окна в небольшом деревянном кресле, курила и смотрела в небо. Ее темные глаза, татуировка, обнаженное тело наводили на мысли о вампире, ожидавшем восхода солнца и планировавшем бегство.
Не глядя на меня, она сказала:
– Тебе снился кошмар.
– Да, – тихо ответил я.
– Ты сильно бился. – Она затянулась. Оранжевый огонек сигареты ярко засиял в отступающей тьме. – Пару раз кричал.
– Почему ты меня не разбудила?
– Лучше позволить кошмару закончиться самому.
Все мое тело болело, и, несмотря на кошмары, я с радостью уснул бы опять.
– Я уже очень давно не просыпался рядом с кем-то еще, кроме жены, – сказал я.
Клаудия посмотрела на меня.
– Она вернется?
– Не знаю.
– Ты хочешь, чтобы она вернулась?
– Мы так долго были вместе…
– Ты ее любишь?
Я кивнул.
– А она тебя?
– Раньше любила.
– Но больше не любит?
– Не знаю.
Она снова повернулась к окну. Солнце только появилось над горизонтом.
– Каково это?
– Быть женатым?
– Быть любимым.
Я умолк, не зная, что сказать. Если бы она все еще лежала рядом со мной, я бы подтянул ее к себе и какое-то время держал бы в объятиях.
Наконец она спросила:
– Тебе снился мрак?
Я сел, скинул ноги с кровати.
– Клаудия, помнишь, мы говорили об отце Бернарда? Ты знаешь, кто он?
– Нет.
– Бернард никогда тебе не говорил?
– Он рассказывал кое-что, но Бернард был лгуном.
– И кто, по его мнению, был его отцом?
Она какое-то время курила, прежде чем ответить.
– Сам Дьявол.
Страх царапнул меня по спине.
– Ты ему не поверила?
– Конечно, нет. – Она раздавила сигарету о подоконник и кинула окурок на пол. – Но не важно, верю я или нет.
– Почему?
– Потому, Платон, что все в голове. – Она скрестила ноги, сложила руки на груди и подалась немного вперед. – Подозреваю, его мамашу, как и других девиц, оттрахала целая шобла народу. Куча мужиков, может быть, парочка животных – все эти ребята интересуются подобным дерьмом. В процессе могло участвовать сколько угодно кого угодно. Важно, во что верила она сама. И во что поверил он. Именно этим питается зло – верой. Ты можешь верить, можешь не верить, но изменить ничего нельзя. Все остается как есть. Тут-то люди обычно и ошибаются. Они думают, что могут решать, во что верить. На самом деле не могут. Они могут притворяться, убеждать себя в том, что различают, где правда, а где выдумка, но на деле все это просто пустое бахвальство. Я уже говорила: мрак знает нас лучше, чем мы сами.
Я вздохнул и потер глаза.
– Это зло… Клаудия, могу ли я его убить?
– Оно уже умерло.
– Могу я его остановить? Как-то разрушить?
Она улыбнулась, но улыбка вышла беспомощной.
– Поверь в это.
– Сейчас там по-прежнему Бернард или что-то другое? Он вообще когда-то существовал?
– Сейчас все это касается тебя больше, чем ты осознаешь, – сказала она. – В черной магии части человеческого тела становятся могущественными ингредиентами, у каждого свое свойство. В первую очередь Бернард срезал у своих жертв веки. Заставлял их заглянуть в загробную жизнь. Во что бы он ни превратился, когда-то он был человеком, и все его человеческие проблемы и мании по-прежнему с ним. Он стал могущественнее, но и у него есть свои слабости. У него нет веры, а неверующие всегда слабы.
– Почему все это происходит со мной? – спросил я.
Она пожала плечами.
– Так уж устроен мир. Его мир.
Я протянул ей руку. Через секунду она поднялась и пожала ее.
– Если я попрошу тебя не уезжать из города, – спросил я, – если я попрошу остаться, ты останешься?
Пальцами свободной руки Клаудия взъерошила волосы у меня на голове, потом села рядом на край постели.
– Если бы я попросила тебя уехать со мной, ты бы уехал?
Я выдавил трусливую улыбку.
– Я чувствую, что ты мне необъяснимо близка.
– Я лишь часть твоего кошмара, Платон. А ты – часть моего.
Она была права. С самого начала у нас было больше общего, чем мы осознавали, и даже этой ночью произошло много чего помимо секса. Мы обменялись частицами себя, своих тел; мы были как родственные души, что выцарапывались наружу из одного ада на двоих. И куда бы мы ни направлялись, каким бы ни был конечный пункт, мы оба знали, что уже не вернемся. Я коснулся ее татуировки, провел кончиками пальцев по изгибу бедра, потом поцеловал в лоб. Она склонилась ко мне, мы вместе упали на постель и тихо лежали, обнимая друг друга, пока над городом медленно всходило солнце.
Впервые за долгое время я мирно проспал много часов, все утро и далеко за полдень. Когда я наконец проснулся, Клаудии уже не было.
Глава 32
Джип Рика тронулся с места, и я посмотрел в зеркальце заднего вида на отражение Дональда, все уменьшавшееся по мере того, как мы уезжали все дальше. Дональд стоял у въезда и глядел нам вслед с выражением неодобрения и сдержанного облегчения на лице. Никто не имел ни малейшего представления, во что ввязались мы с Риком, и хотя Дональд не торопился делать предположения, он с самого начала ясно дал понять, что не хочет иметь с этой затеей ничего общего. И на этот раз я его не винил, но видел, что он чувствует себя виноватым из-за того, что остается «в тылу». В итоге я даже не стал предлагать ему присоединиться – это избавило его и от чувства вины, и от необходимости менять решение.
План был прост. Пока город занят вечерними развлечениями, мы с Риком осмотрим развалины фабрики Бьюкенена на окраине Поттерс-Коув. Дональд будет дежурить у телефона, дожидаясь от нас известий. Если к девяти часам утра мы не позвоним, ему предстояло решать самостоятельно, хочет ли он отправиться следом за нами на фабрику или связаться с полицией и все им рассказать.
Когда мы свернули за угол, я торопливо проверил пистолет и вернул его в кобуру, закрепленную сзади на ремне. Рик взял с собой большой нож ныряльщика, который всегда пристегивал к голени во время погружений. Одна сторона клинка была гладкой, другая зазубренной, обе – острые как бритва. Он лежал в ножнах между передними сиденьями.
– Как думаешь, нам все это и правда понадобится? – угрюмо спросил Рик.
– Не знаю. Будем надеяться, что нет.
По правде сказать, я чувствовал себя полным идиотом. Два взрослых мужика с ножами и пистолетами собрались сражаться с демонами, призраками и черт знает чем; отправились на войну с прошлым, с какими-то темными, безумными версиями самих себя. Всем по смирительной рубашке, пожалуйста!
Уже начинало темнеть. Небо приобрело странный огнистый глянец, красные и оранжевые прожилки перемешивались на нем с накатывавшей с горизонта чернотой, как мазки кисти обезумевшего небесного художника, прятавшегося в далеких облаках.
Фейерверк должен был начаться вскоре после наступления темноты, так что улицы рядом с общественным пляжем, откуда туристы и местные жители собирались наблюдать за представлением, были забиты автомобилями и целой армией торговцев с тележками, на которых лежало все – от флагов и надувных зверушек до светящихся палочек и закусок. К счастью, мы двигались в противоположном направлении, дальше вдоль берега, и с легкостью объехали столпотворение.
Несколько минут прошли в молчании. Чем дальше мы забирались, тем безрадостнее выглядели окружающие районы.
– Остановись, когда доедешь до леса.
– Мы можем подъехать прямо к воротам, – сказал Рик. – Перебраться через забор и…
– У меня есть план. – Я повернулся и посмотрел в окно, стараясь подавить напряжение и страх. – Просто сделай, как я прошу, ладно?
– Конечно, – Рик неловко кивнул. – Хорошо.
Все старые фабрики строились вдоль линии скал, возвышавшихся над Атлантикой. Одну за другой их возводили на расчищенном участке принадлежавшего штату леса, пока не получился целый ряд громадных зданий посреди обширных мощеных площадок. Фабрика Бьюкенена была первой в этом ряду. Между ней и дорогой проходила узкая полоса достаточно густого леса, небольшой участок земли позади нее отделял здание от скалы и раскинувшегося внизу и вокруг океана. До следующей фабрики была почти миля, между ними находилась невероятных размеров парковка и еще один клочок леса.
Мы свернули на разбитую и растрескавшуюся служебную дорогу.
– Так что там случилось у тебя с этой девкой?
– С Клаудией? – перед тем как мы уехали от Дональда, я пересказал наш с ней разговор и все, что она мне объяснила. – Я уже рассказал все, что она говорила.
– Ты ей веришь?
– Тебе не кажется, что об этом уже поздновато беспокоиться? – спросил я. – Да, верю.
Я вспомнил, как, проснувшись, обнаружил, что в доме от нее не осталось и следа. Свечи прогорели и потухли, даже плакат Флориды пропал со стены. Дождь прекратился, но на участке все еще стояли лужи, с крыши и ветвей мертвых деревьев капала вода. Солнце окружало туманное свечение; жара усиливалась, изгоняя остатки ночной грозы. Интересно, сидела ли Клаудия какое-то время на постели, глядя на меня, размышляя о минувшей ночи, или она просто ускользнула прочь, пока я спал, уже думая о других вещах, других местах?
Передо мной возникло ее лицо, потом образ Тони и, наконец, Бернард. Мы были теперь – и навсегда – связаны, и я больше не мог отделить их друг от друга или вспомнить о ком-то одном, не вспомнив и остальных. Когда я был с Клаудией, ее прошлое – и все, кто были с ней до меня, – не имело значения. Пока я не вспомнил, что среди этих прочих был Бернард. В какой-то миг я с ужасом осознал, что даже если мы с Тони снова будем вместе, я никогда больше не смогу смотреть на нее, не возвращаясь одновременно к этим призрачным воспоминаниям.
– Так что, значит, ее больше нет, так?
На мгновение Клаудия вновь возникла передо мной: освещенное свечой лицо, полотенце прижато к груди… Ты бежишь во мрак, а я бегу прочь от него.
– Да, – сказал я. – Ее больше нет. Она хотела уехать куда-нибудь, начать все сначала. По крайней мере, считала, что у нее получится.