Общий восторг овладел толпой.
— Многие лета! Виват! Слава государю! — раздались радостные клики, и шапки тучей полетели в воздух. — В храм Божий!.. Помолимся!.. С нами Бог!
— Не знаю, как величать вас, бояре, — заговорил тот же купец, — дозвольте вас на радостный пир позвать!
— Некогда, добрый человек, — ответил Багреев, — мы прямо к воеводе. Укажи дорогу!
Багреев и Савелов сели на коней и тронулись. Толпа окружила их тесным кольцом и, громко крича, провожала к воеводе.
— Что за шум? — сказал последний, прислушиваясь из своих хором к доносящемуся гулу.
— Батюшка! — вбежал к нему испуганный холоп, — народ бежит и кричит, до тебя царских послов ведут. Слышь, город у шведов взяли!
— Давай кафтан, дурень! Где моя горлатная шапка?
Воевода засуетился и едва успел выбежать к себе на крыльцо, как Багреев с Савеловым уже входили во двор, а за ними с криками валила толпа. Воевода, несмотря на тучность, мигом сбежал с крыльца и уже хотел опуститься на колени, как Багреев поспешил сказать ему:
— От боярина Шереметева!
— А! — вздохнув произнес воевода и, приняв важную осанку, сказал: — Милости прошу! Не обессудьте!
— Угощения, воевода! Давай пива и браги! — кричали голоса.
— Я вас! Эй, вы, — закричал воевода челяди, — гони их взашей! С чего расшумелись?
Багреев остановился и объяснил ему причину волнения.
— С нами Бог, — набожно перекрестился воевода, — истинная радость! Наше угощение по обычаю сделать. Эй, позвать ко мне дьяка! Милости прошу, дорогие гости! — и он, взяв под локоть бравых офицеров, стал подниматься на крыльцо.
В сенях стоял ключник, держа на подносе серебряные стопы с медом.
— Не обессудьте! С дорожки! — предложил гостям воевода.
Багреев и Савелов взяли стопы.
— Во здравие царя! — сказал Багреев.
— Виват! — подхватил Савелов, и они отпили.
— Тебе, воевода, во здравие! — сказал снова Багреев, и они допили свои стопы, а воевода им низко кланялся.
— Стопы дорогим гостям в горенку снеси, — сказал он ключнику и повел гостей в трапезную.
— Что же это ты без хозяйки, что ли? — спросил Багреев.
— Холостой, батюшка!
— И бабы нет?
— Баба есть, да не моя. Боярин, как в поход шел, поручил мне свою девку, да наказал беречь, как глаз. Так я ее в светелке держу и никуда не пускаю… даже гулять. Вишь, полонянка она. А все же дюже красивая девка!
«Ах, басурман! — Багреев сжал кулаки, — он ее, бедную, как в остроге держал!»
— Боярин меня за нею прислал, — резко сказал он, — вот послание! Сейчас ее выпусти и сюда приведи!
Воевода смутился, беря сверток.
— Сейчас, господин мой! Подожди только, дьяк придет. Я-то сам в грамоте не силен. Эй, что же Кузьмич не идет!
— Иду, иду! Кх… кх… — раздался сиплый голос, и в горницу вкатился дьяк и отвесил тотчас низкие поклоны Багрееву и Савелову.
— На, чти! — ткнул ему воевода бумагу.
Дьяк тотчас развернул письмо и сипло прочел:
— «Новгородскому воеводе, Ферапонту Бельскому, от боярина Шереметева наказ. Мариенбургскую полонянку поручику Багрееву сдать в целости и оказать всякое пособие для отправки оной. А крепость Нотебург взята и названа Шлиссельбургом. О том ведать».
— Так! — сказал воевода. — Ну, дьяк! Пошли бирючей о том по городу кричать; на завтра надо пироги печь и брагу выкатить. Богу помолимся и выпьем за славную победу! Иди! А полонянку немедля доставлю, — сказал он Багрееву и вперевалку пошел за двери.
— Ах, он, старый пес! — с негодованием сказал Багреев. — Нате, как в остроге держал! Чай, исхудала, бедная?
— А мне идти? — сказал Савелов.
— Подожди! Куда пойдешь? Надо же его поспрошать, — остановил его Багреев.
В это время вошли слуги, с ключником во главе, и торопливо стали устанавливать стол всякими яствами и питиями. Пришел воевода и, низко кланяясь, пригласил гостей за трапезу.
— А полонянка?
Воевода лукаво прищурился.
— И она будет. Подожди, господин! Сперва выпьем по чарке! — и он хлопнул три раза в ладоши.
В то же мгновение распахнулась дверь, и в горницу вошла шереметевская пленница. Багреев взглянул на нее, вспыхнул, как маков цвет, и просветлел от радости. В горницу вошла в дорогом сарафане высокая, стройная русская красавица — не тощая немка, а именно русская девушка, белая, румяная, высокая, полная, с толстой русой косой, с ярко блестящими черными очами. Она внесла широкий поднос, накрытый чистым полотенцем, с тремя кубками меда и поясно поклонилась гостям, причем из-за ее алых губ сверкнули ослепительной белизны зубы.
— Вот и твоя красавица! — весело сказал воевода. — Поднеси им! — обратился он к пленнице.
— Кушайте во здравие! — чистейшим русским языком сказала девушка.
— По обычаю! — сказал Багреев, восторженно взглянув на нее, и, осушив кубок, звонко поцеловал девушку.
— И я! — весело сказал Савелов и сделал то же.
Девушка весело засмеялась.
— А теперь по-новому, воевода, — сказал Багреев, — дозволь ей с нами сидеть.
— Твоя воля! — ответил воевода. — Садись, что ли!
Девушка отставила поднос и свободно опустилась на лавку.
Багреев смотрел на нее восторженным взглядом.
«И откуда такая уродилась?» — думал он, замирая от счастья.
А шереметевская полонянка грациозными движениями брала кушанья, ела и запивала их сладким медом.
— Откуда ты наш язык знаешь? — спросил ее Багреев, придвигаясь к ней.
— Я? Да я его и раньше знала, а тут, как пошла к вашим, и того лучше, а у воеводы от его холопов и совсем узнала, — ответила она и улыбаясь обнажила белые зубы.
Багреев придвинулся еще ближе.
— А знаешь, для чего я сюда из далекой Ингрии приехал?
— Откуда мне знать! — потупилась девушка.
— За тобой!
Она взглянула на Багреева исподлобья, вспыхнула и улыбнулась. У Багреева дрогнуло сердце.
— Только я повезу тебя к Меншикову, в холодный Нотебург, к коменданту. Тебя ему Шереметев подарил.
Лицо девушки побледнело.
Багреев придвинулся еще ближе.
— Не любо?
— Мне что же… воля не моя… я ведь — пленница…
А тем временем Савелов пил с воеводой и наконец, собравшись с духом, спросил:
— А не знаешь ли ты, Ферапонт Лукич, где тут купец Пряхов живет, где дом его?
Воевода даже поперхнулся.
«Неужели Агафошка успел нажаловаться?» — мелькнуло у него в уме, и он откашлявшись сипло ответил:
— Пряхов? А не знаю, мил человек. Много у меня купцов-то.
— Да он, слышь, богатый, да к тому же недавно из Спасского приехал.
— Не помню. Хоть убей! А тебе на что?
Савелов замялся.
— Так… сын его в воспе… так просил…
«Врешь! Узнал что-то», — решил осторожный воевода и снова повторил:
— Не помню. Поспрошай на базаре. Там-от всех знают.
Савелов уныло вздохнул, выпил еще стопу и поднялся.
— Не суди. Мне по делу!
— Пусти, пусти его! — весело сказал воеводе Багреев, — под ним земля горит!
— С Богом! — ответил воевода. — Ночевать-то ко мне приходи. И ужин будет, и постель!
Савелов торопливо вышел от воеводы и пешим направился на базар разузнавать, где находится дом купца Пряхова.
Едва он ушел, как Багреев обратился к воеводе:
— Завтра утром, воевода, приготовь крытый возок, тройку коней и кучера. Завтра же уедем! Да и Марту снаряди.
— Полонянку?
— Да, ее Мартой зовут. А ты и не знал?
— И невдомек, — ответил воевода.
Девушка засмеялась.
— Я-то сама все Катею величаюсь. Нравится мне имя это очень!
— Катя так Катя! — весело сказал Багреев. — Мне ты по-всякому люба. Так приготовь, воевода! А теперь, Катя, укладываться и собираться пойдем, а я сосну… устал с дороги-то.
— А приятель твой?
Багреев махнул рукой.
— Его оставь. Он здесь свою зазнобу ищет. Может, у тебя и не одну ночь переночует. Береги его!
— Помилуй, — сказал воевода, — царского слугу-то? Да сделай такую милость! Я всегда…
— Ну, ну! Где горница-то?
Воевода хлопнул в ладоши и сказал прибежавшему холопу:
— Проводи!
Марта ушла к себе. Воевода, едва ушел Багреев, распоясался и вперевалку пошел в свою опочивальню, тревожно думая о Савелове и его расспросах.
Багреев, опьяненный вином и любовью, лег на мягкий ковер, покрывавший широкую лавку, и тотчас заснул, но и во сне ему все время грезилась шереметевская пленница, с которой он в тесной кибитке проведет не одни сутки. Да, будь деньги, купил бы он ее у Шереметева и зажил бы с ней в своем московском доме. Эх, беда, нет их! Не судьба, знать.
Уже было темно, когда Багреев проснулся и в темноте услышал подавленные вздохи.
— Кто тут? — спросил он тревожно.
— Я! — послышался в ответ печальный голос Савелова.
— Что с тобой? Это ты? Нашел?
— Нет! — и Савелов вздохнул снова.
Багреев сел.
— Расскажи.
— И рассказывать нечего, — ответил Савелов, — не нашел, и все! Дьяволы какие-то! — проговорил он со злобой.
— Да кто и что?
— Что? Вышел это я на базаре прямо, как воевода сказал. «Где купец Пряхов живет?» — спрашиваю. Ну, правда, этого купца все знают. Сейчас какой-то парнишка мне дорогу указал. Пришел я к дому. Что твой острог: забор высоченный, ворота — что в крепости, а людей никого. Звал я, звал; стучал я, стучал — только собаки лают. Наконец вышел какой-то парень. «Тебе что?» Я ему так и так: приехал с войны, послал меня сюда Яков Пряхов, хочу купца повидать. «Никого, — говорит, — тут нет! Иди!» — и хлопнул калитку. Так я и ушел. Пошел я опять на базар. Там купец… знаешь, что нас встретил. Я его: где да что купец Пряхов? Он говорит: «Знаю купца!» — даже назвал его — Василий Агафонович. И знает, что приехал из Спасского, а теперь равно сгинул. Торговлей его приказчик Грудкин занимается. «А Грудкин где?» — «Должно быть, — говорит, — у Пряхова на дому». Я — туда. Стучал, стучал. Опять этот дурень вылез. «Чего?» Я ему: «Грудкина давай!» — «Нет Грудкина!» — «А когда бывает?» — «Как случится!» — «А куда уехал?» — «Мне не сказывал!» — и опять хлоп калитку и вся. Веришь ли, я даже утопиться хотел. Ей-Богу! Что же это? И здесь, и нет! Я не могу…