Подъехал мощный вездеход «Новосибирец». Лапы нанука связали цепью с толстыми звеньями, челюсти стянули крепкими ремнями из кожи моржа: своими клыками он играючи перекусывает железный прут толщиною в палец. Самые сильные — человек десять — с трудом затащили Наглого Типа в кузов вездехода.
Через сутки начальник экспедиции связался по рации с учёными-биологами, наблюдавшими за поведением белых медведей на другой оконечности острова, и получил подтверждение: вездеход с пленным нану-ком прибыл на территорию бухты, зверь выпущен на волю. Да вот какая загадочная штука приключилась… Все белые медведи, жившие в бухте, словно сговорившись, собрались в стадо, до полусмерти избили новичка и прогнали его в глубь острова. Трудно сказать, почему эта случилось. Жизнь вечного странника ледяного безмолвия изучена мало. Возможно, пропитанный запахом дыма, жилья, человеческих рук, Наглый Тип издавал, по мнению белых медведей, «дурной запах», точнее, резко выделялся запахом среди своих сородичей. Ведь чутьё у нанука превосходное, особенно резкий запах он уловит за пятнадцать морских миль. Подмечено, что белые медведи с большой враждебностью относятся к собратьям, которые недавно «побирались» у человеческого жилья…
Новый год буровики встречали своей, отдельной компанией. Ёлка была чисто символическая — нарисованная на большом листе ватмана, прикреплённом к стене, потому что ели в Арктике не растут, а все остальные деревья, хотя и называются деревьями — полярными берёзами, полярными ивами, — не дотягиваются до человеческого колена и очень похожи на траву.
На острове царил сухой закон, но к празднику с материка островитянам завезли сухое вино. Выпивка была тоже чисто символическая, так как от долгого пребывания на морозе вино потеряло свои свойства.
Из-за тесноты барака в обычные дни мы трапезничали на тумбочках, стоящих у коек. Но к празднику раздобыли два конторских стола, сдвинули их вместе, за неимением скатерти накрыли свежей простынёй. Новогодний стол упирался торцом в низкое оконце.
В самый разгар веселья кто-то громко постучал в дверь. Я накинул полушубок, вышел в холодные сенцы, отодвинул засов, распахнул обитую оленьими шкурами обледенелую дверь.
В морозных клубах, освещённый яркой электрической лампой, стоял Наглый Тип. Я сразу узнал его по огромному росту, рыжим подпалинам на боках. А мы-то уж и не вспоминали о нём! С тех пор как его отвезли в бухту, минуло три недели…
— Иди, иди на свалку. Здесь тебе ничего не светит, — сказал я, вспомнив строгий наказ начальника экспедиции не подкармливать зверя, и захлопнул, задвинул на засов входную дверь.
Едва успел переступить порог горницы, как снаружи послышалось короткое рявканье. Затем раздался оглушительный удар. Две дверные доски, прорвав меховую обшивку, с треском рухнули в сенцах на пол. Я глянул в дыру пролома. Наглый Тип сидел возле крыльца и вытаскивал зубами вонзившуюся в подошву левой лапы щепку-занозу.
Буровики переполошились. Кто-то схватил стоявший в сенцах лом, просунул его в дверной проём и вдобавок прорычал по-звериному. Наглый Тип тотчас отпрыгнул на всех лапах от крыльца, развернулся и побежал. Мы повыскакивали на мороз. Зверь улепётывал вдоль улицы, распугивая собак, промелькнул последний раз на фоне яркого пятна, отброшенного на снег лампой, и растворился в темноте. Кое-как заделали дверь, возбуждённые вернулись за праздничный стол.
— И вправду наглый тип!
— Начальнику экспедиции утром объявим. Не дело — в такой праздник от стола отрывать…
— До утра небось в посёлке не появится.
— Не решится, точно. Напугался — будь здоров!
Ах, как мы заблуждались! Не прошло и получаса…
Двойная рама оконца с треском, звоном разбитого стекла вдруг влетела внутрь горницы, упала на праздничный стол, заваленный снедью, заставленный бутылками. Те, кто сидел ближе к окну, инстинктивно закрыли руками лица от летевших осколков.
В горницу просунулась литая голова Наглого Типа. Мгновение — голова исчезла, но тотчас появилась громадная когтистая лапа, схватила лежавшие в большой миске умело приготовленные, с аппетитной корочкой цыплята табака, штук шесть сразу, и поспешно исчезла. За оконным провалом послышалось жадное чавканье. Кто-то сорвал с гвоздя карабин и выстрелил в потолок…
Сразу после праздника на остров прилетел вызванный для необычной операции ИЛ-14. Жившего на свалке вконец обнаглевшего Наглого Типа обездвижили, с великим трудом затащили в багажное отделение. Через несколько часов ИЛ-14 приземлился на дрейфующей льдине, за тысячи километров от острова, в районе Северного полюса. Там-то и выпустили медведя на все четыре стороны.
Уезжая на материк, я попросил знакомых сообщить мне, если Наглый Тип вдруг опять объявится в посёлке. С тех пор минуло полгода, но письма я так и не получил. Но надежды не теряю. Ведь как-то отыскивают голуби свои голубятни за тысячи вёрст? Белый медведь ориентируется в родной Арктике с такой же поразительной точностью. А прошагать вечному страннику ледяного безмолвия каких-то две-три тысячи километров нетрудно.
КИСА
Ми-4 перебрасывал отряд поисковиков на новую точку работ. Это была последняя «выкидушка», и здесь нам предстояло жить и работать около двух месяцев, до конца полевого сезона.
Внизу тянулась Северная Камчатка, край удивительный, ни на что не похожий, кусок иной планеты, упавшей на Землю. Сотни тысяч лет назад в этих местах бушевали геологические потрясения, катастрофы. Взрывались вулканы. Трескалась, как яичная скорлупа, земля. Из кратеров вулканов, трещин извергалась магма, огненно-жидкая масса, туча пепла. Постепенно могучие подземные силы передвинулись на юг полуострова. Нет-нет и дадут они о себе знать и в наши дни. А на севере земля успокоилась надолго, быть может, навсегда. И с тех далёких времён остались памятники — немые свидетели былого разбоя: строго конической формы сопки со срезанными вершинами — погасшие вулканы, окаменевшая ноздреватая магма на склонах и у подножий.
Хребты, долины, сопки, хребты, долины, сопки… В долинах — речка или ручей; кристальной прозрачности вода в белых бурунах неслась с гор с бешеной скоростью. Что это за водичка, я недавно испытал на собственной шкуре. В маршруте довелось переходить неглубокую, по колено, речку. Правая бахилина возле лодыжки была разорвана, резинового клея в отряде не оказалось, забыли в центральном лагере. Снял бахилину, стянул портянку и зашагал на другую сторону. На середине реки нога ниже колена онемела, как от наркоза. Кое-как выбрался на берег. И колотил по ноге кулаками и щипал — бесполезно, не чувствую боли. Даже струхнул. Лишь минут через десять ожили застывшие капилляры, и началось яростное жжение.
В долинах теснилась плотная тайга. Лиственницы, ели, согнутые в три погибели каменные берёзы, карликовые ивы. На склонах эти деревья не росли. Их облепил стланик-кедрач, невысокое, в полтора-два человеческих роста, дерево, ствол и мохнатые лапы которого, спасаясь от жестоких камчатских ветров, стлались по земле. Выше и стланик не рос. До самых вершин — беспорядочное нагромождение больших и малых камней. Камни, камни, камни… Они покрыты дегтярно-чёрной и твёрдой коркой, которая трещит под сапогом, как ореховая скорлупа. Эта «корка» — живой организм, разновидность камчатского мха. На чёрном фоне камней белели узенькие дорожки — выбитые копытцами тропы снежных баранов.
Перевалив очередной горный хребет, Ми-4 вышел в долину и полетел над быстрой рекою, рывками снижаясь. Через несколько минут машина должна была приземлиться.
Глядевший в иллюминатор Борис, начальник отряда, рослый бородатый мужчина, работавший на Крайнем Севере двадцатый полевой сезон, со студенческих лет, вдруг резко поднялся, пробрался по груде рюкзаков к пилотской кабине и прокричал:
— Командир! Развернись на сто восемьдесят! В реке какая-то зверюшка тонет!..
— Уж не мышка ли полёвка? — раздалось в ответ из кабины.
Борис не понял иронии:
— Нет. Кое-что покрупнее.
Надо знать нашего начальника отряда, чтобы понять по меньшей мере странную его просьбу — ради какой-то попавшей в беду зверюшки изменить линию полёта машины. В зверей и птиц он буквально влюблён и знает о них больше иного зоолога и орнитолога. Он может часами с просветлённым лицом слушать пиликанье синицы или наблюдать, как лущит орехи белка. Его московская квартира смахивала на зверинец. В ней обитали: арктический суслик евражка, летяга, обыкновенная белка, похожий на обугленную головешку северный ворон, чётко говоривший каждому гостю: «Прривет!», горностай и даже рысёнок с волчонком. Правда, рысёнка с волчонком пришлось подарить зоопарку, потому что подросшая лесная хищница однажды через приоткрытое окно проникла во двор и перерезала всех вышедших на прогулку хозяйских кошек и собак, а таёжный гангстер, скучая о тайге, выводил по ночам такие арии, что на Бориса написали жалобу в жэк.
Командир экипажа выполнил просьбу начальника отряда. Не видя его за стеною кабины, я представлял саркастическую улыбку на лице вертолётчика: ладно, мол, сделаю одолжение, раз ты «с таким приветом». Машина развернулась и легла на обратную линию полёта. Мы прильнули к иллюминаторам.
Вскоре среди белых бурунов и повсюду торчавших из воды острых камней я увидел круглую голову с длинными острыми ушами и часть серебристо-рыжего туловища с резкими чёрными пятнами на шкуре. Это была рысь. Быстрое течение тащило зверя по стремнине, не прибивая ни к тому ни к другому берегу. Изредка он выбрасывал лапы, цеплялся когтями за проплывавшие мимо камни, но удерживался на одном месте считанные секунды, не в силах сопротивляться бешеному напору воды. Попавшая в страшную ловушку рысь то и дело раскрывала ярко-красную пасть — кричала, но грохот вертолётного двигателя, режущий свист винта заглушали панический крик.
Борис встал на железную перекладину лестницы, просунул голову в пилотскую кабину. Горячо жестикулируя, он уговаривал командира экипажа посадить машину, чтобы попытаться спасти зверя.