видя это, сестра его опечалилась.

— Персиваль, прекрасный брат мой, — сказала она, — неужели опять собираешься ты уехать без меня и оставить меня одну здесь, в этом лесу?

— Прекрасная сестра, — отвечал ей Персиваль, — знай, что я вернусь к тебе, как только удастся мне исполнить свое дело.

И, несмотря на ее горе, Персиваль со слезами простился с нею и тронулся в путь.

Ехал он целый день, не встретив на пути своем никакого приключения, и, не найдя на ночь пристанища, остался ночевать в лесу, пустив коня пастись на сочную и густую траву, а сам не спал всю ночь, наблюдая за ним. Едва забрезжила на небе заря, как он уже поднялся и все утро ехал лесом, слушая птиц, что распевали здесь так громко и весело. Около полудня увидел он светлый ручей, протекавший свежим зеленым лугом. На лугу был расставлен роскошный шатер, и Персиваль направил в ту сторону коня, желая дать ему напиться. Но в ту же минуту из шатра выскочил рыцарь, прекрасно вооруженный, и крикнул ему:

— Клянусь Богом, рыцарь, не к добру собрался ты поить свою лошадь в моем ручье: придется тебе за это биться со мною!

С этими словами он занес над ним свое копье. Начали они биться и наносить друг другу удары копьями, но кольчуги их были так крепки, что копья только ломались. Однако в стычке Персиваль так сильно толкнул рыцаря, что тот не усидел на коне и упал прямо в воду, причем даже шлем слетел с его головы. Не захотел Персиваль, конный, биться против пешего, сошел он с коня и снова напал на рыцаря. Но тот был так ошеломлен его натиском, что не мог сопротивляться и запросил пощады. И Персиваль поклялся душою покойного отца, что не даст рыцарю пощады, если не скажет тот, кто он такой и почему запрещает поить лошадей в своем ручье. И рыцарь отвечал:

— Я скажу тебе это: знай же, что я рыцарь Урбан и в рыцари посвятил меня сам король Артур. Как только посвятил он меня в рыцари, пустился я странствовать по всей стране в поисках приключений, и при помощи Божией ни разу не встретил я еще рыцаря, которого не превзошел бы в умении владеть оружием. Один раз ночью проезжал я этим лесом, и шел такой сильный дождь с громом и молнией и вообще была такая ужасная погода, что мне казалось — само небо разверзалось надо мною, и я не видел ни зги. Вдруг при блеске молнии лошадь моя так понесла, что я не мог ее удержать, и в ту же минуту увидел пред собою молодую девушку на коне, ехавшую очень скоро. При виде ее я сдержал коня и поехал следом и наконец въехал за нею в один из прекраснейших замков в мире. Тут лишь, увидя меня, она повернула ко мне навстречу и радушно предложила остановиться в замке на ночлег. Это настолько ободрило меня, что я стал просить ее любви. Она отвечала, что охотно полюбит меня, если я соглашусь остаться там, куда она меня приведет. Итак, поместился я у этого ручья, замок же находится позади моего шатра, но он ни для кого не видим, кроме меня и моей дамы. Много уже рыцарей победил я, и если бы удалось мне удержаться здесь семь лет, то я оказался бы лучшим рыцарем на свете. До срока же этого оставалось мне всего лишь семь дней. Но Господь решил иначе. Теперь ты можешь остаться здесь вместо меня, и если продержишься здесь год, то тебя признают первым из рыцарей нашего времени.

— Друг мой, — отвечал ему Персиваль, — знай, что я здесь не останусь, как не останусь нигде, куда бы ни привела меня судьба.

В то время как Персиваль разговаривал с рыцарем, защищавшим Опасный Ручей, послышался страшный шум — казалось, лес провалился в пропасть, из которой поднялись облака черного дыма. Среди этого мрака раздался громовой горестный голос:

— Да будешь проклят ты, Персиваль, причинивший нам такое никогда еще не испытанное горе! И если бы только было это в нашей власти, тебе никогда не удалось бы найти то, чего ты лишился. Поспеши же, Урбан, или ты совсем утратишь мою любовь!

Услыхав голос, рыцарь очень огорчился, залился слезами и без чувств упал перед Персивалем, который был несказанно удивлен всем увиденным и поспешил осенить себя крестом. В то же время рыцарь пришел в себя, поспешно побежал к своей лошади и хотел было вскочить на нее, но Персиваль, нагнав его, удержал и сказал:

— Клянусь Богом, рыцарь, не уйдешь ты, пока не объяснишь мне этого чуда.

Тут снова послышался тот же голос:

— Поспеши же, Урбан, или ты утратишь меня!

Урбан опять рванулся к лошади, но Персиваль крепко держал его и поклялся душою своего отца, что не отпустит рыцаря ни за что, пока тот не скажет ему, что это такое. И рыцарь более сотни раз восклицал:

— Ради Бога, отпусти меня, рыцарь, ты сделаешь доброе дело!

Тут Персиваль заметил, что появилось такое множество птиц, что, казалось, они заслонили небо: большие, со страшными клювами, очень черные, они, казалось, старались окружить Персиваля и выклевать ему глаза сквозь отверстия шлема. Рыцарь же при виде прилетевших птиц ободрился, взял свой щит и меч и с яростью напал на Персиваля. Увидя это, Персиваль вознегодовал:

— Что это, рыцарь, уж не хочешь ли ты возобновить битву?

— Защищайся! — отвечал ему рыцарь, разя мечом.

В гневе Персиваль тоже замахнулся и нанес ему такой удар, что, если бы меч не повернулся, он рассек бы врага пополам, несмотря на его шлем и щит. Затем размахнулся он еще раз и ударил одну из птиц, всего ближе кружившуюся около него, но вместо птицы на землю упала мертвая женщина, и остальные птицы с громкими криками подхватили ее и унесли. Персиваль бросился тогда к рыцарю, но тот запросил пощады, и Персиваль отвечал, что пощадит его лишь в том случае, если тот объяснит ему тайну совершавшихся здесь чудес, и Урбан отвечал:

— Хорошо, я объясню тебе это: знай, что шум, который ты слышал, произошел вследствие падения замка, разрушенного моей дамой с горя обо мне; ее же голос слышал ты: это она призывала меня. А когда увидела она, что ты не отпускаешь меня, она превратилась со своими дамами в птиц и прилетела сюда мне на помощь. Но ты оказался лучшим рыцарем на свете. Молодая девушка, которую ты убил, была сестра моей прекрасной дамы. Теперь же, ради Бога, отпусти меня!

Персиваль отпустил его, и рыцарь отправился в путь пешим, но не прошло и минуты, как он очутился уже на неизвестно откуда взявшемся коне. Персиваль бросился было за ним, но и рыцарь и лошадь в одну минуту скрылись у него из виду. Подивился Персиваль этому новому чуду, сел на коня и поехал своим путем–дорогою. Целый день ехал он, не встретив на пути никакого приключения, ни постоялого двора, где бы мог найти приют. Вдруг увидел он перед собою прекраснейшее дерево и крест на перекрестке четырех дорог. Персиваль повернул в ту сторону и остановился, чтобы полюбоваться деревом. Рассматривая его, увидал он на нем двух маленьких детей, совершенно нагих, перебегавших с ветки на ветку. Каждому из них было не более семи лет. Долго смотрел на них Персиваль и стал, наконец, заклинать их именем Господа сказать ему, Божии ли они создания. Дети отвечали:

— Сэр Персиваль, знай, что живем мы на свете по воле Бога и теперь пришли сюда для того, чтобы увидеться с тобою. Мы знаем, что ты отправился на поиски Грааля — чудодейственного сосуда, который хранит теперь дед твой Брон, прозванный во многих землях щедрым королем Рыболовом. Держись вон той дороги направо от тебя и знай, что, как только дойдешь ты до ее конца, то увидишь и услышишь такие вещи, что путь твой будет окончен, если только суждено тебе когда–нибудь достичь его конца.

Выслушав эти слова, Персиваль не успел оглянуться, как все исчезло — и дерево, и дети, и крест. Очень удивился Персиваль и сам не знал, идти ли указанной ему дорогой или нет. В то время как он раздумывал об этом, увидал он перед собою какой–то огромный призрак, двигавшийся взад и вперед по дороге. Целых семь раз прошел он мимо него. Перекрестился Персиваль, а конь его даже заржал от страха.

— Не сомневайся в том, что сказали тебе дети, — заговорил наконец призрак, — как только дойдешь ты до конца дороги, ты увидишь и услышишь такие вещи, что путь твой действительно будет окончен, если только суждено тебе достичь его конца.

Обрадовался Персиваль и стал было громко призывать призрак, желая расспросить его поподробнее, но не получил ответа и поехал по дороге, указанной ему детьми. Долго ехал он и, миновав лес, выехал на обширную и совершенно пустынную равнину. Не по себе стало ему, видя, что приходится ехать таким открытым местом, и предпочел он опять свернуть в лес. В непродолжительном времени выехал он на чудесный луг, на дальнем конце которого стояла прекрасная водяная мельница. Подъехал Персиваль к мельнице и увидел на реке в лодке трех рыбаков. Вскоре лодка причалила к берегу, и старший из бывших в лодке стал просить Персиваля остановиться и погостить у него в доме, где он найдет отдых. Персиваль же с благодарностью принял это предложение.

— Ступай в гору до самого конца этой проезжей дороги, — сказал ему рыболов, — а там спустишься к нашему дому. Я же отправлюсь вперед, чтобы поспеть туда раньше тебя.

Повернул Персиваль коня и ехал до самой вечерни и во весь день не получил никаких новых указаний, как проехать ему к дому короля Рыболова. Огорченный неудачей, стал он наконец проклинать рыбака, пославшего его в эту сторону.

Так ехал он, грустный и задумчивый, пока не увидел между двумя горами верхушку какой–то башни, стоявшей на дне лощины в стороне от леса, которым он ехал. Обрадовался Персиваль и повернул в ту сторону, раскаиваясь уже, что напрасно проклял доброго человека. Подъехав к замку, нашел он подъемный мост опущенным и ворота открытыми. Не успел он въехать во двор замка, как слуги бросились снимать с него оружие и отнесли все в отдельную комнату, а лошадь Персиваля поставили в роскошную конюшню. Персиваль вошел в залу, и двое слуг принесли ему короткий пунцовый плащ и посадили на богатую постель; трое же других служителей вошли в комнату, где лежал король Рыболов — отец Алена Толстого и дед Персиваля. Они взяли своего господина на руки и перенесли в залу, и Персиваль встал и пошел навстречу.

И сказал тогда Персиваль:

— Напрасно, государь, доставили вы себе такое беспокойство!

— Прекрасный рыцарь, — отвечал ему владелец замка, — мне хотелось оказать вам возможно больший почет.

Тогда сели они на постель и стали разговаривать о разных вещах, и владелец замка стал расспрашивать его, откуда он приехал и хорошо ли провел ночь. Персиваль отвечал:

— По чести, государь, ночевал я очень неудобно — в лесу и больше думал о своей лошади, чем о себе.

Когда владелец замка услыхал это, он позвал трех служителей и спросил, нельзя ли им с Персивалем сейчас же поесть в этой самой комнате.

— Когда только вам будет угодно, — отвечали они.

Сейчас же накрыли столы, и владелец замка с Персивалем сели за обед. Когда подали им первое кушанье, из соседней комнаты вышел паж и принес, держа обеими руками, копье, с острия которого стекла по древку капля крови и упала на руку пажа. Следом за ним шла молодая девушка с двумя серебряными тарелками и двумя салфетками в руках, а за нею паж нес чудодейственный сосуд — источник всевозможных благ и всякой благодати. И когда проходили они, все бывшие в зале низко кланялись им. Хотел было Персиваль спросить о значении того, что происходит перед его глазами, но побоялся, как бы не было это неприятно владельцу замка.

Ночью он много думал обо всем, вспоминая отшельника, исповедовавшего его у сестры, который запретил ему слишком много говорить и слишком много рассказывать о том, что видит, потому что человек, склонный к пустословию, неугоден Богу. А между тем хозяин замка сам заговаривал с ним и наводил его на вопросы, но Персиваль ни о чем не спросил его, потому что был истомлен двумя бессонными ночами.

Видя это, владелец замка приказал убрать стол и приготовить для Персиваля постель, сказав, что и сам пойдет отдохнуть в своей комнате, и просил Персиваля не докучать ему. Как уже сказано, ночью долго и много думал Персиваль о чаше и копье и решил наконец, что обо всем этом расспросит на другое утро придворных пажей. Как только наступило утро, он встал и спустился во двор, но не встретил там ни мужчины, ни женщины. Осмотревшись, увидал он свое оружие и свою лошадь, поспешно вооружился, сел на коня и поехал к воротам замка; они были открыты, а мост опущен. Персиваль подумал, что кто–нибудь из слуг вышел из замка наколоть дров или накосить травы, и решил разыскать его, чтобы расспросить обо всем, происходившем в замке. Долго ехал он лесом и опять не встретил на пути ни мужчины, ни женщины. Это очень огорчило его, и он ехал, погруженный в глубокую думу.

В то время как ехал он так, он увидал молодую девушку, которая горько плакала и, казалось, была в большом горе. Увидя Персиваля, она громко воскликнула:

— Будь ты проклят, Персиваль, если тебя преследует такая неудача, при которой не видать тебе на свете ничего доброго! Был ты в доме щедрого короля Рыболова, твоего деда, и ничего не спросил о Граале, который пронесли перед тобою. Видно, прогневал ты чем–нибудь Господа, и остается только удивляться, как это земля не разверзнется под тобою!

Услыхав это, Персиваль направился к молодой девушке и стал просить ее именем Бога объяснить ему, что он видел. И она сказала:

— Разве не ночевал ты в доме щедрого короля Рыболова и разве не проносили перед тобою сосуда и копья?

— Да, — отвечал он.

— Так знай же, что, если бы ты спросил, что это делают, король, твой дед, излечился бы от недуга, постигшего его в юности, и тем заслужил бы ты милость деда и исполнилось бы желание твоего сердца: ты стал бы после него хранителем чаши Грааля — источника всех благ и всякой благодати, и разрушились бы чары, тяготеющие над Бретонской землею. Но я знаю, почему лишился ты этого: недостаточно ты еще разумен и доблестен, мало еще совершил подвигов, недостаточно еще умудрен опытом, чтобы стать хранителем чудесного сосуда. Знай же, что ты еще раз вернешься туда и спросишь о Граале, и, как только спросишь, — дед твой будет здоров.

Удивился Персиваль ее словам, но объявил, что немедленно отправится назад в дом короля Рыболова, и молодая девушка сказала:

— Ступай с Богом.

Вернулся Персиваль к замку, но нашел ворота затворенными, и не мог уже достучаться. В горе поехал он прочь. Так ехал он долго, пока не достиг большого леса.

Там увидал он под деревом прекраснейшую молодую девушку. Около нее была привязана необыкновенно красивая верховая лошадь с великолепным седлом и в роскошной сбруе, а наверху, на ветви дерева, висела голова оленя, которую он сам когда–то отрубил. Персиваль подъехал и молча, с сердцем сорвал голову с дерева. Видя это, молодая девушка сердито крикнула ему:

— Не трогайте этой оленьей головы, сэр рыцарь! Она принадлежит мне и моему господину!

— Прекрасная дама, — отвечал Персиваль, — я не расстанусь с ней и отдам ее той, для которой я ее добыл.

В это время увидел он небольшую лань, стремительно пробежавшую мимо него, а следом за нею и свою собаку, преследовавшую ее по пятам и с остервенением хватавшую ее за ляжки. Миновав Персиваля, собака подбежала к молодой девушке. Обрадовался Персиваль, подхватил собаку, взял ее к себе на лошадь, стал ласково гладить и тут только заметил и утащившего ее рыцаря.

— Напрасно поймал ты мою собаку! — с досадою крикнул ему рыцарь, поворачивая коня ему навстречу.

Тут столкнулись они на всем скаку, и ни один не усидел в седле. Вскочив на ноги, стали они биться мечами, и хотя рыцарь сильно ранил Персиваля, однако Персиваль все–таки одержал над ним верх, и рыцарь стал просить пощады.

— Хорошо, — отвечал Персиваль, — но только скажи мне, зачем похитил ты мою собаку, кто был рыцарь, с которым я дрался в то время, и знаешь ли ты, что это была за старуха, указавшая мне могилу?

И рыцарь отвечал:

— Все это я охотно скажу тебе: рыцарь, с которым ты бился, был мой двоюродный брат, и был он один из лучших рыцарей нашего времени. Случилось так, что одна молодая прекрасная девушка полюбила его, и брат мой, заметя это, почувствовал к ней такую же любовь. И она стала просить его, чтобы он, не расспрашивая, отправился с нею туда, куда она его поведет. Брат мой согласился, но с условием, что она поведет его в такое место, где ему можно будет совершить столько подвигов, сколько никто еще не совершал на свете. Молодая девушка повела его в лес по дороге, которую ты видел, когда ты был на лугу у могилы. Тут они остановились отдохнуть. Подкрепившись, брат мой лег и заснул и, проснувшись, очутился в прекраснейшем парке, окруженный молодыми девушками и пажами, готовыми служить ему по первому его призыву. Около этого замка была могила, та самая, из которой появился рыцарь, вступивший с тобою в бой. Старуха же, указавшая тебе могилу, могла по желанию превращаться в прекраснейшую молодую девушку — ту самую, кто увела брата моего в лес.

Удивился Персиваль и сказал:

— Клянусь Богом! Ты рассказываешь мне величайшие чудеса, когда–либо слышанные мною.

И потом спросил его, не может ли он указать ему дорогу к дому щедрого короля Рыболова.

— Клянусь Богом! Я ничего о нем не знаю, — отвечал рыцарь, — и никогда не слыхивал, чтобы какой–нибудь рыцарь нашел его, хотя и немало встречал расспрашивавших о нем.

— Не можешь ли ты сказать мне, кто была молодая девушка, давшая мне свою собаку? — спросил опять Персиваль.

И рыцарь отвечал, что он хорошо знает ее и что она сестра той девушки, которую полюбил его брат.

— Оттого–то и дала она тебе свою собаку, — продолжал он, — что знала, что собака приведет тебя к моему брату, и хотела, чтобы ты бился с ним. Знай, та, что дала тебе ищейку, ненавидела свою сестру и ее рыцаря: ведь тот не пропускал ни одного рыцаря, проезжавшего тою дорогою, — и все надеялась, что явится же наконец рыцарь, способный отомстить за всех других.

Тогда спросил его Персиваль, не бывал ли он когда–нибудь в замке, где жила эта молодая девушка, и рыцарь отвечал:

— Если ты будешь держаться той дороги, что ведет направо, то ты придешь туда к ночи.

Персиваль с радостью сейчас же пустился в путь, взяв наперед с рыцаря обещание, что тот явится ко двору короля Артура и сдастся ему в плен от имени Персиваля. Король Артур освободил пленника и принял его как доблестного рыцаря к своему двору.

Расставшись с рыцарем, Персиваль все ехал вперед по дороге, пока не подъехал к замку, где ждала его молодая девушка, давшая ему свою собаку. Молодая девушка вышла к нему навстречу и приняла его очень радушно.

— Прекрасный рыцарь! — сказала она. — Знайте, что, увидя вас, я сейчас же простила вам, что вы так долго не возвращались ко мне.

— Прекрасная дама, — отвечал ей Персиваль, — я не имел никакой возможности вернуться раньше.

Потом рассказал он ей все свои приключения: и о старухе, укравшей у него собаку, и о гробнице, которую она ему указала, и о том, как явился рыцарь, чтобы биться с ним, и как он его поборол, и о том, как нашел он голову оленя и собаку.

Услыхав все это, молодая девушка очень обрадовалась и приказала снять с него оружие, повела его в свою башню и старалась принять как можно лучше.

— Вы победили злейшего моего врага, и я обещаю вам полное послушание; будьте же господином этого замка и оставайтесь всегда со мною.

Но Персиваль отвечал ей:

— Прекрасная дама. Будь на то моя воля, не ослушался бы я вас, но я предпринял одно дело и дал обет Богу, что нигде не переночую более одной ночи, пока не доведу свое дело до конца.

— Надо быть вам врагом, чтобы заставить вас нарушить обет, и я не могу больше упрашивать вас. Я прошу только, если Господь сподобит вас довести до конца ваше дело, чтобы вы как можно скорее вернулись ко мне.

— Об этом, — отвечал ей Персиваль, — нет нужды меня просить, и я сам ничего лучшего не желаю.

Тут он простился с молодою девушкой, потребовал свое оружие и собрался в путь.

— Сэр Персиваль, — сказала она ему на прощание, — переночуйте еще одну ночь у меня в замке!

Но Персиваль отвечал:

— Я нарушил бы свой обет.

И она ничего больше не могла сделать и поручила его Богу.

Персиваль поехал рысью и до самой ночи все ехал лесом. Целых семь лет странствовал он потом по всей стране, имел множество приключений и совершил много подвигов, и не осталось ни одного приключения, ни одного подвига, подобного которому не совершил бы он в течение этих семи лет. Более ста пленников послал он ко двору короля Артура, и от множества виденных им чудес, а также оттого, что не мог он найти дома своего деда, впал он в такое горе, что совсем потерял память, забыл о Боге и никогда не входил в церковь. Дело дошло до того, что в Страстную Пятницу ехал он на коне в полном вооружении, как бы готовый к бою. Но вот вдруг встретил он рыцаря и несколько дам с четками в руках, шедших от исповеди. Остановились они, поклонились ему и спросили, какое безумие овладело им, если в такой день, когда Господь наш пригвожден был к кресту, мог он вооружиться, чтобы убивать людей и искать приключений.

Но как только заговорили они о Боге, вернулась к Персивалю память, глубоко раскаялся он в безрассудной жизни, которую вел все это время, снял с себя доспехи и по воле Божией постучался у дверей своего дяди отшельника, исповедался перед ним, выполнил епитимью, которую тот наложил на него, и сказал, что хочет поехать навестить сестру.

— Никогда уж не увидишь ты ее, — сказал ему дядя, — вот уже более двух лет, как она умерла.

Сильно огорчился Персиваль и заплакал; отшельник же дал ему отпущение всех содеянных им грехов и всего причиненного им зла и не отходил от него целых два дня и две ночи.

Но об этом ничего не говорят труверы, которые воспользовались этой историею для своих стихов, служащих одною лишь пустою забавою. Мы же рассказываем вам все по порядку, так, как Мерлин велел записать это Блезу, своему учителю, на память достойным и почтенным людям.

Итак, Персиваль, покинув своего дядю утром в восьмой день Пятидесятницы, долго ехал лесом и слушал пение птиц; дубовые ветви весело хлестали его по шлему и щиту, и это доставляло ему большое удовольствие. Так ехал он весь день вплоть до девятого часа, и не случилось с ним на пути никакого приключения, пока наконец не заметил он впереди на дороге семь человек.

С пением несли они за спиною щиты и вели на поводу лошадей, за ними следовала целая телега копий. Персиваль нагнал их и спросил, кто они такие и куда везут они все эти доспехи. И они отвечали:

— Мы принадлежим Меллианцу де Лизу и отправляемся на турнир, который готовится в Белом Замке. Дочь владельца Белого Замка — одна из прекраснейших молодых девушек в мире, и все видевшие ее говорят, что если бы собрать вместе всю красоту женщин на свете, то она все–таки не сравнялась бы с ее красотою. И так как она еще и богата, то многие рыцари просили ее руки, но она и слышать не хочет о замужестве. Наконец мать ее объявила о турнире, на котором тот, кто получит первый приз, получит и руку ее дочери, хотя бы был он совсем бедный рыцарь. Между тем знайте, что отец молодой девушки самый состоятельный человек во всей Бретонской земле, за исключением лишь короля Артура.

Тогда спросил их Персиваль, когда должен был бы состояться турнир, и они отвечали:

— Через три дня.

И спросил еще Персиваль, ожидается ли к тому времени большое стечение рыцарей.

— Прекрасный рыцарь, — отвечали ему слуги, — об этом не стоит и спрашивать, потому что о турнире было объявлено при дворе короля Артура и, разумеется, на него съедутся все рыцари Круглого Стола, потому что все они должны были вернуться ко дню Пятидесятницы после бесплодных поисков Грааля. На этом–то празднестве при дворе Артура и было объявлено о турнире, причем сенешаль Кэй стал похваляться, что непременно получит руку молодой девушки благодаря своей ловкости и отваге. Но все рыцари, конечно, сочли это большим безумством.

«Вот если бы до Персиваля дошла весть о турнире, — сказал король, — то весьма возможно, что он взял бы приз, потому что прислал он мне уже около сотни пленников». Очень огорчен был король, что не явился Персиваль ко двору к этому празднику, и уже считал его мертвым.

— Итак, мы рассказали вам все, о чем вы нас спрашивали, — закончили слуги Меллианца, — теперь вы скажите нам, поедете ли вы с нами в Белый Замок или нет.

Персиваль отвечал, что не поедет, и те продолжали:

— По чести, вы правы — будет там довольно народу и без вас, а нам не верится, чтобы вы могли справиться с таким делом.

На том они и расстались. Персиваль поскакал во всю прыть и не останавливался, пока не увидал Белого Замка, владелец которого с шестью слугами сидел на стене над самым мостом и рассматривал всех приезжавших на турнир.

Как только увидал он Персиваля, сейчас же сошел к нему и пригласил его в свой замок, и Персиваль, обрадованный приглашением, проворно соскочил с лошади.

Выбежали слуги и стали помогать ему разоружаться: одни повели его лошадь в конюшню и ходили за ней, как могли лучше, другие понесли в комнату его оружие. Затем они надели на него короткий пурпурный плащ, принадлежавший их господину, и хозяин усадил своего гостя в самой большой парадной зале.

— А жаль, если такой красивый рыцарь не обладает достаточной ловкостью и отвагой, — проговорил владелец замка.

Персиваль тем временем стал расспрашивать, много ли народу собралось в Белом Замке.

— Никто не припомнит еще такого множества рыцарей, как приехало сюда прямо от двора короля Артура: съехались сюда почти все рыцари Круглого Стола, а за ними следовало еще более пяти сотен рыцарей, они везли с собою богатейшее вооружение, которое я когда–либо видал.

Услыхав это, обрадовался Персиваль.

Между тем совсем уже стемнело, и хозяин замка спросил, нельзя ли им поужинать, и слуги отвечали:

— Да, господин, уже время.

Тогда пошел хозяин замка в залу, ведя за руку Персиваля и оказывая ему величайший почет, и приказал готовить столы. Кроме хозяина замка и Персиваля, за столом с ними сидели еще дочь хозяина и его жена. За ужином молодая девушка не раз смотрела на Персиваля, а также и ее мать, и обе они сказали в сердце своем, что никогда еще не видали они такого прекрасного рыцаря.

После ужина хозяин позвал к себе Персиваля и спросил:

— Явитесь ли вы завтра утром на турнир?

И Персиваль отвечал, что он совсем и не думал об этом, что он в первый раз услыхал о турнире только утром от пажей, везших доспехи Меллианца де Лиза.

Тогда хозяин дома сказал:

— Это тот, что принял вызов и явится сюда завтра во время вечерни, — и стал просить Персиваля отправиться вместе с ним на турнир.

— Государь, я охотно пойду из любви к вам, — отвечал Персиваль, — но ни за что не надену завтра оружия.

— Я не стану настаивать, если это вам неугодно.

Тем временем постели были готовы, и слуги увели Персиваля спать.

Видя, что уже рассвело, Персиваль встал. Хозяин дома, как оказалось, тоже встал; пошли они к обедне, а потом вернулись в залу и позавтракали. После завтрака владелец замка спустился во двор и приказал седлать лошадей, а когда лошади были готовы, он пристегнул оружие и вместе с Персивалем поехал в свой укрепленный замок смотреть турнир. Однако, как ни рано выехали они, значки в полях были уже расставлены. Подъехав к замку, увидали они множество великолепных доспехов и оружия, потому что никогда еще во времена короля Артура не собиралось на турнир столько доблестных рыцарей. Меллианц де Лиз выехал уже в поле; на нем было прекрасное вооружение и золотой щит с изображением двух львов. На руке у него был повязан рукав, принадлежавший молодой хозяйке Белого Замка, ибо в те времена рукава шились отдельно и могли привязываться к разным платьям. Меллианц разъезжал по полю на великолепном коне в богатой сбруе, и его сопровождало более пятидесяти рыцарей.

Но вот герольд крикнул: «К шлемам!» — и все пришло в движение. Меллианц де Лиз впереди всех своих спутников поскакал быстрее стрелы, пущенной из лука, потому что он охотно готов был сделать все, что могло быть угодно молодой хозяйке замка. Увидал его Гавейн и стремительно понесся ему навстречу, и, съехавшись, они с такою силою скрестили пики и столкнулись щитами, что пики их переломились; но ни тот ни другой не был выбит из седла. Тем временем съехались и их спутники и тоже столкнулись щитами и шлемами. Так начался этот громадный турнир. Много раз возобновлял битву Меллианц, и много забрал он в плен лошадей и рыцарей и отослал их в город. На стенах же Белого Замка собралось более трехсот дам и молодых девушек, смотревших на рыцарей и указывавших друг другу наиболее отличившихся из них. Лучшие рыцари Круглого Стола — Гавейн, Ланселот и Бедивер — не встретили ни одного рыцаря, которого они не выбили бы из седла. Но и Меллианц со своими спутниками тоже совершали чудеса ловкости и храбрости, так что дамы, смотревшие со стен замка на турнир, не знали, кому отдать предпочтение. Но дочь владельца замка находила, что всех больше отличился Меллианц, хотя ни мать ее, ни другие дамы не могли согласиться с нею. Турнир продолжался весь день, и только ночь разлучила бойцов.

По окончании турнира владелец замка вернулся с Персивалем домой и приказал поставить столы. Когда кушанье было подано, все уселись по своим местам, и хозяин замка, сэр Персиваль и хозяйка дома с дочерью много говорили о турнире. Хозяин спросил Персиваля, кто, по его мнению, наиболее отличился в турнире. И Персиваль отвечал, что хорош был рыцарь с золотым щитом и двумя львами, но и рыцарь с белым щитом бился не хуже. Тогда господин замка сказал ему, что рыцарь с золотым щитом и двумя львами был сэр Меллианц, а с белым щитом — сэр Гавейн. И Персиваль продолжал:

— Эти два рыцаря, по моему мнению, одержали верх над всеми другими. Но теперь, после того как я видел все это, ни за какую цену не соглашусь я завтра отсутствовать на турнире.

Услыхали это хозяин замка и его жена и порадовались в душе.

— Знайте, что из любви к вам я завтра сам вооружусь и поеду, чтобы помогать вам, — сказал хозяин, и Персиваль поблагодарил его за это.

Так весело провели они вечер и потом разошлись спать. С рассветом они поднялись, отслушали обедню, потом закусили хлебом и вином, и дочь владельца замка подошла к Персивалю и просила его из любви к ней носить на турнире ее рукав. Персиваль поблагодарил ее и сказал, что из любви к ней он желал бы превзойти всех в умении владеть оружием, и господин замка с удовольствием слушал эти речи. Затем они сели на коней, и слуги понесли впереди их доспехи. В замке рыцари вооружались, а дамы толпились у окон и на стенах. Персиваль надел военные доспехи, но не свои, а те, что одолжил ему чей–то чужой вассал, потому что не хотел он, чтобы его узнали.

Как только все было готово и герольд крикнул: «К шлемам!», со всех сторон стали спускаться в долину рыцари, и первым выехал Меллианц. Увидя его, Персиваль гордо поскакал ему навстречу, и на шее у него развевался рукав молодой хозяйки замка. Когда молодые девушки увидали его со стен замка, все они сказали в один голос: «Теперь мы видим самого прекрасного рыцаря, когда–либо жившего на свете!» И одна говорила другой: «Подобного ему нет во всем мире».

На всем скаку ударили они друг друга копьями, прямо в середину щитов, и древки их переломились на несколько частей. Но Персиваль был так силен, что, толкнув Меллианца сбоку, выбил его из седла, и тот при падении сломал себе правую руку и три раза терял сознание. Затем Персиваль выбил из седла сенешаля Кэя и поскакал далее. Немало отличались в этот день и сэр Гавейн, и сэр Ланселот, но больше всех отличался Персиваль, потому что не было рыцаря, которого не сбросил бы он на землю. Все, смотревшие на них со стен замка, удивлялись ему и говорили, что хорошо послужил он даме, давшей ему свой рукав. По окончании турнира Персиваль подвел к хозяину замка трех лучших коней изо всех, взятых им в плен, и сказал, что просит дочь его принять их в дар за рукав от ее платья, который носил он во время турнира. Отец поблагодарил его за свою дочь, и Персиваль хотел было отойти, но владелец замка окликнул его и сказал:

— Прекрасный рыцарь, разве не пойдете вы к молодой хозяйке Белого Замка просить ее руки?

— Нет, — отвечал ему Персиваль, — потому что дал я обет никогда не брать себе жены.

В то время как они так говорили, встретился им престарелый уже человек, с косою в руках и обутый в большие сапоги. Подойдя к Персивалю, он сказал:

— Легкомысленный ты человек! Ты совсем не должен был участвовать в турнире, и уже этим одним нарушил ты свой обет.

Стыдно стало Персивалю перед хозяином замка, и сказал он старику:

— Болтливый старик! Тебе–то какое дело?

— Верно говорю тебе, — отвечал ему старик, — большая часть твоего дела лежит на мне.

И стал тогда Персиваль упрашивать старика открыть ему хотя бы втайне значение этих слов. Отвел его в сторону старик и сказал ему:

— Персиваль, ты нарушил обет, данный Богу в том, что ни разу не переночуешь в одном месте более одной ночи, пока не найдешь Грааля.

— А кто же сказал это тебе? — спросил его Персиваль.

— Кто сказал, тот знал, что говорил, — отвечал старик.

— Скажи же мне, кто ты такой? — спросил опять Персиваль, и тот отвечал:

— Я — Мерлин и нарочно пришел сюда, чтобы предостеречь тебя: знай, что по молитве дяди твоего простился тебе грех твой. Дед твой, король Рыболов, очень болен и скоро умрет, но он не может умереть, пока не переговорит с тобою и не передаст тебе на хранение чудодейственного сосуда Грааля. Отправляйся же в путь, и с помощью Божиею на этот раз ты благополучно достигнешь цели.

— Скажите же мне, Мерлин, когда достигну я дома деда моего?

— Через год.

— Это очень долгий срок, — заметил Персиваль.

И Мерлин отвечал:

— Другого нет и не может быть, и я больше ничего не скажу тебе.

После беседы с Мерлином Персиваль вернулся к владельцу замка, у которого он гостил, простился с ним и пустился в путь.

Ровно через год ночью приехал он в дом своего деда. Слуги поспешили принять его как можно лучше, сняли с него вооружение, поставили коня его в роскошное стойло, а самого Персиваля повели в залу, где находился король Рыболов. Увидя Персиваля, он поднялся к нему навстречу, и Персиваль сел рядом с ним, и они стали говорить о различных вещах. Тогда приказал господин накрыть стол; вместе умылись они и вместе сели за еду. И когда было принесено первое кушанье, из соседней комнаты вынесли чашу Грааля, а за ним и остальные реликвии. И как только увидал все это Персиваль, то почувствовал сильнейшее желание проникнуть в тайну того, что видел перед собою, и сказал:

— Государь, прошу вас, скажите мне, для чего служит этот сосуд, перед которым вы так преклоняетесь?

Не успел Персиваль произнести эти слова, как король Рыболов стал здоров и освободился от недуга. Обрадовался король, бросился ему на шею и сказал:

— Прекрасный друг, знай, что ты спрашиваешь меня о величайшей тайне, но, прежде чем я открою ее тебе, ради Бога, скажи мне, кто ты такой, потому что, вероятно, хороший ты человек, если имел власть излечить меня от болезни, которою я так долго страдал!

— Зовут меня Персивалем, — отвечал ему его внук, — я сын Алена Толстого и прекрасно знаю, что вы отец моего отца.

Услыхав это, опустился король Рыболов на колени и возблагодарил Бога, а потом, взяв Персиваля за руку, подвел его к Граалю и сказал:

— Прекрасный внук, знай, что эта чаша — источник всех благ и всякой благодати и вместе с тем величайшая святыня, не допускающая в присутствии своем никакого греха, а потому обладателем ее может быть только истинно доблестный и беспорочный рыцарь. И теперь я молю Бога лишь о том, чтобы он сделал тебя достойным хранителем этой святыни.

Затем, уединившись с Персивалем, Брон долго поучал его, наставляя на путь добродетельной и беспорочной жизни, и наконец открыл тайное значение чудодейственной чаши, передав таинственные слова, дошедшие от его предков и передававшиеся в роду их из поколения в поколение.

Престарелый Брон, жизнь которого давно уже клонилась к концу, прожил еще три дня и без всякой болезни отдал Богу душу.

Персиваль же, став вместо него хранителем чудодейственного сосуда, повел строгую и беспорочную жизнь, отличался большою мудростью и навсегда отказался от военных забав и рыцарских подвигов.

В день смерти Брона король Артур, сидя со своими рыцарями за Круглым Столом, основанным когда–то Мерлином, вдруг услыхал страшный грохот и треск, напутавший всех, бывших в то время в замке, и затем камень, провалившийся в землю, когда Персиваль неопытным еще юношей попробовал было сесть на него, снова появился рядом со столом. Это было величайшее чудо, и все, видевшие его, не знали, что думать.

В тот же день пришел к Блезу Мерлин и сказал, что труд его жизни окончен и исполнилось наконец заветное желание его сердца. Потом повел он Блеза к Персивалю, и Персиваль так был рад видеть этого разумного и мудрого человека, что никогда уж не расставался с ним.

Покончив это дело, Мерлин отправился ко двору Артура, и король очень обрадовался ему.

— Государь, — сказали тогда Артуру его бароны, — спросите у Мерлина, что значит, что камень опять поднялся на свое место у Круглого Стола.

И король настоятельно просил Мерлина разъяснить им это.

— Король Артур, — заговорил наконец Мерлин, — знайте, что в эту минуту моей жизни исполнилось величайшее пророчество в мире: король Рыболов выздоровел от своей болезни; Персиваль стал обладателем чудодейственного сосуда и вместе с тем Великая Бретань освободилась от тяготевших над нею чар. Потому–то и появился вновь на поверхность камень, провалившийся под Персивалем. И знайте вы все, рыцари Круглого Стола, что это Персиваль победил вас на турнире в Белом Замке, но знайте также, что навсегда простился он с рыцарскими подвигами.

Услыхав это, заплакали король и бароны, Мерлин же, простившись с ними, пошел к Блезу и Персивалю и заставил их записать и это последнее чудо.

БеовульфПересказ И. Токмаковой

Глава IЗЛЫЕ ВЕСТИ ИЗ–ЗА МОРЯ

В обширном пиршественном зале короля геатов Хигеляка чадили смоляные факелы и жарко пылали толстые поленья в очаге. В зале было душно. На дворе растеплело, снег сделался рыхлым, а из–под него уже пробивались тоненькие, тихо звенящие ручейки. Однако дрова подбрасывать в очаг не переставали, и лбы сидящих за трапезой воинов покрывались испариной. Хмельной медовый напиток беспрестанно подливался в оправленные серебром рога. В дальнем углу четыре огромных пса не сводили глаз с пирующих и напряженно ждали, когда кто–нибудь бросит им недоглоданный мосол. Трапеза подходила к концу. Король откинулся на резную спинку своего высокого кресла.

— Уж не заснул ли наш королевский бард Ангельм? — вопросил он зычным голосом. — Так разбудите его, а он пусть разбудит звуки своей лютни да потешит нас песнопениями!

В это самое мгновение высокий и тонкий Ангельм как раз и вошел в зал, держа в руках неразлучную лютню, поклонился королю, но не униженно, а с достоинством. Вторым поклоном бард приветствовал всех остальных сидевших за столом. Его ясный взор взметнулся к небу, голос зазвучал звонко и чисто: Ангельм запел один из гимнов, принятых в первые века христианства:

Вспомним про наше начало начал,

Как Великий Творец всего сущего

Создал землю, и эти поля и леса,

И воды просторных морей…

И подарил небесам

Гордое солнце и ясный месяц,

И земные просторы

Украсил лесной бахромой,

И наградил все древесные листья

Трепетом жизни.

Этот взлетающий к небесам голос, эти новые, еще малознакомые, но такие привлекательно–таинственные слова как бы очищали души слушателей, освобождали их от груза грубого, примитивного и жестокого язычества.

Но прежние представления оставляли умы и души медленно, сопротивлялись, как вросшие в землю корни столетних дубов…

Вдруг неожиданно песня прервалась, послышался какой–то шум у дверей, слуги ввели гостей. Они явно были чужеземцами, приплывшими в страну геатов сразу же после того, как море очистилось ото льда. Тот, что постарше, был, скорее всего, их капитаном, его сопровождали еще полдюжины моряков. Нахмурившийся было Хигеляк, готовый наказать того, кто помешал ему слушать барда, гостеприимно поднялся со своего сиденья навстречу пришельцам. Он усадил их рядом с собой, движением руки приказав освободить место за столом. Рога были вновь наполнены медом, слуги внесли круглые подносы, на которых горой высились огромные куски дичины, зажаренной на углях.

А Ангельм все перебирал и перебирал тонкими пальцами струны своей лютни. И песня его все звучала и звучала под то стихающий, то вновь нарастающий шум застольной беседы.

…И Всемогущий изгнал демонов,

Наказывая их за смерть Авеля.

И не все они, каиново отродье,

Поселились в аду,

А часть из них осела на земле,

Попряталась в лесах и болотах,

Приняв разные формы зла,

Сделавшись чудищами,

И гоблинами, и злобными великанами

Вопреки светлой воле Господа…

— О! — воскликнул, прерывая певца, тот, что казался капитаном прибывших моряков. — Хигеляк, славный король геатов! Твой мудрый бард коснулся в своем песнопении именно того, с чем мы прибыли в твою страну. Выслушай наш странный и печальный рассказ.

Говоривший устремил свой пристальный, зоркий взгляд бывалого моряка на Хигеляка и голосом грустным и взволнованным начал свое повествование.

— Слушайте меня, великий Хигеляк и все доблестное воинство! Вы, конечно, знаете о могущественных королях датчан, что в былые времена добывали победу всего несколькими взмахами своих острых мечей! А в недавние времена Хродгар, взойдя на датский престол, покрыл славой свое королевство. И молодые парни все захотели служить в его войске, и так велика сделалась королевская рать, что решил он построить невиданный доселе пиршественный зал, чтобы мог этот зал вместить все доблестное воинство. Чтобы они, все вместе, могли праздновать свои победы, наполнив оправленные в серебро и золото рога, вспоминать свои ратные подвиги и привечать гостей, сколько бы их ни приплыло к датским берегам. И так огромен и великолепен этот зал, что нет ему в мире равных. Он даже, осмелюсь сказать, богаче и роскошнее, чем тот, где принимает нас сегодня радушный хозяин, господин наш, король Хигеляк. Король Хродгар над парадным входом прибил позолоченные рога могучего оленя, и свой пиршественный зал назвал Хеорот, что на нашем языке означает «Олень».

Сопровождавшие капитана мореплаватели согласно покивали головами, а тот продолжал свой рассказ, и невыразимая печаль звучала в его голосе:

— Но увы! Лучше бы крышей ему послужила раскидистая сосна, а столом пень от старого дуба, лучше бы стены, которые защищали бы его от морских ветров, были бы сплетены из простых ивовых прутьев…

В это время предупредительный слуга подошел и вновь наполнил рог говорившего медовым вином. Капитан отхлебнул из рога, но, не допив, глубоко задумался, продолжая держать его в руках.

— Почему же это? — спросил Хигеляк. — Разве обрушилась крыша этого прекрасного сооружения, или случился пожар?

— Ничего этого не случилось, король Хигеляк, — покачав головой, ответил капитан.

— Ну и слава Всевышнему! — отозвался король.

— Ты слышал, о чем пел твой бард? — отозвался капитан. — Зло прячется по темным углам и оврагам, в лесной глухомани и на дне зыбких болот.

— Ну и… — поторопил его Хигеляк, перестав улыбаться и устремив пристальный взор на капитана.

— И вот что скажу я тебе, славный король геатов. Даже королю в его веселье надо об этом помнить и остеречься того, кто может в ночной черноте услышать радостный смех и победные гимны пирующих.

— Кто может услышать? — переспросил Хигеляк, и все сидящие за столом примолкли, словно прислушиваясь.

Однако снаружи не доносилось никаких звуков, кроме рокота разбуженных теплым весенним ветром волн.

Ты хочешь знать, кто услышал? — вскочив с места, чуть ли не прокричал капитан. — Грендель! Грендель — ночное чудище, человек–волк, Грендель— приносящий смерть. Таится он в самых глубинах прибрежных болот. Там он дремлет в зловонной гнилой темноте И смотрит свои темные, злые сны. Но звуки лютни, радостный смех и заздравные песни потревожили его сон. Нет для него ничего досаднее человеческой радости. Потому что убийца радости он по сути своей. Побрел он туда, откуда доносились ненавистные ему звуки. Шел по болотам, по бесплодной земле, поросшей бесполезным, сорным кустарником, и оказался у дверей прекрасного Хеорота. Двери стояли настежь, король Хродгар не привык осторожничать, да и зачем бы?

Примолкшие слушатели невольно стали кидать настороженные взгляды по темным углам, как бы вдруг испугавшись, не затаился ли там тролль, или гоблин, или еще какой–нибудь дух зла…

— И Грендель двинулся прямо в зал, — устало продолжал рассказчик. — Он был полон ненависти к людям, к их радости и веселью. К тому времени пир уже затих, и люди Хродгара безмятежно спали, устроившись на мягких звериных шкурах. Грендель жаждал человеческой крови. Он напал на людей с такой быстротой, что никто не успел даже вскрикнуть.

Но, когда оставшиеся в живых проснулись на рассвете, Хродгар недосчитался тридцати своих танов, и только кровь на стенах да безобразные гренделевы следы в кровавых лужах поведали им страшную ночную повесть…

Слушатели сидели потрясенные, безгласные, безмолвные от ужаса.

— Злые вести приплыли к нашим брегам, — нарушил молчание Хигеляк. — О страшных делах поведал ты нам, капитан!

— И конца этим страшным делам не видно, — отозвался тот, залпом допив остаток хмельного меда и отложив в сторону рог. — Этот дух зла и смерти не знает утоления своей жажде злодеяний. Ни уговорить, ни умолить его нельзя, нет возможности купить его золотом или богатыми угодьями. Злобный и кровожадный, бродит он, не зная ни сна, ни покоя. Жажда крови и мести людям за то, что они познали истинного Бога, владеет им безраздельно. Он убивает, кого только может, поэтому Хеорот опустел, и лишь таясь и прячась от Гренделя злополучные даны могут спасти свою жизнь.

— О, отважный Хродгар тоже должен прятаться? Никогда не поверю я в это! — воскликнул Хигеляк.

— О нет, — отвечал ему капитан. — Его защищает сам Господь, которого Гренделю не дано познать. Но Хродгар стареет, и сердце его не может превозмочь печали.

Из груди воинов, сидевших на длинных скамьях и, затаив дыхание, слушавших страшную повесть, вырвался печальный и сочувственный вздох. Охватившее их невольное оцепенение отпустило, они разом зашевелились, заговорили, зашумели.

Один из танов короля Хигеляка, высокий, мускулистый, светловолосый, устремил твердый взгляд своих серых внимательных глаз на капитана датчан пристальнее других слушателей. Точно рассказ моряка взволновал его душу сильнее, чем прочих. Это был сын сестры короля геатов, первый и лучший из его воинов, Бео вульф.

Он стремительно поднялся со своего места и решительными шагами направился к высокому резному трону, на котором восседал Хигеляк.

— Господин мой, — сказал он, прямо глядя в глаза королю Хигеляку, — я прошу твоего разрешения отправиться в плавание.

Он кинул быстрый взгляд на некоторых своих друзей: Вэгмунда, юного Хондсио, на Скаэфа; ему показалось, что при пляшущем свете факелов он читает одобрение в их глазах.

Хигеляк пристально посмотрел на блестящего воина и любимого племянника и, помедлив всего лишь одно мгновение, ответил:

— Я, может, и отпущу тебя, только прежде поведай, что ты задумал.

— Задолго до того, как я родился на свет, — отвечал ему Беовульф, — отец мой, Эдгето, убил одного человека из племени Вюльфингов. Опасаясь кровной мести этого могучего племени, он отправился вместе со своей молодой женой и немногочисленной дружиной бороздить моря и даже вынужден был заняться морским разбоем. Однажды шторм прибил его корабль к датским берегам, и при дворе Хродгара этот невольный пират нашел приют, а в лице самого короля обрел такого друга, какого редко можно встретить в беде. Хродгар не просто приютил моих родителей и меня, когда я появился на свет. Он заплатил Вюльфингам вергельд — выкуп — и помирил отца с этим воинственным племенем, а когда мне исполнилось шесть лет, помог нам вернуться к родным берегам. А теперь, как я вижу, Хродгар сам нуждается в надежном друге, и пришло мне время заплатить долги.

Хигеляк глубоко задумался. Тревога пробежала по его лицу.

— Беовульф, — наконец произнес он, — сын сестры моей, ты мне ближе и роднее всех, сидящих за этим столом. Сердце мое обливается кровью от одной мысли, что ты отправишься в это далекое и опасное плаванье. Кто знает, не грозит ли оно тебе гибелью. Но благородному тану надлежит платить долги. Что ж, собирайся в путь. Но помни, отсюда, с высокого утеса, пара нетерпеливых глаз будет вглядываться в горизонт, ожидая, когда там мелькнет парус твоего корабля, возвращающегося на родину.

Глава IIС ПОПУТНЫМ ВЕТРОМ — К ДАТСКИМ БЕРЕГАМ

Беовульф позвал с собой самых сильных и храбрых воинов. Всего числом четырнадцать, и пятнадцатый — сам.

Предзнаменования были добрыми.

И, не откладывая отплытие ни на день, он повел их по скалистой тропе к заливу, где на волнах покачивался стройный и изящный, с пестро раскрашенным драконом на носу, быстроходный военный корабль. Попутный ветер поспешил надуть их паруса. Боевые щиты, украшенные золотой чеканкой, поблескивали на улыбчивом весеннем солнце. Корабль скользил по волнам легко, точно веселый тюлень…

И очень скоро неусыпный страж, глядевший на море с высокого датского берега, приметил быстро приближающийся корабль. Он насторожился, приподнялся в стременах, прикрыл глаза ладонью. Сомнений быть не могло, это был военный корабль. Враги? Но почему тогда они не подбираются крадучись, как это обычно бывает? Их корабль с раскрашенным драконом на носу подплывает без страха, открыто. Вот уже и парус опал, обвис, потому что корабль движется между уступов фьорда в полном безветрии. Вот они уже выходят на берег, и блестят их кольчуги, и сверкают на солнце мечи. Ого! Вот они затаскивают по прибрежному песку свое судно носом на сушу, укрепляют его канатами, чтобы прилив не смог сдвинуть его с места.

Береговой дозорный Хродгара взял тяжелое копье наперевес, дал коню шпоры и, рискуя свернуть себе шею, ринулся вниз, к берегу. Камни посыпались из–под копыт его рослого, сильного коня.

Дозорный насчитал пятнадцать человек, возившихся возле корабля. Он приблизился к ним настолько, что слышал, как позванивают их серебряные кольчуги, до него донеслись слова одного из них:

— Воздадим хвалу Господу за благополучное плаванье!

Кстати, говоривший был на голову выше всех остальных, широкогруд, крепок. Его светлые волосы разлетелись по ветру, когда он снял свой на мгновение вспыхнувший солнцем шлем.

Дозорный осадил коня прямо перед ним и, грозно потрясая копьем, потребовал ответа, твердо, но вполне уважительно:

— Кто вы? Чьи вы воины, кому служите? Зачем ваш корабль принес вас по морской дороге сюда, к брегам моей родной страны? Знайте, что я охраняю этот берег столько лет, сколько вы еще пока не прожили на свете. Поэтому ни один враг, ни один разбойник, являвшийся, чтобы отнять наши жизни и завладеть нашим золотом, не топтал еще этой земли. Вы явились сюда не таясь и не скрываясь, однако ни один из вас не произнес пароль, не показал мне никакого знака от моего повелителя, короля Хродгара, или какого другого разрешения от датских военачальников, дозволяющих причаливать к нашим берегам. Правду сказать, я никогда еще не встречал мужа такой силы и такой красоты, как ваш предводитель! Его облик дышит благородством, если только вид его не обманчив.

Затем он обратился к самому Беовульфу:

— Скажи мне твое имя и имя твоего отца, и откуда вы все прибыли и зачем. И поскорее. Так будет лучше для всех нас.

— Не беспокойся, славный воин, — отвечал ему Беовульф. — Хоть мы и прибыли на боевом корабле, хоть ты и видишь на нас кольчуги и в руках мечи, мы не собираемся сражаться с твоим народом. Нас ждет совсем другая битва. При дворе короля Хигеляка (может быть, ты слышал об этом славном короле геатов) узнали мы о тяжком горе, постигшем Хродгара и его дружину. Знаменитый и мудрый Хродгар в беде, и вот мы здесь, чтобы помочь ему побороть зло. Непобедимого зла не бывает, потому что велик Господь, на которого мы уповаем.

— Это так, — согласно кивнул дозорный.

— Ты спрашиваешь, кто я? — продолжал предводитель прибывших геатов. — Зовусь я Беовульф. Я сын сестры короля Хигеляка. Со мной мои верные воины, мои братья по оружию, в чьем мужестве и благородстве прошу тебя не сомневаться.

Дозорный, продолжая сидеть в седле, минуту или две, сощурившись, пристально разглядывал геатов. Он уже долго жил на свете и, пожалуй что, неплохо разбирался в людях… Затем он кивнул, как бы соглашаясь со своими собственными мыслями.

— Да. Так! — произнес он наконец. — Я старый воин и, сдается мне, могу различить, где просто пустая болтовня, а где дело. Я готов поверить вашим словам, и в ваших истинных чувствах к Хродгару я не сомневаюсь. Сколько уж пролетело лет, а следом и зим, а Хродгар и его воины все не могли дождаться подмоги ниот–куда. Следуйте за мной, я укажу вам путь, что приведет вас к Хеороту.

— Повремени, — остановил его Беовульф. — Сначала надо здесь все уладить. Разве ты, старый воин, не помнишь, что в конце пути следует прежде всего позаботиться о лошади или о судне, на котором прибыл?

— Не тревожься, — откликнулся дозорный. — Мои люди позаботятся о твоем корабле. Они уберегут его от высокого прилива. И приберут на палубе и охранят надежно. Скорее в путь. И коли вы действительно отважны и храбры, как кажется, то не заставите моего короля ждать вас хоть минутой дольше.

И, тронув поводья, он направил коня по узкой тропе, что вилась между густо растущими кустами орешника и дрока.

Люди двигались друг за другом в затылок, тропа была слишком узкой, чтобы идти рядом. Лошадь дозорного шла шагом. Воины следовали за ней, и кованые кольчуги на них тихонько позванивали. Тропа пошла вверх, к гряде скалистого фьорда. Сверху отчетливо был виден боевой корабль геатов, покачивающийся на волнах прилива. Какие–то люди уже копошились возле него. Отсюда, с высоты, они казались крошечными черными муравьями, а сам корабль казался греющимся на солнышке тюлененком. Серо–голубые волны перекатывались до самого горизонта, а там, за горизонтом, была родная страна, дом, славный их король Хигеляк, который верил в них и ждал их назад с победой и, возможно, с богатыми дарами.

Тропа неожиданно свернула вправо и тут же оборвалась, потому что дальше уже вела вымощенная камнем широкая дорога. Прищурившись, Беовульф увидел, что она ведет к возвышающемуся над прочими, более низкими строениями великолепному сооружению. В ярких лучах солнца оно казалось сказочным дворцом. А дорога производила впечатление нацеленной на него стрелы.

— Вон там находится Хеорот, — махнул в сторону дворца береговой дозорный. — Дорога приведет вас прямо к парадному крыльцу. Я должен вернуться на берег, мой долг призывает меня нести дозорную службу. Но вы уже не собьетесь с пути. — И, заметив, как какой–то невысказанный вопрос мелькнул в глазах у Беовульфа, поспешил заверить его: — Не тревожьтесь о своем корабле, за ним присмотрят не хуже, чем вы это сделали бы сами.

И не говоря больше ни слова, он развернул свою лошадь и быстро пропал из виду в зарослях орешника и дрока. Беовульф и его спутники двинулись вперед.

Дорога пошла чуть под уклон, удаляясь от каменной гряды фьорда. Затем она двинулась через зеленые пастбища, на которых паслись стада коров и табуны лошадей, а после повела их ячменными полями, на которых изумрудом отливали дружные, уже сильно подросшие всходы. А за полями виднелись людские поселения. Возле домов играли ребятишки. Тут же вертелись собаки и в лужах валялись домашние свиньи. Женщины, занятые всякими хозяйственными делами — кто в ступах растирал зерно, кто накручивал пряжу на веретено, — поднимали глаза, с недоумением провожая взглядом чужестранцев.

Сейчас, при ярком свете дня, ничто не наводило на мысль об ужасах, рассказанных мореплавателями при дворе Хигеляка.

Все казалось таким мирным, таким спокойным.

И вот они уже почти поравнялись с Хеоротом. Пиршественный зал короля Хродгара точно взметнулся к небу. Все пятнадцать без смущения поднялись на парадное крыльцо, над которым были прибиты вызолоченные рога огромного оленя. В дверях их встретил один из танов короля Хродгара. Так же как и дозорный на берегу, он задал им те же самые вопросы:

— Кто вы, чужеземные воины? Зачем вы прибыли в военном облачении, как добрались сюда и что вы ищете здесь, на пороге знаменитого пиршественного зала короля Хродгара?

Воины Беовульфа расположили свои закаленные в боях щиты рядами вдоль наружной стены. Лесом выросли прислоненные к стене ясеневые с железными наконечниками копья. Пришедшие присели на гостевую скамью, стоящую на широком крыльце. Между тем приближенный короля продолжал вопрошать:

— Откуда у вас эти украшенные золотом щиты? Эти серебряные кольчуги и шлемы и великолепные копья, которыми вы уставили всю стену?

Беовульф отвечал ему:

— Что до того, кто мы есть, то я племянник короля Хигеляка, сын его родной сестры. Со мной мои верные воины, мои братья по оружию. А для чего мы здесь — мы об этом поведаем самому королю, потому что именно его касается то дело, с которым мы прибыли в ваши края. Приветствуй славного короля данов от нашего имени и спроси, выразит ли он желание говорить с нами.

— Что ж, — отвечал им тот, которого звали Вульфгар. Он, кстати сказать, был высокого рода и известен как храбростью своей, так и мудростью необычайной.

— В вас вижу я благородную повадку, — продолжал он. — Я доложу нашему доброму королю и вернусь к вам с его ответом.

С этими словами Вульфгар поспешил к Хродгару, восседавшему во главе стола в окружении своих приближенных. Подождав, пока король обратит на него внимание, он произнес:

— Там, на крыльце, — геаты, прибывшие из–за моря, преодолевшие пространство волн и бурь. Ведомы они неким воином по имени Беовульф. Они ждут твоего разрешения предстать перед тобой и поведать тебе о цели своего появления, о славный король наш! Коли мне будет позволено подать совет, я думаю, прими их и позволь им говорить. Они выглядят храбрыми воинами, и оружие их таково, что им владеют люди кровей благородных. Это не какие–нибудь бродяги. А Беовульф, их предводитель, видно, что могучий воин, сильный и мудрый.

Король кивнул. И тут же Вульфгар ввел в зал геатов, знаком приказав до поры оставить оружие на крыльце.

Поистине великолепным и неподражаемым показался пришедшим Хеорот, пиршественный зал короля данов Хродгара. Пол был выложен широкими отполированными разноцветными каменными плитами. Стены были украшены оружием и искусно вырезанными из моржовой кости белоснежными украшениями. В зале пылали целых три очага, и дым от них устремлялся к потолку, находя свой путь в небеса. За длинными столами сидели воины Хродгара. На столах высились груды золотистых овсяных лепешек и ароматного дымящегося мяса. В руках у каждого — по рогу в серебряной оправе, наполненному хмельным медом. Сам король — широкоплечий и седовласый — восседал на возвышении в самом дальнем конце стола, так что геатам пришлось пройти через весь зал. Шум голосов утих. Все замерли, глядя на пришедших. Король, облокотившись о резные подлокотники, не сводил глаз с самого высокого из геатов, с гордо поднятой головой остановившегося перед его троном.

Глава IIIТЕНЬ СМЕРТИ ПО НОЧАМ

Беовульф тут же угадал в старом короле давно забытые черты, которые отражали одновременно и твердость характера, и спрятавшуюся за этой твердостью сердечную доброту. Однако знакомые черты к тому часу поблекли и увяли. Щеки избороздили глубокие морщины, на лице лежала печать печали. Борода, спадавшая на шитый золотом нагрудник, была совсем седой.

— Так вот каким ты стал! — воскликнул король. — Я помню тебя ребенком, не выше холки Гарма, любимой моей собаки. Я помню Эдгето, отца твоего, женатого на единственной дочери славного короля Хретеля, который был отцом и Хигеляку, геатов мужественному королю. И хоть тебя, о Беовульф, не видел я годов немало, узнал бы я тебя и среди сотни воинов! Что, однако, привело тебя сюда, какой волной прибило к брегу? Уж не убил ли ты, как твой отец в былые годы, кого–нибудь из Вюльфингов и мести их избегнуть хочешь, или надо помочь тебе с выкупом, сын мой? Как вообще ты жил все эти годы, поведай мне и воинам моим.

Беовульф поклонился Хродгару, а за ним отвесили поклон и его спутники.

— Приветствую тебя, король и отец датчан! — торжественно произнес Беовульф. — Ты спрашиваешь, как я жил? Что ж, юность я свою провел в битвах и не без славы. Но вот в наших землях эхом пронеслось поганое имя Гренделя. Заезжие мореходы поведали нам о Хеороте, самом прекрасном пиршественном зале, какие существуют и существовали на земле. Рассказали они и о том, что становится это дивное сооружение совершенно бесполезным, как только на землю опускается темнота. И не только бесполезным, но и опасным. Потому что, говорят, по ночам тут у вас бродит тень смерти.

— Или, лучше сказать, сама смерть, — тихонько проговорил кто–то из датчан, стараясь не прервать речи славного геатского воина.

— И вот люди мои, вернее, лучшие и мудрейшие из них, сказали, что долг мой призывает меня ринуться на помощь Хродгару, доброму и могучему королю данов. Почему они назвали именно меня? Ведь не все знают, что ты, король, в свое время спас моего отца от мести яростного рода Вюльфингов и дал за него выкуп.

— Тогда почему же? — спросил Хродгар–король.

— Потому, что они сами, и не раз, могли убедиться в том, насколько я силен. Потому что они сами видели, как многажды я возвращался из темных глубин страшных битв, и кровь, которая капала с моих рук, была кровью моих врагов. Пятерых кровожадных чудовищ–великанов изрубил я на кусочки и думал уже, что удалось мне смести весь их подлый род с лица нашей прекрасной земли. Но еще и морские чудища вызывал я со дна и убивал их, одно за другим. Освободить род людской от всей этой нечисти было призванием моим. Видно, призвал меня к этому сам Господь. А теперь — Грендель! Я должен сойтись с ним в смертельной схватке, вот почему я здесь!

Легкий шепоток пробежал по рядам датских воинов, но никто не решился вмешаться в беседу Хродгара и его знаменитого гостя.

— Прошу тебя, опора и надежа всех данов, выполни всего одну мою просьбу, — продолжал Беовульф, по–прежнему стоя перед Хродгаром с гордо поднятой головой. — Я пересек бурное море, рискуя жизнью, я проделал вместе с моими воинами такой дальний путь, что, право же, я заслужил это.

— О чем же ты просишь, скажи яснее, — повелел Беовульфу Хродгар.

— Я прошу тебя вот о какой милости. Позволь мне и моим воинам, нам и только нам, освободить тебя и весь твой народ от смерти, являющейся сюда по ночам.

— Но как же… — начал было Хродгар.

— Прости, но я еще не договорил, — осмелился перебить его Беовульф. — Я слышал, что Грендель так презирает весь род людской, что не пользуется никаким оружием, да и не боится ни копья, ни меча. Что ж. И я не убоюсь ничего и вооружаться также не стану. Думаю, что государь мой Хигеляк был бы невысокого мнения обо мне, коли мой меч двинулся бы туда, куда моя нога боялась бы ступить. Пусть мои руки постоят за мою жизнь. И пусть Господь рассудит, кому должно достаться ледяное объятие смерти. Грендель, я полагаю, поступит по своему обычаю: проникнет в Хеорот, чтобы набить свою утробу нашими телами. Если, конечно, сможет. Если сможет, говорю я. Но если вдруг пробьет мой час, я думаю, вам и хоронить будет некого. Грендель уволочет наши бренные останки в свои зловонные болота. Вам, данам, саваны для нас шить не придется. И если вдруг вправду так случится, то отошлите Хигеляку мое оружие. Это наследство, полученное мной от деда. Но пусть, однако, судьба так развернется, как она сама судила.

— Что ж, посмотрим, какова будет воля Всевышнего, — вздохнув, сказал Хродгар. — Я знаю, Беовульф, что ты явился к нам, побуждаемый добрым чувством дружбы и в благодарность за тот прием, который твой отец когда–то получил при нашем дворе. То, что случилось с Эдгето, твоим отцом, грозило бесконечной и непримиримой враждой. Он убил Хатлафа, воина Вюльфингов. Но геаты страшились войны, которая неизбежно бы вспыхнула, вернись твой отец на родину. Поэтому ему не было туда пути, его сограждане все равно бы прогнали его. И тогда он повернул свой корабль, направив его к датским берегам. В то время я только–только вступил на трон, еще совсем молодым человеком. Я заплатил за Эдгето, купив ему прощение: послал я Вюльфингам старинные сокровища, а Эдгето обещал мне твердо больше не начинать вражды.

Хродгар помолчал немного, устремив взгляд куда–то в пустоту.

— Язык мой тяжелеет и немеет, и сердце разрывается на куски, как я подумаю о том, скольких прекрасных воинов унес проклятый Грендель. Ты посмотри, видишь, сколько за моим столом теперь пустует мест! А ведь какие были храбрецы! Мечи их были продолжением руки! Отвагой бились их сердца. Не хотели они покидать на ночь Хеорот. А наутро… Наутро, как только заливало солнце все своим янтарным блеском, так в каплях крови отражался этот блеск, и воинов моих становилось все меньше числом, все меньше… Но что это я? Забыл законы гостеприимства? К столу садитесь, гости дорогие! Друзья, освободите для Беовульфа и всех прибывших с ним почетные места!

За столом вновь стало шумно, пирующие усадили геатов на почетные скамьи, приветствуя их радостно, потому что с их появлением мелькнул у каждого из присутствующих луч надежды. Все повеселели. Все, кроме одного.

Унферт, сын Эгклафа, любимый шут короля, который вечно был при Хродгаре и старался не отойти от него ни на шаг, нахмурился, затуманился взор его. Зависть ужалила его в самое сердце. Был он по сути своей человеком недобрым, завистливым и злоязычным. Тщеславие съедало его, и всегда хотелось ему быть на виду, и красоваться, и вызывать улыбки одобрения и восхищения. Он подождал, пока утихли возгласы приветствий и даны успели осушить за здоровье прибывших по полному рогу пенного медового напитка. Тогда поднялся он и, насмешливо глядя в глаза высокому и статному предводителю геатов, сказал с издевкой:

— Ага! Ты тот самый Беовульф, тот истинный глупец, хвастун несносный, который в юности^затеял состязаться с Бреккой, сыном Бенстана, кто дольше проплывет в ледяных волнах? Ха–ха–ха! Решил похвастаться, рискуя жизнью! И ради чего? Ради какого дела? А просто так, ради самого хвастовства! Хотя тебя предупреждали те, кто был и старше и мудрее! Ну и чем кончилось твое хвастовство? Тем, что ледяные волны таскали тебя по морю семь долгих дней и семь долгих ночей, так что ты еле выжил. Сын Бенстана, Брекка, победил тебя в этом состязании. Так что не хвастай, бывает, счастье и тебе изменяет. Не стоит ли тебе поопасаться и не вызывать на бой самого кровавого из демонов, когда–либо существовавших на свете?

Беовульф усмехнулся и ответил ему незлобиво:

— Дружок мой, Унферт, твое лицо пылает от выпитого пенного меда, а язык твой не слушается доводов холодного разума. Ты попытался рассказать нам здесь о Брекке, сыне Бенстана. Но правды ты сказать не захотел. А правда проста, знаешь ли, очень проста, и заключается она в том, что ни один человек не может сравниться со мной в выносливости на волнах. Да, когда мы с Бреккой были еще безрассудными мальчишками, мы решили, что рискнем своими жизнями и отправимся по морю вплавь. В руках у каждого из нас, к тому же, должен был быть обнаженный меч, на случай встречи с разъяренным тюленем или острозубой рыбой–иглой. Брекка никак не мог сравняться со мной в скорости, и поэтому целых пять дней и ночей я плыл рядом с ним, чтобы не бросать его одного. Но тут сильное течение разъединило нас. Ветер исполнился небывалой ярости, шквалами налетая с севера, шторм потревожил опасных чудовищ, дремавших на дне. Один из этих монстров схватил меня, вонзил свои острые когти в мое тело. Но Господу было угодно, чтобы, извернувшись, я сумел ударить мечом прямо чудищу в сердце и тем самым спасти свою жизнь. Судьба благоволит к тем, кто всеми силами тоже старается отогнать от себя смерть! Затем понемногу добрался я до финских берегов. И знаешь, Унферт, ни разу не слыхал я о тебе ничего такого, что говорило бы о твоих геройствах, кровавых битвах и сражениях, из которых бы ты вышел победителем. И ничего такого никогда я о себе не рассказал, что было бы неправдой и чистым хвастовством. А ты? Быть может, надеешься ты скрыть, что отправил самолично на тот свет своих обоих братьев, чтоб одному завоевать сердце вашего короля, ни с кем не разделив его привязанности? Быстрый ум и острый язык не спасут тебя, дружище. Душе твоей гореть в геенне огненной, поверь мне. И вот еще что я хотел бы сказать тебе. Не думаешь ли ты, что если б был ты и умен и силен, то допустил бы, чтоб Грендель унес так много славных жизней и разорил бы Хеорот, заставив сердце Хродгара страдать и обливаться кровью. И тогда такому дураку, как я (как ты меня назвал), нужды бы не было высаживаться с дружиной храбрых воинов на датских берегах. Но Грендель понял, что безраздельно он может наводить ужас и убивать себе на радость, кого захочет. Чем ты тут помог своему королю, Унферт, сын Эгклафа, желающий опозорить меня перед лицом короля и уличить в пустом бахвальстве? Геаты покажут вскоре этой кровожадной гадине, на что они способны.

Хродгар с радостью и надеждой внимал этим речам. И все воины его с улыбкой не сводили глаз с Беовульфа.

И посрамленный Унферт понял, что все симпатии — на стороне пришельца.

— Ха–ха! — завертелся он волчком на полу, у ног короля. — Хорошо быть храбрым воином, но надо ведь и шутки понимать. Я тебя нарочно раззадорил, геат высокородный!

Но перевести в шутку свои недобрые речи он не сумел. Никто даже не улыбнулся его выходке. Беовульф вновь занял свое место на скамье, взял в руки рог и осушил его одним глотком. Тут за тяжелой занавеской послышались женские голоса и тихий смех. Занавеска дрогнула, и в зале показалась Велтеов, королева, в пурпурной мантии, темноглазая и темноволосая, в головном уборе из чистого золота, держа в руках большую золотую чашу.

Беовульф не был с ней знаком, потому что она была второй женой рано овдовевшего Хродгара, но по одеждам, драгоценным уборам и горделивой осанке он сразу догадался, что это нынешняя супруга короля. Мужчины, бывшие в зале, приветствовали ее радостными возгласами. В сопровождении прислужниц, несущих за ней украшенный драгоценными камнями сосуд, она прежде всего подошла к королю и протянула ему золотую чашу, желая ему хорошо и весело провести время за пиршественным столом. Дальше она двигалась от воина к воину, предлагая каждому глотнуть из золотой чаши, которую следовавшие за ней женщины постоянно наполняли. Когда подошла очередь Беовульфа, то королева, приветствуя в его лице все|; прибывших с ним геатов, сказала:

— Великий принц геатов! Я благодарю Господа за то, что Он услышал мои молитвы, удостоил меня поднести чашу с пряным вином тому, кто, я уверена, освободит мой истерзанный народ от страшного чудовища.

Осушив чашу, Беовульф ответил ей так:

— Я знаю твердо, королева, что или заслужу любовь датчан, или погибну в жестокой схватке с Гренделем. Иного не дано.

Королева милостиво ему кивнула. Ей понравился ответ Беовульфа. Женщины удалились. А вскоре, как только солнце устремилось к горизонту, встал со своего резного трона и Хродгар. Сон уже начинал туманить взор его все еще зорких глаз. Он точно знал, что Грендель явится в Хеорот, лишь ночь накроет землю черной своей сетью и черные тени безмолвно расползутся по земле. Воины Хродгара поднялись вслед за ним. Король подошел к вождю геатов, сердечно обнял его за плечи.

— Никому когда–либо вступавшему на эту землю, — сказал он, — не оказывал я такой чести. Но тебе я говорю: «Будь в Хеороте, как дома у себя. Считай его своим. Освободи его от нечисти. И тогда корабль твой вернется к родным брегам, просев до самой палубы от нагруженных на него даров».

Глава IVКРОВАВОЕ СРАЖЕНИЕ

Сопровождаемый всеми своими воинами, домочадцами и слугами, Хродгар удалился вслед за своей супругой в опочивальню. Геаты закрыли двери Хеорота на все замки и засовы, хотя и знали, что это их не сможет защитить от Гренделя. Разве что минутой раньше они узнают о его приходе, когда он начнет ломиться в двери.

Все воины–геаты устроились на лавках на ночлег. Беовульф, стоя у своей постели, воскликнул:

— Грендель не сильнее и не храбрее меня! Что славы было бы мне заколоть его моим мечом? Нет! Я его встречу безоружным. Так сердце его скорее дрогнет, если увидит он, что жду я его без страха. И пусть рука Господня в неизъяснимой мудрости Его протянется и поможет тому, кого найдет достойным!

С этими словами отважный вождь геатов опустил голову на подушку. Рядом с ним расположились его воины, готовые в любой миг вскочить и по первому же знаку ринуться на врага. И каждый из них был убежден, что наступающая ночь в его жизни — последняя, что не судьба ему вернуться домой и встретиться с любимыми детьми, женой, друзьями, увидеть снова островерхие крыши знакомых городов. Каждый думал о датских воинах, чьи жизни уже похитил Грендель как раз тут, в Хеороте, где по доброй воле в эту ночь расположились не даны, а они, геаты. Беовульф лежал без сна, прислушиваясь, поджидая. Ему не терпелось скорей схватиться с врагом, и одновременно его охватывала ярость при одной мысли о Гренделе.

А тем временем от подножья окутанных туманом холмов, из глубины смрадных болот шел кривыми тропами Грендель, пробирался к прямой мощеной дороге, чтобы, как всегда, дойти до Хеорота в полночь. Правда, давно уже там он не встречал поживы.

Он шел широкими, неслышными, быстрыми шагами к сияющему Хеороту. Огромный, черный, страшный. Дошел и дернул дверь.

Дверные запоры взбесили его, и, навалившись плечом, он вырвал дверь «с мясом».

Эти люди посмели запираться от него! Он им покажет! Он прыгнул за порог.

А! Люди! Здесь, точно, люди! Он протянул свои лохматые, когтистые ручищи и во мгновенье ока схватил того, кто расположился на ночлег с краю. И разодрал его как цыпленка.

И, захлебываясь, стал пить теплую, живую человеческую кровь. Напившись, он швырнул разодранное тело наземь и протянул руку, чтобы снова схватить другого воина.

Но его руку перехватила другая рука.

И Грендель понял, что она не слабее его собственной. Его поганую черную душу уколол страх. И что–то ему даже подсказало, что лучше бы убраться назад к себе в болото — так было бы надежнее. Однако ему пришлось понять, что этой ночью он попал в совсем другой Хеорот, чем тот, который опустошал и обагрял горячей кровью людей, пред ним ни в чем не виноватых. В его глазах, зелено–мутных, как те болота, где он жил, мелькнул ужас. Такой же ужас, какой он до сих пор поселял в человеческих сердцах.

А Беовульф сжимал его когтистую руку все сильнее и сильнее, и уже затрещали у чудища кости.

Отвратительный монстр боролся теперь уже не за чужую плоть и кровь. Он просто жаждал свободы, но никак не мог вырваться. Он понял, что попал в ловушку.

Хеорот сотрясался, когда в жаркой схватке эти двое ударялись о его стены. Даны, ожидавшие событий вне Хеорота, дрожали от ужаса.

Но прекрасный Хеорот был так дивно построен, что какая бы битва ни происходила внутри, стены его не рушились. Падали со стуком скамьи, срывались со стен прекрасные украшения из резного дерева, слоновой кости и золота. Но постепенно звуки битвы сменились другими звуками, и новый ужас охватил датчан: кричал от боли враг людей и Бога — Грендель. Беовульф намеревался держать чудовище и не выпускать из рук, пока монстр не испустит дух.

Все воины–геаты обнажили свои мечи и были готовы разом ринуться на защиту своего вождя.

Но это было бесполезно.

Грендель, это сатанинское отродье, сумел так заколдовать все человеческие мечи, и копья, и кинжалы, что они не могли принести ему ни малейшего вреда. Прикоснувшись к его омерзительной шкуре, они становились мягкими, как воск.

И все же время его кончилось, и дни его иссякли, и смерть его была близка. И тут он понял, что значит вести войну со Всемогущим Богом. В этой войне победы не бывает. Силы начали оставлять Гренделя. Боль была нестерпимой. Он выворачивался и вырывался из последней мочи. Тут кости его затрещали, мышцы разорвались, рука выдернулась из плеча. Ночной убийца был на Свободе.

Оглашая окрестности воплями и стонами, он скрылся в темноте. Смерть его шла за ним по пятам, потому что рана его была смертельна.

Беовульф тяжело опустился на сломанную скамью, ловя ртом воздух, пытаясь выровнять дыхание. Его воины столпились вокруг него, один за другим зажигая факелы от все еще тлеющих в очагах углей, с изумлением уставившись на нечто, что лежало у Беовульфа поперек колен. Один из воинов, по имени Вэгмунд, сказал:

— Хоть бы и демон, а не человек, все равно с такой раной он не проживет и дня.

— Во всяком случае, наш бедный погибший Хондецио не остался неотомщенным, — заметил Беовульф. — Давайте прибьем этот трофей к стене. Пусть все смотрят, как удалось мне, безоружному, вырвать руку из плеча этого мерзкого чудовища. По крайней мере, кое–кто не скажет уже, что мы бахвалимся попусту.

И полные восторга, с чувством одержанной победы, они пригвоздили мерзкую ручищу к потолочной балке как раз над резным креслом короля.

Первый луч солнца пробежал уже по поверхности мрачных болот, когда смертельно раненный монстр добрался наконец до своего обиталища.

Вскоре и датчане, пробудившись, поспешили к Хеороту. Кто б мог надеяться! Их встретил Беовульф, живой, хоть в шрамах и царапинах от мерзких когтей. Со священным ужасом взирали они на страшную мохнатую ручищу, длиной, пожалуй что, в три человеческих руки, с когтями дикого зверя на пальцах. Даже и сейчас всем казалось, что когти эти вот–вот вопьются в дерево потолочной балки.

Некоторые из данов оседлали лошадей и двинулись по кровавому следу, который оставил Грендель, пока не доскакали до непроходимых болот. Вода там бурлила и кипела зловонной кровью монстра.

Тем временем оставшиеся приводили в порядок пиршественный зал, вместе со слугами отмывая кровь со стен и ставя новые скамейки, заменяя украшения на стенах.

А иные, начав уже праздновать, устроили скачки или боролись друг с другом, а королевский скальд бродил по саду между деревьев, сочиняя хвалебную песнь в честь Беовульфа.

Наконец и король Хродгар появился, а с ним и его королева. Им все подробно поведал сам Беовульф, что и как было этой отчаянной ночью.

— Я думал, что смогу повалить его на лавку и буду душить до тех пор, пока черная душа его не покинет тела. Но он все же смог вырваться от меня, такова сила его невероятная. Но вы сами видите — долго он не проживет.

Хродгар пристально, в полном молчании, смотрел на страшный трофей. Потом медленно произнес:

— Да, долго он не проживет… Сколько горя мы видели из–за него здесь в Хеороте, который был построен для одной только радости.

— Горе больше не вернется, и радость поселится в Хеороте навсегда, — уверенно ответил Беовульф.

— И все благодаря тебе! — с жаром воскликнул Хродгар. — Будь твой отец жив, он должен был бы гордиться. И если жива твоя мать, то она может вознести благодарственную молитву Отцу нашему Небесному, за то, что даровал ей такого сына. С этого дня и я тебя буду считать своим сыном, и нет такого, что бы я дал своим сыновьям, а тебе бы в этом отказал. Все, что захочешь, можешь у меня просить — отказу не будет.

И вот уже кипят приготовления в зале, все разбитые столы и скамьи заменили, и женщины из сундуков достали и повесили новые вышивки, где золотом были расшиты никем не виданные диковинные птицы со змеиными хвостами, и все факелы были зажжены, и пир приготовлялся такой, какого еще никогда не видывали стены Хеорота.

И когда пир был в самом разгаре, Хродгар сказал, обращаясь к своим воинам:

— Ну а теперь час настал, друзья мои, одарить дарами геатов. Они их доблестно заслужили.

И все тут же поднялись со своих мест, и вышли, и вернулись с богатыми приношениями.

Король Хродгар, прославленный сын Хельфдана, подарил Беовульфу шитый золотом стяг — в качестве знамени его победы. К тому же он преподнес ему шлем, и тончайшую кольчугу, не толще кожи лосося, и старинный меч. Но и это было еще не все. Вслед за этим король, опора и надежа всех датчан, повелел привести восемь белых лошадей. У каждой лошади была золоченая уздечка. А одна из них была под боевым седлом, украшенным изумрудами. Это было королевское седло. В него усаживался Хродгар, отправляясь на битву. И всегда возвр’ащался обратно — цел и невредим.

Затем хозяин Хеорота приказал принести ценные дары каждому из спутников Беовульфа, старинное воинское облачение и оружие, еще и выкуп в золотых монетах за того геата, который был убит Гренделем.

Тут пир начался такой пышный, такой великолепный, какого не видел даже славный Хеорот.

И появился бард короля, и заиграл на лютне, и спел хвалебную оду в честь победителя страшного монстра:

И день пришел.

И ночь пришла.

Сгустились тени.

Стали черной мглою.

Явился тот, кто с Господом самим

В разладе вечном,

Убийца радости,

Людей губитель,

Неодолимый, страшный,

Похитивший так много жизней,

Что вскоре был бы счет потерян,

А небо почернело бы от копоти

Костров погребальных.

Но тут явился

В сиянье славы Беовульф

Трижды великолепный,

И славная дружина вместе с ним.

И в поединке страшном,

Кровавом и смертельном

Он победил чудовище.

Кто станет сомневаться,

Что Бог в Его непреходящей мудрости

Держит землю в Своей ладони!

И воздает за мужество и верность.

Победою и славой одаряет.

Будь бесконечно на земле и на морях

Прославлен, Беовульф!

Глава VСНОВА УЖАС И СМЕРТЬ

Пир длился и длился, казалось, целую вечность. Все вместе — воины Хродгара и воины Беовульфа в этот день наелись как короли. Рога, оправленные в серебро и золото, то и дело наполнялись пенным медом. Казалось, печаль и горе покинули всех навсегда. И страх растаял. И успокоились сердца. О чем тужить, чего бояться? Ведь Грендель, страшный, кровожадный монстр, — мертв. Его поганая кровь вытекла через рану, вскипела и свернулась в смрадном его болоте. Господь творит Свои чудеса несчетно, держа весь мир в руке Своей и взирая на него недреманным Оком!

И не знали они все, и не догадывался никто из них, что час окончательного торжества еще не настал. Но человеку не дано знать, что с ним случится, так уж устроено промыслом Божьим…

Настала ночь. Король и королева удалились в свои покои. Удалились и геаты, уставшие от страшной ночи накануне. А воины–датчане остались, как в былые благостные времена, в Хеороте на всю ночь. Каждый расстелил свою постель, в изголовье прислонив к стене золоченый щит и повесив над головою шлем. Копья выстроились рядами, точно мгновенно выросший лес. А тонкие кольчуги, выкованные искуснейшими мастерами, так и оставались надетыми на них. Это соответствовало обычаю данов — быть готовыми к битве в любой час, в любую минуту, в любую секунду, по первому же зову короля. В эту ночь они заснули спокойно и глубоко. За этот глубокий сон одному из них придется заплатить своей жизнью…

…В глубинах темных болот, там, где бродят черные тени и клубятся злые туманы, страшная мать Гренделя поджидала сына. Дождавшись его, покалеченного и умирающего, задумала она месть. Была она такой же кровожадной, как сын ее, таким же исчадием ада, с одним только отличием: ей было дано любить. Она любила своего сына. И поэтому была еще страшнее. Он просто убивал. Она жаждала мести.

Откуда взялись они, эти чудища, эти страшилища, эти мерзкие твари? Как попали они в эти смердящие болота, зеленые, как ядовитая плесень? Старые люди говорили, что произошли они от Каина, убившего своего единственного брата, сына своего отца. Что будто от него пошло это проклятое племя, отвергающее Отца Небесного и отвергнутое Им.

И вот поднялась со дна эта страшная мать страшного монстра и достигла Хеорота, где мирным сном спали датские воины.

Услышав ее тяжелые шаги, вскочили они на ноги, схватив в руки мечи и щиты, во мгновенье ока защитив головы шлемами.

Не желая вступать с ними в битву, мать Гренделя схватила одного из них и, перекинув его через плечо, умчалась назад, в свои болота, крепко держа когтями добычу. А добычей ей стал Эшер, самый близкий друг и советник короля. Наутро король, узнав о случившемся, весь дрожа от горя и гнева, приказал позвать к себе Беовульфа.

Даже не догадываясь о ночной трагедии и хорошо выспавшись, Беовульф, проснувшись, первым делом подумал о том, как он пойдет к королю Хродгару и спросит его:

— Все ли спокойно? Мирно ли прошла ночь?

Но когда они свиделись, Хродгар ответил ему:

— Нет данам ни спокойствия, ни счастья. Нет больше на свете Эшера, старшего брата Эрмлафа, друга и товарища моего, чьим советам я доверял больше всего, с которым мы плечом к плечу бились с врагами. О, эта проклятая ведьма, она мстит нам за твою победу над ее кровожадным сыном. Годами он терзал моих людей. И вот явился ты, и за одну ночь его не стало. Где теперь эта страшная тварь, терзающая тело друга моего любезного, пьющая его кровь?

Люди говорили мне, что видели они не одного, кого называли они Гренделем, а двух чудовищ. И вроде бы та, вторая, была похожа на женщину.

Где нам искать ее? Я слышал, что живут чудовища и нелюди в тайных местах, где ветры бродят между скал, в волчьих логовах, где сбегающая с каменных уступов вода находит путь под землю. А там, под землей, клубятся черные туманы и странные деревья поднимают свои ветви прямо из воды болотной, и покрыты они бывают льдом нетающим, и корни их в болотной жиже вьются змеями. А по ночам освещается болото изнутри каким–то странным, красным светом, и дна его никто еще не мерил. И если охотники из лесу выгонят оленя и собаками его затравят, то зверь скорее примет смерть, чем ринется вперед, к болотам этим страшным. И вся надежда наша снова — на тебя, о Беовульф, сын Эдгето! Где прячется мать Гренделя — найди ее, если решишься, если посмеешь! К ногам твоим лягут горы золота и древних сокровищ, если выиграешь ты и эту битву!

Беовульф отвечал королю так:

— Пусть утихнет твоя печаль! Для каждого из нас бывает лучше, когда мы за своих друзей мстим, а не оплакиваем их до своего последнего часа. Все мы смертны, и час пробьет для каждого из нас. Крепись, сильнейший в этом королевстве! Вставай! Отправимся с визитом к этой даме–монстру. Я обещаю тебе: нигде не найдет она убежища, ни в какой норе под землей, ни на дне самого глубокого озера. Потерпи еще один только день. Большего я у тебя и не прошу.

В ответ на эти речи престарелый король, точно юноша, быстро поднялся на ноги, благодаря Бога за то, что он только что услышал.

Королю подвели его оседланного коня. Он тронул поводья. Конь двинулся в путь. Следом за королем шли оруженосцы. Беовульф не отставал от Хродгара. Вся его дружина неотступно следовала за ним.

Сначала следы чудовища привели их в лес, затем потянулись к скалистым холмам и снова — вниз, по узеньким и скользким тропам, по которым никто из них ни разу не хаживал. Затем они поравнялись с купами каких–то странных, мрачных деревьев, а внизу… внизу разливалось озеро, вода в нем была кроваво–красной и точно кипела. Все задрожали от ужаса, хоть и были испытанными воинами и людьми не трусливого десятка: на скале, нависшей над самой водой, лежала окровавленная голова Эшера.

Отважные воины протрубили в боевые рога и обнажили мечи. В бурлящей воде, точно в кипящем котле, извивались змеи, какие–то еще неизвестные, фантастические чудища.

Беовульф прикрепил к поясу свой меч. На нем была кольчуга, которая смогла бы защитить его от когтей той, которую он жаждал отыскать. Подаренный Хродгаром, прекрасный старинный шлем обережет его голову, когда он опустится туда, на страшную глубину, к зыбучим пескам на дне.

Но тут вдруг заговорил Унферт, приближенный короля и его шут, не разлучающийся с ним никогда.

— Возьми–ка лучше мой меч, Беовульф, — сказал он. — Люди зовут его Хрунтинг. Его клинок пропитан древним ядом и закален кровью в боях. Он еще никогда никого не подвел, и тот, в чьих руках он находится, всегда одерживал победы.

Беовульф перевел испытующий взгляд с лезвия на Унферта, потом снова — на поблескивающий серым клинок. Странно. Унферт, который насмехался над ним и оскорблял его, сейчас выглядел и доброжелательно и серьезно. На лице его читалось искреннее раскаяние. Беовульф колебался только одну минуту.

— Благодарю тебя, друг, за то, что ты хочешь одолжить мне свое оружие, — сказал он, отстегивая свой меч и отдавая его одному из геатов. — С Хрунтингом я наверняка одолею эту женщину–волчицу. Или уж больше никогда не поднимусь со дна.

Затем он повернулся к королю.

— Хродгар, повелитель данов, — взволнованно сказал он. — Я отправляюсь в страшные места, и придется ли нам снова свидеться, рассудит судьба. Если я не вернусь, прошу тебя, дары, которые так великодушно мне преподнес, отошли Хигеляку, моему родичу и господину. Все, кроме меча, который ты мне подарил. Пусть им владеет Унферт. Пусть это будет для него как дар от друга и в возмещение ущерба, если Хрунтинг погибнет вместе со мной. А теперь пришла мне пора прощаться, — продолжал Беовульф растроганно. — Прошу тебя, великодушный и щедрый повелитель, если я не вернусь, то стань отцом всем, кого я после себя оставлю. Позаботься о них. А ты, Унферт, не откажись от старинного роскошного меча, пусть он пребудет в твоих руках. Либо мы с Хрунтингом добьемся славы, либо судьба сгонит меня с этой земли!

Договорив, он, взмахнув мечом, прыгнул в озеро, ни от кого не дожидаясь ответа. Тяжелые воды сомкнулись у него над головой.

Глава VIКОНЧИНА БОЛОТНОЙ ВЕДЬМЫ

Все вниз, вниз и вниз скользил Беовульф, в холодную колышущуюся глубину. Сколько прошло времени? Может быть, час, а может быть, и целый день. Со всех сторон, то справа, то слева страшенные клыкастые морские чудовища нападали на него, пытаясь вонзить свои острые клыки в его плоть. Великий меч Хрунтинг мелькал у него в руке и помогал ему отбиться.

Наконец его ноги коснулись морского дна, и в то же самое мгновение мать Гренделя, морская ведьма, набросилась на него. Она сжала его руками, не менее сильными, чем обладал ее ужасный сын, она попыталась вонзить в него свои острые когти, которые были не короче, чем у Гренделя. Она повлекла его куда–то, не разжимая своих страшных объятий, потащила в самые темные глубины, затем борьба переместилась в какую–то пещеру, вход в которую находился под водой. И, по–прежнему не отпуская, она стала с ним вместе подниматься все вверх и вверх, пока они не оказались в странном, кем–то когда–то выстроенном зале для битв. Через отверстие в крыше, выходившее к островерхой, отдаленной скале, лился неприятный серо–зеленый свет, под ногами хрустел темный песок.

Беовульф отчаянным рывком развел сжимавшие его руки и, размахнувшись Хрунтингом, с силой опустил его на голову ведьмы–волчицы. Вся пещера зазвенела от этого удара, но в первый раз с тех пор, как этот меч был выкован, он не сумел как следует укусить, и в следующий миг ведьма вновь набросилась на Беовульфа. Тот покачнулся и рухнул под ее нестерпимой тяжестью, а она все пыталась и пыталась вонзить в него кинжал, добираясь до того места, где билось его благородное сердце. Но кольчуга, которую подарила отважному герою королева, не позволила чудищу добиться своей цели. Тогда, рыча и скаля страшные кривые зубы, она, отбросив оружие, стала терзать тело Беовульфа когтями. Но и когти ее тоже не справились с замечательной кольчугой. Собрав все силы, Беовульф отшвырнул ее, и во второй раз, вложив всю свою мощь в удар, снова накинулся на нее с мечом. Но нет! Ее заколдованная шкура отбрасывала оружие, каким владели люди, точно прутики, которым размахивала детская рука.

— Нет пользы от тебя, Хрунтинг! — воскликнул Беовульф, отшвырнув от себя знаменитый меч. — Может, голые руки окажут мне большую службу, они ведь уже помогли мне в Хеороте в ту ночь!

И он первым ринулся на страшилище, предупредив ее нападение. Одной рукой он плотно обхватил ее за шею, а другой так сильно сжал запястье, что ее ручищи в конце концов разжались, и кинжал, которым она так стремилась пронзить сердце героя, упал на песчаный пол. Сражение длилось отчаянно долго. К несчастью, мать Гренделя обладала еще большей силой, чем ее сын, и Беовульфу никак не давалась победа.

Нет, все–таки ему надо было бы хоть чем–нибудь вооружиться! В пылу битвы ему удавалось время от времени бросить взгляд то на одну, то на другую стену в надежде обнаружить висящим на стене или меч, или кинжал, или, на худой конец, топор. Действительно, диковинного вида были развешаны старинные мечи и ножи. Вдруг на мгновение блеснувший откуда–то сверху зеленый луч упал на гигантский меч, возможно, еще в незапамятные времена сработанный гномами, живущими в горах, для великанов. Меч был такой громадный, клинок его был таким длинным, что ни один смертный не смог бы его даже и поднять. Ни один, кроме Беовульфа. Надежда снова вспыхнула в его сердце. Собрав все свое мужество, призвав на помощь весь свой ум и хитрость, он увернулся от очередного нападения ведьмы, подпрыгнул, отскочил в сторону и сорвал меч со стены. Его рука плотно обхватила рукоятку меча, и с торжествующим воинственным кличем он, развернувшись, быстрым и точным ударом снес голову ненавистной болотной ведьме, этой волчице черных глубин. Она мгновенно рухнула на песок.

Беовульф замер на месте, пытаясь перевести дух. С волшебного меча струйкой сбегала кровь. Он огляделся вокруг. Далеко наверху, там, где кончалась вода и начинался берег, Беовульф увидел мертвое тело Гренделя. Он двинулся к нему, ступая по изрытому и залитому кровью песку. Так вот, оказывается, каким оружием можно было проткнуть эту вонючую волосатую кожу! И, размахнувшись мечом, он разлучил его черную голову с его черным телом, хоть и был Грендель мертв еще с позавчерашней ночи. Кровь полилась, и смешалась с водой, и вода забурлила, точно закипела. И пока Беовульф стоял и смотрел на обезглавленное тело побежденного им монстра, его проклятая кровь, густая и темная, начала разъедать клинок меча, съев сначала острие, потом поднявшись выше, пока не осталась в руке у Беовульфа лишь одна изукрашенная золотом рукоятка.

Все еще держа эту самую рукоятку в правой руке, Беовульф намотал на левую руку волосы отрубленной головы чудовища и, празднуя победу в душе, поднырнул со своей добычей под скрытые под водой своды пещеры, выбрался из нее и поплыл туда, где неизвестно сколько времени назад расстался со своими воинами. Тут он заметил, что вода стала прозрачной и ясной, она точно светилась, переливаясь, сверкала голубоватым сиянием. Вверх, вверх, к берегу несла его теперь добрая и светлая волна.

Тем временем даны и геаты томились ожиданием наверху, на голых моржовых скалах. Когда солнце уже начало склоняться к закату, они увидели, как со дна поднялся непостижимо огромный сгусток крови, точно само море извергло его из своих глубин. Они сгрудились все у самого края скалы и смотрели, смотрели в глубину, отчаянно напрягая зрение, пока глаза уже просто начинали слепнуть. Но никого не было видно в темных глубинах, никакого знака, никакого намека на то, что Беовульф может вернуться живым и невредимым. С каждой минутой надежда становилась все тоньше и тоньше, пока совсем не истаяла.

Наконец, тяжело вздохнув, заговорил король Хродгар:

— Видно, все кончено. И больше он не вернется к нам. Беовульф, которого я любил как собственного сына. Бесполезно ждать. Пора возвращаться.

И он жестом приказал своей дружине трогаться в путь.

Печальные, убитые горем, как будто они сами потерпели жестокое поражение в бою, приближенные Хродгара двинулись вслед за своим повелителем.

Однако геаты не двинулись с места. Они, как и удалявшиеся люди Хродгара, почти не питали никакой надежды, но остались ждать, поскольку их предводитель просил своих воинов ждать его возвращения.

И не успели набегающие волны заглушить своим шуршанием шаги удалявшихся данов, как один из геатов, по имени Вэгмунд, вдруг закричал:

— Смотрите! Смотрите! Видите, что делается на соседних скалах? Звери что–то почуяли, кого–то приметили! Они кого–то боятся, они срываются со скал и прыгают в воду!

— Смотрите! Смотрите! Вода очистилась! — зашумели многие из геатов. — Вода стала совсем прозрачной!

И когда они, рискуя соскользнуть со скалы, все столпились на самом ее краю, там, в прозрачной глубине, мелькнул силуэт долгожданного, плывущего к поверхности воды живого и невредимого Беовульфа!

Нетерпеливые руки протянулись к нему, помогая выбраться на берег. И вот он уже с ними, среди них! Измученный, вымотанный, он опустился на твердый камень скалы, жадно глотая свежий воздух. Кто–то помог ему снять шлем, кто–то положил ему руку под голову, чтобы легче было раздышаться. И все, все они, не отрываясь, в ужасе смотрели на страшную волосатую голову с мертвыми глазами и оскаленной пастью и на странную, в золотых змеях, рукоятку меча без лезвия, которую Беовульф все еще сжимал в правой руке.

— О, братья мои! — воскликнул он. — Какое счастье снова видеть вас всех!

Он оглянулся вокруг.

— А где же Хродгар и все его таны? — спросил он в недоумении. — Ожидание показалось им слишком долгим?

— Они увидели кровавую волну, — ответил Вэгмунд, который опустился на колени рядом с лежащим Беовульфом. — И тут они решили, в глубокой печали, что ждать больше нечего.

— Это была кровь матери Гренделя, этой проклятой болотной ведьмы, и кровь самого Гренделя, когда я отсек ему голову. Он там лежал мертвый, где кончается вода и начинаются скалы. А вы что же? Вы не видели крови?

— Видели, — отозвались несколько человек сразу.

— И при этом ваши сердца не покинула надежда?

Вэгмунд потупился.

— Что касается надежды, то, признаться, у нас она почти что совсем иссякла. Но мы–то сами были по–прежнему твоей дружиной, твоими братьями по оружию.

— И поэтому остались ждать, — заметил Беовульф.

И неожиданно он рассмеялся, и смех его напоминал звук победного рога. Он вскочил на ноги, протягивая к ним руки.

— Ну и молодцы! — воскликнул он. — Посмотрите, я один не смог бы справиться. Нам потребуется, по крайней мере, четыре копья, чтобы донести до Хеорота мой трофей!

И так, водрузив голову Гренделя на копья, они двинулись в обратный путь, оставляя за собой незамутненные злом глубины чистой, прозрачной воды.

Глава VIIДОМОЙ! ДОМОЙ!

День уже угасал, король данов благородный Хродгар безмолвно сидел в своем опустевшем пиршественном зале, что звался Хеорот, Олень, в такой глубокой тоске, что не замечал ничего вокруг. Он не услышал и топота многих ног, и говора, и смеха, что стремительно приближались к парадному крыльцу. Он встрепенулся, только когда услышал голос Беовульфа, громкий и счастливый:

— Хродгар, сын великого Хеальфдана! Взгляни же на этот знак победы нашей, который теперь преподносят тебе веселые геаты! Жизнь моя висела на волоске, и могла бы победа легко достаться дьяволице, болотной ведьме. Была она еще сильнее страшного своего сына. Хрунтинг, благородный меч Унферта, не мог с ней ничего поделать. Но Отец наш Небесный помог мне. Он помощь подает тем, кто, кроме как от Него, ниоткуда не может ее получить.

И я воспользовался тем оружием, которое подал мне Он. Он указал мне на тот меч, который мог справиться даже с беспощадным Гренделем, даже с ужасной болотной ведьмой. Но, к сожалению, после Его бесценный клинок растопила их яростная кровь, как солнце вешнее топит льды и снега. Осталась только эта перевитая золотыми змеями рукоятка. Но, во всяком случае, теперь и ты, и приближенные твои, все можете спокойно предаваться в Хеороте и веселым пирам, и спокойному сну. Вас никто больше не потревожит. А за смерть твоих воинов я расквитался. Они отмщены и могут радостно пребывать в Валгалле.

С этими словами Беовульф протянул Хродгару драгоценную рукоятку меча, в незапамятные времена сработанного для великанов. Хродгар пристально поглядел на эту вещь, которую держали в руках могучие великаны и которая потом каким–то образом попала в руки врагов Господа и создания Его — человека. И вот от этого–то оружия они сами и погибли.

Старый король поднес рукоятку поближе к глазам и сумел рассмотреть на ней надписи, сделанные древним руническим письмом. И говорилось там о королях и войнах давно прошедших времен.

Хродгар, сын Хеальфдана, король датчан, поднял голову, окинул всех пристальным взглядом и в наступившей тишине торжественно произнес:

— Запомни, сын мой и друг мой верный, что я, старый и узнавший жизнь, скажу тебе. Одному Господь дает мудрость, другому — богатство, третьему — славу, а четвертому — все это вместе. И порой бывает так, что в сердце у человека начинает подниматься и зреть гордыня. И он уже не чувствует, что грешит против Создателя. Помни, что никто из нас не знает часа своего. И поэтому оставайся таким же чистым, простым и открытым, как сейчас. Пусть богатство течет к тебе рекой, но ты, мой друг, знай ему место и цену. Гордиться силой и подвигами своими всякому позволено, тебе — в особенности. Но заноситься, но возвышаться над людьми — путь гибельный и коварный. Гордыня — это прежде всего непокорность Богу и попытка с Ним соперничать. Гони ее от себя!

Беовульф улыбнулся.

— Все, о чем ты говоришь, король, не подлежит сомненью. Но мне гордыня не грозит, как и стяжательство ради земных и низких целей. В пещере у чудовищ было собрано сокровище несметное — и древнее оружие, и золото, и камни–самоцветы. Но мне грехом казалось не то что взять — глядеть на их богатство. Я только и вынес оттуда, что рукоятку спасшего меня меча и голову чудовищного монстра, тебе на утешение и всем датчанам на радость.

— О, благодарю тебя за этот дар! — воскликнул престарелый король. — Полсотни лет я вел мой народ за собой, защищал его на этой земле мечом и копьем, так что никто из живущих под солнцем не рисковал явиться сюда с войной. Но радостью нашей и весельем был разбужен в глубинах черный ненавистник людей, убийца радости, чудовище и нелюдь Грендель. Слезам и горю нашему, казалось, не будет конца. И вот явился ты, и горе, казавшееся бесконечным, прошло и минуло. Так будь же гостем желанным на пиру, и радуйся, и веселись, как того заслуживает слава твоя!

И вот снова даны и геаты встретились вместе за пиршественным столом. И пировали до тех пор, пока ночь не соткала свою паутину и не набросила ее на землю.

Храбрые геаты так устали, что больше, чем хмельному меду и хвалебным речам, рады были постеленным для них постелям, и спали крепко и безмятежно, пока ворон не пропел высоко в небе свою приветственную песню восходящему солнцу. Тут они поспешили отряхнуться от сна. Настала пора собираться домой. Сердца их уже плыли по морю под говор волн и дружные взмахи весел.

Беовульф, чувствуя нетерпение своих соплеменников, не мешкая направился к Хродгару.

— Мы пересекли беспокойное и опасное море, чтобы оказаться здесь, — повел разговор Беовульф, оказавшись рядом с Хродгаром. — Теперь же настает час нашего возвращения к родным берегам, к нашему любимому и почитаемому королю Хигеляку. Дания была для нас гостеприимным краем. Ты нас тепло принимал и щедро одарил. Если я буду снова нужен тебе, только пришли весточку. Если враги потревожат тебя, я прибуду к тебе с тысячным войском. Если твой сын Хретрик вздумает посетить землю геатов, мы примем его как родного. Кто может быть более желанным гостем, чем сын друга, бесстрашный и благородный воин?

Мудрый король данов внимательно взглянул на Беовульфа. Он ощутил все нетерпение молодого воина, его страстное стремление поскорее вернуться на родину. Вздохнув, он ответил ему так:

— Должно быть, Всеведающий Бог вложил такие слова в твои уста. Ты мудр не по годам. К тому ж силен и храбр. Если вдруг король и господин твой падет, пронзенный копьем в бою, или умрет от какой–либо болезни, а тебе при этом Бог даст его пережить, то геаты вряд ли найдут мужа более подходящего для того, чтобы занять королевский трон. Они и не будут искать другого. Ты сумел сделать геатов и данов братьями, ты принес на эту землю мир и покой, на эту землю, где еще недавно правили страх и смерть. Ты скрепил нашу дружбу любовью. И будет эта дружба жива до тех пор, пока я жив.

Вслед за этим Хродгар и его таны одарили геатов несметными дарами. Потом король горячо обнял этого лучшего из всех воинов, живущих на земле. Он склонился ему на плечо и заплакал. Слезы полились сами собой, и старый воин никакими силами не смог их сдержать.

Затем Беовульф быстрыми шагами направился к берегу, где ждал геатов их боевой корабль. Он еще стоял на берегу, но на нем все уже было готово к отплытию.

На берегу встретился им тот самый береговой дозорный, точно он и не покидал свой пост ни на одну минуту с тех пор, как их корабль причалил к скалистым датским берегам.

Все полученные дары, в том числе и лошади, были погружены на корабль. Затем под киль подложили бревна и по ним скатили корабль на воду. Беовульф щедро наградил тех, кто все это время охранял его корабль.

И вот уже боевое судно геатов отчалило и удаляется, удаляется от берега и исчезает за горизонтом.

А через двое суток береговой дозорный короля Хигеляка, взобравшись верхом на коне на самый высокий утес, увидел то, что недавно видел дозорный Хродгара: длинный боевой корабль, стремительно несущийся к берегу. Но это был не чужой корабль. Его–то он уже давно высматривал, пристально вглядываясь в морскую неоглядную даль. Береговой страж тут же пустил своего коня галопом, выкликая свою новость и оповещая каждого, кто встречался ему на пути.

Так что, когда нос корабля коснулся берега, там его уже поджидала толпа ликующих соплеменников. Все разом кинулись к бортам корабля и во мгновение ока завели его на берег. А после дружно взялись разгружать привезенные сокровища и помогли доставить их в пиршественный зал короля Хигеляка.

В эту ночь пировали и ликовали все в стране геатов. И королева Хигд собственноручно наливала и подносила победителю хмельной пенный мед. И когда все стали шумно просить Беовульфа рассказать о том, как он победил адских чудовищ, тот встал и, гордо вскинув голову, сложил сам свою песнь триумфа и победы.

Затем он преподнес Хигеляку и его приближенным все, что он получил от Хродгара, все старинное оружие, золото и драгоценные камни, оставив себе только одну белую лошадь и седло своего друга Хродгара, короля данов.

Глава VIIIСОКРОВИЩЕ ОГНЕННОГО ДРАКОНА

Годы шли и шли, один за другим, один за другим, складываясь в десятилетия. Много что изменилось за это время в обоих королевствах.

Старый Хродгар умер, и королем стал Хретрик, его старший сын. Доблестный Хигеляк совсем еще не старым пал в битве с фризами, и Беовульф отомстил за него так, что каждый из фризов надолго его запомнил.

Хердред, сын Хигеляка, был еще совсем мальчиком, когда погиб его отец, и совет танов, созванный вдовствующей королевой Хигд, постановил возвести на трон Беовульфа. Но, храня верность своему покойному королю, Беовульф согласился только на то, чтобы оставаться при юном Хердреде его постоянным со–ветником и защитником. Но судьба судила иначе. Совсем еще юношей бедный Хердред был убит в кровавом бою, и только тогда Беовульф согласился править страной.

Он правил долго, и правил со славою, заботясь о своем народе и охраняя его, точно держа в своих больших ладонях.

Пятьдесят раз дикие гуси прилетали с юга, пятьдесят раз почки на берегах набухали по весне. Страна геатов процветала, как никогда прежде. Но когда миновал пятидесятый год, случилось нечто ужасное.

Вот как это было.

Много веков тому назад, трудно точно определить сколько, но верных четыре, а может быть, и пять, семья могучих воинов собрала в своих руках несметные сокровища. Там были золотые чаши и серебряные шлемы, золотые браслеты и алмазные ожерелья, старинное оружие, выкованное искусными мастерами, умевшими не только украшать мечи и кинжалы, но и заговаривать их на победу.

Но случилось так, что все члены этой семьи пали в боях. И остался один–единственный наследник всех этих богатств. Ему, пережившему всех, убитому горем, никакие сокровища были не в радость.

Перенес он их в пещеру в одинокой, дальней скале, которую люди называли Китовый Мыс, и сказал:

— Возьми это все, земля, это больше никому не нужно, потому что и я скоро уйду дорогой тьмы вслед за всеми моими родными. Пусть, проржавев и рассыпавшись в прах, уйдут все эти богатства в землю.

И вскоре этот человек тоже ушел из жизни.

И надо же было так случиться, что однажды ночью огнедышащий дракон, злобный враг людей, пролетая над этой скалой в поисках глубокой пещеры для ночлега, нашел не только пещеру, но и спрятанное в ней сокровище. И так оно полюбилось ему, что остался он в той пещере, и заснул крепким сном, и проспал несколько столетий.

Может быть, спал бы он и до сегодняшнего дня.

Но, на горе себе и людям, одним несчастливым днем раб, убежавший от своего хозяина, в поисках убежища забрел в пещеру, где спал дракон. Потрясенный увиденным зрелищем, человек этот, не долго думая, схватил лежавшую с краю золотую чашу, инкрус–тированную драгоценными камнями, и выбежал из пещеры. Беглый раб решил отнести ее своему хозяину. Тот с радостью принял чашу, простил раба, и зажили они, довольные друг другом. Но беда в том, что вор, убегая, коснулся чешуйчатого хвоста дракона и разбудил его. Проснувшись, дракон принюхался и понял, что в пещеру заходил человек, и, оглядев свои сокровища, увидел, что не хватает золотой чаши, украшенной драгоценными камнями. И за эту дерзость загорелось его злое сердце неслыханной ненавистью ко всему человеческому роду. Поклявшись отомстить за то, что у него посмели украсть чашу, дракон выбрался из пещеры и полетел над страной геатов, извергая огонь и смрадный дым.

И так стал он летать каждую ночь, оставляя на своих путях черные обгорелые дымящиеся руины.

Беовульф к тому времени постарел. Некогда золотые волосы его стали белыми. Но был он по–прежнему королем, а в сердце по–прежнему оставался воином.

И вот что понял старый король, в прошлом великий воин: он должен спасти свой народ, если даже ему придется заплатить своей жизнью. И как это бывало много раз на его жизненном пути, он стал готовиться к битве.

Конечно, он не смог бы победить дракона, как когда–то чудище Гренделя, голыми руками. Потому что сейчас ему предстояло сразиться не только с силой, но и с огнем. Долго ли сможет щит, сделанный хотя и из крепкой липы, выстоять против бушующего огня?

Король Беовульф призвал в свою опочивальню кузнеца (его зал, построенный еще при Хигеляке, дракон давно уже превратил в руины) и приказал ему:

— Постарайся сковать мне такой щит, который устоит против огня. Да будь добр, поторопись, каждая ночь приносит все новые и новые страдания моему народу.

Он призвал двенадцать своих танов, входивших в его личную дружину. Среди них был молодой воин Виглаф, внук Вэгмунда, который сопровождал Беовульфа в Данию пять десятков лет тому назад. Беовульф приказал им всем готовиться к битве с драконом.

Заставили присоединиться к ним еще и тринадцатого. Это был тот человек, который унес золотую чашу из драконьей пещеры. Его хозяин отдал Беовульфу золотую чашу, когда увидел, сколько зла она принесла людям.

— Ты, и только ты виноват в том, что зло пробудилось, — сказал ему Беовульф грозно. — Теперь от тебя зависит, останешься ли ты дальше среди живых. Ты один знаешь, где находится пещера дракона. Ты должен будешь отвести нас туда. Таким образом, твои шансы выжить ничуть не лучше и не хуже, чем у всех нас. Но если ты сбежишь, не указав нам, как найти пещеру, тогда, возможно, и избегнешь когтей дракона, но я обещаю тебе, ты познакомишься с острием моего меча!

На следующее утро король Беовульф облачился в свою кольчугу и пристегнул к своему ремню меч, с которым он не расставался с тех пор, как он был подарен ему Хродгаром.

Еще он взял кованый щит, который еще не успел остыть от кузнечного горна. Так прославленный Беовульф отправился на свою последнюю битву.

Чтобы добраться верхом до Китового Мыса, надо было проскакать два дня, но всадники так отчаянно гнали лошадей, как посветлу, так и потемну, что прибыли на место уже на следующее утро, и, стреножив уставших лошадей, двинулись пешими по некогда цветущей, а теперь выгоревшей долине, где не оставалось ни травы, ни цветов, где не летали ни птицы, ни пчелы, а торчали лишь обгоревшие пни. На противоположном конце долины высился скалистый холм на выдающемся в море Китовом Мысу.

Человек, укравший чашу у дракона, вздрогнул и остановился как вкопанный.

— Вон, — показал он рукой в сторону мыса. — Там, где между скал курится дым. Там живет огненный дракон и стережет свое сокровище. Я привел вас туда, куда вы просили. Больше вам от меня не может быть никакой пользы. Сколь ты велик, будь столько же и великодушен, господин мой Беовульф. Отпусти меня, я не нужен тебе больше.

Беовульф бросил на него презрительный взгляд.

— Ты прав. Ничтожный трус — не товарищ в бою. Убирайся на все четыре стороны. Ты сделал свое дело.

И когда тот поспешно скрылся за деревьями, Беовульф присел на обгорелое бревно, чтобы собраться с мыслями, призвать всю свою силу. И пока он сидел в глубокой задумчивости, ему показалось, что Вирд — судьба, пройдя мимо, легонько коснулась его плеча. Когда–то, в далекие времена, когда он голыми руками победил страшного монстра Гренделя, он был молод, а теперь он стар. Что–то подсказывало ему, что эта битва будет последней.

Воспоминания чередой прошли перед его глазами. Вспомнился ему товарищ детских игр, Брекка, сын Беанстана, и их глупый спор, и Хигеляк, доблестный король геатов, который был ему всего лишь дядей, но любил как собственного сына. Промелькнул перед его мысленным взором и боевой корабль, и славная его дружина, что сопровождала его в Данию, вспомнил он щедрого и любящего Хродгара и побежденных в стране данов страшных монстров Гренделя и его волчицу–мать.

Затем он поднялся во весь рост. Беовульф был все еще строен и не так уж слаб.

— Я иду в пещеру к дракону один, — сказал он и жестом остановил громкие протесты своих спутников. — Я никогда не знал страха. Я стар, но страх по–прежнему мне незнаком. Я вызову дракона на поединок. И буду сражаться с ним. Если только он решится принять мой вызов, — добавил он с усмешкой.

Король Беовульф попрощался с каждым из своих танов в отдельности.

— Я бы не брал с собой ни щита, ни меча, не надевал бы кольчуги. Я бы разорвал его голыми руками, как Гренделя. Но он будет жечь меня своим дыханием, яд будет капать с его языка. Поэтому я не стыжусь того, что я вооружен. Я намерен выстоять против его огненного дыхания. Никто другой, кроме меня, не смог бы это выдержать. И все, что хранится в этой пещере, будет принадлежать моему народу, или эта битва унесет меня от вас навсегда.

И он спокойным и уверенным шагом двинулся в сторону Китового Мыса, перебираясь со скалы на скалу, пока не добрался до входа в ту пещеру, откуда доносилось жаркое дыхание огненного дракона.

Глава IXПОГРЕБАЛЬНЫЙ КОСТЕР

Беовульф остановился близко ко входу в пещеру и ударами меча о свой звонкий кованый щит стал вызывать дракона на битву. Его боевой клич услышали все его таны, стоявшие вдалеке.

Этот клич раздавался не раз на протяжении долгой боевой жизни Беовульфа. Сейчас он пронесся по пещере, отразился эхом от каменных стен, его услышал дракон и проснулся.

Мощный порыв огненного ветра вырвался из входа в пещеру, послышались одновременно и топот, и хлопанье гигантских крыльев.

Король только успел вскинуть щит, чтобы загородиться от жара, как земля содрогнулась, и с диким ревом дракон появился на пороге.

Его раскаленная чешуя играла всеми цветами радуги, отливала и синим, и зеленым цветом, и золотом, и воздух колебался вокруг него, как вокруг жаркого костра. Пламенем были очерчены его крылья, пламя вырывалось из его выпученных глаз.

Широкое лезвие меча сверкнуло в воздухе и опустилось на голову этой смерти–летающей–по–ночам. И хотя толстая шкура прорвалась и из раны хлынула смрадная кровь, меч, ударившись о череп, отскочил, не нанеся смертельной раны. Взвыв от боли, чудище сначала немного попятилось, а затем, совершив прыжок вперед, окутало Беовульфа огненным облаком. Железные колечки королевской кольчуги прожгли его тело до костей, кованый щит, работа искуснейшего кузнеца, раскалился докрасна, в то время как он пытался этим щитом защитить лицо от адского пламени и нанести чудовищу еще один удар.

Двенадцать мужей в ужасе взирали на это зрелище, стоя на одной из гранитных скал. И хотя они сами побывали не в одной битве, их пробрала дрожь и охватил неодолимый страх. Они повернулись спиной к страшной сцене, готовые к бегству. Все, кроме одного.

Виглаф, внук Вэгмунда, остался стоять на месте.

— Подождите! — обратился он к беглецам. — Куда же вы? Или вы готовы были произносить боевые речи только за пиршественным столом и там же клясться в верности королю? Кажется, вам ко двору пришлись все его богатые подарки! И вот теперь, в этот грозный и опасный час, вы струсили и хотите его покинуть? Стыдно будет всем нам, если мы вернемся назад со щитами без единой царапины! Но я не желаю разделять с вами ваш позор! Я остаюсь!

Схватив свой щит и рванув меч из ножен, набычившись и высоко подняв оружие, он нырнул в пекло с криками:

— Мой дорогой повелитель! Беовульф! Я иду к тебе! Вспомни битвы своей юности и держись! Я здесь, рядом с тобой!

Беовульф услышал голос своего молодого воина, и сразу же почувствовал рядом его плечо, и возрадовался.

Но голос еще одного человека еще пуще разозлил дракона. Он запылал еще большей ненавистью к людям. От его разъяренного рыка земля дрогнула и зашатались скалы. Каждый выдох его теперь был целой бурей огня. Щит Виглафа, сделанный из крепкой липовой древесины, тут же загорелся.

— Скорее! — крикнул ему Беовульф. — Сюда! Мой щит сумеет укрыть нас обоих!

И, вложив всю свою силу в удар, Беовульф размахнулся, но, прикоснувшись к голове дракона, меч его, бывший ему опорой и помощью в сотне сражений, разлетелся на куски. И когда он наклонился, чтобы выхватить из ножен кинжал, дракон успел накрыть его своими огненными крыльями и запустить когти за золотой нагрудник — знак королевской власти. И в ту самую минуту, как из–под когтей чудовища брызнула кровь короля, Виглаф извернулся и, нырнув под дракона, вонзил свой меч в ту часть его тела, которая не была защищена чешуей. Огромная туша задергалась в предсмертных конвульсиях, и сразу же огонь начал гаснуть и остывать. Из последних сил Беовульф поднялся, выхватил из–за пояса боевой топор и разрубил дракона надвое.

Дракон лежал мертвый, но рана Беовульфа, увы, оказалась смертельной. Там, где его коснулись когти дракона, его тело жгло, и оно начинало отекать.

Виглаф, не обращая внимания на собственные ожоги, наклонился над королем, снял с него шлем и кольчугу, ослабил ремень. Затем в своем шлеме принес воды из ручья, который не кипел, как прежде, а спокойно нес свои прохладные струи, обмыл ему лицо, все время призывая его, точно просил вернуться откуда–то издалека–издалека. Постепенно Беовульф пришел в себя и нашел в себе силы говорить, хотя догадывался, что очень скоро он говорить уже не сможет.

— Жаль мне, — начал он, — что Всевышний не наградил меня сыном. Но раз это так случилось, будь ты мне сыном, возьми мой шлем, мою кольчугу и носи их с достоинством в память обо мне.

Он почувствовал слезы Виглафа на своем лице.

— Ну, ну, не надо, — прошептал он. — Я уже стар, я уже прожил свою жизнь и одержал победу во многих сражениях. Я надеюсь, что я жил честно и чисто, и мне не придется держать ответ перед Господом за совершенные несправедливости.

Он бросил взгляд на мертвого дракона.

— Я рад, что заплатил своей жизнью за спокойствие моего народа, — продолжал Беовульф слабеющим голосом. — И если то, что говорил вор о сокровищах — правда, то может оказаться, что я еще и добыл кое–что для моих людей. Пойди, Виглаф, в пещеру, принеси оттуда, что сможешь унести.

Не успел Виглаф войти в пещеру, как там же на пороге и застыл в изумлении. В пещере грудами лежали золотые чаши и кубки, золотые королевские нагрудники, древнее оружие и кольчуги, шитые золотом стяги с магическими письменами. Но у Виглафа не было ни времени, ни охоты долго предаваться любованию сокровищами. Второпях он взял несколько украшенных изумрудами золотых кубков, мечей с золотыми рукоятками, серебряных шлемов и поторопился назад к королю.

Беовульф лежал недвижимо, с закрытыми глазами, но когда Виглаф снова омочил его лицо прохладной водой, он открыл глаза.

— Чудесное золотое сияние, оно осветит мой дальний путь, — пошутил он шепотом и сделал попытку улыбнуться.

Затем его холодеющие руки нащупали золотой нагрудник — знак королевского достоинства. Он снял его со своей израненной шеи и протянул Виглафу.

— Возьми это и надень, — сказал он. — Ты продолжишь мое дело. Я назначаю тебя моим преемником, Виглаф. Будь королем в стране геатов.

Он помолчал.

— Да, вот еще что, — сказал Беовульф, в последний раз открывая глаза. — Когда прогорит погребальный костер, который вы разложите на Китовом Мысу, насыпьте на том месте высокий курган, чтобы морякам, приплывающим в страну геатов, он был виден издалека.

Король откинулся на руки своего преемника и друга, и тот опустил его на землю.

Постепенно все воины Беовульфа подошли к пещере и окружили своего покойного короля.

Виглаф, все еще сидевший на скале возле умолкшего навек повелителя, поднялся и сказал:

— Вы все видели, как и для чего погиб король Беовульф, отважный воин и защитник своего народа. Господь послал ему великую смерть.

Затем он показал всем золотой нагрудник, обагренный кровью Беовульфа, и застегнул его у себя на шее.

— А теперь, — продолжал он, — выполним его последнюю волю. Он просил разложить погребальный костер на Китовом Мысу, на том месте насыпать высокий курган.

…И, сложив костер из веток и сухой древесины, они возложили на него тело покойного героя, положив на костер также оружие и утварь, что, по старинным поверьям, могло бы пригодиться ему в другой жизни.

Всю ночь полыхал костер на скалистом мысу. А когда он прогорел, то на том месте был насыпан высокий курган, видный с моря.

Потом двенадцать его танов, удалившись последними, отправились к людям, двигаясь вслед за солнцем и рассказывая о покойном короле, а барды пели заупокойные песни, которые они сложили в его честь.

И вот Беовульф остался один — спать в своем высоком кургане, который обдувают морские ветры, на который садятся, пролетая, белые чайки и который издали видят моряки на кораблях.

Робин ГудПересказ И. Токмаковой

Глава IКАК ПОЯВИЛСЯ НАСВЕТ МАЛЬЧИК РОБИН

Тяжело жить в стране, где хозяйничают чужеземцы. Вот уже почти целое столетие правят Англией норманны. Поработители. Чужаки. Не знают толком языка английского да и знать не хотят. Все «гран мерси» да «гран мерси». Уже давно проклятущего их короля Вильгельма и на свете нет. Но ту кровавую битву при Гастингсе как забудешь? Получил Вильгельм после нее прозвище Завоеватель, потому что истинно так оно и было. Вильгельм все живое тело Британии раскроил и раздал норманнским графам да баронам — своим приспешникам. Мало кому из англосаксонских танов оставил он их родовые земли. Да и то — только клочки, только малую часть того, чем по праву и по наследству владели их предки. Норманнским баронам было все едино — хоть ты благородных кровей, хоть простой виллан или серф. Если ты сакс — то есть коренной британец, — то ты раб, и нет у тебя ни надежды, ни защиты, и нет для тебя правого суда…

Тяжко, тяжко жить под чужеземным ярмом… Теперь уже трудно сказать точно, ведь сколько времени пронеслось — века и века! Но если вспомнить старинные легенды и предания, шел год примерно 1160–й от Рождества Христова. Да… Столетие уже прошло, совсем без малого, с того 1066 года, когда норманны вторглись на Британские острова.

И все еще правили страной норманнские бароны мечом да плетью, и аббатов и епископов развелось, которые не Богу служили, а властям прислуживали, да грабили народ, выдумывая всякие церковные и монастырские подати, не хуже самих баронов. А к этому вдобавок — напади на них чума и моровая язва! — насадили графствами управлять шерифов, которые также хорошо наживались, вводя налоги да поборы, и творили неправый суд.

Приглянутся, к примеру, какому–нибудь барону или монастырскому настоятелю земли родовитого англосаксонского лорда, — тут же «благодетели» вместе с шерифом измыслят какую–нибудь его вину, тут же и отберут земли, а хозяина объявят вне закона. А это значит — лишат всех прав, не смеет человек владеть ни лугом, ни пашней, ни собственным домом. И иди — гуляй, побирайся — твое дело. Да что там о лордах говорить. Не щадили и мелкого собственника — йомена. Бывало, последнюю корову, последнюю овцу отберут за налоги. И чем тогда бедолаге детишек кормить? Идти в лес, промышлять охотой? Боже упаси! Все леса и перелески, все речки и речушки — собственность короля. И охотиться, и рыбу ловить — ни–ни! Попадешься королевскому лесничему, тот донесет шерифу, и ни больше ни меньше — смертная казнь. Виселица.

А куда было податься изгнанникам, объявленным вне закона, как не в леса? И были в то время полны леса всякими бродягами и разбойниками, и грабили они на дорогах, и стреляли королевских оленей, хоть и грозило это им лютой смертью. Страшные, горькие, жестокие времена. Что же это тогда Англию называют «старой доброй Англией»?

Чего же доброго, чего же хорошего? Ну, как же. Ведь солнце все равно светило, и небо бывало ясным, и певчий дрозд тогда так же звонко–серебристо пел на вечерней зорьке, как и сейчас. И приходила весна, и уходила весна. И наступало лето. И шли теплые дожди, и на лугах цвели маргаритки. А еще трепетала в сердцах отвага, и любовь, и скрытая душевная сила, и жили в людях того времени надежда и вера в Пречистую Деву и сына ее — Господа нашего — Иисуса Христа. Так вот. Послушайте, что случилось в 1160 году.

Хороша была дочь сэра Джорджа Гэмвелла, из Гэмвелл–холла, что в Ноттингемшире. Сколько женихов сваталось к прелестной Джоанне! И богатых и знатных. Но у сердца свои таинственные пути и законы, и запретов оно не слушается. Полюбила Джоанна молодого и пригожего Вильяма Фитцутса из Аоксли. Был Вильям Фитцутс саксом, и родители его, и бабушка, и дедушка. Но старый лорд Гэмвелл с чего–то взял (или наплел кто–то из отвергнутых женихов?), что есть у Фитцутсов в каком–то колене норманнская кровь. Да не было этого, не было!

Но сэр Джордж и слушать ничего не хотел, так клокотала в нем ненависть к проклятым норманнам. Запретил он Вильяму даже близко к дому подходить, не то что переступить порог.

— Чтобы духу тут не было этого твоего поганого норманна! — кричал он дочери, багровея от гнева.

— Да откуда же вы взяли, отец? Это все наговоры, не слушайте их, умоляю вас! — упрашивала отца Джоанна.

Да разве сломить волю старого самодура? Убедишь его в чем–нибудь? Но ведь и любящие сердца не уговоришь вдруг в одночасье разлюбить. Это всегда так было. Из века в век.

Ночью пришел Вильям Фитцутс под окошко своей любимой. И они поклялись друг другу никогда не разлучаться.

Вскоре старенький священник из дальней церкви обвенчал их. Так что сэр Джордж ни оглашения не слышал, и вообще ни о чем не догадывался. Каждую ночь никем не замеченный и не узнанный прокрадывался юный супруг в спальню своей жены, а перед рассветом торопливо покидал ее дом.

И пролетели месяц за месяцем, и весна прогнала зиму.

И светили им весенние зори, и пели соловьи, и прохладно и сладко пахли вновь рождающиеся травы. Потом Вильям уехал по делам в Лондон. Весна кончилась, лето уже переломилось и стал убавляться день, когда муж вернулся. Тайком пробралась к нему служанка Джоанны Кэтрин, слава Богу, никто не заметил, и передала ему записочку.

«Любимый мой! — писала Джоанна. — Спаси меня, увези отсюда, потому что скоро все откроется. Я и представить себе не могу, что отец сделает со мной и с нашим малышом, когда он родится. Но тебя–то он точно убьет, поверь мне. Поспеши, мой милый, покоя не буду знать, пока не обнимут меня твои сильные, твои надежные руки».

Троих самых верных друзей кликнул Вильям Фитцутс. Они отправились в Шервудский лес, чтобы отыскать укромную полянку и приготовить местечко, где бы могли спрятаться беглецы. В свой родовой замок лорд Вильям Фитцутс, ясное дело, не мог отвезти законную супругу. Лорд Гэмвелл явится туда первым делом, тут и гадать нечего.

Глубокой ночью четверо мужчин появились под окном у Джоанны. Окно было распахнуто. Она их ждала.

— Это ты, Вилли? — послышался ее шепот.

— Я, дорогая. Тише.

И она, зажмурившись, прыгнула вниз на растянутый под окном багряный плащ. Вильям на руках отнес ее и усадил перед собой на коня. Им очень повезло: в этот день в деревне был праздник, и нагулявшиеся, наплясавшиеся и напробовавшиеся эля слуги крепко спали.

Беглецы быстро достигли опушки и вступили в тишину и сумрак леса. И никто им не помешал. И никто их не увидел. Только луна глядела с небес. А луна, хоть и увидит, — никому не скажет…

Ох, какая же гроза разразилась в Гэмвелл–холле наутро, когда в установленный час дочь не явилась пожелать отцу доброго утра.

— Бездельники, плуты, мерзавцы! — кричал лорд Гэмвелл на свою челядь. — Всех перевешаю, всех, от дворецкого до последнего мальчишки–грума!

Суматоха поднялась страшная, все побросали свои дела, каждый хватался кто за меч, кто за лук, кто за дубинку.

— Коня мне, висельники! — вопил лорд Гэмвелл.

Все решили было двинуться в замок Фитцутсов, не без оснований подозревая, что Джоанну увез Вильям Фитцутс, но тут два огромных пса, которых на смычке держал главный лесничий, взяли след и рванули в сторону Шервудского леса.

Не сразу кого–нибудь отыщешь в густом и таинственном Шервудском лесу. Там дубы стоят стеной, там тисы достают верхушками до небес. И густ подлесок. И глубоки лощины. И бездонны овраги. И добрый дух леса охраняет беззащитного, а неправого путает и сбивает с пути. То вдруг объявится толстый ствол поваленного дерева как раз посреди дороги, то конь раза три подряд придет к одному и тому же пеньку. И хоть целую свору собак приведи, дух леса их не боится!

Должно быть, с неделю обшаривали и прочесывали Шервудский лес слуги лорда Гэмвелла. Все мрачнее и мрачнее становился лорд. А слугам мерещилась виселица…

И вдруг они, потеряв уже всякую надежду, совершенно неожиданно выскочили на полянку, где на пороге лесной избушки сидела леди Джоанна и, улыбаясь, кормила младенца.

Не помня себя, сэр Джордж соскочил с коня, выхватывая острый меч из видавших виды ножен.

Но дочь его, не испугавшись, поднялась ему навстречу с улыбкой виноватой и нежной и протянула отцу внука.

— Мальчик… — только и сказала она.

Старик взял младенца на руки, поглядел в его крошечное личико, поцеловал крошечную щечку.

— Бог свидетель, я бы с удовольствием вздернул на виселицу твоего папашу, парень, — сказал он. — Но твоя мать все еще мне дорога. И ты — мой родной внук, правда ведь? Родной внук… Плохую услугу я оказал бы тебе в самом начале твоей жизни, оставив тебя без отца. Где этот негодяй, Джоанна?

Тут Вильям Фитцутс покинул свое убежище за толстым дубовым стволом и пал перед старым лордом на колени.

— Ладно, ладно, — сказал лорд Гэмвелл. — Все забыто и все прощено. А этот молодой человек… Как ты говоришь, вы назвали его, Джоанна? Роберт? Значит, Робин, что на нашем родном языке обозначает — птичка–малиновка. Ну, что же, Робин, рожденный в зеленом лесу, будь стоек и верен родной земле и постарайся послужить своему несчастному народу!

Глава IIКАК РОБЕРТ ФИТЦУТС, ГРАФ ХАНТИНГДОН, БЫЛ ИЗГНАН И ОБЪЯВЛЕН ВНЕ ЗАКОНА

Мир и лад царили в замке Хантингдон–холл, где обосновалась молодая чета, да Господь не дал веку Вильяму и Джоанне. Оба они умерли во время эпидемии холеры, когда маленькому Робину исполнилось всего четыре года.

В опекуны навязался дальний родственник мальчика, вскоре ставший аббатом, настоятелем богатого монастыря Святого Квентина. Об алчности святого отца знали взрослые и дети, мужчины и женщины, и даже, казалось, собаки и овцы. Он готов был захватить землю каждого йомена, каждого крестьянина, отыскав хоть малейший повод, а часто и вовсе без повода. И все ему было мало, и все хотелось еще и еще.

Аббат любил хорошо покушать и запить еду выдержанным винцом из монастырских погребов. Пожалуй, он проводил больше времени в трапезной, чем в храме за молитвой. Брюхо у него так быстро росло, что ему не успевали перешивать сутану.

И подумать только, ведь не боялся греха, листал священные книги перепачканными гусиным жиром пальцами, наставляя Робина:

— Помни, сын мой, воздержание и самоограничение — добродетели, угодные Богу. Воздержание и самоограничение! Не позволяйте себе излишеств. Чревоугодие греховно!

А сам потихонечку прибирал к рукам земли, доставшиеся мальчику от родителей и деда, и все доходы от земель и от недвижимости.

А юный Робин рос и мужал. И друзьями его по большей части были простые деревенские парни. С ними он бродил по лесам, меряясь силой, дрался дубинками и состязался в стрельбе из лука. И был он сильнее всех в драке и в стрельбе — искуснее своих сверстников.

Дружил он еще с одной девочкой… Впрочем, об этом рассказ впереди.

Умом Робин был остер, а сердцем отзывчив. И как бы ни был молод, замечал и примечал, как тяжело живет народ. Крестьяне только и делают, что горбатятся на полях и в угодьях норманнских баронов, а придут домой в свои убогие лачужки — там котелок пуст и темно — стен не видно, а спать жестко.

«Пречистая Дева, Матерь Божья, — молился Робин. — Пошли мне разумения, как быть и как поступать. Нельзя больше терпеть. От этой жизни у людей уже души одрябли, как прошлогодние яблоки, и надежда догорает, как свечной огарок».

В эти времена законный король Англии Ричард I Плантагенет — воинственный, горячий, но и добрый, и великодушный — был в далеких краях, в Палестине, сражаясь вместе с войском своим с сарацинами за освобождение Гроба Господня.

За отвагу и истинное рыцарство, за широту души, а порой и безудержную ярость получил король Ричард гордое прозвище Львиное Сердце, или Кер де Лион; куда денешься, страной правили норманны, так что приходилось в те дни изъясняться и по–французски.

Но королевский трон — это не простой стул и не табуретка. Он не может долго оставаться пустым. И пока Ричард воевал в Палестине, всю власть в Англии прибрал к рукам его младший брат — принц Джон. У него–то сердце было не львиное, а так, незначительного грызуна. Был он и мелочен, и алчен, и завистлив, и жесток. Там, где Ричард мог великодушно простить, принц Джон обязательно отомстит, да еще постарается сделать это исподтишка, да — по возможности — чужими руками.

Роберт Фитцутс никогда и не скрывал своей приверженности королю Ричарду и презрения к принцу Джону. Он и его друзья распевали песенку, которую, скорее всего, Робин и сочинил:

Такого еще не рождала земля:

Сердце львиное у короля!

Да здравствует Ричард,

Кер де Лион,

Наша надежда и наш закон.

Потому что ни «надежды», ни «закона» от принца никто из саксов ожидать не мог.

И Ричард и Джон были смешанных кровей, но Ричард чувствовал себя королем англосаксов, а Джон тянулся к норманнам. Принц был вторым после короля. А ему хотелось быть первым. Вот он и рассчитывал с помощью баронов захватить английский престол. Каким образом, он еще не знал. А пока что в его холодном сердце мерцал злой огонь ожидания: что, если Ричард будет убит в Палестине? Такое бывает!

Неподалеку от замка Хантингдон, родового имения матери Роберта (кстати, без его ведома уже заложенного «опекуном» — аббатом), находился город Ноттингем. А шерифом графства Ноттингемшир был в то время Симон де Жанмер, ясное дело, из норманнов. И графством правил, и суд вершил, и назначал налоги. А если по–простому сказать, грабил этот чужак несчастных саксов. Оставалась им самая малость: что–нибудь пожевать да кое–чем прикрыть тело…

В доме шерифа подавали обед. Потчевали дорогого гостя — сэра Гая Гисборна, доблестного рыцаря, явившегося из Лондона с секретными поручениями принца Джона.

— Удивительно вкусная дичь, — говорил сэр Гай, обгладывая ножку дикой утки и запивая ее свежим пенящимся элем. Серебро изящной кружки приятно холодило губы. Грубый шрам на щеке подчеркивал жесткость его лица. Глаза были темные. Взгляд тяжелый. Подбородок гладко выбрит по норманнской моде.

Шериф тоже сделал глоток, затем стукнул кружкой о столешницу. Темный шотландский эль расплескался по дубовому столу.

— Так вот я и говорю, сэр Гай. Чтобы мы могли послужить делу его высочества, надо искоренять крамолу. Мы объявим противников принца вне закона. Лишим имущества и наследственного права. И — помогай им святой Бернар! — пусть катятся кто куда хочет, хоть на юг, хоть в обратном направлении. Это уж дело свободного выбора!

Утерев жирные губы ладонью и сполоснув руки в стоявшей рядом полоскательнице с водой, он рассмеялся противным, колючим смехом.

— До меня доходили слухи о разных смутьянах тут, в окрестностях Ноттингема, — продолжил разговор гость.

— Несомненно, сэр Гай имеет в виду Роберта Фитцутса, — перебил говорящего де Жанмер.

— Да, об этом фальшивом графе мне говорили в первую очередь!

— Граф, как же! Да в его доме никогда не встретишь ни одного даже самого захудалого аристократа. Простые йомены и даже серфы — вот его общество. А уж эти–то вбили себе в голову — их король Ричард, и только Ричард, и больше признавать они никого не хотят.

— Хм. Что же, посмотрим, — процедил сквозь зубы сэр Гай. — Его высочество принц шутить не любит!

— Чуть что, — продолжал ябедничать шериф, — кричат: «Долой принца Джона».

— Все это так, господин шериф, но есть ли у нас достаточный повод объявить Роберта Фитцутса вне закона? — прошипел сэр Гай. — Признаюсь, пергамент за подписью принца у меня с собой. Надо только вписать имя. Надеюсь, господин шериф, у вас найдется толковый и неболтливый писарь?

— Не сомневайтесь, сэр, писарь найдется. А позволительно будет спросить, вы говорили с аббатом?

— Да, конечно.

— Ну и что он?

— С его стороны никаких препятствий не предвидится, — ухмыльнулся сэр Гай.

— А как в рескрипте его высочества обозначена причина изгнания?

На бритом лице норманнского рыцаря появилось выражение злорадства. Он развернул пергамент и прочел:

— «Объявляется вне закона, лишается имущества, включая недвижимость, и права наследования, права владеть крестьянами и принимать участие в любых состязаниях и турнирах. А также лишается права на наследственный титул за предательство и измену короне».

— Но короне–то Роберт Фитцутс и все отребье, которое его окружает, как раз и хранят верность…

— Замолчите, Жанмер! — Гость в раздражении повысил голос. — Они, вы же сами сказали, приверженцы Ричарда I. Но сейчас корону представляет его высочество принц Джон, и пока что на Британских островах другого короля нет!

— Как вам будет угодно, сэр, — примирительно заметил шериф.

— Ну, так вы поняли, наконец, что нам необходимо доказать измену короне?

Под столом, громко стуча хвостом по выложенному каменными плитами полу, вдруг зачесалась собака.

Шериф вздрогнул. Интересно, что ему попритчилось? Что у него под столом прячется лазутчик Роберта Фитцутса? Нечистая совесть всегда порождает тревожное состояние духа!

Шериф хорошенько пнул псину ногой и, успокоившись, сказал:

— Мы все, что надо, докажем, сэр Гай. У меня созрел план. Завтра мы кое–куда отправимся вместе. Суть плана я изложу вам по дороге.

В замке Роберта Фитцутса пылал камин. Отблески огня, точно бабочки, садились на его лицо, высвечивая то небольшую, русую саксонскую бородку, то голубые искорки его ясных глаз, то высокий лоб и спадавшие на лоб кудри. С ним были его друзья — Вилли Скателок, прозванный Вилли Скарлет за пурпурный плащ, который он обычно носил; Кеннет Беспалый, которому отрубили три пальца за то, что он убил королевского оленя, чтоб накормить своих голодных ребятишек; Мач, сын мельника, совсем еще мальчишка.

Самого–то мельника похоронили всего неделю назад. Мач–старший, как и многие, погиб из–за королевского оленя.

Господи Боже ты мой! Да почему же эти олени королевские?! Господь сотворил оленя, как и всякую другую тварь! И почему надо было людям охоту запрещать? Ведь этих оленей расплодилось в лесах бессчетно! Да что толку говорить. Было так, было! Все леса и все, что в них росло, бегало, плавало и летало, принадлежало королю. И стерегли все это добро королевские лесничие. Стерегли и ничем сами не пользовались? Ну уж вряд ли. Но зато на людей за всякую малость кидались, как взбесившиеся хорьки. Ну, застрелил мельник оленя, действительно застрелил. А что было ему делать? Чем кормиться? Мельницу–то его сожгли. Видите ли — она мешала королевским оленям ходить на водопой!

Иногда ведь бывало и так, что убьет голодный человек оленя, и с рук сойдет. А тут все сложилось одно к одному. Лесничий его выследил. Да мало этого. Как на грех, в это время по лесной дороге проезжал шериф. Вот лесничему и захотелось выслужиться. И он потащил бедного мельника «пред светлые очи» шерифа, чтобы показать, как надежно он охраняет в лесу королевское добро.

— Вот полюбуйтесь, ваша милость. Эти преступные руки посягнули на собственность короля! Посмотрите! У него уже нет одного пальца. Значит, это не в первый раз!

Мельник бросился перед шерифом на колени.

— Помилуйте меня, добрый сэр, простите во имя Господа! Клянусь, я больше никогда не трону не то что оленя, муравья в королевском лесу. Не убивайте меня!

Но просить милости у шерифа Симона де Жанмера было все равно, что искать сочувствия у голодного волка.

— Хорошо! — обратился он к слугам. — Пусть виселица пока отдохнет. Не убивайте его. Раскалите железо и выжгите ему глаза. Уж без глаз–то он вряд ли разглядит оленя. Разве что унюхает!

И шериф рассмеялся своим мерзким жирным смешком. Шутка показалась ему удачной.

— Пощадите! Пощадите! — рыдал несчастный мельник.

Но слуги уже несли раскаленный прут. И тут случилось то, что потом никто не мог объяснить. Откуда–то из густых зарослей жимолости вылетела стрела и избавила беднягу от мучений.

Так Мач–младший осиротел. Роберт Фитцутс взял к себе в дом одинокого ребенка… Но это было неделю назад.

А сейчас, стоя у камина, хозяин поднял рог, оправленный в серебро.

— Друзья мои, — воскликнул он, — давайте выпьем за здоровье нашего короля, Ричарда Львиное Сердце. Там, в далеких краях, да хранит его Пречистая Дева и да не изменит ему удача!

— Боже, храни короля! — подхватили гости.

А несколько человек громко и дружно запели:

Сражается Ричард в чужой стороне,

Беды он не чует в родимой стране.

Хей, дерри, дерри даун,

Дерри даун!

А брат его кровный по имени Джон

Усесться решил на пустующий трон.

Хей, дерри, дерри даун,

Дерри даун!

Пречистая Дева, слезу изрони,

От этой напасти нас всех сохрани.

Хей, дерри, дерри даун, Дерри даун!

И каждый осушил свой рог, а некоторые прокричали: «Долой принца Джона!»

И никто не обратил внимания на двух паломников, стоявших в дальнем углу комнаты, за лестницей. Огонь почти не освещал их черные, укутанные в плащи фигуры. Капюшоны плащей были низко надвинуты на лоб. Неизвестно, когда они вошли. Непонятно, как они проскользнули мимо дворецкого. Да и полно, проскользнули ли! Искуситель силен, а человек слаб, особенно если падок на деньги. А дворецкий Уормен мало что был алчным, был он еще и злобен и завистлив. Завидовал он всему, даже и тому, что хозяин его был легким и веселым человеком, потому что сам Уормен был от рождения угрюмым и нелюдимым. И тому, что был он русоволос, голубоглаз и хорош собой, а дворецкий некрасив, волосы у него были редкие, а борода росла клочьями.

Подкупить Уормена было делом нехитрым. Тем более что никакие это были не паломники.

— Однако нам повезло, господин шериф, — шептал один из них. — Вы слышали, что они кричали: «Долой принца Джона». Это же прямая измена!

— Да, сэр. И обратите внимание вон на того мальчишку. Да нет, вы смотрите не туда. Левее, левее.

— Вижу. Ну и что?

— Это сын ослушника и противника короны, мельника Мача. А Фитцутс, как видите, пригрел его у себя.

— Это мы тоже примем во внимание. Однако не будем терять времени. — Сэр Гай Гисборн откинул капюшон, под которым обнаружился рыцарский шлем, и вступил в полосу света.

— Я, сэр Гай Гисборн, — провозгласил он, — нахожусь здесь по приказу короля, с тем чтобы объявить Роберта Фитцутса, называющего себя графом Хантингдоном, с этого дня находящимся вне закона.

Все гости застыли в неподвижной немоте. Робин сделал шаг в сторону говорящего и спокойно спросил его:

— В чем же меня обвиняют, сэр рыцарь?

— В измене короне.

— И ты можешь мне показать печать его величества короля Ричарда? Нет, не можешь. А без нее ничего не стоит этот твой пергаментный лоскут, который ты держишь в своих нечистых руках. Может быть, к нему прикреплена печать епископа Эльского, которого законный король оставил своим наместником? Нету там этой печати, нету, потому что вы, норманнские рыцари, вместе с братом короля ложно обвинили его в измене, и ему пришлось скрыться, спасая свою жизнь. Бог свидетель, принц Джон хочет незаконно присвоить себе корону. Но погодите, наступит час, вернется законный король Ричард Львиное Сердце, погляжу я тогда, как будут трепетать ваши мышиные души!

— Кого ты хочешь пронять этими речами, Роберт Фитцутс? — мрачно возразил Гай Гисборн. — Ты не просто изменник, а изменник трижды. Ты баламутишь народ и поднимаешь его против его королевского высочества. Ты именуешь себя графом Хантингдоном. Это титул твоих саксонских предков по матери, по женской линии. Но тебе хорошо известно, что все саксы, отказавшиеся подчиниться королю Вильгельму Норманнскому, были лишены титулов. Законным может быть только графский титул, присвоенный королем Вильгельмом. Ты и тут нарушаешь закон.

— Не забывайте, сэр Гай, как пренебрегает этот человек королевскими законами в лесу, — прошипел шериф. — Поглядите, чем он угощает своих гостей! Уж не остатки ли жареной оленины лежат на блюде?

Гай Гисборн молча кивнул шерифу и продолжал:

— Ты объявляешься изгнанным и стоящим вне закона, Роберт Фитцутс. Отныне закон не защищает тебя, твое имущество не принадлежит тебе больше…

— Не ты ли позарился на него, сэр рыцарь?

Сэр Гай сделал вид, что он не услышал сказанного. На самом деле он услышал. И еще как услышал! Насчет земель и угодий, принадлежащих Роберту, они уже давно договорились между собой с аббатом, настоятелем монастыря Святого Квентина, так называемым опекуном и родственником Роберта. Было решено: аббат поделится с Гисборном частью охотничьих угодий и пахотных земель. За это сэр Г ай обещает аббату протекцию при дворе принца Джона. О, подлые души, подлый мир, ненасытная алчность людская!

— А теперь, — мрачно возгласил сэр Гай, — предатель, отдай мне свой меч! Если ты прислушаешься к голосу разума и присягнешь на верность его высочеству принцу Джону Плантагенету, тогда, возможно, я постараюсь смягчить твою участь. Попрошу принца быть к тебе снисходительнее.

— Его высочество принц не знает жалости, смягчить мою участь не удастся, — спокойно отвечал Робин. — А что касается моего меча… Что ж, он рад познакомиться хоть и с самим принцем, хоть с подлыми его приспешниками.

Поворот, взмах. Молния сверкнула, что ли? Тяжелый меч опустился на рыцарский шлем сэра Гая. Тот, теряя сознание, упал навзничь.

Шериф попятился к двери. Ему стало страшно: оба они проникли в замок под видом паломников, одни, без охраны.

Обернувшись к своим гостям и пряча меч в ножны, Роберт проговорил медленно, торжественно и печально:

— Ну вот, друзья мои. С этого часа на свете больше нет Роберта Фитцутса, графа Хантингдона.

Он помолчал немного, затем заговорил вновь:

— Я лишен всех прав и объявлен вне закона. Ну, что же. Человеку важнее сохранить душу, чем титулы и имущество. Я ухожу в леса.

Глубокий вздох вырвался у его друзей.

Но Робин продолжал спокойно:

— Помнишь, Кеннет, когда мы играли в детстве, вы дали мне прозвище Робин Гуд — за тот мой смешной колпачок?

Но Кеннет Беспалый был не в силах вымолвить ни слова.

— Так вот, Робин Гуд теперь мое имя.

— Да здравствует Робин! — хором отозвались его друзья.

Очнувшийся сэр Гай со стоном попытался подняться на локте.

— Запомни это имя, сэр Гай, — сказал ему Робин, — Робин Гуд! Оно еще влетит тебе в уши. И подлый интриган шериф Ноттингемский, и даже сам принц Джон, придет день, содрогнутся при упоминании этого имени.

Шериф сделал еще один робкий шаг к двери.

— И все, все, подобные тебе, пусть боятся Робин Гуда! — продолжал Робин. — Жирные аббаты и епископы с толстыми загривками, норманнские графы и бароны, для которых нет законов ни Божеских, ни человеческих. Я ухожу в лес! Я возвращаюсь в свой дом. Там я родился и там буду жить. Не пытайтесь найти меня. У вас ничего не выйдет. Светлый дух Шервудского леса, который благословил меня в колыбели, не выдаст меня вам. Он хранит чистых душой и верных сердцем. Он защищает обиженных и помогает угнетенным. Он укроет меня в своей таинственной глубине. И погодите! Вернется король Ричард. Законный король! И тогда опять воцарятся правда и справедливость на нашей доброй, прекрасной английской земле!

Солнце садилось, и густая листва уже не пропускала его лучи. Где–то высоко, в лиственных кронах дрозды перепархивали с дерева на дерево и пели свои трогательные вечерние песенки. Дрозды долго не ложатся спать.

Робин молча вышагивал по вечернему лесу, и так же, в молчании, следовали за ним человек сорок его друзей. Дойдя до небольшой полянки, он остановился и повернулся к шедшим за ним людям. Здесь были и близкие его друзья, и кое–кто из теперь уже бывших слуг, и несколько человек, таких же, как он, объявленных вне закона изгоев.

— Ну вот, милые мои, — сказал он мягко. — Случилось то, что должно было случиться. Раз принц Джон почти что завладел короной, он не пощадит ни одного сакса. Хоть аристократа, хоть простолюдина. Моя доля определена. А вам предстоит выбирать. Я никого не хотел бы принуждать разделить со мной мою участь. Пусть каждый решит для себя сам. Теперь лес — мой дом, мой замок, мое королевство.

— И ты в нем король! — воскликнул Вилли Скарлет. — Мы выбираем тебя королем!

И голоса подхватили:

— Мы с тобой, Робин! Разделим с тобой и смех и слезы!

— Храни тебя Господь, Робин!

— Кто не с тобой, тому имя — предатель!

Робин был тронут. Только что тут можно сказать?

Когда сердце переполнено гневом и болью, такая единодушная поддержка друзей дороже золота и драгоценностей и всякого богатства. Потому что, сколь бы ни был богат человек, все равно он обладает предметами тленными. А ему друзья подарили любовь. Это такое богатство, что ни дождь не вымочит, ни ржавчина не разъест, ни воры не унесут…

Все это промелькнуло у Робина в голове, но вслух он сказал только:

— Спасибо, друзья мои. Спасибо.

И повел их одному только ему известной тропой. Туда, куда по своему собственному разумению не доберется ни конный, ни пеший, а порой и зверь не добредет, и птица не долетит.

Но полно, можно ли в самом деле так спрятаться в лесу, чтобы никто никогда не разыскал целую ватагу? Можно, можно было в тот далекий век, когда лесов на земле было почти столько, сколько их создал Господь в первые дни творенья, и никто не сводил их под корень с лица земли, и никто не палил их и не жег. И в небе над лесом летали только птицы да бесплотные ангелы, и люди еще не научились тревожить небеса шумом, и грохотом, и смрадным дыханием своих воздушных и космических кораблей.

Уже в сумерках вышли они к котловине, посреди которой рос огромный дуб, пожалуй, самый большой во всем Шервудском лесу, а в ее склонах были видны пещеры, глубокие и сухие. Склоны эти густо поросли высоченными деревьями — дубом, ясенем, буком, вязом и орешником. И если кто не знал пути, то легко мог попасть в окружавшие котловину болота, и трясина затянула бы его в бездонное колыхание смрадной торфяной жижи. А по краям болот рос колючий терновник, и ветки ежевики переплетали свои шипастые плети, и не было возможности продраться сквозь эту живую стену.

Стемнело. В котловине неподалеку от могучего дуба разложили костры.

Робин обернулся к собравшимся. Лицо его был спокойно, глаза ясны, голос ровен и негромок.

— Друзья мои, — сказал он.

— Слушайте! Слушайте! — раздалось несколько голосов. Все примолкли.

— Мы — изгнанники, но мы не разбойники и не душегубы.

Слышно было, как потрескивают в кострах сухие сучья тиса. Красные искорки легко улетали в темноту и там гасли.

— Конечно, — продолжал Робин, — королевских оленей нам придется стрелять. Не умирать же нам с голоду?! Но когда вернется наш законный король, я первый упаду перед ним на колени и вымолю прощение. А теперь скрепим свое братство клятвой. И вы поклянитесь, и я поклянусь. Мы объявляем войну всем высокопоставленным норманнским ворам и грабителям, всем аббатам и епископам, которые самого Господа готовы призвать к себе на службу, всем, творящим зло на нашей земле. И в особенности — тем, кто предает короля Ричарда и прислуживает его потерявшему совесть брату. И еще подлой лисе — шерифу города Ноттингема, который данную ему власть употребляет людям во зло, только чтобы угодить хозяину своему — принцу Джону. Все, что мы отнимем у этих господ, мы передадим сирым и убогим. А самим — да много ли нам надо в укромной пещере, в зеленом лесу? — кусок оленины, да добрый лук из крепкого тиса, да меткая стрела, да звонкий меч!

— Клянемся, Робин! — отозвались голоса.

И показалось, будто дубы и буки, зашелестев листвой, тоже подхватили клятву. Или это просто ночной ветерок колыхнул ветвями?

— А еще поклянемся, друзья мои, что никогда ни словом, ни поступком мы не обидим ни одной женщины, будь она родом хоть из саксов, хоть из норманнов, и будем охранять ее и помогать ей, во имя Пречистой Девы Марии, матери Иисуса Христа; поклянемся и вручим себя Ее святому покровительству, чтоб послала Она нам силу и мужество не нарушить свою клятву, поддавшись какому–либо искушению, ни даже перед лицом самой смерти. Клянемся!

— Клянемся! — отозвалось эхо в сорок–пятьдесят голосов.

Глава IIIКАК В ШЕРВУДСКОМ ЛЕСУ ПОЯВИЛСЯ МАЛЕНЬКИЙ ДЖОН

Прошел год. Пошел второй. Робин Гуд так и жил со своими людьми в самом сердце Шервудского леса. Теперь они все были одеты в зеленое сукно, которое умеют ткать только в городе Линкольне. Оно легкое и теплое и окрашено в цвет молодой травы и весенних листьев. В Линкольне красят ткани и в другие цвета. Почему же все лесные стрелки оделись именно в зеленое?

Мач, сын мельника, прямо так и спросил Робин Гуда. Парнишка бездельничал, валяясь на траве. Ему казалось, что если он приглядится попристальнее, то обязательно увидит, как трава растет. А тут он даже привстал от пришедшего ему в голову вопроса.

— Ты не знаешь почему? — удивился Робин и отложил в сторону лук, на котором никак не натягивалась тетива так, как ему хотелось. — Никогда не слыхал, кто научил нас одеваться в зеленое? Ну так послушай. Говорят, живет в Британии стадо прекрасных оленей. Но не то что подстеречь или тем более подстрелить, их и увидеть–то простой смертный не может. Неразличимы они для простого глаза среди зарослей бука и тиса, орешника и рябины. А почему? Потому, что все олени этого легкого, вечно бегущего стада — зеленые! Где уж их разглядеть в зеленом лесу! И еще утверждают люди, будто бы эти олени принадлежат самой Богородице.

Ах, не забудем, что это были времена суеверий и предрассудков! А может, они только кажутся суевериями и предрассудками нам теперь…

Правда, Мач потом, какое–то время спустя, уверял всех, что он однажды видел, как стадо зеленых оленей промелькнуло и скрылось в густой листве. Кто знает! Может, в зелени деревьев играл солнечный луч. А может, и в самом деле явлено было чудо сироте. Кто знает…

На Большой Королевской дороге, ведущей через лес на север, собирали зеленые стрелки дань с проезжих. Не со всех, конечно, не со всех! Добрых людей они не трогали. Никто из них, Боже упаси, ни разу не нарушил клятву. Но, когда появлялся на дороге норманнский рыцарь, барон, или граф, или плут–епископ, или кто–то там еще из правящих негодяев, которые обирали народ и правой рукой и левой, тут уж крутись не крутись, виляй не виляй, а плати хорошую пошлину!

На себя они тратили немного. Ну, прикатят бочку эля. Ну, запасут муки — ведь без хлеба не проживешь. Купят того самого зеленого линкольнского сукна на куртки, да кожи особой выделки, чтобы сшить мягкие, неслышные в шаге сапоги. Да еще не жалели денег, заказывая старому Гуго из Трента хороший лук. Право, старый Гуго из Трента делал самые замечательные луки во всей Англии. Он мастерил их из тисовой древесины и покрывал лаком. А еще он умел делать такие меткие стрелы, каких больше нигде не встречалось, не только в Ноттингемшире, но и в Чешире, и даже в Донкастере.

Шериф Ноттингемский Симон де Жанмер, испытавший несказанный позор и смертельный страх в тот памятный вечер, когда они с Гаем Гисборном явились под видом паломников в Хантингдон–холл, замучился гонять по городу Ноттингему и окрестностям глашатаев. Только и было слышно, как трубит труба и как сидящий на коне герольд возвещает: «Слушайте! Слушайте! Слушайте! Пятьсот золотых вручит благородный шериф тому, кто укажет местонахождение Роберта Фитцутса, объявленного вне закона и именующего себя Робин Гудом! Тысячу золотых вручит благородный шериф, не спрашивая имени и звания, тому, кто доставит вышеназванного живым или мертвым в здание ратуши города Ноттингема». Бедняги совсем охрипли, но объявляй не объявляй, предателей не находилось. Столько добра видели люди от Робина! Казалось бы, совсем уже отчаяние засосало человека в свою трясину. Очаг топить нечем, дети голодают, жена больна, при смерти. А тут как раз и явится помощь — деньгами, дровами, одеждой, едой. И так бывало не раз. И так бывало не с одним.

Весело жили лесные стрелки Робин Гуда, легко, без тоски и уныния. А что тосковать? И что унывать? Все, что обременяет человека в этой жизни и отягощает заботой, было уже утрачено — собственность, земля, парки и пашни, дома, а у кого и серфы — крепостные. Зато не были потеряны совесть и честь, сила, удаль, и молодость их пока оставалась с ними, и надежда жила в сердце. И лес был к ним добр, кормил, поил и укрывал их старательно, преданно и надежно.

И плевать им было на то, что враги их: шериф Ноттингемский, аббат, сэр Гай и прочие называли их «волчьими головами»!

— Почему это так, Вилли? — приставал Мач к Вилли Скарлету.

Мач еще очень мало прожил на свете, ему еще многое предстояло постичь.

— Ну вот, все тебе надо знать, почему да почему, — нехотя отзывался Вилли. В этот момент он ошкуривал острым ножом свежесрезанную дубинку. — А потому, мой мальчик, что за нашу голову, так же как за голову убитого волка, по закону никто не несет наказания. Понял?

— Этого не может быть, Вилли! — не хотел соглашаться с таким законом юный Мач, сын мельника. — Ведь мы же люди!

— А если люди, должны уметь постоять за себя. Ну–ка, бери дубинку. Защищайся!

Мальчик с величайшей готовностью вскочил на ноги.

И Вилли стал ему показывать, как взяться за дубинку, как ее перехватывать из руки в руку, как отражать удары.

У них у всех каждый день происходили подобные турниры. Робин учил своих друзей владеть мечом, стрелять из лука, орудовать дубинкой.

Рано–рано, только встанут с душистого сена, накрытого оленьими шкурами, только умоются ледяной водой из родника, который пробивался в восточном склоне котловины, и едва успеют подкрепиться, чаще всего остатками вчерашнего ужина, как Робин уже затевает учения. Сначала дело шло с трудом.

— Кеннет! — сердился Робин. — Кеннет, ну что ты обнимаешься со своим луком, точно это хорошенькая горничная в шерифовом замке?! Натягивай тетиву. Стреляй!

Но стрела улетала куда–то вбок от цели, сшибая по пути кленовые листья и иголки с кривого можжевельника.

— Клянусь, Вилли, вообрази, что этот красный лист — нос самого шерифа! Раз! Два! Три! Стреляй! — командовал Робин.

Вилли стрелял снова и снова, а стрелы летели мимо цели. Но прошло какое–то время в ежедневных упражнениях, и все научились и наловчились и бороться, и стрелять из лука.

— Ну, братцы, — хвалил их довольный своими учениками Робин, — теперь вы можете победить любого рыцаря на любом турнире.

— Вот бы тебя еще победить! — проворчал Вилли Скарлет.

Но с Робином никому не удавалось сравниться. Он выбивал меч из рук у всякого, с кем сходился в поединке, он попадал из лука в былиночку, колеблемую ветром, на расстоянии чуть ли не полумили, он отбивал любой удар дубинки легко, точно играл в детскую игру.

Было веселое весеннее утро. Казалось, на каждой ветке в лесу тенькали синицы и заливались зяблики, и дятел без конца повторял свою песню, точно сыпал сухой горох на дно котелка. А солнце в вышине смеялось, и в воздухе пахло сладкими весенними травами. В это утро Робин сказал:

— Вот что, ребята. Уже дней четырнадцать — или больше! — мы с вами живем тут в покое, как кошки в доме старой девы.

— Ты уж скажешь! — отозвался Вилли Скарлет.

— А ты что, хочешь возразить? — с ехидцей спросил Робин. — Где гости, которых можно было попотчевать оленинкой, а потом пощекотать под мышками и слегка пощупать кошель? Где? Никого с позапрошлого понедельника, когда, помните, тот жирный бенедиктинец, везший монастырскую десятину отцу настоятелю, слегка поделился с нами этими денежками.

— Ага! — подхватил Мач. — Только сначала со страху сбегал за кустик!

И мальчик залился веселым смехом, вспоминая, как дрожал за свою шкуру жирный бенедиктинский монах.

— Так в чем же дело, Робин? — отозвался Вилли Скарлет. — Берем луки и пошли, поищем гуся пожирнее.

— Можно, и я с вами? — тут же прицепился Мач.

— Нет, друзья мои! На этот раз я иду один навстречу какому–нибудь приключению. А какому — я и сам не знаю. Увидим. Но вы никуда не расходитесь, не разбегайтесь. И если я трижды протрублю в серебряный рог, значит, мне нужна ваша помощь. Давайте тогда быстрее ветра — все ко мне!

И, закинув лук через плечо, Робин скрылся за кустами терновника.

Он весело шагал — сначала потайными тропами, потом едва различимыми дорожками. Время от времени он срывал с куста молодой листочек, разминал его и нюхал, глубоко вдыхая призывный весенний запах. При этом он мурлыкал себе под нос какую–то ерундовскую песенку, сочиняя ее на ходу:

На свете всех лучше зеленый цвет,

Цвет леса и цвет надежды.

А в черных сутанах, плащах и кафтанах —

Они все ослы и невежды.

Коль встретится кто на моем пути,

Не знаю, уж будет ли рад.

Как дуну в рожок — держись, мой дружок,

Будь ты хоть шериф, хоть аббат!

Он бродил довольно долго, то по лощинам и оврагам, то выходя на узкие боковые дорожки, а то и на Большую Королевскую дорогу.

На тропинке, протоптанной между деревнями Верхний и Нижний Виттингтон, ему встретилась девушка. Она шла быстро, опасливо оглядываясь. Робин улыбнулся ей. Девушка в испуге остановилась, но, увидев добрую улыбку, так и порхнувшую ей навстречу, тоже заулыбалась. Выяснилось, что она спешила в Верхний Виттингтон к своей крестной, несла ей овсяные лепешки, а та обещала подарить крестнице пару своих юбок. Что ж, в пору такой бедности и убожества юбка — вещь серьезная.

По Большой дороге ехал монах на осле. Кажется, к его седлу был приторочен какой–то мешок. В другое время, может, Робин и пошевелил бы его содержимое. Но сегодня связываться с монахом показалось ему делом скучным. Нарядная леди проскакала верхом в сопровождении двух слуг. Робин учтиво обнажил голову и поклонился. Леди в ответ взмахнула изящной ручкой, мелькнула — и нет ее. Толстый горожанин прошагал в сторону Ноттингема. Через некоторое время в том же направлении проехал на лошади юный паж в пурпурном одеянии.

Ну, что за день такой! Ничего интересного! Видно, неблагосклонны к нему в этот день лесные духи. Уж не вернуться ли, в самом деле?

Робин двинулся в сторону от дороги, дошел до ручья. Ручей был холодный, видно, по дну били ключи, неожиданно глубокий и настолько широкий, что в один мах не перепрыгнешь.

Правда, какая–то добрая душа перекинула через него бревно, которое служило мостиком. Робин двинулся к бревну и уже было занес ногу, как с другой стороны ручья к этому же бревну подошел незнакомый ему верзила и одной ногой уже ступил на него.

— Эй, ты, ну–ка — шаг назад, идет кое–кто поважнее тебя! — крикнул Робин.

— Да? Это что, объявлено с Ноттингемской башни? Сам посторонись, я для себя — самый важный, а до тебя мне никакого дела нет.

— Сейчас увидим, не боишься ли ты щекотки, пощекочем тебя между ребрами каленой стрелой старого Гуго из Трента! Лучше стой, где стоишь, а не то, кля–нусь ясным ликом святой Эльфриды, пойдешь кормить форелей на дно ручья.

— Как бы не так! — оборвал его незнакомец. — Сейчас моя дубинка прогуляется по твоей шкуре, так что она сделается разноцветной, как рубище оборванца, покрытое заплатами.

— Ты что ревешь, как осел? — прервал его Робин. — Сейчас спущу стрелу с тетивы, и отправишься на небеса быстрее, чем голодный монах успеет прочесть молитву над жареным гусем на разговленье в Михайлов день!

— Что возьмешь с труса?! — пожал плечами верзила. — Ты что, не видишь, что у меня в руках только легкая дубинка! Давай стреляй, и посмотрим, что ты сам о себе будешь думать недельку спустя.

— Клянусь святым Дунстаном, никогда в жизни еще никто не называл меня трусом! Смотри, я положил на землю мой верный лук и отстегнул колчан со стрелами. Погоди, я схожу вырежу себе дубинку под стать твоей, и поглядим, кто чего стоит.

— Это по мне, — согласился незнакомец. Он стоял, опираясь о свою дубинку, и спокойно ждал, не делая ни малейшей попытки воспользоваться моментом и перебежать ручей по бревну.

Робин быстро вырезал себе дубинку, как раз по руке, и вернулся к ручью, на ходу очищая ее от мелких веточек.

Робин был высок, но незнакомец был еще выше. И в плечах Робин был широк, однако плечи незнакомого верзилы были еще шире, наверно, ладони на две, не меньше.

«Все равно он у меня получит!» — подумал про себя Робин, а вслух сказал:

— Ну, начнем. Сойдемся на середине бревна и поглядим, кто из нас первый искупается.

Не успел дятел и три раза тюкнуть клювом, как Робин был уже на середине бревна. Но и противник его тоже не мешкал. Двое забияк над ручьем приготовились к поединку.

Верзила размахнулся своей дубинкой, но Робин, перебросив свою из правой руки в левую, отбил ею удар, как щитом, затем, снова сработав правой рукой, обрушил удар на голову своего противника. Тот покачнулся, но не упал.

— Запомни, — завопил он, — я всегда плачу свои долги! — И нацелил свою дубинку в голову Робин Гуда.

И так они довольно долго дубасили друг друга, точно молотили пшеницу на току.

Оба взмокли, и в прохладной тени от обоих валил пар. Вот уже и у того и у другого кожа рассадилась до крови, но силы все еще оставались равными. И надо сказать, что оба перестали злиться и на обоих напало странное веселье. Робин даже засмеялся. Чего делать было никак нельзя, потому что от смеха он на миг ослабел. Тот, высоченный, тут же этим воспользовался и так шмякнул по нему своей дубинкой, что Робин, потеряв равновесие, полетел с бревна. Он хорошо нахлебался холодной воды, и течение поволокло его вниз по ручью.

— Эй, друг мой, где ты есть? — закричал верзила.

— Тут я, плыву как рыбка и заодно смываю кровь с головы, — отозвался Робин. — Эй, слышишь, я признаю себя побежденным! Ты — отличный боец и отличный парень!

Робин выбрался на берег. Вода стекала с него светлыми холодными потоками, глаза его смеялись. Он поднес к губам серебряный рог и изо всех сил дунул в него.

Не успел верзила спросить его, зачем он это делает, как послышался треск сучьев и к ручью выбежали Вилли Скарлет, и Кеннет Беспалый, и Мач, сын мельника, и еще другие стрелки, одетые в зеленое линкольнское сукно.

— Что с тобой? — закричал с ходу Вилли Скарлет. — Почему ты весь мокрый, как медведь под дождем? И в крови — что это значит?!

— Значит, что этот хороший парень надавал мне тумаков и свалил в ручей! — весело отозвался Робин.

— Скажи хоть, как тебя зовут? — спросил Робин.

— Да кто зовет Джон из Мэнсфилда, а кто — Джон Литтл.

— Литтл? — захохотал Вилли Скарлет. — Так ведь это же значит «маленький»…

— Маленький! Маленький он и есть! — смеялся Робин. — Вот что, друг мой, — продолжал он. — Принимаем тебя в свое братство, и завтра же ты получишь костюм из зеленого сукна. А сегодня устроим крестины. Я сам буду твоим крестным отцом.

— А как же мы теперь его назовем? — спросил Мач, сын мельника. — Ведь когда крестят, тогда и нарекают именем, я знаю.

— Отныне и навсегда, — торжественно возгласил Робин, — будет имя ему Маленький Джон!

Тут не преминули добыть королевского оленя и, разложив костер, устроить веселый пир в честь нового стрелка — новокрещеного Маленького Джона.

И поднималась к вершинам деревьев и уносилась в небо к розовым вечерним облакам дружная песня:

В зеленом Шервудском лесу

Звенит призывно рог,

Несутся сорок молодцов

Сквозь чащу без дорог.

Их подвиги лихие ждут.

Зовет их славный Робин Гуд…

Так они пировали, а затем устроили веселые состязания, на которых выяснилось, что Маленький Джон не хуже, чем дубинкой, владеет и луком и мечом. Лучше его был только сам Робин Гуд.

Глава IVСЕРЕБРЯНАЯ СТРЕЛА С ЗОЛОТЫМ НАКОНЕЧНИКОМ

А время катилось, точно колесо под гору. Шериф со своими лучниками, королевские лесничие — и кто только не пытался выследить и изловить вольных зеленых стрелков. Следить–то следили, ловить–то ловили, да Шервудский лес не предает!

Иногда под видом ремесленников или торговцев мелькнут двое–трое из них в городе Ноттингеме. Но пока нерасторопные слуги доложат об этом шерифу, пока успеют распорядиться закрыть городские ворота да поднять мост, смельчаков и след простыл, точно привиделись, точно и не было их вовсе.

А Большая Королевская дорога… ах, Большая Королевская дорога! Единственный путь на север! Какой же неуютной она была для известного рода путников!

…Дождь был веселым и теплым. Он отплясывал джигу на листьях и травах, на самой дороге, на крупах лошадей и на капюшонах двух слуг Божьих, спешивших к себе домой, в аббатство Святого Квентина.

И отец приор, и каноник, оба были довольны своим путешествием. Они объехали много отдаленных приходов. Теперь они обсуждали, как провести аббата и приголубить часть выручки, не вызывая подозрений.

— Мне думается, отец приор, святой Квентин не осудит нас и не поставит нам во грех, если часть честно заработанного мы переложим из кошеля, что приторочен к правой стороне седла, в тот, что слева, — говорил каноник, смахивая дождинки со своего красного, расплывшегося лица и стараясь удержать ноги в стременах. Толстый живот при коротеньких ножках — вещь очень неудобная. Каноник дружил с монастырским келарем, и видно, последний слегка перебарщивал, угощая друга жирными паштетами и церковным вином.

— Да бросьте вы мучиться вздорными сомнениями, каноник, — подал голос приор из–под низко надвинутого капюшона. — Смешно, право. Вон светские власти себя ни в чем не стесняют. Вы что, думаете, Симон де Жанмер все отдает в городскую и королевскую казну и ничего не отгребает себе?

Каноник неопределенно хмыкнул.

— Они собирают с йоменов налог на землю, за содержание скота, за выпас на общинной земле, чуть ли не за воздух и солнечный свет! Уж поверьте мне…

Тут приор оборвал свой монолог и, придержав лошадь, уставился на придорожные кусты. Лошадь приора тоже резко остановилась, ткнувшись мордой в мокрый круп приоровой лошади, и неуклюжий каноник едва удержался в седле.

— Что случилось, отец приор? — спросил он.

— Помолчите! — зашипел на него приор. — Мне кажется, что там как–то странно качаются ветки.

— Может быть, это сойка прячется от дождя? Или пробежала белка?

Однако обоим стало не по себе. Оба разом вспомнили слухи и разговоры про Робин Гуда, который был как будто бы не кто иной, как изгнанный Роберт Фитцутс, дальний родственник их аббата, и о том, что будто бы из–за этого он терпеть не может все их сословие.

Но вокруг все было тихо. Ветки кустов не шевелились. Святые отцы тронулись в путь.

Дождь побормотал, поплясал еще немножко и начал стихать. Облака посветлели. Скоро сквозь голубое небесное окошко выглянуло солнышко. И в тот самый момент, когда у обоих отлегло от сердца, прямо перед лошадиными мордами, точно тут на дороге и сотворились из воздуха и солнечного света, появились трое, одетые одинаково — в кожаные штаны и куртки из зеленого сукна.

— Мир вам, святые отцы, — сказал один из них, сверкнув веселыми глазами и одновременно дотрагиваясь правой рукой до прикрепленного к кожаному поясу меча.

А двое крепко схватили лошадей за уздечки.

— Вы что это себе позволяете? — завопил отец приор. — Как вы смеете задерживать посланцев аббата?

Он занес было хлыст, но его руку перехватила другая, более сильная рука.

— Не тревожьтесь, святые отцы, — сказал тот, что с веселыми глазами. — Мы всего лишь просим вас принять участие в нашей трапезе и благословить пищу на столе, потому что среди нас нет ни одного священника.

Сказано это было спокойно, беззлобно, но настойчиво. У духовных пастырей, похоже, не было выбора.

Предварительно завязав им глаза, их повели куда–то в лесную глухомань. Лошади их спотыкались о корни деревьев. Ветки хлестали по лицу.

Через некоторое время повязки с них сняли, помогли слезть с лошадей. Их обоих подвели к столу. Стол был сделан из длинных дубовых досок, положенных на высокие козлы. На этих чисто выскобленных досках лежали куски жареной оленины, каравай свежего пшеничного хлеба, и стояли глиняные кувшины с пенящимся элем. Располагался этот стол на поляне, прямо под голубым небесным потолком.

— Ну что же вы, патеры, молчите? Только после молитвы мы сможем приступить к еде!

Святые отцы, со страху забывая слова, прочитали «Патер ностер». И тогда все принялись за еду.

Принимавших участие в трапезе было человек сорок или пятьдесят. За столом было весело, раздавались шутки, произносились веселые тосты. Затем все посерьезнели и выпили стоя за короля Ричарда Львиное Сердце.

— А теперь, святые отцы, — сказал тот, кого называли Робин и у кого были лукавые, веселые голубые глаза и русая бородка, — а теперь, как только вы заплатите по счету за обед, мы проводим вас обратно на дорогу.

Каноник и приор переглянулись. Так недавно согревавшая их души добыча, похоже, уплывала из рук.

— Мы бедные служители церкви, — сказал отец приор. — Откуда у нас могут быть деньги?

— В самом деле? У вас так ничегошеньки и нет? Но думается мне, Господь в этом случае не оставит вас. Встанем–ка на колени и помолимся. Что–нибудь да будет послано нам всем на бедность, — сказал им, как они вдруг догадались, сам Робин Гуд.

При этом он вынул свой меч, с маху срезал прутик и вложил его обратно в ножны.

Все происходящее с ними вдруг показалось им репетицией Страшного Суда.

Несчастный коротышка–каноник с трудом опустился на колени. Его толстый живот страшно ему мешал. Отец приор, упираясь сухим кулаком в траву, встал рядом.

— А теперь повторяйте за мной: «Господи, взываем к Тебе, услышь рабов Твоих…»

— Господи, взываем к Тебе, услышь рабов Твоих… — скорее, прошелестели, чем проговорили святые отцы.

— И пошли нам в достатке золотых монет, чтобы могли мы поддержать бренные телеса наши.

Каноник и приор покорно повторили эту абсурдную молитву.

— Эй, Вилли! И Мач — ты тоже! — крикнул Робин. — Поглядите–ка, не наполнились ли кошели преподобных отцов золотом после их молитвы?

Вилли Скарлет и Мач отцепили от седел и приволокли два увесистых кошеля.

Все вокруг зашумели, засмеялись, поздравляя святых отцов с удачей.

— Ого! — воскликнул Робин. — Однако немало было дано вам по вере вашей! Что ж, разделим по–братски все это золото. Высыпем дар Божий вместе и разделим на три части. Третья часть и будет платой за обед, это ведь справедливо, не правда ли?

Однажды рано поутру, не успели привратные сторожа отомкнуть и распахнуть скрипучие городские ворота, как, расталкивая торговцев, мясников, ткачей, горшечников и нищих, по мосту вихрем проскакал всадник. Он пронесся по улицам просыпающегося города и с ходу спешился возле дома шерифа. Даже не попросив дворецкого, чтобы о нем доложили, он стремглав влетел прямо в спальню. Симон де Жанмер только что приготовился спустить тощие ноги с высоченной, стоящей под розовым бархатным балдахином кровати.

— В чем дело, Томас? — спросил он недовольным голосом. — Остается только, чтобы ты начал врываться ко мне в нужник.

— Простите, ваша милость, — ответил прибывший, прерывисто дыша, — но в Йорке меня перехватил королевский гонец… Вот послание… Он потребовал передать вам немедленно.

— Что ты сказал? Королевский?

— Да. То есть нет. Посланец от принца Джона. Но дело в том, что…

— Перестань бормотать и давай сюда грамоту.

Тот, кто был назван Томасом, передал шерифу свернутый в трубочку пергамент. Тот развернул свиток и стал читать, вытянув руки перед собой. К шерифу в последнее время уже подбиралась дальнозоркость.

— Как? — завопил он. — Король Ричард, встревоженный вестями из Англии, возвращался домой и был взят в плен? И кем же? Подумать только — эрцгерцогом Леопольдом Австрийским… Так–так. Держит его неведомо где… Никто не знает… Требует выкупа… Ого! Однако кругленькая сумма!

Дальше шериф продолжал читать про себя. Потом снова принялся бормотать:

— Ну, ясно, ясно. Шансы принца на корону повышаются. Так–так. Ясно. Этим облезлым собакам, этим бесхвостым лисам только посули состязание да даровую снедь… Понятно, — добавил он, уже обращаясь непосредственно к гонцу. — Принцу нужна будет поддержка не только баронов, но и простого люда, этих самых вилланов и серфов и прочих, как их там. В соответствии с его секретным распоряжением мы объявляем состязания лучников в следующую среду, в день святого Кутберта. Все присутствующие бесплатно получат по куску жареной говядины и по большой глиняной кружке эля. Принц Джон знает, что делает! Скорей, скорей! Вызвать ко мне глашатаев! — Шериф хлопнул в ладоши, вызывая слугу, который почему-то мешкал принести ему серебряный кувшин с водой для умывания и платье.

— А теперь, ребята, сидите тихо и слушайте, — сказал Робин Гуд, неожиданно появляясь на поляне возле огромного дуба. — У меня грандиозная новость! Наш закадычный друг, шериф Ноттингемский, объявил состязание лучников в следующую среду.

— Робин, не собираешься ли ты кинуться этому неприрученному волку в пасть? — встревоженно спросил Вилли Скарлет.

— Помолчи, братишка! — засмеялся Робин. — Да знаешь ли ты, какой объявлен приз?

— Вторую жизнь тебе собираются подарить? — хмыкнул Маленький Джон.

— Серебряная стрела с золотым наконечником самой высокой пробы! Ясно?

— И ты, конечно, без этой стрелы не обойдешься? — съязвил Скарлет.

— Мне очень, очень хочется опустить ее в мой колчан! — засмеялся Робин.

— О нет, сэр, нет, — вмешался в разговор Мач, сын мельника. — Позвольте мне, пожалуйста, сказать.

— Ну, говори. Что там такое?

— Когда я ходил в Вотлинг купить ниток, там я встретил приятеля. Его зовут Эдом. Он сказал, что вся эта затея с состязанием придумана неспроста. Была доставлена какая–то грамота от принца Джона. А еще моему приятелю Эду сказал его приятель, Дэвид из Донкастера, который сейчас служит у шерифа в Ноттингеме, что тот похвалялся, будто теперь ему изловить Робин Гуда проще, чем поймать блоху на лысине. Мол, уж Робин не упустит такого случая. Мол, известно, сколь он горяч и на подначку падок, да еще не любит никому уступать первенство. Это ловушка, сэр! Пожалуйста, ну, пожалуйста, не ходите в Ноттингем!

Робин потрепал мальчика по рыжим вихрам.

— Ты смышленый парень, — сказал он, — и очень хорошо, что уши у тебя не зря к голове приставлены и дважды два у тебя всегда четыре. Вырастешь настоящим лесным стрелком, Мач, мой мальчик. Но неужели мы с тобой позволим, чтобы хоть кто–то подумал, что шериф Ноттингемский, ненавистный Симон де Жанмер, нагнал страху на Робин Гуда и его лесных молодцов? Полно, Мач, такого никак нельзя допустить!

— Безрассудство не храбрость, Робин, — заметил Вилли Скарлет.

— Э, старина, давай лучше скажем: храбрость — не безрассудство. Не дураки же мы в самом деле. Забыл пословицу «Торопыга обожжет губы, а дурак, бредущий с закрытыми глазами, свалится в яму»? Они нам — силок, а мы им — капкан. Еще неизвестно, кто хитрее.

— Ты что надумал, Робин? — полюбопытствовал Маленький Джон.

— Скоро узнаешь! А ну–ка давайте все одевайтесь кто во что. Кто монахом, кто крестьянином, кто жестянщиком, а кто нищим попрошайкой. Устроим знатный маскарад! Но чтобы луки и мечи — при себе. Не ровен час, может, придется и сражаться, если меня все–таки узнают! А уж я постараюсь выиграть эту стрелу, клянусь святым Кутбертом! Собирайтесь быстрей!

Стоило, право же, стоило побывать в окрестностях Ноттингема в день святого Кутберта. День этот, как гласит предание, пришелся на среду. Просторный луг начинался как раз за городской стеной. С утра там построены были ряды скамеек — один ряд повыше другого, с расчетом, чтобы видно было всем. Сидячие места предназначались для высокого дворянства, для баронов и их леди, для сквайров с их дамами, для богатых горожан и их жен. А там, где кончались скамейки, на широком помосте, покрытом коврами, украшенном лентами и гирляндами из цветов, высилось сиденье самого шерифа и его невесты. Тут поблизости и была установлена мишень. А на другом конце стрельбища стараниями плотников было воздвигнуто подобие беседки, где размещалось несколько бочонков с элем. Любой стрелок мог подойти и, если вдруг его станет мучить жажда, утолить ее совершенно бесплатно.

Вокруг скамеек для благородной публики были деревянные перила: это чтобы прочий сброд знал свое место и за перила не заходил.

Было еще рано, добрых полтора часа до начала, но чистая публика уже стала прибывать. Подъезжали в легких тележках с колокольчиками на лошадиных сбруях или верхом на сытых, ухоженных лошадях. Бедный люд тоже валил валом, располагаясь на зеленой травке сразу же за перилами.

Под широким парусиновым навесом собирались участники турнира. Они громко беседовали друг с другом, рассказывая о своих победах в предыдущих состязаниях. Некоторые старательно подтягивали тетиву, разглаживали пальцами оперенье. Иные придирчиво, в который раз, просматривали свои стрелы, проверяя, достаточно ли они прямые. Кто же захочет проиграть в таком состязании!

Да уж и то сказать, в этот день в Ноттингеме собрались искуснейшие лучники со всей доброй Англии.

Кого тут только не было! И Джилл Красный Колпак, первый лучник самого шерифа; и Диккон из города Линкольна; и Эдом из Тумворта, которому было уже лет шестьдесят, а то и поболее. И был он в свое время первым лучником. Люди еще помнили, как в труднейшем состязании в Вудстоке обставил он знатнейшего стрелка Клима из Клу. И еще было полно всяких знаменитостей, о которых в наше время мы читаем в старинных балладах. Странно только, что не прибыл на состязание доблестный сэр Гай Гисборн…

И вот наконец, когда все скамьи заполнились, показались шериф и его невеста. Оба верхом. Он — на снежно–белом жеребце, она — на молодой и сильной каурой кобыле. На шерифе красовался алый бархатный колпак. Алый плащ его был оторочен горностаем, а плотно облегающие ноги штаны и куртка были цвета морской волны. Сапоги из черного бархата позванивали — от их острого носка к щиколоткам шла позолоченная цепочка. На шее висела массивная золотая цепь. А на воротнике виднелась золотая пряжка с огромным карбункулом. Дама была в голубом наряде, отделанном лебяжьим пухом.

Глашатай по знаку шерифа трижды протрубил в рог. Потом он сделал шаг вперед и возгласил:

— Поначалу каждый стреляет по мишени на сто пятьдесят ярдов. Все выпустят по одной стреле. Дальше десять лучших будут стрелять каждый — по две стрелы. И наконец, трое лучших из лучших — по три стрелы. Победитель получит серебряную стрелу с золотым наконечником и золотым оперением из золота высшей пробы. Начинайте вон от той метки.

Шериф все время вытягивал шею, как гусь, стараясь разглядеть среди лучников Робин Гуда. Но не было никого, кто был бы одет в зеленое линкольнское сукно. Нигде не мелькала светло–русая бородка.

«Все равно, — думал шериф, — надо быть начеку, он может где–нибудь ошиваться. Подождем, когда стрелять будут десятеро, тогда легче будет узнать. Не может он, тщеславная тварь, ну просто не может упустить такой шанс. Или я его плохо знаю».

Тем временем лучники начали стрелять. Право же, добрые люди давно не тешились таким зрелищем. Отличнейшие были стрелки. Ну просто на удивление! Когда все выстрелили по разу и определились десять лучших, шериф занервничал. Да что же это, где же этот негодяй?! Неужели почел за благо отсидеться под кустом, как заяц? Он вроде бы не трус, этот мерзавец.

Из десятерых шестеро были хорошо известны всей стране! Джилберт Красный Колпак, Эдом из Тумворта, знаменитый стрелок Диккон, Вильям о'Лесли, Губерт о’Клауд и Суизин из Хертфорда. Еще двое были веселые йоркширцы, и еще один в голубом, высоченный, сказал, что он из Лондона, и последний, довольно обтерханный, в красной линялой робе, с темно–каштановой бородой и черной повязкой на одном глазу.

Все десятеро выстрелили по два раза. Все стреляли хорошо, но остались на третий тур трое самых лучших. Один — Джилберт Красный Колпак, второй Эд из Тумворта и одноглазый.

Этот обтерханный, когда дошла его очередь, натянул тетиву хорошего тисового лука и так быстро спустил стрелу, что вдохнувшие и выдохнуть не успели. Но при этом его стрела оказалась к центру мишени ближе других примерно на длину двух ячменных зерен.

— Клянусь всеми святыми в раю! — воскликнул шериф. — Вот это выстрел так выстрел!

Претенденты выстрелили по второму разу. И опять одноглазый стрелял лучше, чем Джилберт и Эд.

С третьего выстрела Джилберт чуть было не угодил в самую точку, которая отмечала центр яблочка на мишени.

— Молодцом, Джилберт! — воскликнул шериф. — Ну а теперь ты, нищий бродяга, поглядим, на что ты способен. Попробуй–ка выстрелить лучше!

Одноглазый в красном залатанном плаще промолчал. В наступившей тишине он занял свое место. Казалось, никто просто не дышит. Незнакомец оттянул тетиву. Он постоял неподвижно — вроде бы досчитал до пяти, — после чего послал стрелу в цель. Его стрела сшибла оперение с Джилбертовой стрелы и вонзилась в обозначенный точкой центр мишени. Там она дрогнула и замерла.

Из публики не раздалось ни единого возгласа, все молча, недоуменно глядели друг на друга.

Так же молча, шелестя своими бархатами и шелками и позвякивая золотой цепью, шериф слез со своего помоста и направился к одноглазому бродяге.

— Вот, парень, — сказал он. — Получи свой приз. Как тебя зовут?

— Джок из Тевиотдейла, — ответил одноглазый.

— Клянусь Пресвятой Девой, Джок, ты самый лучший стрелок из лука, кого мне за всю жизнь приходилось встречать. Если ты согласишься пойти ко мне на службу, то я тебя приодену, да и есть будешь с моего стола. Говори, согласен ли ты стать моим слугой?

— Благодарю покорно, ваша милость, — сказал одноглазый, — но лучше я останусь ничьим слугой. Не родился еще человек в нашей доброй Англии, чьим слугой мне захотелось бы стать.

— Ну, тогда катись отсюда! — багровея от злости, закричал шериф. — Убирайся, чума тебя разрази!

Одноглазый никак не отреагировал на шерифову грубость. Люди молчали. Только за перилами, там, где располагалась простая публика, вдруг залаял чей–то пес.

На небе румянилась вечерняя заря. Несколько человек в костюмах из светло–зеленого линкольнского сукна шагали по лесной дороге, весело переговаривались. Каждый из них нес закинутый за плечи лук, а в руках — узелок с одеждой, кто с черной сутаной, кто с красным плащом…

— Как же тебе удалось так стрелять с одним–то глазом, Робин? — смеялся Вилли Скарлет.

— Борода–то, борода как потемнела от сока молодых орехов!

— А шериф все крутил головой, все высматривал Робина, и ищейки его шныряли и среди стрелков, и среди публики.

— Молодец наш Робин!

Робин шел притихший. Он был доволен, что выиграл серебряную стрелу, состязаясь с лучшими стрелками Англии. Но одна мысль его тревожила: на состязаниях не было сэра Гая Гисборна, а он обычно не пропускал таких оказий. И, надо сказать, частенько выигрывал. Не было ли в этом какого–нибудь умысла, не затеял ли он что против Робина? Сэр Гай и умен и хитер.

Не успел Робин додумать свою мысль до конца, как Мач, сын мельника, воскликнул:

— Смотрите! — указывая на густые заросли жимолости.

В тот же миг кусты зашевелились, и несколько всадников во главе с сэром Гаем выскочили на дорогу.

— Сдавайся, Робин Гуд! — вскричал Гай Гисборн. — Мои люди окружили вас, и податься вам некуда. Вам всем конец!

— Все в руках Божьих, не в твоих! — ответил Робин Гуд.

Его стрела ударилась о металлический шлем рыцаря. Пробить его она не смогла, но удар был таким сильным, что Гай Гисборн повалился с седла навзничь на желтый ковер из лютиков. Воздух в ту же минуту потемнел от летящих стрел. И один за другим воины, сопровождавшие Гая Гисборна, падали на землю, оглушенные или убитые.

Им было не устоять перед искусством зеленых стрелков, и довольно скоро уцелевшие пустились наутек, спасая свои жизни.

— Друзья мои, теперь бегом, что есть сил, — скомандовал Робин. — Сейчас они вернутся с подмогой от шерифа. Маленький Джон, что с тобой, ты что, окаменел, что ли?

— Милый друг Робин, — простонал Маленький Джон. — Оставьте меня и бегите. У меня прострелено колено. Я не могу передвигаться сам. А тащить меня — уж слишком тяжел кусок! Спасайтесь, ради Пречистой Девы!

— Робин Гуд никогда не предавал своих друзей, запомни, Маленький Джон! Эй, ребята, берись дружно, понесите–ка этого дурака. А там уж займемся его коленом. Поплюем, пошепчем, глядишь, и вылечим!

Конечно, передвигаться им пришлось медленно. И вот уже стали слышны звуки погони: крики, конское ржание и собачий лай.

— Взвалите–ка мне его на плечи, — скомандовал Робин. — Я понесу один. А вы приготовьте луки и стрелы.

— Глядите, глядите, — закричал быстроглазый Мач. — Вон я вижу огонек. Там впереди виднеется чей–то большой каменный дом.

— Если нас приютят там, то этим шерифовым псам не достать нас, — заметил Вилли Скарлет.

— Я узнаю, — воскликнул Робин, — это дом сэра Ранульфа, гордого сакса, который предпочел лишиться большей половины своих земель, но не склонил голову перед норманнским шерифом, подлым прислужником принца Джона, Симоном де Жанмером. Мы спасены!

…И не успел последний из лесных стрелков укрыться в стенах замка, как по захлопнувшимся воротам ударил ураган стрел. Но дубовые ворота, сверкавшие шляпками железных гвоздей, были прочны, а каменные стены — толстые и надежные. Вылетевшие из узких окон стрелы старого Гуго из Трента сразили сразу шестерых.

Враги отступили.

Воцарилась тишина. Луна выкатилась в небо. Она была как большая аппетитная поджаристая лепешка. Дым из каминных труб устремлялся прямо к луне. А это предвещало назавтра хорошую погоду.

Глава VОЧЕНЬ СТРАННЫЙ МОНАХ

Все в этом мире ходит следом одно за другим: свет и тень, успех и поражение, радость и печаль. Так уж этот мир устроен. Каменные стены сэра Ранульфа, прозванного благородным, спасли Робин Гуда и его товарищей. Это ли не радость? Но как гаснет веселый костер под проливным дождем, так их радость погасла от того, что сообщил им сэр Ранульф. От него впервые Робин Гуд и его друзья узнали, что их король Ричард Львиное Сердце попал в плен и что за него требуется непомерный выкуп.

Но Робин Гуд грустил недолго. Он принял решение. И оно вселило в него бодрость.

— Вот что, друзья мои, — сказал он. — Какое бы имя ни носил сейчас Роберт Фитцутс, граф Хантингдон, ни он, ни его верные стрелки не дадут погибнуть законному королю. Пусть трепещут все, у кого в кошельке звенят неправедные деньги. Отныне ни один из них не пройдет и не проедет свободно по Королевской дороге. И все деньги пойдут на выкуп короля Ричарда Львиное Сердце. Так ли я говорю?

— Так, Робин!

— Поможем королю!

— Да здравствует Кер де Лион, законный король!

Цель была ясна. К зеленым братьям вернулось хорошее расположение духа.

Дело близилось к осени, и листья в Шервудском лесу уже тронуло красным и желтым. Робин Гуд, Маленький Джон, Вилли Скарлет и еще несколько стрелков, отправившись на охоту, дошли аж до Бернесдейлского леса в Чешире. Куда–то запропастились олени, ну никак не было им в этот день охотничьей удачи!

И вот наконец что–то зашелестело в густых кустах лещины. Вилли Скарлет мгновенно выстрелил, почти наугад, и было слышно, как в кустах что–то тяжелое рухнуло на землю. Это оказался крупный олень–самец.

— Ну, брат Вилли, ты так метко стреляешь, тебе мог бы позавидовать сам Робин Гуд, — засмеялся Робин.

— Это что! — отозвался Вилли. — Вот знал я тут одного монаха. Тот, я тебе скажу, стрелок так стрелок. Ему, пожалуйста, завидуй, я разрешаю.

— Интересно! Как это — монах и вдруг — стрелок?

— И не только. Он и на дубинках драться мастер, и мечом владеет не хуже рыцаря–крестоносца.

— Ну, ты раззадорил меня, Вилли. Я хочу с ним познакомиться. Непременно. Не знаешь ли, где его найти?

— Говорят, он живет отшельником в пещере на правом берегу реки возле Кемпенхерста. Отшельникто он отшельник, но он там еще держит на реке переправу.

— Ох, дивны дела твои, Господи, — засмеялся Робин. — Чего только не бывает в доброй веселой Англии!

Наутро Робин Гуд оделся менестрелем.

— Робин, ты что, собираешься бродить от замка к замку и услаждать баронские уши пением старинных французских баллад? — с насмешкой заметил Кеннет Беспалый. — Не забудь прихватить с собою лютню!

— И еще для смягчения голоса проглоти десяточек сырых яиц! — подхватил Вилли Скарлет.

— И шелковый платочек возьми — утирать слезы красоткам! — съязвил Маленький Джон.

— Нет, братцы, я иду искать того монаха. Всегда лучше для начала притвориться кем–нибудь другим. Не обязательно всем знать, кто ты есть. Запомните этот добрый совет на будущее!

— Не искушай судьбу, Робин, — пробормотал Скарлет, сразу сделавшись серьезным.

— Послушай, давай я пойду с тобой, — предложил Маленький Джон. — Говорят, монах–то здоровенный, и отчаянный драчун.

Но Робин любил рисковать. Он никогда не испытывал страха. Это чувство «небоязни» было ему самому приятно. Оно вселяло в него веселость и давало ему ощущение полноты жизни.

Он помахал друзьям рукой, и тут же его статная фигура скрылась в густой зелени.

Робин шел по лесу напрямик по направлению к Гэмвеллу. А дойдя до реки, пошел вдоль берега, надеясь выйти к Кемпенхерсту. Там где–то должен быть брод. Видимо, странный монах как раз там и обнаружится.

Он шел и потихоньку напевал:

В зеленом Шервудском лесу

Звучит призывно рог. —

Несутся сорок молодцов

Сквозь чащу, без дорог…

Под ногами шуршала доживавшая свой век трава. Высоко над головой проплыл клин. От реки доносился медовый запах почему–то запоздавшей в своем цветении таволги.

Вскоре он дошел до переправы. На противоположном берегу, привязанная к колышку, кормой по течению, покачивалась лодчонка, а рядом на дубовом пне восседал огромных размеров толстяк. На нем было коричневое монашеское одеяние, макушка была выбрита. Странно только, что поверх рясы был у него кожаный пояс, а к нему был приторочен широкий меч. Возле него никого не было видно, но монах с кем–то разговаривал. По тому, как он поглядывал на растущий рядом граб, казалось, что именно с этим деревом он и ведет беседу.

— Охой! Перевозчик! — позвал его Робин. — Переправь меня через реку!

— Все в свое время, сын мой, все в свое время, — отозвался отшельник.

Прежде чем сесть в лодку, монах вырезал увесистую дубинку. Ею он и оттолкнулся от берега.

Причалив, святой отец оглядел Робина и скорчил гримасу.

— У–у-у, всего–то менестрель! У вас, бродячих певцов, разве когда–нибудь бывают деньги?

— Как, милый добрый отшельник, — улыбнулся Робин, — уж не собираешься ли ты меня ограбить?

— Нет, не собираюсь. Но вроде бы так ведется, что Божьи люди могут рассчитывать на милостыню.

— Кто же милостыню требует? Давать или не давать — это дело совести каждого.

— Ну, вот я и собираюсь, как служитель церкви, пробудить у тебя совесть, — сказал монах, косясь на свою дубинку.

— Ну, пожалуйста, сделай одолжение, я разрешу тебе порыться в моем кошельке.

И Робин притворился, будто отстегивает кошелек. Монах отложил по этому случаю в сторону свою дубинку, а Робин молниеносным движением выхватил меч из ножен и приставил его к толстой шее монаха.

— А вот теперь, Божий смиренник, ты переправишь меня на тот берег, и не в лодке, а в качестве коня.

Как будешь возражать, коли острый меч приставлен к твоему горлу?

— Охотно, — сказал монах, подставляя свою могучую спину. И, погрузившись по пояс в воду и намочив и рясу и исподнее, он живо перетащил Робина на другую сторону реки. Но, выйдя на берег, он так ловко передернул плечами, что Робин оказался распростертым на земле.

— Ну что, паренек? — спросил монах с издевочкой, наступая на лезвие его меча и выхватывая свой. — А теперь ты повезешь меня на тот берег — за лодкой. А то без лодки какой же я перевозчик!

И вся эта гора мяса и жира навалилась Робину на плечи.

— Ух! — только выдохнул Робин и побрел по воде. Но, дойдя до середины реки, он повторил жест толстого монаха и, передернув плечами, свалил его прямо в воду.

— Ну, молодец, ну, молодец! — бормотал монах, выбираясь на берег. — Ну, хороший парень, ну, сейчас я раскрою тебе череп дубинкой, да и дело с концом!

— Дубинкой так дубинкой, — весело откликнулся Робин. — Но, святой отец, прежде чем ты доберешься до моего черепа, дай–ка мне поесть, я голоден, как шерифова кошка.

— Ну что ж, сын мой, — согласился монах, откладывая дубинку в сторону и отжимая полы своей рясы. — Давай на этот раз — в лодку.

На той стороне оказалась сухая уютная пещерка, где толстый инок проводил свои дни в молитвах.

Он поставил на грубо сколоченный стол глиняную миску с вареными бобами и ковшик воды. Робин, давясь и икая, попробовал это есть.

— Да, святой отец, — сказал он. — И возлюбил же тебя Господь, что поддерживает такое огромное тело только водой и вареными бобами. Но, думается мне, что для заглянувшего к тебе прохожего, у которого водятся денежки, должна же быть у тебя какая–то более мирская пища, а?

И он показал монаху золотую монетку.

— Как не быть, — откликнулся монах, протягивая огромную свою лапищу за монеткой. — Как не быть!

Он отошел к стене пещеры и открыл искусно замаскированную кладовочку. Оттуда он выволок огромнейших размеров пирог с олениной и кожаную бутыль, в которой булькало не иначе как вино.

— Хо–хо! Вот это другое дело! — обрадовался Робин и принялся уписывать пирог с такой скоростью, что круглое лицо монаха стало на глазах вытягиваться огурцом.

Робин сжалился над ним.

— А ты, как видно, давно живешь отшельником, отец мой, — сказал он. — Ты забыл, что хотя бы простая вежливость требует, чтобы хозяин разделил трапезу с гостем. Это только докажет, что угощение доброкачественно и его безопасно есть.

— И в самом деле забыл! — засуетился монах. Он тут же отхватил кусок пирога и наполнил два рога из кожаной фляги.

— Уважаемый гость, — обратился монах к Робину, протягивая рог с вином. — Тебе не кажется также, что воспитанному гостю стоило бы представиться и назвать свое имя?

— Справедливо, — согласился Робин. — Но хозяину приличествует сделать это первому.

— Зови меня отец Тук. Я живу здесь отшельником, потому что не могу выносить подлостей аббата из аббатства Святого Квентина.

— Эту змею я знаю хорошо, — сказал Робин тихо, как бы про себя.

— Алчность и злоба, и прислуживанье власть имущим, и жестокость, и грубость — вот что цветет в аббатстве. И знаешь, сын мой, подумал я, а разве лес — не храм? Разве Богу менее угодно, если с Ним будут разговаривать под куполом небесным, хоралы будут распевать птицы? Ты ведь читал в Писании: «Дух дышит, где хочет», а значит, и в лесу.

— Позволь мне спросить тебя, отец Тук. Когда я подошел к реке, мне показалось, что ты разговаривал с грабом.

— И ты решил, что я тронулся умом? — засмеялся отец Тук. — Нет, милый. И деревья говорят, и травы, и звери. Все мы — творение Божье и должны друг друга понимать. Только в грехах мы погрязли и общий наш язык забыли.

— Ты хорошо говоришь. Ну а как же все это? — Робин кивнул на остатки пиршества.

— Душа не гибнет от хорошей еды, уверяю тебя, сын мой. Но ты–то все–таки кто такой? Сдается мне, что не бродячий певец, а?

— И у меня так же, как и у тебя, было раньше другое имя. Я узнал тебя, отец Майкл. Ты не просто монах, ты священник, удравший от ненавистного аббата. А я — Робин Гуд. Так зовут меня теперь.

— За здоровье Робин Гуда! — поднял отец Тук полный рог вина.

— Послушай, святой отец. Нам в Шервудском лесу нужен священник. Не безбожники же мы, в самом деле. Некому нас наставить на путь спасения! Пойдем со мной. И оленина на лесном костре отлично прожаривается и попахивает дымком. И шотландского эля у нас вдоволь. И молодцы мои — люди верные, надежные и веселые. И уж спуску не дадут аббату, попадись он только! Право же, пойдем. Прямо сейчас. А подраться на дубинках мы еще успеем.

— Ну что ж, — сказал отец Тук. — Пусть будет потвоему. Только погоди минутку. Не пропадать же в самом деле доброму вину.

И, вновь наполнив оба рога, он протянул один Робину и запел во всю свою могучую глотку веселую песню:

Что важно, скажи, для святого отца?

На свете прожить, не теряя лица.

Молиться? — Молиться!

Поститься? — Поститься!

А также отведать мясца и винца!

Запомни, дружок, и всегда повторяй:

Ты только для дела свой рот отворяй.

Не вредно для духа

Втолкнуть в свое брюхо

Побольше мясца и побольше винца!

Глава VIСЭР РИЧАРД ЛИ

— Поститься очень полезно для здоровья, — сказал Робин Гуд.

На лице у отца Тука изобразились сомнение и тоска одновременно.

— Но! — сказал Робин. — Я пропостился уже целых три часа и думаю, самое время пообедать. Отец Тук, пригляди, чтобы ребята как следует накрыли на стол. А ты, Маленький Джон, давай–ка схлопочи гостя к обеду.

— Охотно, Робин.

— Да прихвати с собой Вилли. Мач, и ты собирайся. Только смотрите, не трогайте честных йоменов, бедных тружеников, и дайте спокойно проехать или пройти любой компании, в которой есть женщина. Поняли? Пусть она будет хоть норманнская баронесса.

— Так какого ты ждешь гостя? — спросил отец Тук у Робина. Он не очень еще привык к Шервудским обычаям.

— А птицу пожирнее! — засмеялся Робин. — Аббата. Или епископа, к примеру. И шерифа изловить тоже была бы удача. Его кошель никогда не бывает пустым. Сойдет и какой–нибудь рыцарь.

Маленький Джон, Вилли Скарлет и Мач, сын мельника, прихватив луки, как всегда, неслышно ступая в своих мягких остроносых сапогах, двинулись в сторону дороги, ведущей в Уотлинг. Это была старая дорога, построенная в незапамятные времена еще римлянами. Начиналась она в Дувре и дальше вела в Лондон, и, кажется еще дальше, через леса Средней Англии на Честер.

Дойдя до дороги, вся троица притаилась на опушке, но, как они ни вертели головами, ни с востока, ни с запада никто не появлялся.

Наконец Вилли Скарлет заметил рыцаря, едущего верхом на коне.

Но, Боже мой, что это был за рыцарь и что это был за конь!

Седок уныло глядел перед собой, взгляд его застыл, и, казалось, он не видит дороги и не замечает ничего вокруг. На нем был какой–то изодранный плащ с капюшоном и сапоги, на которых никаким чудом не удержались бы шпоры, так они были разношены. У бедной лошади ввалились бока и торчали ребра. В нечесаной гриве было полно репьев. От обоих веяло такой тоской, такой неизбывной бедой, что Маленький Джон засомневался было, уж не оставить ли бедолагу в покое. Но Маленькому Джону очень хотелось есть, а Робин велел непременно кого–нибудь привести к обеду. Он вышел на дорогу и схватил лошаденку под уздцы.

— Добро пожаловать в наши леса, сэр рыцарь, — сказал он учтиво. — Мы тебя давно уже поджидаем. Наш хозяин в рот ничего не берет, все ждет тебя к обеду.

Рыцарь откинул капюшон. Это, безусловно, был сакс, потому что норманны брили бороду, а у этого была курчавая, русая с проседью бородка, светлые глаза и очень мягкая, добрая улыбка.

— Ты принял меня за кого–то другого, приятель. Меня никто не знает в этих краях. И поэтому никто тут ждать не может.

— Уверяю тебя, я послан именно за тобой. Окажи нам честь и отобедай с нами.

— Но кто же послал тебя? — недоумевал рыцарь.

— Меня послал Робин Гуд. Знакомо ли тебе это имя?

— Я слышал о нем, — отвечал рыцарь. — Люди говорят о Робин Гуде как об отважном и независимом человеке, который не покоряется ни аббатам, ни норманнским баронам. И еще ходят слухи, что он помогает простым людям и многих уже выручил из беды.

— Все это — чистая правда, сэр, а потому не будем больше мешкать.

Сильная рука верзилы крепко держала уздечку его коня. К тому же рыцарь действительно был голоден.

— Ну что ж, — согласился он. — Я последую за тобой, если ты укажешь мне путь.

— Добро пожаловать, благородный рыцарь!

Так приветствовал прибывшего Робин Гуд, когда Маленький Джон, Вилли Скарлет и Мач доставили грустного седока на поляну, где в самой глуши леса рос огромный дуб.

— Ты, верно, долго был в пути, — продолжал Робин. — У тебя усталый вид. Прошу тебя, будь нашим гостем. Обед уже давно готов.

И он подвел прибывшего к столу.

А на столе были разложены горы хлеба, и стояли большие кожаные бутыли с вином, и было сколько душе угодно жареных лебедей и фазанов, и много рыбы, выловленной в прозрачных водах лесного ручья, не говоря уже о запеченной на вертеле оленине. Как принято с давних пор говорить в Англии — стол стонал от изобилия.

— Спаси тебя Господь, Робин Гуд, а также всех твоих молодцов. Давно уже не приходилось мне сидеть за таким роскошным пиршественным столом. Знай, что я бедный и несчастный рыцарь, сломанный жизненными напастями. Зовут меня сэр Ричард Ли.

— Расскажи нам потом о себе, — сказал Робин, — но сначала утоли голод.

Отец Тук, умильно сложив руки на животе, прочел молитву, и все принялись за еду.

И был этот пир таким дружеским и веселым, что сэр Ричард Ли ненадолго забыл о своих печалях.

А Робин все подкладывал и подкладывал ему на большую деревянную тарелку самые лучшие кусочки.

— Благодарю тебя, благородный Робин Гуд. Я не ел так много аж с самого Михайлова дня. Если Бог даст мне снова жить в этих краях, я угощу тебя столь же роскошно, поверь мне.

И сэр Ричард Ли стал собираться в путь.

— Повремени немного, рыцарь, — сказал Робин. — Наш обычай таков — всякий, вкусивший хлеба за нашим столом, оставляет за это плату.

Рыцарь ответил ему горьким смехом.

— Мне не хватит средств расплатиться хотя бы за один кусок, не говоря уже о столь богатом угощении. В моем кошельке — всего десять серебряных шиллингов.

— Пожалуйста, не прими это в обиду, рыцарь. Но у нас принято проверять, правду ли говорит наш гость. Пойди, Маленький Джон, отвяжи поклажу от седла и проверь содержимое.

Затем, снова повернувшись к гостю, Робин продолжал:

— Если ты сказал правду, ни одного пенни из твоих денег мы не тронем. И если тебя в самом деле одолела нужда, мы готовы помочь тебе, чем сможем. Никто из обитателей Шервудского леса никогда не относился к благородному рыцарю с презрением изза его бедности.

Тем временем Маленький Джон расстелил на траве плащ и вытряхнул на него содержимое седельных мешков. Оттуда вывалились скудные пожитки рыцаря и выкатились ровно десять серебряных монеток. И не было в этих мешках решительно ничего, что имело бы какую–либо ценность.

Маленький Джон поспешил доложить:

— Рыцарь сказал истинную правду. Я ничего не обнаружил, кроме объявленных десяти шиллингов.

Робин кивнул и обратился к гостю:

— Скажи же, благородный рыцарь, почему же ты так обеднел? Разбазарил свое имущество на женщин? Проиграл в карты? Неумело вел хозяйство?

— Нет, клянусь святым Бернардом, Робин Гуд, все обстоит вовсе не так. Дело в том, что моего близкого друга, сэра Энгельрика, взяли в плен сарацины. Он сопровождал его величество короля Ричарда Первого в походе за освобождение Гроба Господня. И вот эти нехристи потребовали за него выкуп. Надо было отдать шестьсот золотых, а я смог набрать только двести.

— Да, — вздохнул Робин. — Нам всем тоже предстоит собирать выкуп, да побольше, чем шестьсот золотых. Наш король пленен. Но не в Палестине, а в Европе. И находится в неизвестном месте. А выкуп требуется огромный.

— Увы, — вздохнул рыцарь.

— Но что же было дальше? — спросил Робин. Зеленые стрелки окружили Робина и рыцаря, с сочувствием слушая его историю.

— Я заложил одному аббату за четыреста золотых свой замок и родовые земли и выкупил друга. Но завтра в полдень истекает срок моей закладной. А я не смог собрать к сроку эти четыреста золотых, и вот завтра, если аббат не даст мне отсрочку, я остаюсь гол, бесправен и нищ.

— И нет у тебя друзей, которые могли бы тебя выручить? — поинтересовался Маленький Джон.

— Были, — отвечал рыцарь. — Много их было, когда я был весел, богат и щедр.

— А что за аббат, который дал тебе мизерную сумму в четыреста золотых за родовой замок и наследственные земли? Кто этот сквалыга?

— Настоятель аббатства Святого Квентина в Йорке.

— Так вот это кто! — воскликнул Робин.

— Ты встречался с ним?

— Встречался. И надеюсь встретиться еще, — посуровев, ответил Робин Гуд.

Всех очень растрогала печальная повесть, которую поведал о себе благородный рыцарь сэр Ричард Ли. Вот как об этом поется в одной старинной балладе:

И Маленький Джон слезу смахнул,

И Вилли Скарлет, и Мач.

Им рыцаря жаль.

Не скрыли печаль

Что мальчик, что бородач…

Робин Гуд поднялся из–за стола. Его щедрое сердце не выдержало:

— Маленький Джон! Отправляйся в пещеру и отопри тот самый сундук. Ни аббат, ни епископ, никто не посмеет сделать благородного сакса нищим.

Маленький Джон удалился и вскорости вернулся с двумя увесистыми мешочками.

— Ты посчитал как следует, друг мой?

— Да, Робин. Весь долг и еще немножечко, чтобы рыцарю продержаться какое–то время.

— Хорошо! — одобрил Робин. — Но приличествует ли рыцарю щеголять в таком изношенном одеянии? Отмеряйте ему как следует зеленого и красного линкольнского сукна. И выдайте–ка ему пару новых сапог и к ним — золоченые шпоры.

Вилли Скарлет и Мач кинулись к запасам сукна.

— Давай–ка, Мач, мой мальчик, разматывай сукно да отмеряй пощедрее!

— Чем же мы будем мерить, Вилли?

— А добрый лук, по–твоему, плохая мера?

И они стали весело отмерять и зеленое и красное сукно, наматывая его на лук.

Они принесли сукно, и еще роскошный пурпурный плащ, и пару добротных сапог, и к ним — звонкие золоченые шпоры.

Рыцарь то смеялся, то плакал от счастья.

— Когда мы снова увидим тебя, сэр Ричард? — спросил Робин.

— Даю вам всем свое рыцарское слово, что ровно через год я верну вам долг. Сэр Ричард Ли еще ни разу в жизни своего слова не нарушил.

И он отправился в аббатство Святого Квентина счастливый и окрыленный.

Аббат, настоятель монастыря Святого Квентина, сидел за изобильно накрытым столом. Напротив восседал лорд судья, которого он пригласил не только ради того, чтобы он разделил с ним трапезу. Судья мог понадобиться, чтобы быстро оформить бумаги на владения сэра Ричарда в том случае, если он не успеет вернуть долг. Время близилось к полудню, и настроение аббата улучшалось и улучшалось.

— Если он не покажется сегодня, то лишится всего своего имущества. Но так ему и надо, этому гордецу, — разглагольствовал аббат.

Его помощнику, отцу приору, было все–таки жаль рыцаря.

— Но ведь он одолжил деньги для благородного дела, — сказал приор. — Что, если он еще не вернулся из Палестины, куда он повез выкуп?

— Вам бы лучше помолчать, — сердито отозвался аббат. — Разве закон не на нашей стороне?! И в результате аббатство станет еще богаче. Вам что, это в убыток, что ли, отец приор?

— Почем знать. Может, его уже давно убили сарацины или разбойники повесили в лесу на дубовом суку? — меланхолично заметил келарь, толстенный монах, который заведовал в аббатстве продовольственными и винными погребами.

— Что вы обо всем этом думаете, лорд судья? — спросил аббат.

— Да ничего не думаю, — отозвался судья. — Не придет он, и все.

Затем, слегка подумав, он оторвал кожу от дикой утки и положил ее перед собой на глиняную тарелку. И всем им было невдомек, что в это самое время сэр Ричард Ли уже подъезжает к воротам аббатства. Скинув малиновый плащ, он оказался в прежнем своем — ветхом и драном. Спрятав мешки с золотом под полой, рыцарь вошел в трапезную. При виде его аббат побледнел, и лицо его вытянулось.

— Принес денег? — резко спросил он, не отвечая на приветствие вошедшего.

— Ни пенни.

— Ага.

На жирное лицо аббата вползла улыбка, и он, отрезав себе хороший кусок сочного мяса, насаженного на вертел, набил им рот и начал жевать.

— Зачем же ты явился сюда? — заговорил он с набитым ртом.

— Просить отсрочки.

Сэр Ричард Ли опустился на колени.

— Ни дня, ни часа, ни минуты!! — взревел аббат. — Вот тебе десять золотых, — обратился он к судье, — займись, пожалуйста, бумагами, перепиши имения и замок Ричарда Ли на аббатство Святого Квентина.

Лорд судья радостно схватил деньги и выпил винца за здоровье аббата.

— Разве вы не вступитесь за меня, высокочтимый лорд судья? — умоляющим голосом спросил сэр Ричард.

— Как же я могу, раз аббат мне уже заплатил? — возразил судья.

— Убирайся отсюда, ты — лживый рыцарь, не выполняющий своих обещаний. Вон!

Сэр Ричард вскочил с колен и придвинулся к аббату, сжимая кулаки.

— Лживым я никогда не был. На! Возьми свои деньги и немедленно верни мне закладную! — прокричал он в гневе, один за другим швыряя на стол оба мешочка с золотом. — Никогда, никогда не достанутся земли Ричарда Ли тебе, бесстыдный и безжалостный аббат!

Проговорив это, сэр Ричард вырвал из рук судьи свою закладную и поспешно покинул аббатство.

На зубчатой стене замка стояла женщина, красивая и печальная, и пристально глядела на дорогу. Неделю назад ее муж, сэр Ричард Ли, отправился в аббатство Святого Квентина в Йорке просить отсрочки уплаты по закладной. Она знала, что аббат — алчный, крутой, жестокий человек. Надежды было мало. Она была готова встретить своего мужа и остаться с ним на всю жизнь в нищете. Она любила его. Но она не переставая молила Господа о чуде и в глубине души в это чудо верила.

Под вечер она услышала цокот копыт, и был он какой–то неожиданно звонкий, добрый и веселый. Стражник трижды протрубил в рог, что означало, что прибыл сам хозяин, и опустил подъемный мост. Ворота замка распахнулись, и рыцарь въехал во внутренний, мощеный двор.

Супруга, опережая слуг, первой выбежала ему навстречу.

— С возвращением домой, дорогой мой! — воскликнула она. — У тебя такой веселый вид, что, верно, аббат сжалился над нами!

— Погибель на этого аббата! — воскликнул сэр Ричард. — Если бы мы положились на его милость, мы бы побрели сейчас по дороге с протянутой рукой. Радуйся, женушка, и замок и земли — наши! И все это благодаря благороднейшему, великодушнейшему Робин Гуду!

— С этого дня я буду поминать его в своих молитвах, — сказала она.

Глава VIIКАК РОБИН ГУД ПРЕВРАТИЛСЯ В ГОНЧАРА

Утро было серое. Солнце пряталось за тонкой непрозрачной дымкой. Дождя не было, ветра не было, а только зависла в воздухе какая–то скука.

Вот, чтобы развеять эту скуку, и отправились Робин Гуд, Маленький Джон и Вилли Скарлет на поиски приключений. И только вышли они на дорогу, которая вела из Мэнсфилда в Ноттингем, как до их слуха донесся скрип колес. Кто–то ехал на тележке в сторону Ноттингема и во всю глотку распевал дурацкую песню:

Скакала жаба на осле.

Медведь летал на помеле.

А черный кот кипел в котле.

Ты что, не веришь, братец? —

Ты сам поскачешь на осле,

И полетишь на помеле,

И завтра сваришься в котле.

Тогда поверишь, братец!

Робин расхохотался.

— Кто это к нам сюда жалует?

— Думается мне, я узнаю этот голос, — сказал Маленький Джон. — Я знавал его когда–то. Это Тэм, горшечник из Мэнсфилда. Веселый парень и толстый, как монастырская бочка. Не худее нашего отца Тука. Но, между прочим, когда бывают игрища с дубинками, он крошит всех подряд. Равного ему не сыщешь во всей округе.

— Так уж и не сыщешь? — не поверил Робин.

— Бьюсь об заклад на пять серебряных монет, он любому из нас накостыляет!

Робина дважды подначивать было не надо.

— Заметано! — воскликнул он и отложил в сторону свой лук. — Посидите тут в орешнике. Я сам с ним поговорю.

Тем временем тележка приближалась, и толстенный возница продолжал горланить:

Куда бы тыкву мне девать?

Не положить ли под кровать?

А может, взять и подковать?

Пускай бежит, как лошадь!

Ах, тыква удила грызет

И к милой в Честершир везет,

Но еле–еле так ползет.

Вот это, братцы, лошадь!

Как только Тэм поравнялся с Робином, тот ступил на дорогу.

— Приветствую тебя, славный гончар, — сказал Робин, хватаясь правой рукой за вожжи.

— Чего тебе надо, подлец ты из подлецов?! — выругался детина, смерив Робина с ног до головы злым, сверлящим взглядом.

— Плати пошлину — ровно один пенни за пользование Королевской дорогой, — сказал Робин, продолжая держать лошадь под уздцы.

— Это ты, что ли, король у нас? — прорычал Тэмгоршечник.

— Я. А ты и не знал до сих пор? Я — король Шервудского леса! Давай гони деньги, иначе не тронешься с места.

— Клянусь распятием, — завопил Тэм, соскакивая с тележки, — что пошлины я платить не стану, потому что я ее никогда не платил! Но если ты не отпустишь мою лошадь, я мигом превращу твою королевскую шкуру в мелкое сито.

— Ну–ка, попробуй, господин гончар, — подначил его Робин.

Дело шло к потасовке, а этого он и добивался. Сейчас он увидит, каков на самом деле в драке на дубинках этот Тэм–горшечник из Мэнсфилда.

Оба быстренько вырезали себе по дубинке, и сражение началось.

Маленький Джон и Вилли Скарлет с интересом наблюдали за состязанием.

Прыжок, еще прыжок, скачок вправо, скачок влево, взмах вверху, взмах у самой земли, удар, удар, удар и, как Маленький Джон и предсказывал, Робин оказался на земле.

— Вот тебе пошлина, бери! — сказал толстый гончар, отдуваясь.

Он уже было собрался снова вскарабкаться на свою тележку, как из кустов вышли двое, одетые в зеленое линкольнское сукно.

— Ну что, господин мой, выиграл я свои пять серебряных? — смеясь, спросил Маленький Джон Робина, с кряхтеньем поднимавшегося на ноги. — Я же тебя предупреждал!

— Клянусь, если бы я спорил и на сто золотых, я бы тебе их отдал! — весело отозвался Робин.

— А не попробовать ли и мне? — сказал Маленький Джон, поднимая дубинку Робин Гуда с земли.

— Нет, не надо, — сказал Робин. — Мастер–гончар уже показал себя, хватит с него на сегодня. У меня родился другой план.

И, обращаясь к Тэму–горшечнику, он спросил:

— Послушай–ка, друг, а сколько бы ты попросил за весь свой товар?

— Давай мне четыре серебряных марки и забирай все это хозяйство, — сказал гончар. Победа сделала его ласковым и сговорчивым. — Если хочешь, я одолжу тебе и лошадь и тележку, только верни их вовремя, ладно?

— Договорились, — сказал Робин. — Только вот еще что. Я тебе дам не четыре, а пять серебряных марок, но за это поменяйся со мной одеждою.

— Согласен, согласен, — затараторил Тэм–горшечник, полагая, что встретил большого простака, который, не дай Бог, одумается и очень скоро пожалеет о своей глупой сделке.

Минут через пять переодетый Робин Гуд прыгнул в тележку и, тронув вожжи, двинулся в Ноттингем на ярмарку под дружный хохот Маленького Джона и Вилли.

— Эй, Робин, — крикнул Вилли Скарлет. — Если распродашь свои горшки, прикупи штуку линкольнского сукна!

— Хорошо! Хорошо! — отозвался Робин.

И цокот копыт замер в отдалении.

Тем временем погода разгулялась, серые облака сдвинулись к западу, выглянуло солнышко, и у всех на душе повеселело.

Ярмарка шумела на рыночной площади и на мощенных булыжником улицах Ноттингема.

Каждый продавец расхваливал свой товар. Робин Гуд, совершенно не думая о том, что рискует головой, ездил со своей тележкой по тесным улочкам и, увлекшись ролью гончара, выкрикивал:

Горшки, тарелки, кувшины,

Они в хозяйстве всем нужны!

Вот вам горшок — обед варить,

Вот вам горшок — жене дарить,

А этот, право, подойдет

О чью–то лысину разбить!

Сделаны ловко.

Отдам по дешевке,

За пенни — горшок,

За два — целый мешок!

Женщины толпились возле его тележки, и Робин действительно продавал очень дешево. Не прошло и часа, как он расторговал почти весь свой глиняный товар.

А над Ноттингемом в это время несся веселый колокольный звон.

— Эй, братец, — остановил он прохожего. — Чего здесь сегодня так веселятся? Вроде бы по случаю ярмарки в колокола трезвонить не положено. Или ваш каноник сбрендил от обжорства?

— Может, и сбрендил, — меланхолично отозвался тот. — Но звонят–то сегодня не поэтому. Господин шериф сегодня женится. Вот только–только поехали из церкви к шерифову замку — пировать.

— Клянусь святым Кутбертом, вот новость так новость! Сделаю–ка я этой старой лисе свадебный подарок. Не сказано ли в Писании, чтобы мы прощали врагам нашим и молились за них!

И Робин, исполненный веселой отваги, быстренько развернул лошадь и укатил с базарной площади. Это новое приключение — лично отвезти шерифу в качестве свадебного подарка оставшиеся у него большие глиняные блюда и тарелки — очень его увлекало.

Мнимый горшечник свернул в роскошный норманнский квартал и вскорости остановил свою тележку у дома шерифа. Сложив весь товар в корзину из ивовых прутьев, он, не долго думая, двинулся к парадному крыльцу и громко постучал.

Служанка, приоткрывшая дверь, тут же велела ему убираться прочь.

— Погодите гнать меня, мадемуазель, — вежливо обратился к ней Робин. — Я принес маленький свадебный подарок для высокочтимой леди де Жанмер.

И надо же было такому случиться, что у молодой хозяйки как раз не хватало блюд и тарелок, потому что гостей на свадебный пир ожидалось великое множество. Служанка велела Робину подождать, а сама кинулась к госпоже объявить ей, что гончар из Мэнсфилда как раз и принес ей в подарок недостающую посуду.

— Пригласи этого человека на кухню и угости его, — распорядился шериф, который в это время оказался рядом с молодой супругой и слышал, что сказала служанка.

«Удача! — подумал Робин. — Главное, попасть в дом к шерифу, а там уж судьба подскажет, как пойдут дела».

И когда он сидел и уплетал жареное мясо, которое в огромном количестве ему навалили на деревянную тарелку, в кухне появился сам шериф.

— Не хочешь ли остаться и посмотреть на соревнования лучников, добрый гончар? — предложил он. — Сегодня прибудут сильнейшие стрелки. Состязания устроены в честь нашей свадьбы.

— С великой радостью, сэр, — отозвался Робин Гуд. Сердце его ликовало.

После того как гости отобедали, все, во главе с молодыми супругами, отправились на стрельбище, устроенное недалеко от городской стены.

Выстрелили первые несколько лучников. Ох как чесались руки у Робин Гуда — вот бы показать всем, что такое настоящая стрельба из лука! Но у него в голове уже созрел другой план.

Через некоторое время он обратился к шерифу.

— Будь у меня лук, ваша милость, я бы показал им всем, как надо стрелять! — заявил он с глуповатой улыбкой.

Гости шерифа и лучники подняли его на смех.

— Уж не чересчур ли ты напробовался хорошего эля в доме его милости? Иначе ты не решился бы так рассуждать в присутствии лучших стрелков Ноттингема!

— Пусть попробует! — распорядился шериф.

И «горшечнику» тут же предложили на выбор полдюжины луков. Робин осмотрел их по очереди, кое–где подтянул тетиву, снова осмотрел.

— Слабоваты, — сказал он, и все опять засмеялись.

Затем он, приладив стрелу к луку, натянул тетиву и нарочно выстрелил мимо цели.

Тут же раздался оглушительный хохот, и Робин Гуд, сделав вид, что очень расстроился, сказал, обращаясь к шерифу:

— Если бы у меня был с собой лук, который мне однажды подарил Робин Гуд, вот тогда бы я им всем показал!

— Что такое, господин гончар? — сказал шериф. — Ты знаком с Робин Гудом?

— Очень хорошо знаком, — быстро ответил Робин. — Однажды он подарил мне замечательный тисовый лук. Между прочим, завтра я как раз должен с ним встретиться. Он поручил мне купить штуку линкольнского зеленого сукна в Ноттингеме. За эту услугу он заплатит мне две золотые марки.

Шериф, обняв Робина за плечи, отвел его в сторону.

— Послушай, приятель, я заплачу тебе пятьдесят золотых и дам в придачу штуку зеленого сукна, — зашептал он. — Сделай так, чтобы я встретился с Робин Гудом один на один.

— Охотно, — отозвался «горшечник из Мэнсфилда».

— О, тогда награда от принца… ммм, то бишь короля Джона, мне обеспечена!

«У, негодяй! — подумал Робин. — Король Ричард жив, и не ты ли, подлец, из тех, кто одним из первых должен позаботиться о выкупе законного сюзерена! Постой, покажу я тебе «короля» Джона!»

Шериф де Жанмер был в восторге от договора с Робином. Он просил «гончара» переночевать в его доме, чтобы утром отправиться в его тележке в Шервудский лес. Шериф собирался прихватить парочку своих людей, посадив их в тележку и прикрыв до поры линкольнским сукном.

На следующее утро все встали вместе с солнцем, купили у торговца тканями целую штуку зеленого линкольнского сукна. Под сукном залегли на соломе двое вооруженных шерифовых слуг.

Тележка весело катилась по дороге, потом «горшечник», правивший лошадью, свернул на боковую дорожку, а затем и вовсе въехал в дикую чащу. Тут он остановился и объявил шерифу:

— Вот здесь мы и должны встретиться с Робин Гудом, ваша милость, господин шериф.

— Но где же он? Что–то я его не вижу!

— Мы условились, если я прибуду на место первым, то трижды дуну в рожок.

— Что–то мне все это не нравится! — закричал шериф. — На звук рога может явиться вся его банда, а ты обещал мне, что мы встретимся с ним один на один.

Робин весело засмеялся.

— Ну где твои мозги, шериф? — сказал он. — Мы ведь с тобой находимся один на один аж со вчерашнего дня! Так что я своего обещания нисколечко не нарушил!

И он с такой силой дунул в свой рожок, что эхо прокатилось по всему лесу.

— Ты обманул меня, подлец! Люди, взять его, это сам Робин Гуд! На виселицу его! На виселицу!

Но Робин схватил свободный конец зеленой материи, с размаху швырнул прямо в лицо шерифу и быстрым движением обмотал сукном ему голову. И пока слуги шерифа помогали ему выпутаться, из–за каждого куста выскочило по человеку в зеленом. Каждый уже натягивал тетиву.

— Не трогай их, Маленький Джон! Скарлет, оставь этих людей! Шерифу уж очень хотелось встретиться с Робин Гудом. Было бы слишком неучтиво прикончить его за это. Лучше пригласим его за стол — закусить перед возвращением назад, в Ноттингем.

— Как «возвращением», Робин? — удивился Маленький Джон. — Ведь это же твой заклятый враг! Неужели ты его вот так и отпустишь?

— Уж тебя–то он не пощадит, попадись ты ему, — сказал Вилли Скарлет.

— Друзья мои, Симон де Жанмер только вчера обвенчался со своей невестой. Вообразите горе молодой женщины, которая овдовеет на второй день после свадьбы. Нет, так огорчать женщину я, право же, не могу, воля ваша.

— Клянусь вам всем, что больше не трону никого из вас, перестану преследовать даже ради повелителя, принца Джона, — истерически вопил до смерти перетрусивший шериф.

— Робин, неужели ты поверишь этой хитрой лисе, этому злобному волку, этому хищному ворону? — взвился Вилли.

— Нет, друг мой. Не поверю. Но ради Пречистой Девы принес я клятву не доставлять горе женщине любого сословия, если только это в моих силах.

— Что ж, дети мои, вспомним с вами слова Спасителя: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут». Я понимаю тебя, Робин, — поддержал его отец Тук.

И повели норманнов за богато накрытый стол и угостили их по–королевски. И Робин собственноручно отрезал для них лучшие куски и подливал в их чаши отличное испанское вино. И заставлял их всех пить за здоровье леди де Жанмер.

А затем, получив с шерифа обещанные пятьдесят золотых, Робин Гуд и Вилли Скарлет, как всегда, завязав «гостям» глаза, вывели их на Ноттингемскую дорогу.

Но, на беду, леди де Жанмер была посвящена в дела шерифа. И раньше времени разболтала, что муж ее вернется, ведя с собой на веревке разбойника Робин Гуда. Когда неудачливый шериф со своими спутниками появился у городских ворот, их встретила огромная толпа. Люди хотели посмотреть на знаменитого короля Шервудского леса.

Но, завидев еле волочащую ноги перепуганную троицу, походившую больше на подстреленную дичь, чем на героев–победителей, толпа взорвалась бешеным хохотом. Обидным насмешкам и остроумным шуткам не было конца аж до следующего утра.

И Симон де Жанмер, забыв о великодушии Робин Гуда и о своем обещании оставить лесных стрелков в покое, поклялся, что вздернет его на виселицу, попадись он только ему в руки.

Симон де Жанмер, шериф Ноттингемский, понятия не имел о чести и был человеком глубоко непорядочным!

Глава VIIIКАК РОБИН ГУД ПЕРЕХИТРИЛ АББАТА

Аббата из Святого Квентина мучил тайный страх. Он–то лучше кого бы то ни было знал, что это по его милости Роберт Фитцутс оказался вне закона. Все, что мог, алчный паук пригреб к своему аббатству: и плодородные земли, и родовой замок. Только небольшую часть богатства пришлось выделить сэру Гаю Гисборну, и то после того, как тот с ним хорошенько поторговался. Но сэр Гай был приближен к принцу Джону. А это могло сулить аббату немалые выгоды в будущем.

Но доносили, конечно, доносили аббату, что сделался Роберт Фитцутс Робин Гудом — королем Шервудского леса. И что народ его любит и почитает, а в свою очередь, и он людям — помощь и защита. Все это для жадного и трусливого аббата означало одно — бунтарь и опасный человек.

Знал, знал мерзкий аббат, как опасно показываться на Большой Королевской дороге аббату или епископу с толстой мошной. А что, если разоренный и обманутый им родственник доберется и до него? Не проткнет ли тот его мечом? Не повесит ли в лесу на первом попавшемся суку? Брр! Страшно!

Как это в жизни бывает с плохими людьми, аббат не мог простить Робину того горя, которое он сам же ему причинил.

Нет, надо было что–то предпринять, иначе этот страх, эти бессонницы совсем изведут бедного аббата. И вот однажды, взгромоздившись на свою белую откормленную кобылу, в сопровождении каноника и двух молодых послушников, не без внутренней дрожи, он отправился в путь из Йорка к шерифу в Ноттингем. Трясясь от ужаса и беспрестанно бормоча молитвы всем святым, он благополучно миновал лесную часть дороги и беспрепятственно добрался до норманнского квартала Ноттингема, где жил шериф. Построенный еще в прошлом веке, большой и добротный дом шерифа больше напоминал замок. Аббат застал хозяина сидящим у камина в своем кабинете в послеобеденный час.

В комнате было душно. Шаги заглушали набросанные на пол оленьи шкуры. Из полумрака выступало деревянное кресло с прямой резной спинкой. Подле него сидел белый алан — любимый охотничий пес шерифа.

Хозяин медленно повернул голову и вопросительно уставился на пришедшего. Поздоровавшись, аббат произнес:

— Господин шериф, я требую, чтобы были приняты серьезные меры. Необходимо, чтобы вооруженные лучники были направлены в Шервудский лес. Этот богопротивный Робин Гуд, или как там его называют, должен же быть в конце концов выловлен и наказан!

— Садитесь, ваше преподобие, и поговорим спокойно, — лениво отозвался шериф, с трудом переваривая гусиный паштет, оленье жаркое и тяжелый мясной пирог, съеденные за обедом.

— Никто, как я, не разделяет вашу тревогу, — продолжал он. — Если б я мог, уж поверьте мне, я не лишил бы себя удовольствия вздернуть негодяя на самой высокой виселице. Чтоб из самого Лондона было видно!

Тут шериф вспомнил, сколько сраму он натерпелся на второй день своей свадьбы, и его маленькие глазки еще больше сузились.

— У меня у самого, — продолжал он, — немало причин желать еще и личной мести. Но надо собрать для поимки этих каналий уйму народу, а все местное население, похоже, снюхалось с ними и всячески их поддерживает.

— Да, но норманнская аристократия, но бароны! — воскликнул аббат. — Они–то уж наверняка с ним не «снюхались». И вряд ли они в своих укрепленных замках будут бояться мести этих бродяг.

— Тут вы правы, святой отец, — ответил шериф, — но как только кто–нибудь из баронов задумывает на них облаву, Робин Гуд каким–то таинственным образом немедленно получает предупреждение, и вся его банда исчезает. Их ищут здесь, а они оказываются в Бернисделе, или в Деламере, или еще Бог знает где. Их поймать невозможно.

— Так что же делать, в конце концов? — воскликнул аббат.

— Попробуйте застать его врасплох, — посоветовал шериф. — Я дам вам несколько моих отличных стрелков, и отправляйтесь небольшим отрядом. Да! Вот что! У меня служит бывший дворецкий Робин Гуда в замке Хантингдон. Его зовут Уормен. Надо сказать, злая и завистливая тварь! Но тут можно как раз сыграть на его зависти к прежнему хозяину. Я уверен, он придумает какую–нибудь уловку.

— Да–a, сомнительно… Но все же надо попробовать и это средство, — сказал аббат. — Я отправлюсь с вашими лучниками, хоть это и не очень пристало моему сану. Однако я хочу сам убедиться, что этот негодяй пойман!

Шериф икнул, прикрывая рот ладонью.

— Не хотите ли освежиться, святой отец? — сказал он. — У меня прекрасное белое вино из Кастилии.

Робин Гуд бродил по лесу в поисках оленя. Ноги тонули в мягком мху, ветерок шелестел вершинами дубов и буков, в лесу было тихо, спокойно, уютно.

По своей обычной манере, он шел напевая:

На север летели орлица с орлом.

Вей, ветер, вей до утра.

Рыбак устало правил веслом.

Вей, ветер, вей.

Где бы я ни был, всегда я с тобой.

Вей, ветер, вей до утра.

С тобою мы связаны общей судьбой.

Вей, ветер, вей.

О ком он думал, кому посвящалась эта песня, знал только он один…

Вдруг куст терновника зашевелился. Робин мгновенно вскинул лук и замер в ожидании. Но это был не олень. Из колючих кустов выдирался человек. Видно, заблудившийся паломник, в обтрепанной одежде и увешанный мешками и мешочками для сбора подаяния.

— О, сэр, — воскликнул паломник каким–то деревянным, надтреснутым голосом, странно пряча от Робина глаза. — Вы, наверно, все тут знаете. Скажите, как мне поскорее найти Робин Гуда? Он — храбрый, он — благородный, этот Робин. Так все говорят. Он выручит. Он обязательно поможет.

— Какие у тебя новости? Что это вдруг тебе так понадобился Робин Гуд? Кому и в чем надо помочь? — засыпал его вопросами Робин.

— Ужасные дела, сэр, ужасные! Шериф велел повесить совсем невинного парня, совсем. Сына кузнеца Доналда.

— Да ты что! Я знаю его, это отличный парень. Он недавно своего первенца крестил. За что же это?

— Да он настрелял голубей в Королевском лесу для своей ослабевшей после родов жены, а лесничий поймал его и сволок к шерифу.

Как же дешево стоила жизнь человеческая в те далекие времена, если можно было за голубей человека предать смерти! Как же дешево ценили ее власти, если Робин и на миг не подверг сомнению слова старика. Ах, что за времена! Что за времена!

Впрочем, разве они и после не повторялись?..

— Где он сейчас? — торопливо спросил Робин.

— Да где ему быть! Они его прямо из дома выволокли да повели вешать. И палач уж там, — с грустью отозвался паломник.

— Что ты за бестолочь! — рассердился Робин на паломника. — Где — там?

— Да неподалеку, можно сказать, что и рядом. Знаете, сэр, где стоит домишко за ручьем? Ну, вот там. Там еще растет на холме такой высокий сукастый дуб.

Прямо на суку хотят вешать. Да. Скажите поскорее, сэр, где же мне искать Робин Гуда?

Не отвечая старику, Робин Гуд только махнул рукой и устремился в указанном направлении.

Нищий паломник мерзко и зловеще ухмыльнулся ему вслед. И лицо его вдруг стало очень похоже на лицо бывшего дворецкого Уормена.

А Робин, перепрыгнув ручей и миновав домик вдовы Хэмлок, взбежал, как по ровному, по склону холма и рванулся к дубу, где толпились какие–то люди.

«Но позвольте, — подумалось Робину. — Что это за странный сброд? Ага, виднеется красная форма шерифовых лучников. Но что–то я не вижу Майкла, сына кузнеца Доналда. И палача тоже не видно. Знаю я эту старую образину — ноттингемского палача. А это–то кто жирный такой, уж не сам ли аббат из Йорка?»

Робин поздно сообразил, что это ловушка.

— Гран мерси! — вопил аббат. — Вот он явился! Собственной персоной! Схватить немедленно!

Робин повернулся и кинулся бежать. Ему даже некогда было подумать, что вот и настал такой момент, когда отважному Робин Гуду приходится спасаться бегством. У него просто не было иного выхода: на холме под дубом собралось больше дюжины вооруженных людей.

Робин кинулся в сторону опушки, быстро нырнул под деревья, рванул в глубь леса, но аббат и сопровождавшие его стрелки были на лошадях, и еще с ними были собаки, которые тут же взяли след. Пытаясь сбить с толку своих преследователей, уже настигавших его в лесной чаще, Робин повернул назад, к домику вдовы. Он знал, что собак со следа не собьешь, но все же пытался выиграть хоть несколько минут.

В этот раз опасность действительно была велика. Аббату, ясное дело, захочется его прикончить. А что касается шерифа, то данное им слово тогда, в Шервудском лесу, вряд ли он сдержит. Он — человек злой, лживый и коварный.

Робин бежал так быстро, как и мальчишкой не бегал. Слава Богу, дверь домика оказалась незапертой. Не раздумывая Робин птицей влетел в дом и мгновенно задвинул засов, рискуя при этом насмерть перепугать женщину, мирно сидевшую за прялкой. Но вдова Хэмлок сразу его узнала.

— У тебя беда, Робин? — с тревогой спросила она, тут же отложив работу.

— За мной погоня, — вымолвил он, с трудом переводя дух. — Аббат и шерифовы стражники. Они задумали меня прикончить.

— Нет! — вырвалось у вдовы.

— Быстро дай мне свое платье и переоденься в мое. Спрячься, не теряя ни минуты. Они не сомневаются, что я укрылся в твоем доме. Тебя очень скоро найдут, примут за меня и поволокут с собой. Но ты не бойся! Я тебя выручу, не успеют они добраться до Большой Королевской дороги.

— Чего только я не сделаю для тебя! — сказала вдова. — Не ты ли спас моих сыновей от виселицы? Не ты ли не дал мне умереть с голоду, пока им пришлось скрываться в далеких краях?

Они спешно поменялись одеждой. И вот уже вдова, одетая в зеленое линкольнское сукно, притаилась в холодной кладовке, а Робин, подвязав поверх платья фартук, низко надвинув чепец, уселся за прялку.

И тут же замолотили и заколотили в дверь; вскоре ветхая дверь поддалась под тяжелыми ударами, и преследователи ввалились в дом.

В доме они обнаружили женщину, сидящую за прялкой и мурлыкающую себе под нос старинную песенку про трех сестер — Дженнифер, Джейн и Розмари. Человека в зеленом нигде не было видно.

— Где Робин Гуд? — потребовал ее к ответу аббат.

— Право же, ваше преподобие, я не знаю никакого Робин Гуда!

— Обыщите дом! — приказал аббат. — Тут нет второй двери, и дом окружен. Значит, он здесь! Собаки привели нас сюда. Собаки не ошибаются, они не люди.

— Вот он, милорд! — завопил один из шерифовых стрелков. — Притаился в кладовой, каналья!

— Взять его! — рявкнул аббат.

И стрелки выволокли из дома упирающуюся и лягающуюся изо всех сил переодетую вдову, которая не выпускала из рук лук Робин Гуда.

— Может, и старуху возьмем с собой? — спросил один из шерифовых стрелков. — Похоже, ее можно обвинить в укрывательстве.

— Да дьявол с ней! Прости, Господи, меня грешного! — перекрестился аббат. — Разве нам до нее сейчас? !

— Поймал лосося — не лови уклейку, — заметил второй стражник.

— Однако какой он урод! — заметил третий из них. — И на мужика–то не похож.

— Он изменился неузнаваемо, — отозвался аббат. — Но я уверен, что это дурные его дела отпечатались у него на лице.

Несчастную вдову водрузили на одну из лошадей и крепко привязали к седлу.

Аббат до потери сознания боялся, что люди Робин Гуда могут отбить его пленника. Поэтому, поставив по одному стрелку по бокам лошади, велел немедленно трогаться в путь.

— Марш! Быстро! — вопил он. — На этот раз виселица получит хороший подарок!

Дверь в доме вдовы была сорвана с петель, и Робин Гуд отчетливо слышал каждое слово. Как только звуки затихли, он выскользнул из помещения и поспешил к своим. С разбегу выскочив на поляну, где рос огромный дуб, и думая только о том, как бы поскорее спасти добрую вдову, Робин совершенно забыл, какую он, одетый в женское платье, странную представляет собой фигуру.

При его появлении мирно дремавшие на траве Маленький Джон и Вилли Скарлет вскочили на ноги.

— Ведьма! Ведьма! — завопили они. — Отец Тук, скорее сюда, сотвори крестное знамение и прочти молитву!

Отец Тук при виде этого необычного явления на всякий случай отложил четки и, наоборот, схватил в руки дубинку.

Люди тогда (а может, и во все времена, только они потом хорошо научились это скрывать) твердо верили в колдунов и ведьм и очень их боялись. Они считали, что дьявол наделяет их сверхъестественной силой, очень опасной для добрых христиан.

— О, Пречистая Дева, спаси нас! — взмолился перепуганный Мач.

— Я сейчас застрелю ведьму, пока она не успела нас околдовать, — решил Маленький Джон, прилаживая стрелу.

— Джон! Вилли! Мач! — крикнул им Робин, поспешно сдирая с головы чепец.

— Клянусь святым Дунстаном! Это еще что за чудеса? ! — вскричал Маленький Джон, отправляя стрелу обратно в колчан. — Что это за новое приключение?

Все еще часто и неровно дыша от быстрого бега, Робин произнес только: «Собирайтесь, ребята!» — и, не теряя ни секунды, трижды протрубил в серебряный рог.

Тут же на поляну половодьем хлынули стрелки, одетые в зеленое сукно. Несмотря на серьезность положения, многие взорвались смехом. Уж очень чудно выглядел их доблестный предводитель в длинной юбке и кухонном переднике!

— Теперь слушайте! — на бегу объяснял Робин. — Все направляемся через лес к Светлому перекрестку. Нам надлежит добраться туда первыми. И там его преподобие будет ждать маленький сюрпризик.

Говоря это, он на бегу сбрасывал с себя женские тряпки и натягивал привычную одежду, которую захватил для него Маленький Джон.

Робин Гуд вел отряд — человек семьдесят лесных стрелков. Все были отлично вооружены луками и короткими мечами. Никто не забыл захватить с собой боевое оружие. Все знали: трижды повторенный сигнал серебряного рожка обозначает серьезную опасность.

Стрелки Робин Гуда продвигались тайными, им одним известными тропами, перебирались через овраги, обходили топкие болота. Они шли молча, сосредоточенно, стараясь не вспугнуть по пути ни одного дрозда, ни одной сороки.

Наконец они вышли к тому поросшему стройными буками месту, которое в народе называлось Светлым перекрестком. Как только они появились из чащи, тут же прибыли и трое разведчиков, которые доложили, что аббату с его стражей предстоит пройти еще, по крайней мере, полмили. Пяти минут хватило Робину, чтобы расставить людей. Стрелки затаились. Замерли. Слились с зеленью. Вскоре из–за поворота дороги до их слуха донеслись звуки оживленного разговора и взрывы хохота.

Вот уже показался аббат на своей молочно–белой кобыле. За ним следовали двое стражников. Они ехали по обеим сторонам коня, к седлу которого была прикручена пленница.

— И вы знаете, что я скажу шерифу? — весело говорил аббат. И вдруг он осекся и прошептал: — Спасите нас, святые Квентин и Дунстан и святая заступница Агафья…

Он сделался белым, как круп его лошади. Прямо перед ним, перегородив дорогу, опираясь на крепкие луки, неподвижно стояли человек тридцать, одетых в зеленое линкольнское сукно. А в самом центре этой цепи стоял некто, отчаянно похожий на Робин Гуда. Но ведь Робин Гуд вот он — на буланом коне, привязанный к седлу. Что это, наваждение? Видение? Оборотень?

Аббат оглянулся назад. Теперь уже весь его отряд показался из–за угла. И вот он увидел, как позади его лучников, на дороге, выскальзывая из–за деревьев, люди в зеленом выстраиваются в такую же цепь, как и перед ним.

— Мы окружены, милорд! — воскликнул один из сопровождавших пленницу.

Зеленые стрелки молчали. Но само это молчание, и то, как неподвижно они стояли, сковало аббата смертельным страхом. Глаза его были устремлены на того, кто стоял в центре цепи.

— Кто ты такой, что позволяешь себе преграждать Королевскую дорогу? — спросил он, как ему показалось, строго. Но голос его дрожал.

Тот не отвечал и продолжал стоять не шевелясь, опираясь на свой лук.

— Сдается мне, этого человека зовут Робин Гуд, — заговорила вдруг молчавшая до сих пор вдова Хэмлок.

Аббат вздрогнул. Значит, он не ошибся, хоть и не видел Роберта Фитцутса вот уже много лет.

— А ты тогда кто? — завопил он не своим голосом.

— А я, между прочим, женщина, бедная вдова. Где только были твои глаза, толстый боров, хотела б я знать!

Положение аббата было просто безвыходным.

— Вперед! — в отчаянии крикнул он. — Стреляйте в них! Хватайте Робин Гуда!

Но вся его свита стояла, скованная ужасом, не шевелясь.

— Эй, вы! — обратился к ним Робин. — Бросайте оружие и катитесь отсюда. Иначе можете все считать себя покойниками! И вы, каноник, и вы, юные монахи, брысь отсюда, да поторапливайтесь!

Копья, мечи, луки, щиты, стрелы полетели на землю. И все аббатово сопровождение в мгновение ока скрылось из виду. Жизнь им была дороже. А что касается аббата, то ему не позавидовал бы и повешенный. Маленький Джон крепко ухватил белую лошадь за уздечку и вдруг резким движением развернул животное. Аббат, как куль, свалился на землю.

Тем временем Мач и Вилли Скарлет распутали веревки и ремни, и освобожденная вдова Хэмлок подскочила к аббату.

Ну и оплеуху же он получил!

— Я тебе покажу, как связывать честную вдову по рукам и ногам, я тебя научу, как обращаться с женщинами!

И она закатила ему еще пару затрещин.

— А теперь, — сказал Робин с самым изящным поклоном, на какой был способен, — я приглашаю вас, госпожа Хэмлок, и вас, ваше преподобие, разделить с нами нашу скромную трапезу.

Трясущемуся аббату даже не завязали глаза. Они двинулись в обратный путь тайными тропами и меньше чем через час добрались до укромной поляны, где на огромном костре жарился олень.

Увидев, кого привели к ужину, отец Тук чуть было не уронил кусок мяса в огонь.

— Клянусь святым распятием, у меня было какоето скверное предчувствие сегодня, — пробормотал он. — И сойка все орала не своим голосом, и почему–то листья на орешнике все сворачивались в трубочку. А я, дурак, не прислушался. Правда, этот жирный кабан выглядит сегодня, скорее, как щипаная ворона под дождем!

Стол был накрыт на славу, и доброго темного эля было предостаточно, но аббат сидел мрачный, и кусок не лез ему в глотку.

Когда с едой было покончено, отец Тук сказал с ехидцей:

— Ну а теперь было бы не худо, чтобы его преподобие сплясал бы нам какой–нибудь веселый танец! Джигу, может быть, а?

Все зашумели:

— Да, да, пусть спляшет!

— Пощадите! — взмолился аббат, заламывая руки и чуть не плача.

— Хорошо, успокойся, — сказал Робин. — Не хочешь плясать, не пляши. Но мессу ты нам отслужишь. Я уже давно не слышал мессы, и может быть, даже Пречистая Дева сердится на меня за это.

Делать было нечего. Слабеньким срывающимся голосом начал аббат службу, и все стрелки в зеленом опустились на колени, обнажили головы и стали горячо и искренне молиться.

Когда служба окончилась, было уже темно. Сквозь вершины деревьев просвечивали звезды. Где–то вдалеке крикнула ночная птица.

— А теперь выведите его на дорогу, да помогите ему взобраться на лошадь, и пусть катится отсюда, — сказал Робин Гуд.

— Ты всегда придумаешь какую–нибудь работу на ночь глядя, — зевая, сказал Кеннет Беспалый.

— Да что ты, Робин! Отпустить его?! — возмутился Маленький Джон. — У меня каждая стрела в колчане подпрыгивает от нетерпения.

— Не надо, Маленький Джон. Имей уважение к сану и возрасту.

— Ну хоть свежую дубинку можно ошкурить о его бока? — не унимался Маленький Джон.

А отец Тук ничего не сказал, потому что шептался о чем–то с белой аббатовской кобылой.

Не было в веселом сердце Робина ни злобы, ни мести. Он избежал гибели и вдоволь натешился над своим врагом. Ему этого было достаточно.

Маленькому Джону и Вилли Скарлету в конце концов пришлось помочь измученному аббату сесть на лошадь и вывести его на дорогу, ведущую из Ноттингема в Йорк.

Глава IXКАК ПРЕКРАСНАЯ МЭРИЕН ОКАЗАЛАСЬ В ШЕРВУДСКОМ ЛЕСУ

Детьми они часто играли вместе. Строили песчаные замки, или устраивали турниры для искусно выструганных деревянных рыцарей, или просто бегали, догоняя друг друга.

Замок графа Фитцуолтера располагался неподалеку от Хантингдона. И когда Робину стало лет двенадцать–тринадцать, ему даже разрешалось отправляться туда верхом в сопровождении всего лишь одного слуги. Около трех миль надо было проехать по мягкой грунтовой дороге мимо кузницы Кривого Билла из Гриндейла, мимо груды огромных камней, которая, как говорили, что–то обозначала у древних кельтов и была навалена тут в незапамятные времена, мимо колючей живой изгороди, окаймлявшей поля арендатора Стивена из Сэдли.

Подъехав к замку, он бросал поводья слуге и взбегал по подъемному мосту, а Мэриен, единственная дочь графа Фитцуолтера, выходила ему навстречу. Они были почти ровесники. И хотя Мэриен выглядела тоненькой и хрупкой, она не отставала от Робина в мальчишеских забавах. До чего же метко стреляла она из лука! Не уступала любому искусному стрелку. А еще и любила, одевшись в мужской наряд, скакать с другом рядом по полям, окружавшим замок графа. Слуги, чертыхаясь и бранясь про себя, с трудом поспевали за ними.

Однажды, когда Робину и Мэриен было лет по четырнадцать, а может, и по пятнадцать, вдоволь настрелявшись из лука по далекой, еле заметной мишени, они сидели на склоне глубокого оврага, на теплой траве, потому что дело было летом.

По дну оврага, весело булькая, бежал ручей, где–то поблизости тюкал по дереву дятел, небо казалось высоким–высоким, потому что в эту минуту не было на нем ни облаков, ни птиц. Может быть, там кружились и пели ангелы. Их не было видно глазу, ухо их не слышало. Но души молодых людей, должно быть, улавливали тихую музыку их полета, потому что было им както особенно легко и радостно.

— Робин, — сказала Мэриен. — Скоро мы будем совсем взрослыми.

— Да, — согласился он, продолжая слушать неслышную музыку и не очень вникая в то, что она произносила.

— И, может быть, ты тогда уедешь в далекие края…

— Может быть.

— И, может быть, на войну?

— О чем ты, Мэриен? И чего это ты вдруг в одну минуту сделалась такая грустная, точно утопила в реке свою любимую шляпку, а?

— Ты не шути, Робин. Я боюсь, что ты уедешь и забудешь меня…

Но он перебил ее, не дослушав, нетерпеливо, горячо:

— Никогда, никогда я тебя не забуду! Я… я люблю тебя, на всю жизнь — одну тебя! Ты слышишь меня?

— Давай поклянемся, что будем любить друг друга всегда. Хорошо, Робин? — сказала она тихо.

И они поклялись. Еще тогда. Давно–давно. Тем легким и безмятежным летом 1175, а может быть, и 1176 года.

А когда у него было отнято все — титул, земли, доходы, замок и он был объявлен вне закона, он больше не показывался в замке графа Фитцуолтера. Неужели на этот раз Робин Гуд нарушил клятву? Он, никогда не преступающий клятв и даже не нарушающий простых обещаний? Нет, конечно, нет! Милая, прекрасная Мэриен продолжала жить в его сердце и никогда не покидала его. И Робин был уверен, совершенно и непоколебимо уверен, что Мэриен тоже свято верна своему слову. Вот поэтому он и не навещал больше тот замок с высокими угрюмыми башнями, узкими окнами и высокой крепостной стеной. Не мог же он обречь любимую на полную лишений и опасности жизнь в пещерах в лесной глухомани. Она выросла в замке, она привыкла к роскоши, а что может он дать ей, «волчья голова», гонимый подлой иноземной властью? Платье из зеленого линкольнского сукна вместо роскошного наряда, крик совы по ночам вместо звуков арфы да еще мох вместо перины из лебяжьего пуха?!

— Ты что, хочешь остаться старой девой, вековухой, напустить полон замок кошек и сидеть вязать чулок? — сердито говорил лорд Фитцуолтер. — Сделаешься как сушеная тыква.

Висевшее на стене стальное зеркало в богатой раме отражало прелестный облик его дочери — ее тоненькую гибкую фигурку, светло–русые, точно разлетевшиеся от ветра, кудри, голубые–голубые глаза с легким и добрым взглядом. Очень трудно было представить себе эту девушку в виде сушеной тыквы.

— Я сказала «нет», милорд. Пожалуйста, не вынуждайте меня быть непочтительной и возражать вам.

— Но почему ты отказываешь ему? Сэр Гай Гисборн очень богат, принят при дворе, даже более того, приближен к принцу, который вот–вот сделается королем.

Мэриен молчала, всем своим видом давая понять, что она из почтительности избегает спора с отцом, но никогда не уступит его уговорам.

Надо сказать, графу в высшей степени улыбалось породниться с норманнским бароном. Безусловно, это упрочит его собственное положение и обеспечит будущность его единственной дочери. Он начинал закипать гневом, однако пытался сдерживаться, все еще надеясь уговорить дочь по–хорошему.

— Ты бы видела сэра Гая на турнирах! Он — доблестный рыцарь, он всегда выходит победителем!

— Вы не поняли меня, сэр, — напирая на каждое слово, возразила Мэриен. — Если бы он был таким же доблестным, как Беовульф, и победил бы самого Гренделя, я все равно не дала бы согласия выйти за него замуж.

— Все этот бродяга, этот изгой, этот разбойник на уме! — взорвался отец. — Тогда подожди, я приму свои меры. И не рассчитывай, вздорная девчонка, что будет по–твоему.

Мэриен промолчала.

Родители редко имеют правильное суждение о своих детях. Так было всегда. Видно, будет так до конца времен. Граф Фитцуолтер недооценивал мужества и стойкости своей дочери. При всей кажущейся хрупкости у нее был твердый характер.

Но и отец был несговорчив и упрям. У него созрел свой план. И когда в этот вечер сэр Гай Гисборн, поговорив с графом, возвращался к себе домой, какую–то уж очень веселую дробь выбивал копытами его вороной конь. Старик явно что–то пообещал сэру Гаю.

Робину не спалось. Ночью ему снилась Мэриен, и на рассвете он проснулся в тоске. Он тихо поднялся, прицепил к кожаному поясу меч и колчан со стрелами, взял в руки свой верный тисовый лук, не забыл прихватить и дубинку и неслышными шагами углубился в лес.

Мимо пробежал олень, но Робин даже не взглянул на него.

Что–то звало, что–то влекло его в ту часть леса, которая примыкала к огромному парку графа Фитцуолтера.

Он замер на месте, вдруг услышав цоканье лошадиных копыт. В такую рань? Странно! Он спрятался в листве и стал ждать.

Вот послышались голоса. В поле зрения появился рыцарь в кольчуге, за ним следовали человек шесть вооруженной охраны. Рыцарь вел под уздцы легкую лошадку для верховой езды. А в седле сидела девушка. Как только она делала движение, чтобы соскочить с лошади, охранник наставлял на нее копье. Она явно была пленницей.

Робин Гуд присмотрелся. Гай Гисборн! А кто же эта плененная всадница?

— Мэриен! — вырвалось у него.

Он давно ее не видел. Боже, до чего ж она стала хороша!

Робин Гуд был в лесу один. Правда, он был вооружен. Подав три призывных сигнала своим неизменным серебряным рожком и не дождавшись, когда прибудет подмога, Робин Гуд выскочил из–за кустов. Он выхватил уздечку из рук рыцаря.

— Остановись, ты, рыцарь без стыда и совести! — закричал он. — Оставь в покое эту благородную леди!

— Ну–ка прочь отсюда, мелкая тварь! Ты забыл, с кем разговариваешь?! Я — барон Гисборн!

— Не забыл ли и ты, что я — Робин Гуд, король Шервудского леса?

И Робин так огрел рыцаря дубинкой, что тот вылетел из седла и распластался на траве. Робин Гуд, не оглядываясь, быстро повел лошадь к лесу.

И сам сэр Гай и его охрана на мгновение растерялись.

Но минуту спустя сэр Гай Гисборн уже командовал:

— Догнать мерзавца! Взять его живым! Задержать девчонку!

И небольшой отряд во главе с Гисборном ринулся в погоню.

Внезапно дорогу Робин Гуду и Мэриен преградила река. Слава богу, невдалеке виднелся дощатый мост. Только они успели торопливо перебраться на другой берег, как Гай Гисборн поравнялся с мостом. Но как раз в этот момент подоспела подмога. С той стороны моста, где были Мэриен и Робин, на доски уже ступил отец Тук, размахивая тяжелой дубинкой. Следом спешил Маленький Джон, на бегу прилаживая стрелу и прицеливаясь в самого сэра Гая, вслед за ним, выхватывая меч из ножен, выступил Вилли Скарлет и еще дюжины две молодцов, одетых в зеленое сукно.

— Негодяи! Предатели! — кричал отец Тук, потрясая своей тяжелой дубинкой. — А, барон Гисборн, рыцарь, не знающий чести, друг принца Джона, ждущий только, чтоб ему за дружбу заплатили пожирнее!

— С дороги, беглый поп! — кричал сэр Гай. — Леди Мэриен, вернитесь сейчас же, иначе ваш отец разгневается и вы не избежите кары!

— Ошибаешься, — вопил отец Тук, не переставая размахивать дубинкой. Он уже швырнул с моста одного стражника, перебив ему при этом парочку ребер. — Ошибаешься! Это не леди Мэриен! Это прекрасная пастушка, ты обознался!

В это время Маленький Джон ухитрился насквозь прострелить второго воина из сопровождения рыцаря, и тот замертво рухнул на землю, а острая стрела Робина впилась в правую руку самому сэру Гаю. Уцелевшие остатки его свиты, спасаясь, ударились в бегство, и самому рыцарю, извергавшему проклятия и угрозы, ничего другого не оставалось, как отступить.

Робин предложил Мэриен проводить ее в отцовский замок.

— Нет, Робин, — мягко сказала она. — Родной отец продал меня этому черному интригану. Я никогда больше не вернусь назад.

— Но, Мэриен, — возразил Робин, — я ведь больше не граф Хантингдон, а бедный изгнанник.

— Ты больше чем граф, Робин, — возразила она. — Ты — король!

— Но, милая, ты ведь выросла в замке, как же ты будешь жить в лесу, в пещере?

— Я сильная и здоровая, — сказала Мэриен. — Разве не лучше быть счастливой под зелеными кронами деревьев, чем жить в унынии и тоске хоть бы и в роскошных палатах, при дворе?

Сумерки сгущались, когда они вернулись на поляну, где рос огромный дуб.

Друзья разложили костры. Готовился богатый свадебный пир! Король Шервудского леса, благородный и доблестный Робин Гуд брал в жены прекрасную Мэриен.

Отец Тук, надев облачение священника, в лесном храме свершал таинство венчания.

— Господи, благослови брак Роберта Фитцутса, графа Хантингдона, и леди Мэриен Фитцуолтер и ниспошли на них Свою небесную благодать! — произнес он торжественно и поднес новобрачным кубок с вином. И они пили из одного кубка в память о браке в Кане Галилейской, на котором присутствовал сам Господь наш, Иисус Христос.