Сонхи КимСезон дождей и монстров в Кванджингу
Иллюстрация на обложке XINSHI
Иллюстрация на форзаце Artistic Cherry
Карта на форзаце ragerat
В оформлении титула использована иллюстрация:
Используется по лицензии от Shutterstock.com / FOTODOM
Пролог
2 апреля 2024 года, Сеул
Сезон цветения вишни начался не так давно, но набережная реки Хан уже была усыпана бело-розовыми лепестками, похожими на крупные снежинки. Ветер доносил соблазнительные запахи еды из кафе неподалёку, и существо, только что выбравшееся из-под моста Чхонхо, жадно принюхивалось. Впрочем, его смелости хватило только на то, чтобы прокрасться к оставленному кем-то на песке куску курицы и вгрызться в него.
Существо не обладало особой храбростью или силой. Его разум был на уровне коровьего, а потому всё, что оно знало и умело, – прятаться, чтобы его не заметил кто-то покрупнее, искать себе еду там, где были люди, и никогда не подходить к реке. Потому что тот, кто там обитал, был безжалостен даже к своим сородичам.
Однако голод был сильнее страха, и существо, не имевшее даже имени, всё-таки оказалось слишком близко к опасному месту. Речная вода пахла тиной и чем-то ещё, совершенно неаппетитным. Но существо уже нашло себе еду и на какое-то время забыло обо всём другом.
И это оказалось роковой ошибкой.
Поверхность реки пошла мелкой рябью, словно стая рыбок метнулась вдруг прочь. Абсолютно бесшумно, медленно из воды поднялась чёрная фигура и стремительно бросилась к существу, пожиравшему курицу. Прежде чем жертва успела издать хоть писк, её обволокло тьмой и вечным покоем.
Город вокруг жил своей жизнью без пауз и не имел ни малейшего понятия, что есть и другая, теневая сторона.
Глава перваяЯ буду местом, что ты ищешь
10 апреля 2024 года, Сеул, Кванджингу
Прогноз погоды на этот вечер оптимистично предсказывал лёгкую облачность и почти не ощутимый весенний ветерок. Мингю поверил улыбчивой дикторше и не стал брать зонт. За что и поплатился.
Дверца такси захлопнулась, и машина тронулась с места, оставив Мингю стоять и в буквальном смысле обтекать посреди унылого безлюдного перекрёстка. Хмурое небо безостановочно плевалось холодными крупными каплями, метко швыряя их за шиворот и совершен-но не обращая внимания на поднятый воротник куртки. Ветер, весело покачивая провода над головой, заворачивал клубочком мелкий мусор, бережно нёс к канализационной решётке и с чувством выполненного долга забивал сток.
Мингю огляделся, щурясь. Ничем не примечательная улица с невысокими – этажа два-три – домами; на одной из стен прикреплена табличка с названием: «Гуый-донг, 241–65». Печальным саундтреком шлёпались капли в лужу под ногами. Мингю поймал хмурый взгляд прятавшегося под ящиком рыжего кота и невольно улыбнулся.
«Когда ты устал и измождён, я буду местом, что ты ищешь», – вспомнил он строки прослушанной в такси песни, осматриваясь с любопытством.
Маленький кусочек Сеула, который он успел увидеть, ему уже нравился. Пятнадцатичасовой перелёт из Торонто, потом поездка в метро (только чудом удалось не запутаться в разноцветных ветках, спасибо доброй тётушке, вовремя вытолкнувшей его из вагона в направлении нужного выхода) и такси до точки назначения… в общем-то, на полноценную экскурсию не тянет при самом оптимистичном раскладе. Но Мингю не унывал и был намерен восполнить пробелы в культурном плане в самое ближайшее время.
Как только отыщет человека из маминого письма, так и займётся изучением Сеула. В конце концов, ему теперь жить здесь.
Кого именно и зачем он ищет, Мингю затруднялся сказать. Неделю назад он вообще понятия не имел о существовании некоего Шин Хёка, полицейского в отставке, живущего в однокомнатной квартирке в Кванджингу [1] и занимавшегося частным сыском. Но так получилось, что в тот период жизни, когда он стоял на перепутье и не мог решить, в какую сторону двигаться, судьба сама дала ему подсказку.
Сколько раз он переезжал с мамой за неполный двадцать один год своей жизни, Мингю затруднялся сказать. Пять, шесть? Больше? Жили ли они когда-то во вьетнамской деревушке или это игры воображения? А в пригороде Нью-Йорка? Одно он знал точно: мама от кого-то скрывалась, постоянно меняя место проживания.
В Торонто – последней точке длинного пути – они жили три года. Мингю привык, что не стоит ни к кому привязываться, ему казалось немного странным, что можно заводить друзей, гулять с ними, строить планы. Всё равно они с мамой переезжали чаще, чем он успевал в полной мере обжиться на новом месте.
Мама не рассказывала ему о причине такой кочевой жизни, отделываясь отговорками насчёт работы. Мингю сперва верил ей, потом начал подмечать нестыковки, а под конец был абсолютно уверен: мама кого-то боится, да так, что не рассчитывает ни на чью помощь и может только перемещаться с места на место, заметая следы. Это было странно, некомфортно, опасно, но Мингю, как ни старался, не мог убедить маму, что стоит обратиться в полицию, если её кто-то преследует. Она только устало улыбалась и жестом просила его подойти ближе, чтобы обнять.
А потом мамы не стало. Она ушла тихо, во сне, после непродолжительной болезни. Мингю тогда словно одеревенел, перестал что-либо чувствовать, думал только короткими мыслями о самых простых вещах. Соседка, ставшая подругой мамы, всхлипывала, что-то спрашивала, советовала – но Мингю было всё равно.
Этот кусок жизни странным образом существовал в его воспоминаниях в двух вариантах. В одном из них Мингю помнил каждую деталь, каждую мелочь, занявшую внимание в ужасно длинные дни и ночи после случившегося. Было больно: вытаскивать воспоминания, обволакивать их мягкой тканью, перебирать и бережно укладывать обратно. Словно раз за разом сдираешь кожу с только-только зажившей царапины, и она опять кровоточит, бередит душу, выцепляет из мутной воды памяти долгие минуты…
Второй вариант постепенно, медленно и неотвратимо заменял первый. Он покрывал душу мягкой оболочкой, заживляя раны, успокаивая. Мингю было совестно, что он предпочитает эту оболочку живой боли – словно бы память о маме так мало для него значила, – но он понимал: это естественный ход вещей, то самое «время лечит». И постепенно он приучился жить, не чувствуя стыда за то, что не вспоминает каждый миг о маме, не вытаскивает болезненное прошлое специально. Учился жить заново, в одиночку.
Восемь месяцев после того, как он остался один, Мингю просто существовал. Работал по полученной специальности технолога в сетевом магазине азиатских товаров, ел что-нибудь, частенько не обращая внимания на вкус, спал в арендуемой крохотной квартирке, где почти не было ни мебели, ни личных вещей. Жизнь текла мимо, не задевая его, и Мингю это устраивало. Ему было даже не плохо – скорее пусто. Одиноко. Бессмысленно.
Потом стало немного легче. Мингю по-прежнему не спешил открываться миру, но понимал, что не сможет всю жизнь провести в пустых сожалениях, и заставил себя записаться в спортзал. Начал повторять родной язык, используя приложения. Продал или раздал ненужные вещи, оставив себе минимум. Задумался, чем ему заняться.
Он никак не мог принять решение, что ему делать дальше: продолжить учёбу уже в университете, устроиться на нормальную работу, пойти работать полицейским – или бросить всё и лететь в Корею.
В середине марта, возвращаясь с вечерней смены в магазине, он заметил в почтовом ящике письмо, и так как ему никто не мог написать, подумал, что почтальон ошибся адресом. Однако стоило взять конверт, как в глаза бросился знакомый почерк, и у Мингю задрожали руки. Он зашёл в квартиру, включил свет и сел на пол прямо у двери, собираясь с духом, чтобы открыть письмо.
Мама написала письмо год назад – как раз когда только заболела – и отдала знакомому почтальону, попросив передать его Мингю в определённое время. На первых же строках у Мингю на глаза навернулись слёзы; пришлось подождать, пока они высохнут, и убедить себя успокоиться.
Письмо было коротким. Мама напоминала, как сильно любит его, и он мог бы поклясться, что даже сейчас чувствует это тепло. А потом она попросила его найти детектива Шин Хёка как можно скорее, сказать своё имя и слушаться его советов. Мингю был в недоумении, но привык слепо верить маме; и кто он такой, чтобы не сделать этого по причине её отсутствия?
Разобраться с вещами, освободить квартиру и купить билет оказалось делом нескольких дней. С подачей заявки на упрощённую натурализацию для получения гражданства Республики Корея, как и с краткосрочной визой, тоже не возникло никаких проблем. Мингю не ощущал никакой привязанности к Канаде и в самолёт садился без намёка на печаль. Шестое чувство подсказывало, что там, куда он направляется, ему будет гораздо комфортнее и не возникнет и мысли о возвращении в Торонто.
– Привет. – Мингю наконец вынырнул из грустных воспоминаний, помахал коту (тот смотрел так мрачно, будто Мингю украл его еду) и наконец зашёл в дом, номер которого был указан в письме.
Подняться на второй этаж в полумраке оказалось довольно проблематичным. Откуда-то сверху весело журчал ручеёк, на полу уже образовалась большая лужа, в которую Мингю не угодил только чудом; успел заметить в последний миг и гигантским прыжком перескочил на первую ступеньку. Шёпотом выругался, понимая: всё равно запачкал джинсы. Посмотрел наверх, покачал головой и начал подниматься, обходя лужицы.
– Крыша, что ли, протекает? – пробормотал он, задрав голову и осматривая вполне целый на вид потолок. Старые металлические перила и обшарпанные деревянные двери совсем не соответствовали представлениям Мингю о сияющем Сеуле, хотя через мгновение он усмехнулся собственной наивности. Было бы странно, если бы в огромном городе все здания были одинаково шикарными. И, в конце концов, это не Каннамгу