Определившись со всеми въездами и выездами, я сделал круг и на этот раз, въехав на проспект, стал посматривать на тахометр.
Не проехав и мили, я увидел небольшой одинокий дом в окружении кустов и мертвых деревьев, точно как говорила Мамка Тутс. Установленное на бетонных блоках здание выглядело ужасающе, но все еще было обитаемым. Машины перед ним не было, но на ближайшем к дороге углу участка торчал почтовый ящик. Я посмотрел на часы. Почти девять.
Я проехал мимо, развернулся и снова подъехал к дому. Остановив машину по диагонали напротив, я перевел ручку переключения передач в режим парковки. Далекий рокот просыпавшегося города пробивался сквозь шум мотора. Эта заброшенная и забытая земля на окраине города выглядела такой пустынной, что мне стало неуютно. Тут даже если закричишь и тебя кто-то услышит, то, скорее всего, не обратит внимания. Я откинулся на сиденье и почувствовал, как кобура вжалась мне в спину. И хотя я доставал пистолет и стрелял только в тире, тем не менее, напоминание о его присутствии придало мне уверенности.
Несколько минут я наблюдал за домом, потом выбрался из машины и медленно двинулся к участку.
Солнце висело невысоко над горизонтом, едва видимое над кустарником и мертвыми деревьями, но уже палило вовсю, и воздух мерцал от подымавшегося жара. Я шел по утоптанной земляной площадке, пока тень дома не закрыла меня от лучей, потом быстро огляделся. Дом был в плачевном состоянии, двери и окна закрывали ветхие погнутые сетки. Над дверью торчала грязная лампочка, перед входом валялся древний коврик с надписью: «Добро пожаловать». Я постучал и стал ждать. Ничего. Я постучал снова. Снова ничего.
Через некоторое время я подошел к левому окну и наклонился к стеклу, прижав ладони по бокам от лица, чтобы заглянуть внутрь дома. Через сетку трудно было что-то разглядеть, да и само окно оказалось таким грязным, что все за ним виделось размытым. Отступив от окна, я постучал в третий раз.
Вдалеке на шоссе рокотали проезжающие машины. Я медленно обошел дом и заглянул на территорию позади него. Прислоненный к стене старый стол для пикников выглядел так, будто им не пользовались много лет; в углу участка стояли два небольших мусорных бака. От окружающего кустарника участок отделял еще один небольшой отрезок голой земли. От левого заднего угла дома до тонкого шеста, явно специально для этой цели воткнутого в землю в нескольких футах от стены, тянулась бельевая веревка. На веревке ничего не было, и я засомневался, что в доме кто-нибудь живет.
Я осторожно прошел к мусорным бакам. Вокруг них с громким жужжанием летали мухи, но, открыв крышку, я понял, что и теперь не могу наверняка сказать, живет ли здесь кто-нибудь, потому что внутри лежали в основном коробки из-под замороженной еды и обедов, и выглядели они не слишком свежими. По такой жаре от вони у меня перехватило дыхание, и, закрыв крышку, я снова обошел дом, вернулся к входной двери и посмотрел через дорогу. Если не считать мою машину, вокруг было пусто.
Я подошел к почтовому ящику у дороги. Внутри лежали два листка бумаги. Я вновь огляделся, затем вытащил их из ящика. Первый был счетом за электричество, другой – рекламным буклетом универсального магазина. Счету было меньше недели, значит, его доставили день или два назад. Я сунул листки обратно в почтовый ящик и закрыл его.
Я вернулся к машине и какое-то время стоял, не садясь за руль и размышляя: Может быть, зря я сюда приехал. Может, только к лучшему, что ее нет. Но в тот момент, когда я надел солнечные очки, чтобы защититься от яростных лучей солнца, возле мертвых деревьев что-то привлекло мое внимание.
У меня задрожали колени и свело желудок. Стянув очки, я с трудом сглотнул; над деревьями и голой землей зазвучал неразборчивый шепот. Он окружил меня, и я попытался убедить себя, что бояться нечего, что все это существует только в моем воображении, но страх не отступал. Мне хотелось сбежать, сесть в машину, уехать прочь и никогда сюда не возвращаться. Вместо этого я глубоко вздохнул и закрыл глаза. И медленно открыл их через несколько секунд.
Шепотки умолкли. А может, они на самом деле и не звучали. Отчего-то теперь это было не так важно.
Я забрался в машину и направился обратно к городу.
Просидев больше часа за чашкой кофе в местной закусочной, я еще с полчаса кружил по Нью-Бедфорду, пока не собрался с духом, чтобы вернуться на проспект Мильнера.
Когда я вновь оказался перед домом, было уже почти одиннадцать. Все выглядело точно так же, но потом я сообразил, что входная дверь открыта. Поблизости не было других машин, так что я предположил, что хозяйка либо спала, когда я приезжал в первый раз, либо кто-то довез ее до дома, пока меня не было.
Я вышел из машины и оглядел деревья и кусты. Над землей поднимались видимые волны жара, искажая пространство, но ничего больше не двигалось.
Я снял солнечные очки, бросил их на приборную панель и пошел к дому. Вид у меня был уверенный, но не угрожающий. У сетчатой двери я остановился и склонил голову на сторону, пытаясь заглянуть внутрь, но ничего не увидел в царившем внутри мраке. Оба окна на фасаде были распахнуты и заслонены только сетками. В доме было тихо, но где-то неподалеку раздавались негромкие удары. Я постучал по сетке двери, но никто не ответил и не появился, так что я прислушался повнимательнее.
Удары доносились из-за дома.
Повернув за угол, я увидел, что на бельевой веревке висит большой ковер, из которого кто-то выбивает метлой пыль. Удары внезапно прекратились, и из-за ковра показалась женщина.
Ее волосы – рыжие на фотографии, но теперь черные как смоль – были коротко острижены и торчали во все стороны. Было непонятно, то ли они и должны были выглядеть растрепанными, то ли она просто давно их не расчесывала. В жизни она была куда ниже ростом и более худой, чем можно было предположить по фотографии, и выглядела значительно старше. Женщине на фотографии едва исполнилось двадцать, той, что стояла передо мной, перевалило за тридцать. Ладонью заслонив глаза от солнца, я попытался получше ее разглядеть, но все равно не был уверен, что передо мной тот же человек.
– Простите, – спросил я, – вы Клаудия?
Не выпуская метлы из рук, она поднырнула под веревкой. На ней была рубашка в вылинявшую черно-белую клетку, которую она небрежно застегнула только на груди. Рукава рубашки были кое-как отрезаны, и на их месте с материи по кругу свисали отдельные нитки. Ансамбль завершали сильно заношенные джинсы и сбитые черные ботинки. В левом ухе женщины виднелось несколько проколов, а в правом было вдето единственное небольшое колечко. Ее лицо было бледным, глаза глядели устало, и казалось, что ей давно не приходилось бывать на солнце. Помимо жирной обводки вокруг глаз на ее лице не было другого макияжа.
Какое-то время женщина молча меня разглядывала.
– Я ищу Клаудию Брюстер.
– Ты из полиции? – спросила она. Ее голос был шелестящим и слишком глубоким для такой невысокой женщины.
– Нет, я…
– Тогда ты незаконно находишься на моей земле. Пошел вон.
– Это вы – Клаудия Брюстер?
– Брюэр.
– Хорошо, Брюэр.
– Что тебе нужно?
– Меня зовут…
– Что тебе нужно? – Она уперла метлу в землю и облокотилась на нее, сложив руки над ручкой. Под первыми фалангами ее пальцев на левой руке я заметил маленькие черные татуировки. Рисунки были разными, – звезда, месяц, анх, пентаграмма, – но все выполнены в одном простом, любительском стиле.
– Мне нужно с вами поговорить.
– О чем?
Я вытер ладонь о джинсы и протянул ей руку. Она бросила на нее безразличный взгляд.
– Меня зовут Алан Ченс, – сказал я. Она никак не отреагировала. – Бернард был моим другом.
Безразличное выражение на ее лице не изменилось.
– Кто?
– Бернард Мур.
– Не знаю такого.
– Слушайте, я сюда приехал не в игры играть. Бернард умер. Повесился.
Через какое-то время она кивнула, выражение ее лица не изменилось.
– Я знаю.
– Вот это я нашел среди его вещей. – Я вытащил из кармана фотографию и показал ей. – Я прошел через ад, чтобы вас найти.
– Ты бы не узнал ад, даже если бы жарился в нем.
От ее невозмутимого тона во мне родилась неловкость, почти страх, который пронизал меня как удар электричества. Когда он отступил, я снова сунул ей фотографию.
На этот раз Клаудия протянула руку, взяла ее и какое-то время молча разглядывала. Потом произнесла:
– Это было снято много лет назад. В другой жизни. Давно… блин, так давно.
– Если хотите, можете оставить ее себе, – сказал я.
– Не знаю, где он ее взял, это было снято много лет до того, как мы встретились. Старый… один знакомый сфотографировал меня.
– Я думал, что вы ее ему подарили.
– Может быть. А может, он ее украл. Кто знает? Многое в жизни как бы размывается. – Она сунула фотографию в задний карман. – Так что, ты только за этим сюда явился, чтобы мне ее отдать?
– Я пришел, чтобы получить ответы.
– Если ты забрался так далеко, то ты их уже знаешь, – сказала она.
– Некоторые, но не все.
Какое-то время мы смотрели друг на друга. Ее глаза вызывали у меня беспокойство. Когда-то они быль красивыми, как на фотографии, но теперь казались тусклыми и старыми. Старше, чем она сама. Как будто за ними не было души.
– Мне надо знать, что знаете вы.
– О чем?
– О Бернарде. О том, в чем он был замешан, и что, бога ради, вообще происходит.
Она медленно провела языком по верхней губе, смачивая ее.
– Бог тут вообще ни при чем.
– Мне нужно знать, что знаете вы.
– Нет, не нужно. Ты хочешь знать. Большая разница.
– После смерти Бернарда начались странности.
– Кто бы сомневался.
– Мне нужна ваша помощь.
– В чем?
– Во всем, что происходит. Мне нужно найти правду.
– Правда немногого стоит. – Клаудия закинула метлу за голову, так что ручка уперлась ей в шею, и свесила кисти рук по обеим сторонам черенка – так же, как держал винтовку Джеймс Дин в известном кадре из «Гиганта». Даже на собственной территории ее движения говорили о многом, язык тела выдавал человека, который большую часть своей жизни оказывался на положении нежеланного, в ситуациях неприятных или нежелательных. Вечная жертва и утомленный сражением боец одновременно. Она обладала внутренней твердостью и нарочито честной внешностью, которая не оставляла сомнений в истинности обоих качеств. Вблизи легко было поверить, что она становилась жертвой преступлений, которые я не мог бы себе и вообразить. Вместе с тем, Клаудия не казалась беспомощной побирушкой. Она выглядела измученной, но вместе с тем сильной и, возможно, даже опасной, как будто могла в случае необходимости сделать кого-то еще своей жертвой. Она казалась человеком, который способен убить, если загнать его в угол – и, возможно, была вынуждена так поступить когда-то в прошлом.